Present Continuous

Вохрим и храм

Вохрим жил в последнем доме у самого болота. Он рано овдовел, детей у него не было, и никто в Селяне его не любил. Во всем он всегда искал хоть какую– нибудь выгоду для себя. Если надо было обмануть – обманывал, притвориться хорошим – умело притворялся. Друзей у него, естественно, не было, а соседям приходилось мириться и даже отвечать на приветствия противного Вохрима. Затянувшееся вдовство начало тяготить его многими неудобствами, и Вохрим стал приискивать новую хозяйку в дом. Как раз в это время в Селяне появилась никому не знакомая женщина, предположительно из Белого Города, за руку она держала маленькую девочку лет трех-четырех – ту самую Лингу, непослушницу, улетевшую спустя несколько лет за горы Хаконы. Добрые люди, конечно же, приютили незнакомку с ребенком и, что самое главное, не задавали пока никаких вопросов. А вопросы так и напрашивались, так и норовили выскочить в поиске ответа, потому что чувствовалась какая-то тайна в отношениях женщины и девочки Линги. Заметны и очевидны была доброта и искренняя забота, с которой незнакомка относилась к девочке. Но любой хорошо поставленный материнский глаз без труда прочитывал отсутствие кровной связи между ними.

Вохрима все эти загадочности не интересовали, и через полгода он сделал предложение незнакомке. Она согласилась и переехала с Лингой в дом на болоте. Совместная жизнь не любящих друг друга скучна уже сама по себе, а еще в доме на болоте… Увидев в окно самодовольного индюка Вохрима и покорно идущую за ним новоявленную супругу, соседки вздыхали в предчувствии неминуемой беды:

– Одну уморил, за другую принялся.

Беда случилась зимой, в лютые холода, когда рваные куски дыма из обледеневших труб свидетельствуют об упорстве селянских печей в битве с сибирским морозом. Семейство Вохрима возвращалось на санях из Белого Города и в пролеске попало в волчью засаду.

Лошадь, почуяв клыкастую угрозу, рванула сначала сани прочь с дороги, а затем, проваливаясь в глубоком снегу, с трудом тянула испуганных путников обратно, к спасительной колее. Линга, закутанная-перекутанная в шерстяные платки, даже не проснулась. Вохрим отчаянно хлестал взмыленную лошадь и следил за волками. Стая умело обкладывала захлебывающиеся в снегу сани, передние хищники уже поравнялись с лошадью и выбирали удобный момент для прыжка. Вохрим вдруг скинул с себя тяжелый полушубок и бросил его в снег. Волки бросились рвать еще теплую человеческую одежду, отодвинув на минуту страшную развязку. Как только разъяренные звери снова поравнялись с Вохримом, он крикнул жене:

– Бросай шубу, бросай все, что есть!

Выиграли еще секунды. Но бесполезно уже – лошадь вся в облаках пара стала переходить на шаг. Волки плотно окружили сани, решая, кому отдать право первой крови.

– Возьми вожжи! – заорал вдруг Вохрим. – Возьми вожжи!

И, передав обледеневшие ремни, перекатился назад, к Линге. Девочка лежала с открытыми глазами и спокойно смотрела на звездное небо.

Через час усталые сани вползли на улицу Селяны. Обледеневшая раздетая женщина застывшими пальцами сжимала вожжи и была еще жива. Она даже успела сказать, что Вохрим спас их, прыгнув в стаю голодных волков. И даже успела поцеловать Лингу, прошептав про какие-то корабли.

Селяне были потрясены случившимся. Особенно их поразил поступок Вохрима. То, что среди них жил настоящий человек, герой, которого они не сумели разгадать, оценить, вызывало чувство глубокой, непроходимой вины, с которой теперь предстояло идти всю оставшуюся жизнь. По единогласному решению всех селян решено было поставить памятник Вохриму на центральной площади Селяны. Поручили это скульптору, а у него что-то все не получалось и не получалось, вот он и пришел тогда за свертком доброты. И сразу же получилось: каменный Вохрим в окружении злобных каменных волков стал первым памятником в Селяне. Скульптурная композиция быстро стала символом города и местом разнообразных человеческих ритуалов. Вохриму клялись в верности, у Вохрима учились мужеству и самопожертвованию, орденом Вохрима даже иногда награждали посмертно. А маленькую девочку Лингу отдали на попечение местной Колдунье Средних Лет.

Удр

Удру исполнилось 2 года, когда он почувствовал и осознал чудесный дар понимать речь окружавших его жителей Земли: зверей и людей, птиц, скользящих по высокому небу, деревьев, спорящих с Лоренцо, траву и её многочисленных обитателей. Такой дар был дан представителю каждого существующего на планете семейства. Именно на них была возложена миссия говорить и слышать друг друга. И не имело никакого значения – цветок ли ты однодневный или столетний дуб, классно получившаяся зебра или из вредности сляпанная гиена, печальная пчела или задумчивый кот…

На давнем этапе в безначальный круговорот Небореки включился человек, и поначалу ничто не предвещало беды. Но очень скоро двуногие возомнили себя венцом природной мудрости и присвоили себе право неоправданной жестокости ко всему остальному миру. Нет, не все, конечно. Удр долгое время дружил с чудаковатым Франциском из Ассизи, волку нравилось слушать его долгие беседы с птицами. Обладателями чудесного дара были Фудзиямец, понимающий души деревьев и рыб; Заокеанец, имевший способность полностью растворяться в листьях травы; Лекарь, которому было стыдно перед собакой.

Недавно один из этой светлой компании оказался в Селяне.

– Забери меня, Неборека, посади на свои корабли, – грустно напевал мальчишка на площади.

Прохожие не понимали, о чем это хрипит и булькает оборванец, и равнодушно проходили мимо. Удр сразу понял, кто перед ним и, дождавшись темноты и пустоты, подошел к мальчишке:

– Пойдем со мной, я знаю, где можно переночевать.

– Спасибо тебе, друг, но у меня уже есть ночлег, в этом городе много добрых людей.

– Как тебя зовут? – спросил волк.

– Здесь, – улыбнулся Двабогатыря, – меня зовут Двабогатыря.

Так родилась маленькая еще волчье-богатырская дружба.

Их было много, умеющих разговаривать и слышать. Именно благодаря им Неборека всё ещё не спешит с очередным приговором.

Но других было больше. Гораздо больше. Именно от этих других Удр узнал, что он, оказывается, кровожаден и опасен. Двуногие стали пугать волком своих детей. Волков стали истреблять. Истреблять стали всех и всё вокруг. Всю землю засеяли свинцовыми зернами. «Рубите всех». Двуногий быстро сумел убедить себя в собственной исключительности, в способности решать любые проблемы. Мозг! Интеллект! Звучу гордо! Какой там убитый кит? Какие вырубленные леса? Вы о чём? Раздавленный хор муравьёв? Мёртвые куропатки в решётках радиаторов супер-машин? Не смешите! Не паникуйте!

В последние годы Удр отчаянно искал среди двуногих, умеющих слышать. Удр просто хотел успеть рассказать, как искренни угрозы тысяч звериных детёнышей, поклявшихся отомстить за страшную смерть своих родителей. «Вы рубите сосны, – хотел спросить старый волк, – потом сжигаете их в печах, чтобы вам было тепло. Почему бы вам не топить ваши дома человеческими костями? Пытаетесь расшифровать сигналы с далёких звёзд? Может, сначала надо понять предсмертные крики дельфинов, выбросившихся на берег? Где датчики боли скошенной травы? Уверенность в безнаказанности вытеснила последние остатки того, что вы гордо называете разумом. Что для вас язык цветов, история любви обыкновенного Лопуха и прекрасной Лютенции? Зачем вам тексты песен китов? «Разгляди меня в звездной пыли». Вам никогда этого не понять! Вы уже друг друга не понимаете. Умирающий муравей и его недопетая песня? Ха– ха-ха. То, что за погибшего муравья вступится сама Неборека и, рано или поздно, засыплет ваши города пеплом вулканов, и сама земля разрушит ваши храмы последней двенадцатибалльной встряской. Застыв от ужаса, двуногий, ты позавидуешь мёртвым. Но это не будет концом всего, высокомерный болван! Лоренцо бессмертен! Развалины твоих городов прорастут зелёной травой. На свет выползут букашки-таракашки. Океан найдёт в себе силы очиститься и улыбнуться – Неборека поможет ему. Пусть тысяча лет, пусть две, неважно, но колесо непременно прикатится снова на землю. Жизнь восстановится и продолжится, но уже без тебя, двуногий… Без тебя…».

До самого утра окрестные человеки слушали тоскливый волчий вой: то ли плачет, то ли вспомнил чего, зверюга серый. Непонимающие двуногие на всякий случай доставали ножи. И только маленькая девочка всё это время пропускала боль старого волка через своё маленькое человеческое сердце.

Клаксончики

Безудержное стремление что-то изобретать постоянно бурлило в Линге, очевидно, с самого рождения, во всяком случае, за те три года нашего совместного существования, два из которых мы являемся законными супругами, не было ни дня, чтобы в прелестную головку не влетала очередная гениальная идея. Идея эта, разумеется, требовала немедленного своего практического воплощения. Похоже, тот, кто отвечает на небесах за изобретения, выбрал мою юную супругу для внедрения всех этих безобидных, но весьма полезных штучек. Ну как вам, например, подставка с большим увеличительным стеклом, под которую хозяйка кладет раскрытую на нужной странице толстую кулинарную книгу и во время готовки сверяется со строгим рецептом, не позволяющем ни грамма импровизаций? Или веревочные петельки на полиэтиленовых крышках – отдельное спасибо от модниц маникюра. Бутылка с ручкой, многочисленные приспособления для украшения стола по разному поводу, колесо в виде шара и многое, многое другое. Признаться, поначалу всё это у меня вызывало улыбку, которая по закону жанра семейной жизни должна была рано или поздно смениться раздражением, но очаровательная моя половинка не только исправно трансформировала присланные ей идеи в жизнь, но сумела с помощью патентного законодательства обеспечить существенный финансовый ручеек, подпитывающий наш весьма скромный семейный бюджет. Более глобальные вещи, как, например, вечный двигатель или путешествие во времени, тоже занимали её, но исключительно с точки зрения практического применения. Вопрос, что бы такое можно будет подвигать с помощью вечного двигателя, волновал ее воображение гораздо больше, чем непосредственное создание этого двигателя. Что же касается машины времени, то мне было только непонятно, где она хранит свой красный с белыми колесами велосипед, на котором регулярно путешествует в прошлое и будущее. Я абсолютно уверен, что изобретатель колеса – ее дальний родственник. И только отсутствие нужных связей лишает меня возможности триумфально доказать, что ДНК Линги и ДНК Леонардо да Винчи совпадают. Одним словом, волшебный дар изобретательства Лингульки поднимает моё собственное тщеславие ещё на одну ступеньку вверх. Иногда, вспомнив вдруг, что в этой ее бурлящей от изобретения жизни есть ещё и я, она усаживала меня на диван, сама устраивалась напротив и говорила:

– Давай, рассказывай, что там у тебя новенького?

В ее широко раскрытых глазах поначалу ещё мелькало что-то отдалённо напоминающее заинтересованность в новостях моей жизни, но очень скоро всё это исчезало, и появлялось бешено прыгающим зайцем ее очередное изобретение.

Впрочем, иногда, немного уставшая, она приходит в спальню и сворачивается калачиком, как тогда, когда это произошло у нас впервые. Тогда после не долгого молчания она произнесла:

– М-м-м-м, мне понравилось, мне так раньше никто не делал, – потом нежно поцеловала меня и осталась навсегда.

Вот и сейчас этот маленький красивый и беззащитный голенький калачик позволяет и мне немножко поисследовать и поизобретать… Потом, счастливо уставшие, мы долго лежим молча рядом, но я уже чувствую, как с потолка волнообразно, подобно осеннему листу, к ней спускается знакомый уже заяц.

– Любимый, а помнишь, на первых машинах были такие рожки с грушами, клаксончики, чтоб на тебя обратили внимание? – закончить она не успевает: свистящий от боли кипяток в алюминиевом чайнике настоятельно требует ее пройти на кухню.

Пока она заваривает по собственному рецепту кофе, я смотрю на красивые и умные вещи вокруг меня. Тепло и уютно здесь. Я думаю, что я – тоже ее изобретение, правда, не самое лучшее. Самое лучшее ее изобретение я получил спустя год – это наша маленькая дочка. Чудо. Ангелочек, кстати, уже весьма неплохой изобретатель. Она производит маленькие клаксончики.

Чугунья

Никто не знал, как и откуда появилась эта корова в окрестностях Селян. С гордым и независимым видом вошла она в город и, сопровождаемая ватагой мальчишек и удивлёнными взглядами взрослых, вступила на главную площадь Селяны. В самом центре площади, рядом с Вохримом и каменными волками, она остановилась, победно осмотрелась вокруг и величественно застыла.

Кто-то пустил слух, что корова принесет городу счастье. Слух этот сначала накапливался по окраинам, затем выплеснулся на улицы и к вечеру уже бурлил по всему городу:

– Эта корова принесёт нам счастье! – кричали селяне. – Наконец-то мы будем счастливы.

Всё население города собралось на площади поглазеть на необыкновенную корову. Кто первый назвал её Чугуньей, тоже неизвестно, однако уже к вечеру повсюду слышалось:

– Да здравствует Чугунья! Да здравствует Чугунья!

Так в Селяне появились Надежда на Счастье и Вера в Чугунью.

На следующий день люди стали готовиться к счастью. Они основательно вычистили улицы своего города, навели порядок в домах, приоделись. Поэт начал поиск новых рифм, но почему-то всегда выскакивала «врунья». Зануда практически не ворчал, а Жадинаговядина на всякий случай построил во дворе еще один огромный сарай. Подготовка к Счастью насколько увлекла их, что недавние враги становились друзьями, забывались обиды, люди стали добрее друг к другу.

Прошёл месяц, но обещанного счастья всё ещё не было. А Чугунья тем временем исправно пожирала всё, что ей приносили. Скоро люди заметили, что животное заметно увеличилось в своих размерах. Чугунье стало тесно в прежнем сарае, и её перевели в другой, более просторный. С каждым днём Чугунья требовала всё больше и больше пищи.

«Вероятно, ей надо больше есть, чтобы принести нам счастье», – думали люди и, оставив на время свои дела, отправлялись на заготовку припасов для Чугуньи.

В один из дней случилось странное и необъяснимое.

Когда корова привычно двинулась к площадке с многочисленными корытами полными еды, путь ей преградил Двабогатыря. Чугунья, едва не наступив на мальчишку, остановилась и посмотрела вниз: кто это там путается под ногами? Взгляды их встретились и какое– то время читали друг друга. Затем коровьи глаза стали наливаться кровью, испепеляющая ненависть брызнула из них веером. Стоящие рядом с мальчиком селяне опрокинулись с криком и болью. Но Двабогатыря спокойно стоял и продолжал смотреть на Чугунью, потом он перевернул все корыта и заговорил на своём непонятном языке.

Заметно было, что Чугунья испугалась, она стала пятиться, жалобно мычать, как будто прося помощи. И помощь пришла. Пришедшие в себя селяне, очнувшись от того, что кто-то, пусть даже вчера родной, посмел поднять руку на самое святое и сокровенное, набросились на мальчишку и стали избивать его.

– Вот сволочь, – сбили его с ног здоровенные мужики.

– Гаденыша пригрели, – пинали ногами скрученное тело женщины.

Слишком быстро истек срок годности выданной недавно доброты.

– Не смейте трогать его! – кричала Линга, пытаясь пробиться сквозь толпу. – Не смейте его трогать!

Наверное, она и спасла Двабогатыря от смерти, накрыв его своим телом и приняв часть ударов на себя. Потом их обоих бесчувственных бросили в телегу и вывезли прочь из города. Часа через три заброшенную телегу отыскал Удр. Линга уже очнулась и безуспешно пыталась вернуть к жизни Двабогатыря. Увидев волка, девочка сначала испугалась, но вскоре, судя по действиям зверя, поняла, что не надо его бояться. И действительно, тщательно вылизанный волком юноша скоро открыл глаза и увидел звезды.

– Красиво, – тихо прошептал Двабогатыря, – какие они красивые.

– Ты научился говорить? – изумилась Линга.

– Нет, это ты научилась слышать, – сказал Удр.

Зря он это сказал: Линга снова лишилась сознания, теперь уже от удивления.

– Ну, ее я лизать не буду, – заворчал волк, – ты давай уж сам.

Вскоре все трое дружно сидели в телеге и рассказывали, рассказывали, рассказывали, а звёзды слушали, слушали, слушали…

– Там, за горами Хаконы, – продолжала свою историю Линга, – я увидела красивых мужчин. Они о чём-то спорили, я не слышала о чём, но слова «боги» и «дьяволы» долетали до меня чаще других. Еще они упоминали какой-то корабль, корабли. Да, точно, два корабля. Затем они построились, пожали руки друг другу, потом вдруг камень сорвался из-под ноги, и те двое, которые стояли ближе всех, заметили меня, и один из них подбежал и пытался схватить, но я сумела улететь.

Линга замолчала. Было видно, как невидимый страх заполняет ее сильней и сильней. Темнело так стремительно, что были видны не успевшие спрятаться зги, испуганными зигзагами исчезающие в лесной мгле.

– Не бойся, – сказал Двабогатыря, – во-первых, нас уже трое, во-вторых, всё это были люди из прошлого, очень далекого прошлого, и в-третьих…

– Нет, – всхлипнула Линга, – нет. Тот, который пытался схватить меня там, за горами Хаконы, он уже здесь. Это Бескрылый…

Теперь страшно стало уже всем, даже телеге. И чем бы это всё закончилось, неизвестно, но в темноте раздалось спокойное и уверенное:

– А в-третьих, нас уже четверо.

Двабогатыря и Удр замерли. «Что же за ночь сегодня такая наваристая?» – подумал волк и недовольно произнес в ответ:

– Вообще-то, с учетом его имени, – он кивнул на Двабогатыря, – нас уже пятеро…

Линга улыбалась – она сразу узнала голос Одинокого.

И все четверо дружно сидели в телеге и рассказывали, рассказывали, рассказывали. А звёзды слушали, слушали, слушали…

Когда Линга заснула, Одинокий бережно прикрыл ее своим плащом и обратился к Двабогатыря:

– В город пока не возвращайся. И на вот, возьми, оденься, – протянул он юноше белый свёрток.

Какое-то время помолчали. Двабогатыря долго смотрел на спящую Лингу и спросил:

– Ты не позволишь Бескрылому убить ее?

– Я не позволю. Но Бескрылый ищет того, кто действительно сумеет сделать это.

– Ты знаешь, кто это может быть?

– Да, знаю. Это тот, кого она по-настоящему полюбит. Если это случится, – посмотрел на звезды Одинокий, – я уже ничем не смогу помочь.

– Но ты же Бог, – то ли спросил, то ли упрекнул его Двабогатыря.

– Да, – вздохнул Одинокий. – Я всего лишь Бог…

Селяне потом удивлялись, что эта ночь длилась дольше обычного.

Ночь отрезанных крыльев

Прошло три года. Никто из жителей Селяны, как и заклинал Бескрылый, не вспомнил об Одиноком и даже ни разу не посмотрел на его Башню. Давно исчезли цветы на улицах Селяны, зачахли сады – некому было следить за всем этим. С утра и до вечера все жители Селяны от мала до велика добывали пищу для Страшной Чугуньи. Да, да, из добродушной коровы она превратилась в ужасное чудовище. Огромной горой возвышалось это чудище над Селяной. Башня. Во всей округе невозможно было укрыться от свирепого взгляда Чугуньи. Люди постоянно ощущали на себе этот взгляд – и днём и ночью.

«Вероятно, ей надо есть больше, чтобы принести нам счастье», – думали люди в коротких перерывах от работы. Тяжёлой работы. Жители Селяны давно забыли, что такое песни, танцы, что такое смех. Днём и ночью они кормили Чугунью.

«Возможно, уже завтра мы будем счастливы», – надеялись люди. Но каждое утро начиналось со зловещего рёва чудовища. Чугунья стала такой огромной, что во время своих регулярных прогулок она просто не могла видеть, что творится внизу и наступала на дома, на деревья, на людей. Удивительно, но каменные волки на площади не пострадали, правда, наблюдательные прохожие стали замечать, что фигура Вохрима переместилась во главу стаи.

Рушились дома, разлетались в щепки деревья, гибли жители Селяны.

«Так надо, – считали люди, – ведь за счастье надо платить. Жалко, конечно, но ведь это не напрасные жертвы». И несли свой последний хлеб Чугунье.

Большинство продолжало верить в Чугунью, в то, что она принесёт счастье.

– Путь к счастью лежит через лишения, – кричали они. – Да здравствует Чугунья!

Голодны, раздетые, какая-то вязкая двигающаяся серая масса.

– Да здравствует Чугунья!

А мерзкое животное продолжало беспощадно грабить и убивать своих многочисленных слуг. Ей постоянно хотелось ЕСТЬ…

И вот однажды…

– Чугунье нужны наши крылья! – крик рванулся, ударился в небо, рассыпался острыми осколками по всему городу.

– Ей нужны наши крылья!!! – подхватили ужасный крик сначала сотни, а спустя минуту – тысячи голодных глоток. – Крылья! Крылья! Крылья!

Под зловещее крещендо деловито доставались ножи, мечи, топоры – и вот брызнула первая кровь, дикая боль сорвалась с цепи и заметалась по узким улочкам Селяны. В дьявольском восторге люди подставляли свои крылья под удары отточенной стали и одновременно сами рубили крылья других. Окровавленные безумцы врывались в спящие дома, резали крылья детям и старикам. Рубите всех! Повозки быстро заполнялись отрубленными крыльями и направлялись к улыбающейся Чугунье. Кровь, собравшись с силами в верхних кварталах, выплеснулась красной волной на центральную площадь Селяны, и огромный шар полной луны в ночном небе стал огненно– красным. Ближе к утру обессилевшие, обескровленные люди молча расселись вокруг задремавшей Чугуньи и стали ждать. Съедено было всё, только маленькие горки детских переломанных крыльев остались на завтрак. Вскоре заснули все.

А утром никакой Чугуньи на площади уже не было. На её месте стоял Бескрылый и с брезгливой торжественностью осматривал последствия страшной ночи – Ночи Отрубленных Крыльев. Люди прятали взгляды в грязно-кровавых лужах, и тягучее понимание, что произошло что-то непреодолимо страшное и никогда уже не поправимое, медленно вползало в проснувшиеся души.

Бескрылый долго наслаждался картинкой своего безоговорочного триумфа, потом поднял голову, посмотрел на Башню Одинокого и сказал:

– Ты проиграл…

Старый Удр не стал ждать, что произойдёт дальше, – и так всё понятно. Хорошо, что он хоть успел увести своих волчат, чтоб не видели этого ужаса. Волк медленно побрёл вглубь леса – полно дел, но главное – надо всем сообщить: на земле появились двуногие.

Атака вражеских самолетов

Поздней осенью ранним утром за Гражданиновым пришёл долг.

– Вы кто? – открыв дверь, спросил Гражданинов.

– Я долг.

– Какой долг?

– Священный. Я твой священный долг. Ты должен меня отдать. Собирайся.

– Простите, – покачал головой Гражданинов, – но я не брал тебя. Как же я должен тебя отдать, если я не брал?

– Слушай, – устало начал долг, – может быть, ты меня и не брал, скорей всего, так и было, но отдать меня всё равно придётся! Не бойся, это всего на пару лет.

– Я не боюсь, – испугался Гражданинов, услышав «парулет», он вышел на лестничную площадку и осторожно прикрыл входную дверь. – Я просто не припомню, что я кому-то должен, и потом, я просто не понимаю…

– Не понимаешь, сука! – резкий профессиональный хук слева швырнул Гражданинова на пол, рот наполнился больной смесью крови и выбитых зубов, следующий удар, уже ногой, скрючил мычащего юношу, и началось обычное в таких случаях выбивание понимания.

Священный долг при этом трансформировался в мощного прапорщика Скарабея, который, закончив избиение, буднично спросил Гражданинова:

– Теперь понимаешь?

– Теперь понимаю, – прохрипел Гражданинов.

– Вот и хорошо. Завтра в 7 утра на площади. Не вздумай опаздывать.

Когда шаги поганого прапорщика затихли, и хлопнула подъездная дверь, Гражданинов с трудом вполз в коридор и заплакал от боли и понимания полного и безысходного бессилия перед священным долгом.

Возникшая вдруг Линга осторожно присела рядом, аккуратно впитала гражданиновскую кровь своей ночной рубашкой, бережно положила колени под разбитую голову и стала воздушно гладить и целовать любимое лицо.

– Не бойся, сейчас я пожалею тебя – и всё пройдёт. И не будет тебе больно. У собаки болит, у кошки болит, у мышки болит, – голос Линги обволакивал боль Гражданинова и уводил её прочь, – а у моего мальчика не болит. Теплота слов и нежность любимых рук живой водой возвращали Гражданинова к жизни.

– Он хочет забрать меня от тебя. На два года.

– Я знаю, любимый.

– Я не смогу без тебя, без вас. Это невозможно. Ты же знаешь. Я без тебя не могу…