Фея возмездия

© Антонова Н.Н., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Вечерело. Багровые полосы заката резко перечеркнули бледную синеву неба.

А ночью выпал снег, белый и пушистый, как лебяжий пух. И так хотелось верить, что это чудо, похожее на сказочный сюрприз, не растает и не потускнеет.

Стоял декабрь, и до Нового года, казалось, было рукой подать. В это время даже взрослые дяди и тети впадают в детство и начинают верить в сказку.

Вот только жаль, что сказочные герои далеко не всегда бывают добрыми.

Взять хотя бы фей! Казалось бы, им по роду своей деятельности полагается творить добро, оберегать людей от всяких напастей, дарить им радость.

Так нет же! Объявилась тут одна такая особа! Ходит по городу с топором! И если бы только ходила!

Газета «Рупор обиженных и оскорбленных», которая еще не так давно называлась «Криминальные новости», каждый день, чуть ли не захлебываясь от восторга, сообщает о «Фее с топором», которая взялась карать преступников направо и налево. И при этом газета пишет, что Агата Кристи говорила устами мисс Марпл о том, что, если закон бессилен, за дело должен взяться дилетант. Но преступник должен быть изобличен.

И ладно бы только изобличен!

Следователь Наполеонов стер пот со лба.

Шура расследовал несколько дел, и все говорили, что фигурирующих в них потерпевших покарала Фея с топором.

– Представляешь, – жаловался Наполеонов своей подруге детства частному детективу Мирославе Волгиной, – она, эта чертова фея, сбросила в яму и забросала землей начальника ПТС!

– За что?

– Отопление не хотел давать. Люди мерзли. Дети болели.

– Тогда земля ему пухом!

– Не торопись его хоронить.

– Неужели откопали? – с толикой сожаления в голосе спросила детектив.

– Сам откопался и позвонил.

– Выходит, Феюшка его неглубоко зарыла.

– Это точно! Но отопление жильцам включили на следующий же день.

– Ай да фея! Ай да молодец!

– Но, посуди сама, ведь это самоуправство! – воскликнул Наполеонов.

– Ну и что?! Должен же кто-то защищать людей.

– Для этого имеется государство!

– Наше государство качается в люльке демократии.

– Тебе демократия в принципе не нравится? Или только наша? – спросил Наполеонов.

– В принципе, – не моргнув глазом подтвердила Мирослава. – Если разобраться, то что такое демократия вообще?

– Власть народа.

– Ха-ха, – ответила она. – Вспомнила Грецию, Новгородское вече, Северную Америку, особенно нынешнюю. Животики со смеху надорвешь. Одно плохо.

– Что?

– Что смеяться приходится сквозь слезы.

– Слава, чего ты хочешь от меня?

– Я от тебя? – удивилась Мирослава. – Это ты от меня чего-то хочешь.

– Не чего-то, а чтобы ты помогла мне найти эту чертову Фею!

– Нет, – покачала головой Мирослава, – ни за что на свете я не стану помогать тебе искать эту добрую женщину.

– Добрую?! – вытаращил глаза Наполеонов.

– Угу.

– Может, она и не женщина вовсе, – пробормотал Наполеонов.

– В смысле?

– Рост у нее гренадерский. Говорит басом.

– Да ты что?

– Да. Но в тоже время у нее руки красивой формы.

– С маникюром? – тотчас среагировала Мирослава.

– Не знаю. Вроде бы на ней обтягивающие перчатки до локтя.

– До локтя?

– Да! Только красные!

– Тогда тебе нужно обойти салоны, торгующие подобным товаром.

– Ага. Их в городе пруд пруди. К тому же их можно купить по интернету!

– Тоже верно.

– А до этого твоя так называемая добрая женщина отрубила руку борцу с наркотиками.

– То есть? – брови Мирославы приподнялись.

– А так, – вздохнул Наполеонов, – майора этого, вообще-то, давно подозревали в злоупотреблении служебным положением. Но за руку поймать не могли.

– И теперь ее отрубили? – спросила Мирослава.

– Точно.

– Потерпевший жив?

– Жив. Лежит в больнице.

– Подозреваемые есть?

– Есть. Фея!

– А если подойти к делу прозаичнее?

– Мать одного парня. Она и под описание подходит! Росту в ней около двух метров! Туфли носит сорок четвертого размера и голос грубый! Всю жизнь трубку изо рта не вынимает. У меня сложилось такое впечатление, что она и родилась с ней.

– Почему подозрение пало на эту женщину?

– Многие слышали, в том числе и полицейские, как она обещала, что он дорого заплатит за свою подставу.

– Подставу?

– Да! Я тебе об этом и толкую уже битый час, – начал раздражаться Шура. – Мать парня и сам парень с самого начала утверждали, что наркотики сыну подбросили. А теперь вот и сам оборотень в погонах признался.

– Признался-таки? – несколько удивилась Мирослава.

– Да, как только пришел в сознание. Указал также всех тех, кому он до этого подкидывал наркотики.

– С чего бы это такое раскаяние?

– Сказал, что Фея велела признаться во всем, иначе…

– Что иначе?

– Он не сказал! Разрыдался как малое дитя и пообещал исправиться.

Мирослава невольно рассмеялась и спросила:

– Тогда какие претензии к Фее?

– Слава! Ты шутишь, что ли?! Пока она рубит руки, а скоро начнет рубить головы.

– Давай подождем.

– Чего?

Мирослава пожала плечами. И Шура понял, что помощи от подруги на этот раз ждать не приходится.

Прошло некоторое время, и Наполеонов, расхристанный, шапка набекрень, глаза безумные, ворвался в коттедж детективов с криком, обращенным к Мирославе:

– Дождались!

– Чего?

– Фея отрубила голову!

– Кому?

– Доктору!

– Доктору?!

– Кстати, пока ты тут прохлаждалась, у нас появилось еще несколько отрубленных рук.

– Да?

– Да! А еще ноги и языки.

– Ты не шутишь? – спросила она недоверчиво.

– Какие уж тут шутки?! – закричал он еще громче.

– Ты не говорил… – медленно проговорила она.

– Так тебя же только голова интересовала! – заорал Наполеонов так громко, что кот Дон свалился с дивана, выгнул спину дугой и, ощерив пасть, пошел на Наполеонова.

– О господи! – вскричал тот.

– Это он подумал, что ты меня обижаешь, и решил защитить. Дон, – обратилась она к коту, – все нормально.

Кот сверкнул в сторону Наполеонова раскаленным янтарем своих глаз и забрался снова на диван.

– Такую, как твоя хозяйка, обидишь, – проворчал Наполеонов.

– Шура, если ты хочешь, чтобы я впряглась в это дело, мне нужны списки всех потерпевших, их контакты.

Наполеонов достал флешку и положил ее на стол перед Мирославой.

– Распечатаешь сама. – Он поднялся и пошел к двери.

– А обед?! – крикнула она ему вдогонку.

– Нет у меня аппетита, – отозвался Наполеонов и, не обернувшись и не попрощавшись с хозяевами, уехал.

– Бедолага, – сочувственно проговорил Морис.

Мирослава пожала плечами.

Глава 1

Распутывать совсем не добрые проделки Феи Мирослава решила с самого начала. Наполеонов сказал, что началось все с руководителя ПТС энного района.

Так оно и выходило. Гаврила Платонович Хомяков значился в списке первым.

Настроение у Гаврилы Платоновича после случившего с ним было хуже некуда. Хотя и отделался он, можно сказать, легко. Но если раньше он даже в детстве не верил в существование фей, то теперь, убедившись в том, что они обитают в реальном мире, просто возненавидел их.

А ведь до появления этой Фурии с топором через плечо Гаврила Платонович Хомяков считал, что его жизнь удалась.

Ну еще бы! Представьте себе конец 90-х прошлого века. Кто-то из живущих сегодня время от времени пытается придать тем годам розовый флер романтики. Так вот, не было там никакой романтики!

Этого ли не знать Гавриле Платоновичу. Разруха, раздоры между всеми и вся, вооруженные быки с наглыми рожами ходили по улицам, не пряча оружия, и разъезжали по городу на крутых тачках, в каждом дворе бомжи, роющиеся в мусорных контейнерах, тут и там сновали бездомные голодные дети, солдаты ходили по улицам и, останавливая прохожих, смотрели на них умоляющими глазами и просили купить хотя бы маленькую булочку.

Хомяков хорошо помнил, как однажды они подошли и к ним с матерью. Они как раз шли в магазин, чтобы купить молока, хлеба, картошки.

Солдат было двое, были они еще совсем юными, судя по всему, их совсем недавно забрали из дома. Они были такими худыми – просто удивительно, как головы держались на их тонких шеях.

Хомяков хорошо помнил, как мать жалостливо посмотрела на них, заплакала и направилась к ближайшему хлебному киоску. Купила два хлебных рожка и отдала их солдатам.

Когда они говорили ей: «Спасибо, мать!» – мальчик заметил в их глазах слезы и еще сильнее уцепился за материнскую руку. А мать, когда они отошли на несколько шагов, тихо прошептала: «Сегодня, сы́ночка, нам придется обойтись без молока».

Хомяков проглотил подступивший к горлу комок и кивнул.

Сам Гаврила Платонович рос полусиротой. Отец его после развала страны потерял работу. Завод, на котором он работал, сначала приватизировали, как бы от лица трудового коллектива, рабочим выдавали ежемесячно бумажки, которые назывались акциями, с копеечной зарплаты работяг вычитали за них энную денежную сумму. Каждому из них говорили, что он теперь собственник своего предприятия. Но не прошло и года, как завод канул в Лету: то ли его продали с молотка, то ли растащили по частям, но так называемые собственники завода остались с носом и оказались на улице.

Отец Хомякова сначала честно пытался найти свое место в новой жизни, если ее, конечно, можно было назвать жизнью. Потом кинулся искать хоть какую-то работу. Но работы для него не нашлось никакой! Отец стоял на бирже труда, бегал по всем объявлениям в газетах и на столбах. Но все напрасно. Тогда он запил.

Прошло два месяца. Из старого бабушкиного буфета пропали серебряные ложки, с вешалки – красивая теплая оренбургская шаль, а из шкатулки – мамино обручальное кольцо.

После этого поздно вечером, когда родители были уверены, что сын их спит, мама спросила отца:

– Платон, где мое обручальное кольцо? – Про ложки и шаль она почему-то спрашивать не стала.

Отец и не думал отпираться, ответил:

– Я его сдал в ломбард.

– А ты у меня спросил?

– Нет. Пойми ты! – повысил он голос. – У меня трубы горели!

– Я не хочу думать о трубах, – тихо, очень тихо ответила мама, но Гаврила ее все равно услышал. – Своим поступком, – добавила мать, – ты развел нас. Так что уходи.

– И уйду, – ответил отец.

Так он и сделал. Собрал свои вещички, сложил их в старый чемодан. Перед уходом сказал матери:

– Раз я оставляю вам с Гаврилой все, что тут есть, – он обвел взглядом скудную меблировку их квартиры, – отдай мне накопленные деньги.

Мать, не говоря ни слова, достала сберкнижку и отдала мужу. Оба знали, что деньги на ней, как говорило тогдашнее правительство, временно заморожены.

Мать, опасаясь того, что, истратив деньги, муж вернется обратно и станет требовать от жены еще чего-то, потребовала от него расписку, что он забрал сберкнижку на такую-то сумму и больше не имеет претензий.

Платон Хомяков охотно дал жене такую расписку, так как денег на книжке было немало и он надеялся, что они вот-вот разморозятся. Они и разморозились! А еще точнее, сгорели!

Так Гаврила с матерью остались вдвоем. Об отце они больше не слышали, он как в воду канул.

Денег катастрофически не хватало. Мать, работавшая инженером, тоже после развала фабрики осталась без работы. Но она не боялась никакой работы и, засунув подальше свой диплом о высшем образовании, устроилась работать санитаркой в больницу. Работать приходилось не только днем, но и по ночам.

Гаврила боялся оставаться по ночам в пустой квартире один, но терпел, матери ничего не говорил, чтобы лишний раз ее не расстраивать.

Когда мамы не было дома, за ним днем приглядывала соседка тетя Дуня. Она и кашу манную сварит, и суп, приготовленный матерью с вечера, разогреет.

А потом Гаврила научился все это делать сам. Став постарше, он уже помогал прихворнувшей соседке, бегал в аптеку за лекарствами, в магазин за продуктами, мусор выносил, почту вынимал из почтового ящика и приносил тете Дуне.

Пожилая женщина нарадоваться на мальчика не могла и нахваливала его всем соседям и знакомым.

В школе Гаврила учился хорошо с самого первого класса. Если ему что-то было непонятно, он, не боясь насмешек, расспрашивал более сообразительных одноклассников или подходил после уроков к учителям, которым нравился усидчивый вежливый мальчик.

Мать тем временем, изо всех сил стараясь заработать побольше денег, стала прихватывать на работе дополнительные часы. Это не было проблемой, санитарок всегда не хватало, так что мыть полы и выносить утки – всегда пожалуйста. Только и с дополнительным заработком мать получала на руки сущие гроши. И их маленькая семья еле концы с концами сводила.

А тут еще Гаврила учудил! В самом конце декабря он, выбрасывая мусор, заметил на помойке крохотный дрожащий комочек. Пригляделся – это был щенок. Сердце Гаврилы сжалось от жалости, и он принес свою находку домой. Мать, увидев лохматого кроху, только руками всплеснула. Ругаться не стала. Но, тщательно осмотрев щенка, нашла у него кучу блох.

– Мама! Он же не виноват! – испуганно воскликнул Гаврила. – Если мы его отнесем назад, он замерзнет! – мальчик горько заплакал.

Потом они вдвоем с матерью целый вечер вынимали из щенячьей шерсти блох. Кто бы мог подумать, что на таком крошечном существе может поместиться столько кровососущих гадов. Удивительно, как они до сих пор не загрызли крошку.

Щенка назвали Снежком. Не только потому, что Гаврила подобрал его с припорошенной снегом земли, но и потому, что шерсть у него была снежно-белой.

– Вот только как мы его прокормим? – вздыхала мать. – Это он сейчас, пока маленький, ест немного, а не дай бог вымахает в огромного пса и станет есть больше нас двоих.

Но небеса, вероятно, услышали материнские сетования и сжалились – Снежок большим не вырос. Маленький, как говорится, но удаленький. Игривый, ласковый. Гаврила научил Снежка приносить газеты из почтового ящика, а приходящей с работы уставшей хозяйке пес приносил тапочки и крутился возле нее, преданно заглядывая в глаза.

Так они и жили втроем. Гаврила после школы вместе с другими мальчиками из таких же бедных семей бегал после школы мыть машины нуворишей. А потом пристроился брать оптом газеты в редакциях и продавать их в метро. Деньги он все до единой копеечки отдавал матери.

При всем при этом он хорошо окончил школу. Получив аттестат, Гаврила не сразу осознал, что детство закончилось. И много позднее он понял, что до конца своих дней не забудет свое полуголодное детство.

Он нередко слышал, что детство – это золотая пора или что детство – это самое счастливое время. То, что его детство не было золотым, Гаврила точно знал. Но было ли оно счастливым? С одной стороны, оно было трудным, но с другой – с ним всегда была его мама и неунывающий белоснежный пес Снежок. Поэтому Гаврила пришел к выводу, что не все уж так плохо было в его детстве. Об отце он никогда не вспоминал.

И даже повзрослев, он не захотел узнать, где он и что с ним сталось. Не смог простить ему материнских слез, бессонных ночей и натруженных рук.

Потом к Гавриле пришла юность. Он без особого труда поступил в институт. И стал старательно грызть гранит выбранной им науки.

На втором курсе он устроился ночным сторожем в молочный магазин. Веселые наступили времена! Наполовину бессонные ночи. Рано утром приходили машины, и он принимал, а то и сам сгружал с машины тяжеленные металлические фляги с молоком, металлические ящики со стеклянными бутылками, заполненными ряженкой, кефиром, снежком и прочими молочными напитками. Были также тары с творогом, сметаной и другими продуктами. Тяжесть малоподъемная для худенького паренька. Это теперь молочку давно не разливают в стеклянные бутылки. А тогда Гавриле приходилось принимать и разгружать всю эту тяжесть.

Мама была против ночных подработок сына. Но Гаврила настоял на своем.

– В конце концов, я мужчина! – привел он свой последний довод.

И мать отступилась. Только вздохнула и украдкой утерла белым платочком скатившуюся по ее щеке непрошеную слезу.

А на четвертом курсе Гаврила нежданно-негаданно влюбился в свою однокурсницу Нину Проклову. Влюбился до головокружения! До беспамятства! И главное, непонятно, почему и каким образом! Ведь они с Ниной к тому времени были знакомы уже более трех лет. И еще вчера он спокойно проходил мимо нее, смотрел на нее, разговаривал с ней и ничего такого не чувствовал. Да и ничего особенного в Нине не было. Ростом невелика, так что ноги от ушей не растут. Фигура, правда, ничего. Но вот именно, ничего! Не супер! Лицо круглое, нос курносый, волосы рыжеватые и не сказать что очень густые. Глаза серые, смотрят чаще всего оценивающе.

Ох, не зря люди говорят: понравится Сатана – не надо ясного сокола. Но хуже всего было то, что Нина родилась с золотой ложкой во рту.

Сначала ее отец был партийным работником, после развала Союза от коммунистических идей он быстренько отрекся, партийный билет на всякий случай закопал в огороде и организовал кооператив. Из достоверных источников было известно, что предприятие папочкино процветает и приносит солидный доход. Учиться Нину отец послал не для того, чтобы единственная доченька потом трудилась всю жизнь не покладая рук, а чтобы у нее, как у всех приличных людей, имелся диплом.

Учиться Нина не любила, нередко пропускала лекции, конспекты потом переписывала у тех, кто отлынивать от учебы не имел возможности или не хотел.

Вот и у Гаврилы она частенько переписывала. Он не отказывал девушке, хоть и считал ее в глубине души до поры до времени лентяйкой и тунеядкой. Нина предпочитала учебе показы мод, шопинг и болтовню с подругами по телефону или посиделки в престижных кафе.

И вот Гаврила имел несчастье влюбиться в эту девушку.

Придя в себя от свалившейся на него напасти, он попробовал открутить время назад и разлюбить Нину, так как отлично понимал, что ее богатенький папочка никогда не отдаст дочку за голодранца.

Поэтому и открываться Нине в своих чувствах Гаврила не спешил. Приглядывался, вздыхал тайком и… еще старательнее налегал на учебу.

Нина со своей стороны смотрела на Гаврилу не более пристально, чем смотрят на пустое место. О том, что Гаврила испытывает к ней нежные чувства, девушка даже не догадывалась. А если бы ей кто-то намекнул на это, она бы искренне возмутилась – да как он посмел! Разве какой-то там бедный студент может составить ей пару. Нет! Никогда и ни за что.

Но как сказал древнекитайский философ Лао-цзы, живший около VI–V веков до н. э.: «Никогда не говори “никогда”, потому что дни бегут так быстро и ничто не остается неизменным».

И ведь как в воду глядел!

Гаврила поступил по-умному, попридержал свои чувства при себе, не дал им вырваться на свободу, долететь до скалы Нининой неприступности и разбиться от полного отчаяния. Нет уж, не станет он зализывать раны от унизительной отповеди, которая, Гаврила в этом не сомневался, выльется из уст его возлюбленной сразу же после его признания. Лучше перетерпеть боль разлуки.

После окончания вуза Гаврила сразу же занялся поисками работы. Место он нашел почти сразу, но не слишком теплое и денежное. Однако Гаврила заранее знал, что всего придется добиваться самому и вверх по карьерной лестнице придется подниматься с самого низа.

Этим он и занялся, работая больше и старательнее других. Его заметили и подняли на ступеньку выше, потом еще на одну и еще.

Жить стало легче, и не только потому, что зарплату прибавили, но и потому, что времена несколько изменились. Хотя вкалывать Гавриле по-прежнему приходилось по полной, но он находил время радоваться переменам в своей жизни и наслаждаться радостями, доступными молодости. Вот только вышедшая на пенсию мама стала мечтать о внуках и все чаще повторяла: «Женился бы ты, Гаврюша».

А он все никак не мог забыть свою позднюю первую любовь Ниночку Проклову. Может, любовь эта потому и оказалась такой сильной, что запоздала. Почти ко всем первая любовь приходит в школе, к кому в одиннадцать лет, к кому позднее, но все-таки в школе. Почти все его приятели отболели первой любовью, как ветрянкой, в старших классах. А Гаврила до четвертого курса института дотянул, вот и получил.

Но не говорить же маме, что он продолжает сохнуть по своей однокашнице Ниночке Прокловой, дочери крутого кооперативщика.

Поэтому мать он кормил отговорками типа: придет время – и женюсь. Иногда отшучивался: «Мама, что-то на моем пути никак не появляется девушка, достойная твоего сына».

И вот однажды волею случая Гаврила оказался на вещевом рынке. Он шел между рядов, приглядываясь к товару, и вдруг зацепился взглядом за знакомое лицо.

Гаврила опешил и сначала глазам своим не поверил! Нина! Нет! Этого не может быть, потому что быть не может! Но, приглядевшись, он удостоверился в том, что это Нина Проклова.

Девушка бойко торговала нижним женским бельем.

«И это в такой-то мороз, – подумал Гаврила. – Однако, с другой стороны, и в мороз женщины надевают лифчики и трусы».

– Нина! – окликнул он ее. – Это ты?

– Как видишь, – ответила она так холодно, что у Гаврилы сорокаградусный мороз по коже пробежал, хоть одет он был очень даже тепло.

Гаврила решил не отступать и задал девушке наиглупейший вопрос, какой мог задать только влюбленный мужчина:

– Что ты тут делаешь?

– А ты не видишь? – ответила она охрипшим от холода голосом. – Труселями торгую!

– Извини, – пролепетал Гаврила.

– Ничего, – ответила она, – проехали. – И спросила в свою очередь: – А ты чем торгуешь?

– Я не торгую, – ответил он, – наоборот, пришел кое-что купить.

– Может, заодно и бельишко прикупишь своей жене, – предложила Нина.

– Я не женат, – признался Гаврила.

– Что так? – спросила любимая женщина.

– Не встретил свою вторую половинку, – ответил он.

– Ишь ты, – усмехнулась Нина, – а я вот встретила, и не раз.

– Так ты замужем? – огорчился Гаврила.

И она это, кажется, заметила. Пожала плечами и ответила:

– Сейчас нет. Два раза разводилась.

– Сочувствую.

– Ерунда, – отмахнулась Нина и добавила: – Дело житейское.

Гаврила припомнил, что вроде так же отвечал мультяшный Карлсон, который живет на крыше.

«А где живет Нина теперь? – подумал он. – Наверное, вернулась к родителям».

Но на всякий случай спросил:

– Ты сейчас где живешь?

– В родительской квартире, – грустно ответила она.

Но Нинина грусть проскользнула мимо его сознания, так как Гаврила в это время ликовал: «Я угадал! Она опять живет у родителей».

И тут же до него дошло: если Нина живет с родителями, то как она оказалась рыночным продавцом?

– Нина, – осторожно спросил он, – как поживает твоя мама?

– Она никак не поживает, – ответила Нина.

– Прости. Но у твоего отца все в порядке?

– Да, – ответила Нина, – у папы теперь все в порядке. На небесах есть кому о нем позаботиться.

– Извини, – снова извинился Гаврила и спросил: – Тебе еще здесь долго торчать?

– До семи, – ответила она, – а что?

– Просто, если ты не возражаешь, я хотел бы заехать за тобой, отвезти тебя домой. Ты бы переоделась, и мы бы пошли поужинать в какое-нибудь кафе. Если ты, конечно, не возражаешь.

– Я не возражаю, – ответила Нина. – Только я после работы сильно устаю. Может, ты лучше купишь еды и приедешь ко мне домой. Ты ведь знаешь, где я живу?

– Знаю, – тихо ответил Гаврила.

Хотя, по идее, не должен был бы знать. Ведь Нина еще ни разу его к себе в гости не приглашала. Но во время учебы в институте Гаврила не раз тайком провожал ее до дома и видел, как она целовалась под аркой с другими. Сердце его тогда обливалось кровью.

Нина, в свою очередь, не спросила, откуда ему известен ее адрес, но улыбка, похожая на узкую змейку, быстро скользнула по ее губам и тотчас исчезла.

– Тогда приходи без двадцати минут восемь, – велела она. И спросила, стрельнув в него беспокойным взглядом: – Придешь?

– Приду, – твердо пообещал он.

Гаврила сразу после рынка заехал в самый дорогой из известных ему элитных магазинов. Накупил две сумки самой дорогой и вкусной еды, не забыв прихватить икру, конфеты, вино и фрукты.

Он едва дождался назначенного ему Ниной часа. Все время, пока он ехал на своей машине к ее дому, а потом поднимался по крутой лестнице некогда элитного дома, ему казалось, что сердце колотится у него не в груди, а в горле.

Дверь ему Нина открыла сразу. И в его голове пронеслась радостная мысль: «Она ждала меня!»

Она и впрямь его ждала и даже опасалась, что он передумает и не придет. Но он пришел. И не с пустыми руками.

Она провела его на большую светлую кухню, где они вдвоем долго выгружали продукты из двух принесенных им сумок.

Потом Нина расстелила на столе белую скатерть, достала из маминой горки красивую дорогущую посуду и старательно сервировала стол, вспоминая, как это делала ее мать перед приемом дорогих гостей. Гости действительно были дорогими. Или, как любил говорить ее отец, нужными людьми.

Как же хорошо они жили в ту пору! У Нины от воспоминаний закружилась голова, и она, покачнувшись, зажмурила глаза. Хотя, может быть, голова закружилась вовсе не от воспоминаний, а от запахов вкусной еды, вкус которой она уже почти забыла. И вот теперь все это принес Гаврила, которого она в прошлой жизни называла не иначе как «бедный студент» и «сын санитарки».

Кстати, Гаврила никогда не скрывал, чем его мать зарабатывает им на жизнь, и никогда ее не стеснялся. Наоборот, всегда говорил подчеркнуто уважительно – моя мама то, моя мама се.

Нине в ту пору смешно было это слушать.

Но не теперь…

– Ниночка, ты чего? – Гаврила подхватил ее под локоть. – Давай я помогу тебе, ты и так захлопоталась.

– Нет, – твердо сказала она, отводя его руку, – я сама. Сядь, пожалуйста, и не мешай мне.

– Ну как хочешь, – развел он руками и присел на диван.

Ужин удался на славу.

После чая Гаврила спросил осторожно:

– Нина, а что стало с твоей мамой? Ведь она еще не была старой.

– Не была, – ответила захмелевшая от сытной еды и дорогого вина Нина, – мама просто не выдержала нищеты, обрушившейся на нас, и умерла скорее не от болезни, а от унижения, которое она стала испытывать изо дня в день.

– А что стало с кооперативом твоего отца?

– То же самое, что стало и со всеми остальными кооперативами, – ответила Нина. – Отец разорился. После смерти мамы он совсем крылья опустил, все чаще и чаще стал прикладываться к бутылке. И с каждым днем его бухло, – горько усмехнулась Нина, – становилось все дешевле, пока папа не перешел на откровенное пойло. – Нина сделала паузу, облизала губы и продолжила: – Как и следовало ожидать, алкоголь не справился с возложенной на него задачей. У отца начались галлюцинации, и к нему все чаще стала приходить…

– Белочка, – сорвалось с губ Гаврилы

– Если бы белочка! – невесело усмехнулась Нина. – Нет, ему стала являться укоризненно качающая головой троица – Сталин, Хрущев, Брежнев. Они преследовали его повсюду и наяву, и во сне. Каждый из них указывал на него пальцем и произносил презрительно: «Иуда!»

– Откуда ты это знаешь? – воскликнул Гаврила.

– Отец сам мне рассказал. Он хотел, чтобы я тоже их увидела, так как был уверен в реальности происходящего. Я пыталась его переубедить, пока не поняла, что это бесполезно. Мой отец был болен!

– Почему ты не определила его на лечение?!

– Потому что он не хотел. Да и денег у нас на хорошую клинику не было. Не в психушку же мне определять родного отца? – в глазах Нины впервые за весь вечер блеснули слезы.

– Не плачь, – попросил Гаврила и приобнял ее за плечи.

– Погоди, – сказала Нина. – Я хочу рассказать тебе все. Мне ведь даже не перед кем было излить свое горе.

– Рассказывай, – тихо проговорил Гаврила.

– Однажды отец не выдержал, откопал в огороде свой партийный билет, вернулся домой, налил всклянь в стакан водки, опрокинул его одним махом и с криком: «Прости меня, родная партия!» – сиганул в окно. Так я осталась полной сиротой, – сказала Нина.

– Как же ты жила все это время? – вырвалось у Гаврилы.

Нина флегматично пожала плечами:

– Сначала продавала все, что можно продать ценного из дома. А потом поняла, что делать нечего, есть-то что-то надо, и, встретив бывшую одноклассницу и узнав, что она торгует обувью, пошла торговать на рынок женским бельем.

Гаврила слушал ее, смотрел на нее, и сердце его обливалось кровью.

И эта новая Нина, похудевшая, подурневшая, с покрасневшим носом, загрубевшими руками и посиневшими от холода губами, умилила его и растрогала до глубины души. После чего его задремавшая страсть вспыхнула в нем с новой силой.

Гаврила обогрел девушку, накормил, приодел и решил познакомить с матерью. Нина не возражала. Она была согласна на все! Лишь бы есть досыта каждый день, не просыпаться чуть свет и не мерзнуть на рынке, угождая ненавистным ей покупательницам.

Матери Нина не понравилась. Но отговаривать Гаврилу и тем более запрещать ему жениться на девушке она не стала. Только и сказала тихо:

– Тебе, сынок, с ней жить. Так что думай сам.

Гаврила долго раздумывать не стал. То, о чем он так долго мечтал, что уже не надеялся получить, само свалилось ему в руки, как переспелое яблоко с ветки яблони. И он повел Нину в загс.

Жить они стали в квартире, доставшейся Нине от родителей. На этом настояла его молодая жена.

– Не жить же нам в хрущевке с твоей матерью, – проговорила Нина решительно.

И Гаврила с ней согласился.

Поначалу молодые жили в полном согласии. Нина была довольна тем, что после всех потрясений она вновь обрела комфортную жизнь. Конечно, не такую, как в былые времена при отце и матери, но все же. Сидеть дома в тепле и светле – это не на базаре стоять и в жару и в холод.

Ей больше не приходилось считать каждую копейку. Гаврила отдавал жене все деньги, как когда-то отдавал их матери, не спрашивая, куда именно она их тратит. Потом у молодых супругов родился сын. Гаврила, и без того летавший после женитьбы как на крыльях, почувствовал себя на седьмом небе от счастья. Через два года родилась дочь. Еще через пять лет он сам дорос до начальника ПТС. Спустя какое-то время он понял или, скорее, почувствовал, что это его потолок. И смирился с этим, решив довольствоваться теми благами, что он уже получил от жизни. Но не тут-то было. Его домовитую, спокойную супругу точно подменили!

Гавриле поначалу показалось, что это случилось за один день. Когда он уходил на работу, то оставил дома жизнерадостную, всем довольную жену, а когда вернулся, то обнаружил в своем доме раздражительную ворчливую фурию. Это уже много позднее Гаврила понял, что Нина изменилась не в одночасье. Она всегда была такой, просто на время все ее отрицательные качества как бы затаились, впали в спячку. И потом стали постепенно просыпаться. Нина стала выказывать мужу недовольство его зарплатой, укоряла за то, что он так и не научился брать взяток, что у него напрочь отсутствует умение идти по трупам. Да что там по трупам, он даже расталкивать локтями соперников не способен.

Гаврила сначала удивлялся переменам, как ему казалось, неожиданно произошедшим в характере его жены, потом решил смириться и не обращать на ее желчное ворчание внимания.