Пролог: Последняя строка
(Обнаружен в пепле сожженного архива)
**Страница 1**
Они говорили, что истории бессмертны.
Ложь.
Я видел, как умирают книги.
Как чернила выцветают, страницы крошатся, переплеты раскрываются в последнем вздохе.
Но есть те, что не хотят уходить.
Те, что цепляются за читателя когтями.
Те, что шепчут по ночам.
Как эта.
**Страница 2**
Если ты читаешь эти строки – я уже нашел тебя.
Мое имя не важно (хотя когда-то меня звали Элиасом).
Мой грех – очевиден (все писатели – убийцы, просто одни прячут тела лучше).
Но есть один секрет, который заставит тебя дочитать до конца:
***Ты – следующая жертва.***
**Страница 3**
Не веришь?
Закрой книгу.
Попробуй.
Видишь? Не получается.
Потому что это не ты читаешь историю.
Это она читает тебя.
И ей очень нравится твой страх.
**Страница 4**
(Последняя запись на обгоревшем краю)
“Прости.
Я не думал, что оно оживет.
Я не думал, что оно выберет тебя.
Но если ты это читаешь —
беги.
Пока не стало…”
(Остальное съедено огнем)
Кости, заговорившие во тьме
Город Лиморх никогда не видел солнца. Его улицы тонули в вечных сумерках, словно сама тьма прилипла ккамням, пропитала стены домов и вползла в легкие тех, кто осмеливался здесь дышать.
Я шел по Переулку Отрезанных Языков, и мои сапоги скрипели не по снегу – по костям. Мелким, словноптичьим. Но птиц в Лиморхе не было. Последнюю съели тринадцать лет назад, и с тех пор даже вороны избегалиэтих мест.
Меня зовут Элиас Вейл, и я собираюсь умереть.
Не сегодня. Не завтра. Но скоро.
Это не предчувствие – это договор.
Я остановился у двери таверны “Последний вздох”, где висела табличка с выцветшими буквами: “Вход – двемонеты. Выход – по желанию Хозяина”.
Внутри пахло забродившей кровью и ладаном. За стойкой стояло *нечто* в плаще из человеческой кожи – точнее, то, что когда-то было кожей, пока не начало шевелиться и шептать.
– Вейл, – проскрипело Оно. – Ты опять за долгами?
Я швырнул на стойку мешок.
– За молчанием.
Мешок дернулся. Изнутри послышался стук – будто крошечные кулачки били по ткани.
Хозяин рассмеялся. Его смех звучал как ломающиеся ребра.
– Опять эти твои… “ангелы”?
Я не ответил. В мешке было семь высохших сердец. Каждое – бывшая душа. Каждое – мой грех.
– Они просыпаются, – прошептал я.
Хозяин наклонился, и его рот – вернее, дыра, где когда-то был рот – разорвалась в ухмылке.
– Ну конечно. Ведь ты же *слышишь* их, да?
Я слышал.
Они звали меня по имени.
Где-то за стеной что-то упало.
Не упало – *приземлилось*.
Хозяин резко выпрямился. Его плащ зашелся волнами, и на мгновение я увидел, как под тканью *шевелятся* сотни ртов.
– Ты привел их сюда?!
Я медленно повернулся.
Дверь таверны распахнулась.
На пороге стоял ребенок.
Бледный. Голый. С пустыми глазницами, в которых копошились черви.
– Элиас, – сказал он. Его голос был как скрип несмазанных колес. – Мы нашли тебя.
Я выхватил кинжал – лезвие, выкованное из кости *первого* ангела, которого я убил.
Ребенок засмеялся.
– Ты забыл? – Он сделал шаг вперед. – Ты *дал* нам свои глаза.
Я ощупал лицо.
Под повязкой было пусто.
Хозяин таверны завыл. Его плащ рванулся в стороны, и кожаные лоскуты взметнулись, как крылья.
– ВЕЙЛ, ТЫ ПРОКЛЯТ!
Я знал.
Я знал с того дня, когда вырвал себе глаза, чтобы не видеть *их* мира.
Но они все равно пришли.
Ребенок протянул руку.
– Пора домой, папочка.
Я вздохнул.
И шагнул вперед.
Его пальцы коснулись моего запястья. Холодные. Гладкие. Как мрамор, выточенный в глубинах склепа.
– Ты же помнишь договор? – прошептал ребенок, и черви в его глазах замерли, будто прислушиваясь.
Я помнил.
Десять лет назад я стоял на краю Бездны Голодных Звезд и торговался с тем, у кого не было имени.
– Жизнь – в обмен на семь сердец, – сказало Оно тогда. – Семь душ, которые не смогут найти покой. Семьангелов, которые будут звать тебя в темноте.
Я согласился.
Потому что смерть – это слишком просто. А я хотел *выжить*.
Ребенок сжал мою руку.
– Ты собрал только шесть.
За спиной раздался треск.
Хозяин таверны *разрывался* – его плащ распался на клочья, обнажив то, что скрывалось внутри: сотнисросшихся ртов, зубов, языков, шепчущих на забытых наречиях.
– ОНИ ВСЕ ЗДЕСЬ! – завопили они хором.
Потолок затрясся. С балок посыпалась труха, а затем – *кости*.
Маленькие. Белые.
Куриные?
Нет.
*Детские.*
Они падали, как град, и там, где кости касались пола, из щелей поднимались *тени* – низкие, сгорбленные, сдлинными пальцами, скребущими древесину.
– Семь, – повторил ребенок. – Где последнее сердце, Элиас?
Я отступил к стене.
Кинжал в моей руке дрожал.
– Ты знаешь, – прошипел я.
Ребенок наклонил голову.
– Да. Но ты должен сказать это сам.
Тени приближались.
Хозяин таверны уже не кричал – он *расползался*, как гнилой плод.
Я закрыл лицо руками.
Пустые глазницы жгли.
– Мое, – выдохнул я. – Последнее сердце – мое.
Тишина.
Затем – смех.
Не ребенка. Не Хозяина.
А *их*.
Тех, кто ждал в стенах.
Половые доски провалились.
Я рухнул вниз – не в подвал, а в *рот*.
Гигантский, слизистый, усеянный желтыми зубами, которые не кусали, а *пели*.
– Семь сердец собраны, – пронеслось эхом. – Долг выплачен.
Но это была ложь.
Я знал, что будет дальше.
Они не заберут меня.
Они *откроют* меня.
Как книгу.
Как дверь.
Как *врата*.
Ребенок прыгнул вслед за мной. Его пальцы впились в мою грудь.
– Покажи нам, где ты его спрятал.
Боль.
Я кричал.
Но звук разорвался на части, как и моя плоть.
Ребра расступились.
В груди – не сердце.
А *зеркало*.
Маленькое. Черное.
С трещиной посередине.
– А, – прошептал ребенок. – Вот оно.
Он прижал губы к трещине.
И *вдохнул*.
Зеркало затрещало.
Трещина стала шире.
А за ней —