Когда зовёт муэдзин. Дневник летнего романа

«Впервые я оказалась на настоящем восточном базаре. Возможно, не стоило идти и лечить свою хандру прогулкой в полдень. Но где ещё хочется заблудиться, затеряться, сделать вид, что ты в достаточной мере владеешь уровнем местного диалекта, дабы вы с продавцом смогли понять друг друга».

Ближайший настоящий восточный базар находился далеко от гостиницы. Меня не устраивали «туристические улочки», где торговцы на моём же языке зазывали расслабленных отпуском туристов, предлагая яркие, но дешёвые и некачественные товары и сувениры за такую цену, что и не подумаешь, что они в Аллаху молились. Они верили в своего только ими принимаемого бога, который прощал им наглое враньё и жажду наживы.

До базарного квартала добралась на автобусе. Хоть и вышла из гостиницы по раньше, а на дорогу всё равно ушёл час. Становилось удушающе жарко, припекало, хоть до полудня было ещё далеко. Узкие улочки пестрели яркими тканевыми палатками. В них раскладные столы полнились одеждой, изделиями из дерева, посудой. Я углубилась в лабиринт переулков. Справа внезапно вынырнуло уютное кафе с маленьким фонтанчиком перед входом. У дверей стоял улыбчивый мужчина весьма почтенного возраста в яркой красной тюбетейке с кисточкой. Он ласково поприветствовал меня, но в отличие от остальных уличных зазывал, без противной для меня назойливости.

– Салам алейкум, мадмуазель.

– Уалейкум ассалам, – кивнула я и улыбнулась в ответ, не ожидая, что улыбнусь, но это получилось как-то само собой.

– О! Мадмуазель знает наш язык?! – и дождавшись моего скромно потупленного взгляда, продолжил с прежней вежливой лёгкостью. – Вам не жарко?

– Немного, – чуть слукавила я. – Но у вас, думаю, тут будто прохладнее.

Он приглашающе развёл в стороны руки.

– Тогда вам сюда. У меня есть кофе, свежий чай с мятой, пахлава и много историй.

– Вы и истории продаёте? – переспросила я, пряча усмешку.

– Ну а как же. На базаре всё продаётся с хорошей историей. Кто не знает хорошей сказки, тот не продаст и зерна тмина.

Я вошла в помещение. Внутри кафе было удивительно тихо. Даже очень для базарного квартала. Каменные стены хранили прохладу, над столиками висели тусклые фонарики, разрисованные вручную. В углу зала журчал ещё один фонтанчик, в воздухе чувствовался запах мяты и раскуренного кальяна.

Я заняла свободный столик у окна. Хозяин представился Саидом и уже через несколько минут принёс мне чай в высоком стеклянном стакане. Я немного отпила, раскрывая блокнот, ожидая обещанной истории.

– Когда-то, – начал Саид, садясь напротив, – здесь, в этих переулках, жил человек по имени Тизар. Он не был торговцем, ремесленником или поэтом. Он был тем, кто рассказывал истории. Простые истории. За это ему платили финиками, мукой и специями. Он сидел в этом же кафе, на этом самом месте. Каждый день люди приходили к нему, делились своими историями, Он принимал их и возвращал обратно, но уже другими – более глубокими, красивыми.

Хозяин сделал паузу, отхлебнув ароматного кофе.

– Однажды к нему пришла женщина. Она была в трауре и сказала Тизару так: «Мой муж умер. Я не хочу жить. Но прежде хочу услышать, почему ты считаешь, что боль можно выговорить?»

Саид глубокомысленно улыбнулся, словно готовился рассказать нечто поистине удивительное.

– Тизар долго молчал. Ведь настоящая мудрость не рождается быстро. А потом сказал: «Ты знаешь, как делают пряности?» – «Собирают с поля?» – «Нет. Их высушивают на солнце, потом бьют, мнут, дробят. И тогда только они пахнут. Без этих последовательных и сложных действий трава – просто трава».

Я не сразу могла вникнуть в смысл сказанного.

– Он хотел сказать, что… без боли, без серьёзных жизненных потрясений мы мало что понимаем в жизни?

– Без боли и переживаний мы не раскрываемся, не благоухаем, не даём вкуса. Но если боль всё же у тебя еще есть, значит, ты ещё не всё рассказала. Надо пересказать её как следует. Выговорить.

Саид задумчиво огладил подбородок.

– А вы ведь поэтому здесь, мадмуазель? Рассказывать. Чтобы не остаться одной в своей немой тоске или печали?

Я молчала, но Саид и не ждал от меня скорых слов.

– Моя мать говорила: «Всё, что ты отдашь в историю, никогда не умрёт. Даже если ты уйдёшь, история всё равно останется. И будет жить за тебя». Я потому и держу кафе, чтобы не дать всем историям уйти в Небытие.

Он лукаво подмигнул мне.

– А эта сказка была задаром. Но если вам понравилось, то закажите пахлаву с кунжутом и тыквенными семечками. Это самое вкусное, что у меня есть.

Я кивнула, улыбкой дав согласие. В блокноте стремительно росло количество исписанных страниц.

День 3. Дом, которого нет. Запись первая – утренняя

На следующий день я решила отправиться на экскурсию с группой туристов в берберскую деревню.

«Интересно, почему утром всё кажется проще, чем накануне? Вчера я была уверена, что если Беран не объявится, то я быстро его забуду. И сегодня я действительно не думаю о нем. Глупо? Возможно. Но даже если я останусь одна, то останусь с сама с собой, это уже мне привычно и совсем не напрягает».

Экскурсия оказалась долгой. В душном автобусе утомляли громкие разговоры туристов, которые обсуждали жизнь в отеле, делились своими впечатлениями об увиденном, строили планы на оставшиеся отпускные дни. Я успела несколько раз пожалеть о том, что согласилась на эту легкомысленную авантюру.

Берберская деревня одиноко расположилась меж двух ущелий в узкой низине. Каменные невысокие постройки, глиняные стены домов медленно рассыпались от времени под жгучим солнцем и беспощадным ветром. Всё здесь шептало о забвении и горькой участи этих древностей. Гид рассказывал о культуре и традициях народностей, живущих здесь, но его слова терялись на ветру. Я чуть отстала от группы, завернула за угол и оказалась на крошечном, затенённом дворике.

Без страха я вошла внутрь песчаного домика, низкого даже для меня. Внутри было прохладно, пахло пылью, ветхостью и заброшенностью.

Я присела в углу на сооруженной, простенькой из трех камней скамейке. Под ногами рассыпались черепки посуды, сиротливо лежали старые сломанные игрушки, рядом – перекошенные доски и обрывки примитивной мебели, давно вышедшей из употребления. Не знаю почему, но, внезапно мой взгляд зацепился за уступ в стене. Повинуясь непонятному желанию, я подошла ближе, села прямо в пыльный песок. Дрожащей рукой стала отковыривать из стены небольшой камень, постепенно раскачивая и вынимая его.

В небольшом открывшимся углублении лежала маленькая фигурка то ли ослика, то ли лошадки. Она скользнула в мою ладонь грязная, покрытая плотным слоем зачерствевшего песка, но всё ещё цельная, пришедшая ко мне из далёкого прошлого. Порыв ветра взлохматил мне волосы, и я на секунду ощутила за спиной чьё-то дыхание. Послышался детский смех. Зажмурившись, прижала к груди свою находку, боясь обернуться назад.

– Ты скучаешь по своей игрушке? – вдруг прошептала я в пустоту, сама не зная толком, к кому обращаюсь.

Воздух ответил мне не звуком, нет, но ощущением потустороннего тепла. Как будто кто-то только что вышел из этой комнаты, оставив после себя лёгкий след аромата присутствия в помещении живого существа, скорее всего ребёнка. Нет, это не привидение, не души умерших, а чувства людей, которые даже по прошествии длительного времени не захотели покинуть этих мест.

День 3. Запись вторая – вечерняя

Вернулись поздно. Группа всю обратную дорогу шумела, кто-то смеялся, кто-то жаловался на «скучный день». Я молчала, не скрывая своей усталости. Но в гостинице у стойки регистрации меня ждал художник. Как будто случайно оказавшийся здесь. Как будто просто проходил мимо. И несмотря на выматывающий бесконечный жаркий день, я радостно улыбнулась, подходя к нему.

– Ты выглядишь странно, – сказал Беран вместо приветствия.

– Я встретила привидение, – ответила я.

Он улыбнулся.

– Почему всегда всё самое интересное ты встречаешь без меня?

– Наверное, потому что, когда ты рядом, то всё потустороннее тебя боится и не смеет показываться на глаза?

Беран снисходительно усмехнулся.

– Как ты нашёл меня?

– Это было совсем несложно. В этом районе только две гостиницы. В первой тебя не оказалось среди постояльцев.

– А как тебе дали информацию обо мне? Это же…

Тут Беран улыбнулся, а я забеспокоилась:

– Сию же секунду выкладывай. Ты меня пугаешь.

– Ничего такого. Просто я назвал твою фамилию и спросил не брала ли… моя невеста ключ от номера?

– Твоя кто? – изумилась я.

Беран лишь развёл руками, беззащитно улыбаясь, а я не знала, как отреагировать и что теперь говорить ему.

Внезапно он протянул мне руку, приглашая следовать за ним.

– Пока ты не определилась окончательно, стукнуть меня и сбежать в номер, давай прогуляемся до моря?

– А потом? После моря? – уточнила я.

– Всё, что сама захочешь…

День 3-4. Парящие медузы и звёздное море

Запись третья – вечерне-ночная

Мы пошли по шумящим ночным городским улицам, в голове было странное ощущение, будто весь сегодняшний день был всего лишь прелюдией к будущим ночным событиям. На повороте к набережной нас окутал неон ночного рынка. Его я не приметила бы днём – слишком укромно он прятался под арками, средь паутины узких переулков и бессистемных нагромождений домишек. И сейчас тут всё было иначе: гирлянды в форме медуз мягко пульсировали фиолетовым и зелёным светом, в воздухе пахло жареными орехами в засахаренной карамелью и чем-то ещё пряным?

– Я думала, этот рынок уже не работает, – пробормотала я.

– Этот открывается именно под вечер. Ты же уже знаешь, что у нас жизнь летом начинается только ближе к полуночи, – отозвался Беран. – Ночью вообще всё живёт по-другому.

На его лице снова мелькнула та самая полуулыбка, словно он хранил тайну, недоступную мне.

Мы пошли вдоль многочисленных рядов с разложенными на них товарами на любой цвет и вкус. Внезапно я остановилась у одного из прилавков. Продавец – сухонький старик с потрёпанной чалмой на голове посмотрел на нас с нескрываемым интересом, видимо разглядев в нас реальных покупателей. Моё внимание привлекла маленькая вещица, едва заметная среди разложенного прочего товара. Это было что-то вроде кулона – маленькая стеклянная капля с вкраплением крошечной светящейся точки. Внутри капли действительно будто что-то светилось, словно в ней было заключено отражение луны. Я протянула руку к подвеске.

– Эта вещь ждала вас, – с почтением сказал старик по-арабски, слегка поклонившись в нашу сторону.

– Возьмите её почти даром, – продолжил он. – За один динар. Сегодня хороший вечер. А вы хороший человек.

– Это стекло? – спросила я.

– Может быть. А может застывший кусочек чьего-то счастья. Этого никто никогда не проверял.

Я с радостью согласилась и просто вложила в его ладонь новенький динар, который оставался в моём кармане целый день. Он исчез в морщинистой руке, а кулон оказался у меня.

– Он светится? – шепнула я Берану.

– Всё, что важно, должно светиться.

Мы прошли ещё немного, и наконец перед нами открылось бескрайнее спокойное море.

Я все ещё держала кулон в кулаке и знала, он станет моим оберегом, потому что я выбрала его, и он – меня.

Мы вышли на пляж. Все огни города остались позади. Только редкие отблески рыбацких фонарей вдалеке и луна, полная, яркая, как потустороннее светило, освещали нам путь.

Песок под ногами был тёплым, он ещё хранил дневное солнце. Вокруг только шорох волн и дыхание прибоя. Мы молчали не из-за нехватки слов, а потому что именно тишина лучше всего выражала нас в этот момент.

Так мы прошли немного вдоль берега: я вдруг ощутила неодолимое желание зайти в воду, подобрала подол платья, чтобы волны доставали до колен. Беран молчал. Потом тихо сказал:

– Помнишь, ты сказала, что привидения – это те, кто когда-то уже был рядом, а если и ушли, то потом смогли вернуться.

– Помню.

– Тогда я хочу быть твоим самым упрямым привидением.

Я рассмеялась.

– Это звучит одновременно ужасно и трогательно.

– А ещё абсолютно честно.

Мы остановились. В небе горели необычайно яркие звёзды, и я высоко задрала голову, чтобы их разглядеть.

– Хочешь поцеловать меня? – спросила внезапно, поймав горящий взгляд Берана.

Он усмехнулся, подошёл ко мне и обнял со спины. Я не отстранилась.

– Конечно. Но ты ведь сейчас скажешь, что это было бы слишком банально.

Честное слово, я бы именно так и сказала, но не успела. Беран вдруг ловко подхватил меня на руки. От неожиданности испуганно пискнула, а он, ни на что не обращая внимания, понёс меня прямо в воду.

– Беран! – испуганно закричала я, ударяя кулаком по его по плечу. – Ты с ума сошёл!

– Возможно! Но сегодня, мне кажется, это самое логичное решение.

И он, не слушая никаких моих возражений, зашёл по пояс в море, а потом медленно опустил меня в воду, не выпуская из объятий. Я вдруг по необъяснимой для меня причине перестала трепыхаться в его руках, а потом и вовсе громко рассмеялась.

– Ты ужасен! – хохотала я, смыкая ладони вокруг его шеи. – Просто варвар!

– Но хоть не банален? – спросил он, раскачивая меня в воде.

Я перестала сопротивляться. Устроилась поудобнее, давая морю и его мягким рукам убаюкивать себя.

– Смотри, – прошептал Беран, наклоняясь. – Мы купаемся в море звёзд.

Ровная водная гладь и взаправду отражала бескрайнее холодное небо. Свет фонарей остался далеко, и только звёзды над нами, и их мерцающее эхо в воде. Я медленно повернула голову. Беран смотрел прямо на меня.

Я снова подняла взгляд в небо, и в этот миг он поцеловал меня как мужчина, который знает, что именно в этот миг хочет соприкоснуться губами с желанной женщиной. Мы оба знали, что этот первый поцелуй надолго останется в нашей памяти.

Вкус соли, ощущение мягкости его губ, рой нежных бабочек в животе, звёзды и море. Всё перемешалось в моём быстром событийном калейдоскопе.

День 5. Виноград и грифель

Утром я проснулась от странных звуков. В тишине номера что-то поскрипывало, шуршало, будто какой-то маленький котёнок царапал обои на стене. Открыла глаза. В комнате царил полумрак, шторы плотно сдвинуты, хотя солнце уже вовсю пыталось продраться сквозь плотную ткань. Я приподнялась на кровати, – и, о ужас! – у кровати прямо на полу сидел Беран. Он, поджав по-восточному под себя ноги, держал на коленях блокнот и что-то рисовал, то и дело поглядывая на меня. Лицо у него было абсолютно серьёзное, полностью вовлечённое в творческий процесс.

– Это… что ты делаешь? – просипела я с лёгкой хрипотцой после сна.

Он чуть вздрогнул, но не перестал водить грифелем по бумаге.

– Наблюдаю утреннюю просыпающуюся фею в естественной среде обитания, – прошептал он с заговорщицкой улыбкой. – Не шевелись. Ты сейчас выглядишь идеально.

– Ага, особенно с этой причёской. И с опухшими глазами после нашего ночного купания.

– Идеальна, – снова повторил он и, наконец, отложил грифель.

Я закрыла лицо подушкой.

– Как я сюда попала?

– Ты уснула на покрывале, прямо на песке. Я был вынужден тебя утащить. К счастью, я сильный, как верблюд, упрямый как ишак. Ну и счастливый как идиот, – добавил он, смеясь.

– Ты остался здесь?

– Ну… да. Я ж не мог бросить даму одну в номере в столь беззащитном положении.

– Вообще-то у меня есть ключ, и на ночь я запираюсь. Никакой злой колдун не утащит.

– О да, колдун точно нет. А если… Околдованный совершенно тобой художник?

– Ты бы поступил как варвар?

– Ну что ты… Второй раз уже слышу это от тебя в свой адрес. При том, совершенно не заслуженно, – Беран подошёл ближе и сел на край кровати. – Я не мог уйти. Давно понял, что пропал.

– Пропал? – притворно изумилась я.

– В тебе, – просто ответил он и поцеловал меня в лоб. Потом в щёку. Потом…

– Подожди, – прошептала я. – Я голодная. Очень.

– Я так и знал! Но, к сожалению, ты проспала завтрак. Но у меня на этот случай есть решение. Я сейчас вернусь. Только не умирай от голода и не скучай, я мигом.

Через двадцать минут Беран и впрямь постучался в дверь номера, а войдя, поставил на кровать целый поднос фруктов. Виноград, инжир, персики, сливы.

– Та-дам! Завтрак для моей повелительницы. С доставкой прямо в постель.

– Я даже не знаю, с чего начать, – растерянно проговорила я и протянула руку к инжиру.

– Начнем с позирования, – сказал он, раскладывая фрукты на подносе рядом со мной и хватаясь за грифель.

– Ты же меня уже рисовал утром.

– А теперь я хочу тебя с виноградом. Как нимфу. Или фею. Или обеих сразу.

– Ты уверен, что успеешь, пока я не съем весь этот натюрморт?

– Сидеть, – приказал он строго. – Не есть.

– Сижу. Не ем. Думаю, – сказала я, дотягиваясь до блокнота с ручкой, которые лежали рядом с подушкой. – Надо и мне что-то записать…

«Говорят, любовь – это как пламя огня. Но, может, она, в том числе, и проявление безмерного терпения? С которым кто-то носит тебя на руках, добывает тебе поутру фрукты на завтрак, рисует слипшиеся от морской воды ресницы в утреннем…»

Тут пришлось зачеркнуть слово «утреннем» и изменить на «полуденном

свете».

«Любовь – это завтрак без слов, без будильников, без плана. Просто, когда кто-то любимый рядом. Он просто есть».

– Нет, ну так же невозможно работать! – с деланной обидой в голосе воскликнул Беран, откладывая грифель. – Ты только что съела весь виноград, и вся композиция теперь разрушена!

– Я оставила тебе косточки.

– Убийца искусства, – прошептал он и весь потянулся ко мне. – За это тебя ждёт наказание поцелуями.

Беран торопливо переставил поднос с фруктами на тумбочку, опрокидывая меня обратно в мятые сбившиеся простыни, сжимая до умопомрачения и целуя буквально везде, до куда мог дотянуться. Я смеялась и старалась отвечать ему, полностью проваливаясь в бездну всеохватывающего счастья, счастья до дрожи, до слёз!

День 6. Цветение мгновений

– Что ты делаешь? – лениво спрашиваю у Берана, вытянувшись на прохладной простыне.

Сегодня мы просто отдыхаем в гостинице. Беран сидит у окна. Половина его лица в тени, другая в мягком солнечном отблеске. Он что-то аккуратно раскладывает на страницах блокнота.

– Сохраняю день.

– В смысле?

– Я делаю гербарий. Только не из цветов.

Он разворачивает ко мне страницу: там нарисованы мои разметавшиеся по подушке после ночного купания волосы, край плеча, словно силуэт цветка, и приписка: «Медленно распускающаяся тишина».

– Это вместо ромашки?

Беран кивает.

– А вместо маргаритки будет твой смех, когда ты пролила апельсиновый сок.

– И как ты его нарисуешь? – улыбнувшись, спрашиваю я.

– Изощрюсь как-нибудь. Это как изобразить на листе солнечный свет без тени.

– Знаешь, всё это звучит так… как будто ты собираешь меня по частям.

– Я просто не хочу, чтобы эти моменты завяли в нашей памяти.

Я поднимаюсь, подхожу к нему, присаживаюсь рядом. Он замирает.

– Если хочешь, – шепчу ему на ухо, – Ты можешь попробовать нарисовать меня в натуральном виде.

Он поворачивает голову. Наши лица почти соприкасаются.

– Всю?

Я молча киваю.

– В одежде или?..

– А как бы ты хотел?

Беран медленно откладывает блокнот.

– Это будет самый интимный гербарий на свете, – шепчет он, и его пальцы медленно скользят по моей ключице.

Солнце устроилось на полу у кровати. Страницы блокнота листает ветер. Карандаш упал с подоконника. А я думаю, что и этот день точно останется в нашей памяти и безо всякого гербария.

После обеда мы по настойчивому требованию Берана наконец выбрались на улицу. Мне гулять не хотелось. Я была разнеженная, обласканная, приятно уставшая и хотела только одного – лежать. Но у Берана был свой план. И меня он-таки потащил ни на пляж, ни в кафе, даже рынок сегодня не был включён в его программу. Сегодня он пригласил меня в свою студию.

«Познакомишься с моей самой настоящей берлогой художника», – загадочно сказал он мне.

Студия, как оказалось, находилась в древней части города, сильно в стороне от шумных городских дорог. Беран галантно распахнул дверь, пропуская меня во внутренний двор. Там царила уютная тишина: на балконе свисали гроздья цветущего бугенвиля, к дому вели каменные ступени, под ногами теплился кафель. Внутри помещения мой взгляд отметил кучу деталей – книги, полотна, холсты в ожидании вдохновения у своего творца, старые кисти в жестянках из-под кофе, какие-то простые необходимые в обычной жизни вещи, – старенький вытертый диванчик, журнальный столик с чайной посудой и со скромными съестными припасами.

– Так это вполне себе нормальное жилище и есть твой дом? – спросила я.

– А он чем-то тебя не устраивает? – вздёрнул бровь Беран.

– Ну, в моём представлении это шикарные огромные студии с кучей света и белых стен и одиноким матрасом на полу для интима с натурщицами.

Беран снисходительно усмехнулся, подошёл ближе и обнял меня за талию:

– Это в мифах. Или в плохом кино. Моя студия мне нравится, очень многое с ней связывает, здесь проходит вся моя творческая жизнь. Тут похоронены не только мои неудачи, но и были рождены толковые картины.

– А натурщицы? – не отступала я, разворачиваясь к нему.

– Были. Увы. Но не выдержали конкуренции с настоящими женщинами.

– Ха, и это говорит человек, у которого вон там в углу стоит картина с обнажённой…

– Обнажённой грушей. Там явно изображён фрукт, если присмотреться, – сказал он серьёзно, а я расхохоталась.