И были схватки боевые…
- -
- 100%
- +
Что же касается последнего из славной тройки – Алеши Поповича, то по богатырским понятиям он недостаточно силен; «силой не силен, очень напуском смел».
На его долю соответственно выпадает наименьшее количество борцовских схваток с врагом, но из них он тоже выходит победителем.
Наши познания обычно ограничиваются только именами этих трех, описанных выше наиболее популярных былинных богатырей, но в действительности их целая плеяда, и почти все они испытывают себя «борьбой рукопашечной».
Вот Дунай сын Иванович, который добился почетной «ничьей» с искусным борцом, самим Добрыней. Их бой начался из-за недоразумения, так как оба богатыря посчитали себя обиженными. Изломав оружие, они схватываются в безоружной борьбе, словно Руслан с Рагдаем не слезая с коней:
«И тянулися через гривы да лошадиные —
И некоторый некоторого не вытянул.
Соскочили как ребятушки со добрых коней,
Ухватилися ребятушки плотным боем,
А плотным-то боем, ведь рукопашкою.
И возилися ребятушки целые сутки
И возилися ребятушки и други сутки».
На третьи сутки мимо проезжает сам Илья Муромец. Он насмешливо бросает им: «Бог в помощь». Атаман явно не одобряет вражды между русскими богатырями: у них и без того хватает врагов. Он вынуждает их не только помириться, но даже и побрататься.
А вот еще один борец-богатырь – Петрой Петрович.
В чистом поле он встречает вражеского воина «поляницу молодого». Честно оговорив условия поединка, соперники вступают в единоборство, и вот наступает очередь борьбы.
«Молодой Петрой Петрович, королевский сын,
Он весьма был обучен бороться об одной ручке.
Подошел он к поляничищу удалою.
Да й схватил он поляницу на косу бедру,
Да й спустил на матушку сыру землю».
Но затем в побежденном Петрой узнает своего брата, некогда угнанного татарами в полон. Такой поворот сюжета точно отражал горькую действительность времен беспрерывных вражеских набегов: слишком часто приходилось разлучаться навек с родными и близкими людьми.
Вполне понятно, что описан здесь хорошо известный нам и сейчас бедровый бросок. А «на косу бедру» – это потому, что направлен такой бросок по криволинейной траектории: вверх-направо, а затем – налево-вниз (при броске вправо), или еще оттого, что, выполняя прием, борец наклонялся в сторону, выставляя бедро, как бы перекосившись. Что же касается борьбы «об одной ручке», то о ней я расскажу несколько позже.
Стоит здесь сказать еще и о богатыре Иване Годиновиче, чью невесту царь Афромей прочил себе в жены. Иван сходится с царем в поединке, который должен решить судьбу невесты:
«И схватилися они тут боротися.
Что-де ему царю делати
Со младым Иваном Годиновичем.
Согнет он царя корчагою.
Опустил он о сыру землю.
Царь Афромей Афромеевич
Лежит на земле, свету не видит».
В. И. Даль объясняет: «Согнуть кого корчагой —смять или подломить». Это чисто силовой прием. Обхватить соперника спереди за талию и притягивая к себе руками, вместе с тем нужно было навалиться на него грудью, как бы переламывая его в поясе и опрокидывая на спину. В шутку прием позднее называли еще русский ломок.
Интересно отметить, что в былинах борются не только мужчины, но и женщины.
Киевский князь заточил новгородца Ставра Годиновича. На помощь Ставру приходит его жена Василиса. Надев мужское платье и назвавшись послом «из дальней орды», она приезжает ко двору князя якобы с требованием дани. Князь подозревает, что посол – переряженная женщина, но боится ошибиться и в качестве одного из испытаний назначает борьбу. Хотя князь выставил для единоборства нескольких своих сильных борцов, «посол назад не пятится, пошел бороться». Описание борьбы позволяет предполагать, что Василиса умело применяет в борьбе неизвестные соперникам болевые приемы, так как у одного из ее противников оказывается поврежденной рука, у другого – нога. Победив, она, в конце концов, выручает мужа «из подвала глубокого». Эта героиня былины переселилась впоследствии и в наши народные сказки, где стала Василисой Премудрой и Прекрасной.
Располагая таким множеством описаний борцовских схваток, можно, пожалуй, задаться вопросом о том, кто же из богатырей был сильнейшим. Кто мог бы считаться былинным «чемпионом» по этому виду единоборства? Тем более что вопрос о сравнительной силе богатырей волновал и самих сказителей, и в поздних былинах они специально сводили в единоборстве своих героев так, как это было, например, с Добрыней и Дунаем.
Пожалуй, больше всего оснований претендовать на «былинно-чемпионское» звание у самого могучего богатыря – Ильи Муромца. Действительно, едва до него дошли вести о борцовской «великой славе» Добрыни Никитича, как Илья спешит с ним «потягатися». Он уверен, что сильнее его самого «еще нет – то такого борца по всей земле».
Много значила в борьбе физическая мощь, но, разумеется, издревле знали: есть нечто такое, что вполне успешно можно противопоставить и ей. Точно подметив и умело использовав момент, когда «атаман» оказался в неустойчивом положении, Добрыня искусным броском опрокинул его на спину. Вот былинное описание этого единоборства:
«Брали за ременье за подбрудное.
По колен-то в сыру землю втопталися.
По Добрынюшкину было по счастьицу
У осударя права ножка подвернулася,
Левая ручка оскользнулася,
Мастер был Добрынюшка боротися
Сшиб осударя Илью Муромца на сыру землю».
Но, одержав победу, Добрыня просит простить его, так как он боролся, не зная, кто его соперник. И еще просит «набольшего богатыря» быть его «вторым отцом».
Похоже, что мы едва ли ошибаемся, если сильнейшим борцом древности признаем именно Добрыню Никитича.Но вот только можно ли считать героев былинного эпоса реально существовавшими лицами? Или это всего-навсего плод народной фантазии, сложный собирательный образ?
В основе былинных персонажей, даже таких причудливых и, казалось бы, фантастических, как Идолище Поганое, несомненно, лежат образы существовавших некогда людей. Углубляясь в «родословную» былинных героев, почти всегда можно отыскать тех, кто явился их прообразом. В венгерских, германских и норвежских исторических хрониках в эпосе встретить имя Ильи Русского – полководца князя Владимира Святославича. В новогородской летописи найти описание злоключений сотского Ставра, действительно заточенного киевским князем Владимиром Мономахом. А в других летописях прочитать об Александре Поповиче – одном из семидесяти богатырей, сложивших голову в трагической битве на Калке. Кстати, это как раз он, ухватив неприятеля за ноги, превратил его в своеобразную палицу.
В этом отношении наш Добрыня Никитич отнюдь не представляет исключения. У него даже не один, а как минимум два прототипа. Один из них – дядя князя Владимира, боярин и воевода, живший в X веке. А второй – рязанский «хоробр» по прозвищу Злотой пояс – родился только через два столетия и был боевым сподвижником Поповича, разделившим его печальную участь в бою с монголо-татарами. Такое «раздвоение личности» серьезно осложняет и без того нелегкую задачу: определить, от какого именно из двух своих прототипов – киевского или рязанского – получил былинный богатырь в наследство борцовское искусство? Тем более что только этими двумя вариантами былинные источники могут отнюдь и не исчерпываться.
Академик Б. А. Рыбаков в своем интереснейшем исследовании, которое читается поистине, как увлекательный приключенческий роман, рассказывает о первооснове некоторых из тех качеств, которые в былинах приписываются Добрыне, но при этом констатирует: «Нам никогда не удастся выяснить, был ли исторический Добрыня, сын Малка Любечанина, гусляром и сказителем былин…» То, что говорится здесь о музыкальных способностях богатыря, к сожалению, полностью относится и к его борцовскому мастерству. Отталкиваясь от этого былинного образа, нам никак не удается из-за недостатка сведений выйти к какому-то конкретному человеку, действительно существовавшему в древности сильнейшему борцу. Так что наш такой колоритный «храбр и наряден муж» Добрыня Никитич, хотя вполне и годится на символическую роль патрона всех российских борцов, но открыть почетный строк реально существовавших чемпионов, к сожалению, никак не сможет…
Несколько византийских исторических хроник донесли до нас рассказ об одной из первых встреч этих гордых наследников античной культуры с «варварами» – славянами. В 583 году византийский император и талантливый полководец Маврикий вел войну на северных границах своей державы. В придунайских землях отряд закованных в стальные панцыри византийских воинов встретил и захватил трех неизвестных. Это были рослые, богатырски сложенные мужчины, но безоружные и без каких-либо доспехов. В распахнутых воротах их белых холщевых долгополых рубах виднелась обнаженная грудь, а вместо оружия в руках были гусли.
Пленниками, если этих мирных людей можно считать пленными, заинтересовался сам Маврикий. Гусляры рассказали ему, что родом они славяне, живут «у края Западного Океана» (вероятно, Балтийского моря). Идут они вот уже пятнадцать месяцев, направляясь к аварам, которые воевали с Византией и уговаривали славян выступить в качестве их союзников. Славянские вожди направили гусляров послами, повелев ответить аварам, что в войне славяне участвовать не будут. И еще рассказали гусляры, что их земляки вообще не облекаются в доспехи, потому что не умеют их выделывать.
Император долго беседовал со славянами, подивился их высокому росту и похвалил величавую осанку. А потом… приказал отправить мирных послов в качестве пленных в Византию, обрекая их на рабство и вечную разлуку с родными и близкими.
И уж, наверное, в византийских городах тоже жадно глазели на белокурых голубоглазых гусляров, дивясь их статью подобно Маврикию. В те годы славяне столкнулись с жестоким миром Средневековья, где самым веским и безотказным доводом служила остро отточенная сталь
оружия, которого они еще не имели. И для того, чтобы получить в этом беспощадном мире право на жизнь, нужно было быть храбрым, сильным и ловким воином. И конечно, завладеть тем первоклассным оружием, которое находилось в руках могущественных византийцев. И славяне смело вступили в эту заведомо неравную борьбу.
Очень, очень скоро византийский церковный историк, быть может, один из тех, кто еще недавно с любопытством разглядывал порабощенных славянских послов, уже начал горько сетовать на воинские успехи славянских племен: «Они стали богаты, имеют золото и серебро, табуны коней и много оружия. Они научились вести войну лучше, чем римляне (то есть византийцы. – М. Л.). И это люди простые, которые еще недавно не осмеливались показываться из лесов и степей и не знали, что такое оружие, кроме двух или трех дротиков».
Летописец готов, прошедших некогда с огнем и мечем по славянской земле, горестно вторил византийцу: «Победы славян ниспосланы за грехи наши».
Славяне уверенно выходили на большую арену мировой истории, и теперь о них все чаще и чаще повествуют не только исторические хроники, но и трактаты выдающихся полководцев. И все отмечают отвагу, силу, ловкость и воинское мастерство этого «многолюдного народа» занимающего «неизмеримые пространства».
Уже известный нам Маврикий пишет так: «Их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жару, холод, дождь, наготу, недостаток пищи».
Еще один византийский историк, Лев Диакон, так описал военные походы выдающегося древнерусского полководца князя Святослава: «…сей народ отважен до безумия, храбр, силен…»
Словно дополняя его, вторит арабский дипломат Ибн-Фадлан Ахмед: «..я видел руссов, когда они пришли со своими товарищами и расположились по реке Итиль (Волге), и я не видел более совершенных членами тела, чем они: как будто они пальмовые деревья…»
Повествуя о привлекавшем особое внимание высоком росте, огромной силе и отличных боевых навыках воинов-славян, известный историк Прокопий из Кессарии заметил: «Эти племена… не управляются одним человеком, но издревле живут в народноправстве, и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим».
Должно быть, для Прокопия, гневно обличившего в своих работах деспотизм императора, эти качества славянских племен были особенно привлекательны…
Глава вторая. Международный матч X века
Так пока и не удалось нам с вами разгадать имя сильнейшего борца нашей древности. Того, кого можно было бы считать «чемпионом» Древней Руси. Фольклор, к сожалению, нам в этом деле помочь не смог. Изменяющиеся со временем устные предания бережно сохраняют собирательный образ героя, но утрачивают и изменяют многие детали, и том числе и те, которые нас с вами интересуют.
А может быть, попробовать обратиться к письменным источникам – нашим летописям? Ведь на их пергаментных страницах отразились события и IX и X веков, времени становления Древнекиевского государства.
В первый момент такая мысль кажется просто абсурдной. Летописи велись в монастырях, и уж кто-кто, а монахи знали истинную цену «окаянных бесовских игрищ». Где уж тут ждать от них рассказа о «греховодниках»-борцах! Но как это ни поразительно, первое исторически достоверное и хронологически точное сообщение о борцовском поединке в Древней Руси оставил нам не кто иной, как черноризец Киево-Печерского монастыря Нестор. Тот самый славный летописец Нестор, который пришел в монастырь семнадцатилетним юнцом и за долгие годы самоотверженного труда создал там необыкновенно талантливую «Повесть временных лет», равной которой нет в историографии ни одной европейской страны, за исключением прямых наследников античной культуры – Рима и Византии. Не следует, однако, думать, что летописец в порядке исключения был ревностным борцовским болельщиком и к народным забавам относился снисходительно. Вовсе нет! И если монах нашел все же возможность рассказать о древнем атлете, то только из-за его выдающихся боевых заслуг. Вот что узнаем мы из «Повести».
Сын Святослава – киевский князь Владимир Красное Солнышко – был славен не только деятельностью просветителя, но в полной мере унаследовал и воинственность своего отца – знаменитого древнерусского полководца, вероломно убитого печенегами. Не раз Владимир Святославович водил в походы свою испытанную дружину.
Итак, летопись гласит, что «в лето от сотворения мира шесть тысяч пятисотое» (по нынешнему летоисчислению в 993 году) Владимир вел войну с хорватами. И едва успел князь со своей дружиной воротиться из дальнего похода, как на русскую землю из степей днепровского левобережья нагрянули кочевые печенежские орды. Эти степные хищники, как их называли тогда «поганые», не случайно выбирали время для набегов, когда русские воины находились вдалеке от своих городов. На сей раз, правда, печенеги совсем немного, но опоздали. Владимир немедля двинулся с войском навстречу незваным пришельцам.
Если на войну в чужие края ходила, как правило, одна только княжеская дружина, усиленная отрядом добровольцев, то когда в пределы киевских земель вторгался враг, и особенно такой опасный и беспощадный, как степные кочевники, на борьбу с ним поднималось уже всенародное ополчение. За оружие брался каждый мужчина, способный его носить. Дома оставляли только младшего сына в семье. Разумный обычай этот соблюдался многие столетия. Ведь дававшее всем пропитание хозяйство в любом случае не могло лишиться вдруг всех мужских рук, которыми оно располагало. Была здесь, наверное, еще и забота о том, чтобы в случае гибели старших, не пресекся окончательно род. В те времена случалось ведь и так, что после ожесточенной битвы некому было даже принести домой страшную весть о поражении…
Привычно вышагивали по пыльной дороге ополченцы: киевские ремесленники и крестьяне окрестных сел. Далеко не каждый имел дорогостоящее оружие, а тем более доспехи. Многие выступили на врага всего только с ножом, с топором, охотничьими рогатинами и луками, а то и просто с хорошей увесистой дубиной-ослопом. Отсутствие доспехов заменяли тегиляи-кафтаны, подбитые толстым слоем пеньки, или сплетенные из толстых веревок рубахи.
Стараясь не отрываться от пешей рати, впереди шажком трусили княжеские дружинники при полном доспехе.
Киевские полки быстро двигались навстречу неприятелю, и вскоре передовой разведывательный отряд-сторожа уже приметил вдали черные дымы печенежских костров.
А подойдя к притоку Днепра Трубежу, в том месте, где тогда был брод, а теперь стоит город Киевской области
Переяслав-Хмельницкий, разведчики увидели на противоположном берегу походный стан степняков. Кочевые повозки, крепко привязанные одна к другой, сплошной стеной окружали весь их лагерь, образуя своеобразную линию укреплений. Порывы степного ветра развевали на острых печенежских копьях разноцветные прапорцы – пучки крашеного конского волоса, привязанные к древку пониже наконечника. Доносили с того берега чужеязычный говор и конское ржание…
Русская рать, вышедшая к Трубежу, встала вдоль реки по ее правому берегу, надежно преградив дорогу к «матери городов русских» – Киеву. Теперь оба готовые к бою войска, разделенные рекой, стояли друг против друга, но ни печенеги, ни русские не спешили ступить на вражеский берег.
И вот тогда от кибиток степняков к реке поскакали несколько всадников. Впереди всех держался пожилой, с гордой осанкой, печенег в золоченом византийском шлеме. Поседевшие в походах киевские дружинники, которым приходилось рубиться с «погаными» еще при покойном Святославе, без труда узнали в нем печенежского князя. Около самой воды он туго натянул украшенные узорными бляшками поводья и круто осадил своего степного скакуна. Один из сопровождавших его воинов замахал рукой, привлекая к себе внимание и, безбожно коверкая русские слова, прокричал, что печенежский князь зовет на переговоры Владимира.
Владимир тотчас прискакал к Трубежу. Отделенная от него только неширокой рекой, на том берегу стояла кучка надменных, уверенных в своей силе захватчиков.
– Выпускай любого своего воина, – донеслось из-за реки.
– А я выпущу своего. Но пусть они не бьются оружием, а борются голыми руками!..
Обычай начинать битву единоборством двух сильнейших воинов существовал издревле. Исход же такого поединка ощутимо влиял на боевой дух воинов и вполне мог предопределить судьбу всего грядущего сражения. Победа в единоборстве понималась как некое предзнаменование, как перст судьбы. Конечно же, она вселяла уверенность в тех, чей богатырь оказывался сильнее, и в то же время духовно подавляла их врагов.
Отказ от поединка с неприятелем считался не только позором, больше того, он еще до начала битвы дал бы врагу полную уверенность в своей якобы неодолимой силе. Всего этого, конечно, не мог не понимать Владимир. И вызов киевский князь принял не колеблясь. Возвратившись в свой стан, Владимир приказал подыскать воина, способного померяться силами с вражеским борцом. И по всему русскому лагерю разошлись глашатаи – бирючи, громко выкликая: «Нет ли среди вас такого, что схватился бы с печенежином?!»
Долго слышались эти возгласы, но охотников так и не сыскалось. Когда кочевники привели на берег своего великана, киевляне все еще не могли найти ему достойного противника…
Очень может статься, что какой-нибудь дотошный читатель полюбопытствует: а что, собственно, мог представлять собой печенежский гигант? Не показался бы он нам сегодня всего лишь заурядным человеком среднего роста? Вопросы закономерные. Средние показатели человеческого роста увеличивались даже за последние несколько десятилетий. Что же говорить о целых десяти веках! Наверное, действительно, пресловутые великаны былин и древних сказаний просто-напросто затерялись бы в толпе самых обыкновенных современных людей.
И нам следует предусмотрительно взять нашего печенежского «гиганта» в кавычки. Однако спешить с подобными выводами не нужно. Мощные и высокорослые, даже по нынешним понятиям, люди существовали на протяжении всей истории человечества. На территории Владимирской области в одном из захоронений археологи обнаружили скелет атлетически сложенного мужчины, рост которого должен был равняться как минимум 190 сантиметров. Даже в наше время этот первобытный охотник выглядел бы настоящим богатырем, а жил он ни мало целых двадцать тысяч лет назад, в далеком каменном веке. Были и другие находки такого рода и даже скелеты еще более высокорослых мужчин – до двух метров десяти сантиметров.
Как видим, печенежский великан мог выглядеть достаточно внушительно, а среди сравнительно невысоких людей своего времени даже прямо-таки устрашающе. Нетрудно представить, как «смотрелся» он на этом выгодном фоне и какое сильное впечатление должен был производить на окружающих!
Снова и снова расхаживали по киевскому лагерю бирючи и до хрипоты тщетно выкликали охотников на единоборство. Дело складывалось скверно. И вот тогда в шатер к огорченному и встревоженному Владимиру Пришел пожилой ополченец с такими словами:
– Княжне, есть у меня меньшой сын дома. Я вышел с остальными четырьмя, а его оставил. Однажды мял он воловью кожу, я же стал бранить его за что-то. Так он, рассердившись, эту толстую кожу разодрал руками…
Из рассказа ополченца выяснилось, что сын его был не только наделен огромной природной силой, развитой к тому же тяжелым, дававшим большую нагрузку на руки, трудом усмаря – кожевника, отрок славился еще и как искусный борец, не потерпевший ни одного поражения. Еще не нашлось никого, кто смог бы «ударить им о землю», то есть повергнуть, одолеть в борьбе.
Интересно, что летописец не посчитал нужным назвать имя этого юноши-простолюдина. Представлялось достаточным сказать о его профессии, которая вполне могла фигурировать в качестве прозвища равносильного нынешней фамилии. Вот точно так же осталось неизвестным имя другого киевского отрока, за четверть века до этого сумевшего выбраться из обложенного печенегами Киева и переплыть Днепр под градом их стрел, чтобы принести важную весть из осажденного города. Быть бы и нашему отроку безымянным усмарем, кожемякой, если бы совсем иная летопись не восполнила этот пробел и не сказала, что звали его Яном.
Обрадованный Владимир приказал немедленно послать за силачем-усмарем. А когда Ян прибыл в лагерь и предстал перед князем, тот поведал, какого великого под вига от него ждут.
В первое мгновение отрок смутился: «Княжне, не ведаю, по силам ли мне одолеть его… Испытай сначала меня».
Испытание для себя Ян выбрал сам. Он попросил отыскать сильного быка и разъярить его, прижигая раскаленным железом. Так и было сделано. А когда с налившимися кровью глазами быка выпустили на волю, Ян встал у него на пути. Смертельного удара рогами юноша избежал, ловко отступив в сторону, успев схватить быка за бок и вырвать кожу с мясом, сколько
захватила рука его…
Иные специалисты утверждают, что рассказ этот – отзвук древнейших игр с быками, подобных тем, что породили испанскую корриду. Но в любом случае мы,
разумеется, не сможем не воспринять такой эпизод, как явно легендарную гиперболизацию силы киевского отрока. И тем не менее именно этот эпизод даст редчайшую возможность как бы ощутить живое дыхание загадочного процесса народного мифотворчества.
Летописец, конечно, сам ничего не выдумывал, а описывал только то, что считал фактом. Однако Нестор жил значительно позднее, чем Ян Усмарь. Подвиг юного киевлянина и запись о нем в летописи разделяют более ста лет, в течение которых имя героя жило в дружинных преданиях. Воины ревностно хранили память о героях былых времен. Но здесь вступили в свои права непреложные закономерности рождения легенды вокруг славного имени. Всегда и везде благодарная память народа наделяла любимых героев необычайной силой. (Вспомним образы наших славных богатырей.) И гиперболизация эта – искренняя дань народного восхищения, – возрастала прямо пропорционально истекшим годам и столетиям. Вот почему летописный рассказ об испытании силы Яна Усмаря стал как бы интереснейшей моментальной фотографией самой начальной стадии сотворения легенды. Народное предание отметило всего лишь первое столетие своего существования. Его вполне реалистические штрихи еще не успели стереться и просматриваются четко, но рядом с ними уже успела возникнуть и такая чисто мифическая деталь: клок вырванной мощными руками бычьей шкуры… Пройдет еще восемь столетий, в течение которых предание будет жить своей невидимой таинственной жизнью, и на территории Украины запишут теперь уже сказку о спасителе киевлян могучем Кожемяке. Сгинет бесследно великан-печенег, а его место заступит ужасный Змий, напавший на Киев. Почти не останется уже былых подлинных деталей событий, но мы сразу же узнаем их даже в причудливых сказочных одеяниях. Вот герой, разгневавшись что его оторвали от работы, разом разрывает целых двенадцать кож, которые в то время выделывал… А вот, вступив в борьбу с чудовищем, валит его на землю, совсем как Усмарь своего противника-печенежина…