Карта майора Торрена

Пролог

В год первый исхода . Они бежали от гибели, ибо разверзлись огненные горы и поглотилась земля предков их, и воды морские покрыли поля и грады их. Они плыли за солнцем, что вставало из водной хляби. Дни сливались в недели, недели – в месяцы, а бескрайний Океан все не кончался. Их ладьи, выдолбленные из исполинских лиственниц, пахли смолой, ветром и тоской по исчезнувшей Родине.

Волны, высокие как горы, швыряли их, детей Востока с волосами цвета льна и глазами цвета летнего неба. Они уже забыли, что значит стоять на твердой земле. Их миром стал скрип дерева, напевы ветра в парусе и немые указания звезд.

И достигли они сперва земли Арадии, низменной и туманной. Но не понравилась им земля та, ибо холодна была и бесплодна. И отплыли от берегов её.

И пристали потом к островам Колодезным, каменистым и голым. Но не было на тех островах ни древеса тенистого, ни воды сладкой вдоволь. И не могли они там остаться.

И вот однажды на рассвете чайки принесли на своих крыльях запах земли – терпкий аромат влажной почвы, цветущих лиан и незнакомых деревьев. А потом впередсмотрящий, сорвав голос, прокричал долгожданное: «Земля!»

Они увидели ее сначала как дымку на горизонте, а потом – как изумрудную громаду, вставшую на пути усталых кораблей. Когда кили их ладьи врезались в золотой песок незнакомого безлюдного берега, вождь, седой от соленых брызг и лет, сошел на землю. Он поднял горсть песка, смешал его с горстью привезенной с собой родной земли и произнес:

– Да будет этот остров нашим домом и пристанищем наших детей. Да будет он зваться Аланар – «Земля Утренней Зари».

И они преломили хлеб, последний из их запасов, и посолили его, отдавая дань и старой, и новой родине. Так началась их первая весна на новой земле. Так началась сия повесть.

Глава первая. Урок биологии

Кабинет естествознания в нашем кадетском корпусе Порт-Сандера походил на капитанскую каюту какого-нибудь старого брига, застывшего во времени после своего последнего плавания. Воздух был густ и сладок – пахло засушенными морскими травами, нафталином и пылью бесчисленных фолиантов. За стеклами шкафов замерли в немом крике причудливые ящеры с кожистыми перепонками, а на стенах, подобно трофеям, были распяты гербарии – немые свидетели далеких, неведомых краев.

Мы с Алексом застыли у большого дубового стола, пленённые голосом рассказчика. Перед нами, облокотившись на карту мира, сидел майор Майтор Торрен. Его лицо, изборожденное шрамом – будто на карту его судьбы нанесли новый, неизведанный материк, – казалось высеченным из старого, выдержанного штормами дуба. А в глазах, обычно суровых и насмешливых, сейчас горел странный, зовущий огонь – огонь человека, видевшего за горизонтом.

– Мир, как мы его учим, – произнёс Торрен так тихо, что его слова казались шелестом старых страниц, – это лишь обложка книги. Самая скучная и короткая глава. А за ней – тысячи страниц, исписанных такими историями, что вашим учебникам и не снилось. Этот глобус, – его палец лег на аккуратный, гладкий школьный шар, – лишь то, что вам дозволено видеть.

Он бросил быстрый, привычно осторожный взгляд на дверь, и этот взгляд был красноречивее любых слов о тайне.

– Я бывал в таких местах, которых нет ни на одном глобусе, – продолжал он, и его голос звучал как отдалённый шум прибоя. – Приходилось делать ноги из таких уголков, что не указаны ни на одной карте… разве что на тех, что составлены покойным капитаном Сэндервилом и пылятся под грифом «Совершенно секретно» в сырых подвалах Военного Министерства в Аврелии…

Разговор, начавшийся с миграции птиц, неуклонно уносил нас к опасным рифам. Инициатором был Алекс, всегда прямой и жадный до истины.

– Сэр, правда ли, что расы – это… ну, почти что разные виды? И что их смешение – это преступление против природы?

Торрен усмехнулся, коротко и сухо, будто отсекая якорный канат отживших представлений.

– Бред, – отрезал он. – Полнейший и беспросветный бред, который сочинили политики, чтобы было проще управлять кораблём под названием Империя. Расы… Это даже не подвиды. Это просто набор признаков, выкованных тысячелетиями природой под солнцем и ветром. Цвет кожи – всего лишь причудливо найденный эволюцией ответ на зной, форма носа – на влажность. Не более того.

Он откашлялся, словно собираясь сообщить государственную тайну.

– У меня есть знакомые генетики в Аврелии. Тайком, под грифом «научного интереса», они анализировали биоматериал сундаров. Так вот, знаете, что выяснилось? Мы разошлись с ними всего-то восемь тысяч лет назад. По меркам эволюции – вчера. У них в генах просто включился очень активный и оригинальный «выключатель» – огромное количество белого пигмента, который перебивает все остальные. Гениальный и простой подход к защите от палящего солнца этих широт. И всё. Никакой «иной природы», никакой «неполноценности». Просто – иной окрас.

Он внимательно посмотрел на наши смуглые лица, карие глаза, на наши тёмные волосы, и в его взгляде не было привычной нам оценки – лишь знание.

– Вы думаете, вы – эталон? Венец творения? А что, если я скажу вам, что видел племена далеко на востоке… – он с досадой махнул рукой на висящую на стене официальную карту, затем решительно развернул на столе другую, большую, испещрённую пометками от руки, похожими на маршруты забытых экспедиций. Его палец ткнул в пустое белое поле в сорока дюймах от края нарисованного мира. – Примерно здесь. И люди там были черны, как ночь без звёзд. Белыми у них были только зубы, когда они улыбались, да белки глаз. Да, я знаю, вы подумаете – сказки старого Торрена.

И тогда он совершил главное действо – словно посвящая юнцов в тайное братство. Повернувшись к старому сейфу, он щелкнул замком и извлек оттуда не оружие и не документы, а поблекшую цветную фотографию. Она была волшебным окном в другой мир: ослепительно бирюзовое море, тростниковая лодка у трапа мощного эсминца «Неукротимый», молодой Торрен в походной форме с беззаботной ухмылкой. И рядом с ним – гигантского телосложения человек. Кожа его была абсолютно черной, а голова увенчана буйной шапкой курчавых волос. На его могучей груди красовалось ожерелье из звериных клыков, а в носовую перегородку – вставлена кость какого-то видимо очень ценного животного.

– Почему я вам это рассказываю? – голос майора снова стал тихим и серьёзным, как перед штормом. – Потому что вижу: для вас кадетская форма – не маскарадный костюм. А честь – не пустое слово из учебника. Вы хотите служить по-настоящему. А для этого надо знать, чему на самом деле служишь. И что мир сложнее, чем его рисуют в параграфах. И далеко не всё, что нам велят считать правдой, ею является.

Он сделал паузу, давая словам достичь глубин нашего сознания.

– Так вот, возвращаясь к нашим сандерам. Или, как они сами себя зовут – сундарам. Что вы о них знаете?

Алекс, смущённый и ошеломлённый, заговорил первым, выдавая заученные штампы:

– Ну, они же… странные. Белокурые волосы, глаза… как у ночных птиц. Женщины у них… – он смущённо покраснел, – с огромными… ну, грудями. И стареют быстро, сморщиваются, как печёные яблоки. Говорят, они и учиться не способны, тупые от природы…

Торрен слушал, кивая с ироничным «пониманием».

– Красота, – перебил он его, – понятие на сто процентов сконструированное. Всего триста лет назад в нашей собственной культуре… Эльфы – сказочные идеальные создания народных мифов – изображались обязательно с белыми волосами. И пышные формы считались верхом совершенства. Откройте альбомы старых мастеров – вы это увидите. А потом началась колонизация. И понадобилось обосновать, почему мы имеем право ими править. Кто-то очень умный и пустил в обиход мысль, что «большая грудь – это уродливо и вульгарно». Идея прижилась. Особенно понравилась нашим дамам, у которых с этим… скажем так, скромнее. Классика: если не можешь победить конкурента – объяви его главное достоинство недостатком.

Уши наши пылали, будто обожжённые солёным ветром.

– А стареют они не «от природы». Они стареют от непосильной работы на ваших… то есть, на наших плантациях с двенадцати лет. На самом деле, их женщины могут рожать здоровых детей и в пятьдесят, и в шестьдесят, когда наши давно уже на покое. И не догадываются о существовании такого явления, как целлюлит. Неспособны к обучению? А вы попробуйте учиться, когда тебя бьют по рукам за попытку взять книгу и называют скотом. Двести лет назад у них была своя письменность. Свой флот. Который наши фрегаты, приплыв из-за Южного Океана, одним прекрасным утром просто расстрелял из корабельных орудий, пока их деревянные каравеллы не пошли ко дну.

Торрен замолк. В кабинете повисла тяжёлая, звенящая тишина. За окном медленно садилось багровое солнце, окрашивая засушенные растения в кровавые тона.

– И вот я иногда думаю, – почти шёпотом произнёс майор, – а не случится ли так, что в одно совсем не прекрасное утро из-за горизонта появится чей-то другой, незнакомый флот… и точно так же, без лишних слов, отправит на дно наши гордые авианосцы?

Эта мысль висела в воздухе, огромная и пугающая, как предчувствие далёкой, но неминуемой бури.

Но тут дверь с грохотом распахнулась, разбивая заколдованную тишину. На пороге, запыхавшиеся и сияющие, стояли наши однокурсники.

– Вэйнсток, Кроули! Быстрее, на хореографию! Опоздаете – майор Хаггард себе вас на ужин оставит! Там уже… – они многозначительно закатили глаза к потолку, – партнёрши из Института благородных девиц. Такие… что офигеете.

Волшебство мигом рассеялось. Карта снова стала просто бумагой, фотография – кусочком прошлого. Мы с Алексом, сражённые этим стремительным возвращением в реальность кадетского быта, бросились на выход, пробормотав на ходу смущённое «спасибо, сэр!».

Майор Торрен не стал нас задерживать. Он молча свернул карту, спрятал фотографию обратно в сейф и щёлкнул замком. И снова стал просто учителем биологии, суровым майором с шрамом на лице. Лишь в глазах его ещё теплилась тайна – и лёгкая грусть от того, что урок, настоящий урок, снова пришлось прервать, так и не показав нам всех чудесных и страшных земель, нарисованных на карте его памяти.

Зал для танцев показался нам, оторванным от женского общества кадетам, сказочным миражом. Девочки из Института благородных девиц были существами с иной планеты – хрупкие, изящные, словно выточенные из слоновой кости. И среди них…

– Алиса, – представилась она, и её голос прозвучал для меня как далёкий, заманчивый звон корабельного колокола.

Длинные чёрные волосы, собранные в строгий пучок, из которого всё равно упрямо выбивались мелкие, живые кудряшки. Прямой, гордый нос на смуглом, оливковом лице. И этот пьянящий, густой аромат духов с нотками жасмина и чего-то ещё, тёплого, заманчивого, чисто женского. Её карие глаза, казалось, видели меня насквозь, отчего мне хотелось смотреть куда угодно, только не в них.

Едва я взял её руку, едва почувствовал лёгкое, почти невесомое прикосновение к её талии сквозь тонкую ткань платья, незнакомый предательский жар начал разливаться по всему телу, сосредотачиваясь внизу живота. Я чувствовал, как моё собственное тело выходит из-под контроля, вопреки всем приказам, которые я мысленно кричал своему организму. «Отставить! Смирно!» – но моя собственная плоть не желала подчиняться уставу. Хорошо, что длинный парадный мундир скрывал смущающую перемену, происходящую со мной.

И вот, во время одной из фигур, когда нужно было прижать партнёршу к себе чуть крепче, она чуть отклонилась назад. И её упругая грудь, скрытая кружевами и шёлком, мягко, почти невесомо коснулась моего мундира.

Этого оказалось достаточно. Внутри будто прорвало плотину. В ушах зазвенело, мир поплыл, паркет закачался под ногами, как палуба во время шторма. Я онемел, пытаясь уловить ритм, который уже не слышал, и удержать равновесие в мире, внезапно поплывшем, как палуба в шторм. Весь я свелся к одной дикой, панической мысли: «Только бы не упасть. Только бы не уронить её». К счастью, это был последний такт музыки.

– Извини, мне нужно на минуту выйти, – выдохнул я, едва дождавшись поклона, и почти бегом бросился к мужской уборной, сгорая от стыда и смутной, дикой радости одновременно.

Запершись в кабинке, я с облегчением выдохнул. По крайней мере, здесь был достаточный запас грубой серой бумаги, чтобы привести себя в порядок и справиться с последствиями неожиданно нахлынувшей бури.

Следующим вечером, в пятницу, когда мы наконец вырвались в увольнительную – целых два дня свободы! – Гэр тут же приступил к допросу.

– Эл, я видел твой вчерашний конфуз, – сразу же признался он, понизив голос, хотя вокруг на улице было полно таких же ликующих кадетов. – Но я тебя понимаю. Полностью.

Я почувствовал, как жаркая волна прилила к моим щекам. Я снова пережил тот унизительный и прекрасный миг.

– Эл… тебе же с ней предстоит танцевать на балу. Это не должно повториться! – уже серьёзно сказал Гэр.

– И что делать? – в отчаянии спросил я.

Его план был до безобразия рационален и так же до безобразия циничен. Он противоречил всему, чему нас учили о чести и достоинстве, но звучал как единственное практическое спасение.

– Ты её боготворишь, – безжалостно констатировал Гэр. – Превращаешь в икону. А с иконами целоваться неудобно. Она же девушка, плоть и кровь, а не святая. Нам нужно это твоё розовое облако развеять, – сказал он, указывая на ближайшую телефонную будку. – Позвони Умару, скажи, что задержишься. И поехали.

Кабриолет Гэра с поднятым верхом нырнул в район, где обязательным элементом фасадов были тускло горящие красные фонари. Мне стало не по себе.

– Нас же патруль сцапает, как только мы выйдем из машины, – опасливо сказал я. – И… по возрасту нам тут быть нельзя. Закончим увольнительную на гауптвахте.

– Отставить панику! – скомандовал Гэр. Он уверенно свернул в тёмный переулок, заглушил двигатель. Было видно, что он здесь не первый раз.

Стук в неприметную дверь. Быстрый, отработанный жест – сложенная вчетверо банкнота исчезла в руке открывшего нам человека. И сразу же – подобострастные, гадкие в своей показной учтивости поклоны: «Прошу, господа, прошу…»

Ещё через несколько минут я сидел на краю потертого дивана в полумраке комнаты, а напротив меня, уставившись в стену, сидела бледная девушка. Возбуждение и стыд, что привели меня сюда, мгновенно улетучились, сменившись леденящим чувством нереальности происходящего. Я был не в сказке, а в грязной реальности, частью которой меня хотели сделать. Оказывается, всё это – цветы, прогулки, трепетные признания – необязательны? Неужели тайну можно было просто купить за несколько монет? Даже не зная имени?

– Мирейя, – тихо сказала девушка, словно угадав мои мысли.

Я пригляделся. Она была… чуть старше. Не бездушный аппарат для утоления похоти, а живой человек. С какой-то своей, наверное, сломанной судьбой. И непонятно, по какой жестокой причине вынужденный заниматься этим.

– Осуждаешь? – спросила она без упрека, скорее с усталой покорностью. – А у меня… дочь. Там, в деревне на Амариле…

Я знал это слово. Так сундары называли Золотые холмы – плодородное плато, что начиналось сразу за городом. Там, где росли сахарный тростник, кофе, табак, хлопок и прочие культуры, ради которых почти два века назад и пришла на остров Олденир, или, по-аборигенски, Аланар, цивилизация.

– Хозяин, когда мне исполнилось пятнадцать, забрал меня в город, в услужение… А когда увидел, что живот растет… отправил обратно, – в ее голосе не было злости, лишь горькая усталость. – Родители не отвергли. Взяли девочку. Говорят всем, что это моя младшая сестра. Шестая по счету, – она слабо улыбнулась. – Ну вот, а я здесь. Вижу ее раз в полгода. Привожу денег… немного. Большую часть заведение забирает. И хозяин. Оброк. За себя и за родителей.

«Бежать. Немедленно бежать отсюда», – пронеслось в моей голове. Я смотрел на узор трещин на потолке и думал, что одна из них теперь навсегда треснула и во мне. Я чувствовал себя соучастником чего-то грязного, уродливого, частью машины, которая перемалывала человеческие жизни.

– Нет. Я не могу. Я… не буду, – мои слова прозвучали тихо, но твердо. Мысль о том, чтобы прикоснуться к ней сейчас, после всего услышанного, вызывала у меня физическую тошноту. Я был не клиентом, а соучастником того, что сломало ей жизнь.

Я не мог вынести этого больше. Встал и, пробормотав «извини», направился к двери.

Я вышел на ночную улицу, где меня ждал Гэр. Воздух, пахнущий морем и свободой, казался теперь горьким и обманчивым. Майор Торрен был прав. Мир был неизмеримо сложнее и страшнее, чем его рисовали на картах. И самые опасные рифы и подводные течения таились не в океанах, а в душах людей, в том числе и в моей собственной. И карту к ним ещё только предстояло нарисовать.

Глава вторая. Сердце атомного исполина

Практические занятия в нашем корпусе редко уводили дальше плаца или тира. Поэтому, когда майор Торрен объявил, что следующее занятие по «Основам стратегических вооружений» пройдет на атомной электростанции, в классе повисло напряжение, сладкое и тревожное, как предчувствие шторма перед выходом в открытое море.

Автобус с затемнёнными стёклами, наш наземный корабль, миновал ухоженные кварталы Порт-Сандера и выкатился на дорогу, бегущую вдоль полноводной Суры.

Порт-Сандер был уникальным городом, построенным не на суше, а на воде. Великая река Сура, которую наши предки-колонизаторы высокомерно переименовали в Сандер-ривер, здесь, у впадения в океан, расползалась на сотни проток и каналов. Весь город был пронизан ими, словно кровеносными сосудами.

За стеклами автобуса проплывали центральные кварталы. Мы видели, как каналы, закованные в изящный гранит набережных, отражали фасады белоснежных особняков под красной черепицей. Здесь, в тени пальм и цветущих аллей, жила элита – чистокровные энгвеоны, темноволосые и кареглазые хозяева жизни. Их взгляды, полные самодовольства, скользили по нашему автобусу, не задерживаясь. Над массивными воротами особняков, на стенах ратуши и даже на фонарных столбах повсеместно красовался герб Империи. Золотой двуглавый орёл на щите, символ единства элит, холодно взирал на мир с высоты своих трёх корон. Рядом сияла лазоревая «Корона Просвещения», чьи девять лучей, по замыслу создателей, должны были нести свет разума и закона каждому угнетённому народу. У входа в один из самых роскошных клубов нас встречали щитодержатели: отполированный до зеркального блеска серебряный единорог, олицетворявший благородную мудрость, и позолоченный дракон, чьи красные глаза-рубины пылали немым огнем военной мощи. Девиз «Virtute et Lege» – «Доблестью и Законом» – был отчеканен на бронзовой табличке внизу.

Но стоило бы нашему «кораблю» свернуть с главного проспекта, как картина резко менялась. Гранит сменялся гниющими деревянными сваями, а вода в каналах из прозрачной становилась мутной, зеленоватой, отдающей запахом тины, нечистот и гниющей рыбы. Берега обрамляли не дворцы, а облупленные, почерневшие от постоянной влаги дома из нештукатуренного кирпича. А чуть дальше, в лабиринте узких улочек, и вовсе начинались трущобы, сколоченные из грузовых морских ящиков и обрывков брезента. Это были места, куда «цивилизованный человек» предпочитал не соваться – можно было исчезнуть бесследно, и городская полиция, состоящая из тех же энгвеонов, лишний раз сюда не заглядывала. Обитатели этих кварталов – метисы и сундары – платили той же монетой, стараясь не показываться в «чистых» районах.

Где-то здесь же, ближе к порту, царило иное царство – кварталы с дешевыми кабаками, игорными домами и заведениями с «красными фонарями», чьё алое сияние было заметно даже сквозь затемнённые стёкла автобуса.

А наш кадетский корпус, островок военной дисциплины, стоял особняком – в ухоженном парке на одном из каналов, на нейтральной территории, отгороженный от всего этого хаоса высоким забором и уставом.

И вот, миновав этот водный лабиринт контрастов, наш автобус выкатился на дорогу, бегущую вдоль полноводной, ещё не расчленённой каналами Суры… Вскоре открылся вид на Золотые холмы – Амарил, чьи плодородные склоны золотились под солнцем, словно чешуя гигантской, уснувшей у берега рыбы. Я смотрел на эту благодать и думал о величайшем обмане Империи. Нам, кадетам, с первых дней зубрили: мы живём на шарообразной планете. На всех картах и глобусах Олденир значился самым южным островом, а дальше простиралась лишь… ножка глобуса. Драконьи горы, чьи заснеженные пики виднелись сейчас на горизонте как призрачные зубцы, на тех самых глобусах отмечали самую южную точку мира.

Но мы, ученики доктора Торрена, знали иное. Лётчики дирижабельных эскадр, возвращавшиеся с крайнего юга, шепотом рассказывали не о крае света, а о новых, не нанесённых на карты землях, уходящих в вечную даль. Империя же всеми силами скрывала эту истину. Возможно, чтобы не сеять панику. Возможно, чтобы не делиться ресурсами. А может, сам факт бесконечности был настолько чужд и страшен её механистической, тотальной логике, что его проще было отрицать, объявив ересью.

И этот тропический остров с его ледниками на южном полюсе, с рекой Сурой, что рождалась на этих самых ледяных вершинах и несла жизнь на плодородные плато, был краеугольным камнем этой лжи. Порт-Сандер, раскинувшийся в устье реки был символом – вот, мол, предел, дальше которого ничего нет.

Каждую минуту по полноводной Суре сновали колёсные пароходики. Некоторые из моих однокашников, вроде Гэра, путешествовали на них в каютах первого класса, окружённые блеском и роскошью, направляясь в свои поместья. А в это же самое время в порту беловолосые грузчики-сундары, не разгибая спины, день и ночь перегружали на океанские сухогрузы богатство этих земель: мешки с кофе, табаком, сахаром, какао. Всё, что делало Империю богатой и сильной.

Над мачтами океанских сухогрузов и административными зданиями порта бесчисленными пятнами трепетали на ветру флаги Империи. Их вертикальные полосы – ультрамариновая, белая и золотая – словно отвечали на цвета окружающего мира: синему небу и морю, белой пене волн и золоту песка на берегу. Но их истинный смысл был иным. Тёмно-синий – цвет морского владычества и закона, белый – просвещения и чистых помыслов, золотой – власти и богатства. Они реяли над людьми, согнувшимися под тяжестью этого самого богатства, над трущобами, которым не было места в «просвещённом» порядке, и над портовыми кабаками, где закон уступал место пороку. Это был яркий, лицемерный стяг, под сенью которого один народ жил в роскоши, а другой – тяжко трудился, обеспечивая её.

Комплекс «Порт-Сандер-1» – атомная электростанция, а также гигантский завод-крепость, выросший из пепла и амбиций: ряды зданий из серого бетона, градирни, из которых валил белый пар, похожий на призрачные паруса, и колючая проволока под напряжением, сверкающая на солнце, как острый риф. Рядом, на отдельной площадке, стояло заброшенное здание «Порт-Сандер-2» – мрачный памятник кораблекрушению чьих-то надежд.

Нашими лоцманами в этом странном плавании были майор Торрен и подполковник Блэкстейл. Торрен был в своей привычной, слегка помятой форме и смотрел на комплекс с любопытством первооткрывателя. Блэкстейл же – эталон выправки – стоял неподвижно, словно впитал в себя все армейские уставы разом. Его лицо, красное от жары и внутреннего напряжения, выражало нескрываемое отвращение к месту, в которое его занесла служба.

К нам вышел человек в белом халате поверх защитного комбинезона. Его внешность была молчаливым вызовом всей системе: смуглая, как у энгвеона, кожа, но не от загара, а от природы, прямой, гордый нос и карие глаза, в которых светился холодный и острый ум, словно отточенный клинок. А венчали это всё неестественно светлые, почти пепельные волосы – наследие подавленного, но не сломленного народа.

– Доктор Кассиан, руководитель смены, – представился он, протягивая руку.

Торрен пожал её без колебаний, как товарищ по оружию. Блэкстейл сделал вид, что не заметил жеста, уставившись куда-то за спину Кассиана, и буркнул:

– Ну, поводите, умники-полукровки, покажите свои игрушки. Только без лишних умствований. Кадеты должны понять суть, а не в теории погружаться.

Кассиан лишь чуть заметно дрогнул уголком губ и кивнул.

– Инструктаж обязателен. Прошу.

Инструктаж был лаконичным и деловым. Доктор говорил четко, но в его голосе сквозила усталая привычка к подобному обращению. Я ловил каждое его слово, чувствуя, что перед нами – не просто техник, а штурман, ведущий свой корабль по невидимым и опасным фарватерам. Затем началась экскурсия.

Нас провели по бесконечным стерильным коридорам, где по стенам, словно толстые канаты на корабле, оплетали цветные трубы. Воздух наполнялся низким, едва уловимым гудением, словно мы находились внутри гигантского живого существа. За стеклами пультовых сидели люди в таких же комбинезонах. И почти у всех у них были те или иные черты, выдававшие смешанное происхождение. Светлые волосы со смуглой кожей, серые глаза на фоне тёмных бровей… Здесь, в сердце современнейшей технологии, работали те, кого в «приличном» обществе Порт-Сандера старались не замечать, словно выброшенный за борт балласт.