- -
- 100%
- +
– Почему… почему здесь работают в основном метисы? – не удержался и спросил я, нарушив торжественную тишину машинного зала.
Доктор Кассиан обернулся. В его взгляде не было обиды, лишь легкая усталая ирония.
– Прагматика, кадет. Чистокровные энгвеоны считают работу с «атомным дьяволом» слишком рискованной и недостойной. Чистокровных сундаров, по мнению начальства, сюда допускать нельзя – якобы они не способны усвоить сложность процессов. – Он сделал паузу, глядя на огромные турбины. – Мы же, «полукровки», оказались идеальным компромиссом. Нам некуда деваться, мы достаточно образованы, чтобы понимать инструкции, и достаточно отчаянны, чтобы браться за опасную работу. И, как ни парадоксально, эта работа дала нам шанс.
Он подвел нас к огромной схеме реактора.
– Вам, будущим офицерам, важно понимать не только как сбросить бомбу, но и что дает ей энергию. И что происходит, если эта энергия выходит из-под контроля.
И тогда доктор Кассиан начал рассказывать. Он говорил о делении ядер, о цепной реакции. Он объяснял это с такой страстью и такой глубиной, с какими поэт мог бы читать стихи о любви к далёким, недостижимым мирам. Он рисовал в воздухе руками, показывая невидимые процессы, сыпал формулами и тут же переводил их на простой, понятный язык, будто рассказывая легенду о спящей мощи, скрытой в сердце каждого атома.
Мы слушали, разинув рты. Мы понимали, что этот человек знает об атоме такое, о чем наши учебники и не упоминали. Он был живым воплощением знания, которое наше общество так легкомысленно отбросило за борт, записав его носителей в люди «второго сорта». А затем он провел нас в святая святых.
– «Порт-Сандер-1» – это не только энергия для острова, – пояснил Кассиан, ведя нас по длинному коридору с оглушительным гулом. – Это ключевое звено в имперской ядерной программе. Здесь мы обогащаем уран.
Он распахнул тяжелую дверь, и нас окатило волной монотонного, вибрирующего гула. Зал казался бесконечным. В нем рядами уходили вдаль тысячи центрифуг – стальных цилиндров, в которых невидимо, с чудовищной скоростью, вращался гексафторид урана. Это был гигантский, безумный и прекрасный танец, разделяющий атомы, рождающий и силу, и смерть.
– Здесь рождается топливо для других станций Империи, – голос Кассиана звучал громче, пробиваясь сквозь гул. – И материал для стратегического арсенала.
Я смотрел на это зрелище, завороженный масштабом и скрытой мощью. Я видел, как метисы-операторы, не отрываясь, смотрели на показания приборов, их лица были сосредоточенны и серьезны. Здесь не было места предрассудкам – только математическая точность и невероятная ответственность.
– А это что? – переспросил Гэр, указывая на состав из небольших, но явно тяжелых вагонов на узкоколейке, уходящей куда-то на юг, в сторону Медных Гор.
– Обедненный уран, – ответил Кассиан. – Отходы процесса. Но и они требуют уважения. Их увозят в свинцовых контейнерах и хоронят в старых шахтах Тал-Нура. Навечно. Или пока не придумают, что с ними дальше делать.
Подполковник Блэкстейл все это время нервно переминался с ноги на ногу, будто боялся заразиться радиацией или просто «неполноценностью» этого места.
– Хватит теорий, – наконец рявкнул он. – Показали отраву – и ладно. Кадеты не технари тут у вас. Майор Торрен, я вас жду в автобусе. Воздух здесь тяжелый.
С этими словами он развернулся и быстрым шагом направился к выходу, оставив нашу группу на попечение Кассиана, словно сбежав с тонущего корабля. Когда тяжелая дверь захлопнулась за ним, в гуле цеха повисла неловкая пауза.
Торрен нарушил ее, обращаясь к кадетам, но глядя на Кассиана:
– Запомните этот урок, господа. Вы видите парадокс, на котором держится наша мощь. Мы доверяем этим людям, – он кивнул в сторону доктора, – создание самого смертоносного оружия и самой сложной энергии. Мы доверяем им свои жизни, безопасность Империи. Но за пределами этого завода мы отказываемся пожать им руку, считаем их людьми второго сорта и запрещаем им селиться в наших кварталах.
Он обвел взглядом ряды гудящих центрифуг.
– Мы построили систему, где те, кого мы презираем, держат в своих руках ключ от нашего будущего. И главный вопрос не в том, смогут ли они его повернуть. А в том, захотят ли они это сделать однажды. И что мы сделаем, если этот день настанет.
Кассиан слушал, его лицо было непроницаемо-спокойным. Лишь в глубине карих глаз мелькнула тень горькой иронии, как будто он знал ответ на вопрос, но боялся его озвучить.
На обратном пути в автобусе царило гнетущее молчание. Даже Гэр не шутил. Я смотрел в окно на убегающие поля Амарила, но видел не их, а бесконечные ряды центрифуг и спокойное, умное лицо доктора Кассиана – человека, который был пленником системы, но при этом держал на своих плечах всю её мощь и её страшную тайну. И когда автобус, выехав на открытую дорогу, попал под порыв ветра с океана, я увидел, как на каком-то придорожном столбе треплется обрывок старого, выцветшего имперского флага. Его синяя полоса выцвела до блёкло-голубой, белая – пожелтела от пыли, а золотая истлела и порвалась. И этот жалкий клочок ткани казался мне теперь более честным символом Империи, чем любой парадный стяг.
Глава третья. Алая роза на белом шёлке
Последние осенние каникулы – хотя смена сезонов на этом острове была лишь условностью, игрой света и туманов – должны были начаться завтра. После них мы считались взрослыми, покидая казарменные стены для вольных хлебов: могли жить дома или на съёмных квартирах… Но сегодня вечером мне предстояло пройти ещё один, негласный, но обязательный ритуал – Лотерею.
Обычай сей был древен, мерзок и незыблем, как морская скала. Компания кадетов из одного отделения скидывалась на крупную сумму. Старший кадет соседнего отделения на эти деньги покупал на невольничьем рынке нескольких юных рабынь. По условиям, одна из них обязательно должна была быть невинна – и потому стоила целое состояние. Какая именно – не сообщалось.
Вечером мы собрались впятером в доме того самого Алекса Вэйнстока, нашего командира и брата Алисы. Воздух был густ и тяжёл, как в портовой таверне; его насыщали запахи дорогого табака, виски и низменного, похотливого возбуждения.
– Хорошо, что наше отделение малочисленно, – начал Гэр, по-звериному разминая плечи. – Значит, шансы каждого из нас высоки. И взнос меньше. Всего-то по пятьдесят крон с носа. Для второго отделения – все семьдесят, я проверял. Зато у них и девиц шесть, а не пять, как у нас.
– Ну, одна из них точно стоит всех денег, – поддакнул Джо, потирая руки. – Сто пятьдесят крон за невинность, я слышал, Линдстейл торговался! Остальных взял по тридцать. Говорит, после вечера всех, кроме «главного приза», можно будет сплавить обратно перекупщикам хоть за пятнадцать – двадцать. Потери… зато какой вечер! Эл, что молчишь? Уже предвкушаешь?
Я молча смотрел в бокал, где играл тёмный огонь виски. На душе лежала тошнотворная тяжесть. Эти парни, мои друзья, с которыми я делил скудный паёк и тяготы учения, вдруг показались мне нравственными уродами, чужими и отталкивающими.
– Он просто размышляет, как будет вершить сие действо в доме брата своей невесты, – предположил Крис, подмигнув.
– А, ну ладно, ладно, – понимающе закивали остальные. – Отнесись просто как к техническому моменту. Медицинской процедуре, – в который раз «посоветовал» Гэр.
В дверях послышался шум и знакомый голос младшего сержанта Линдстейла, командира второго отделения.
– Господа, всё готово для вашего прекрасного вечера. Дамы ждут. Всё честно, товар качественный, как договаривались. Если нет – покупка за наш счёт!
Девушек ввели в зал. Кто-то из организаторов зло поиздевался, нарядив их в дешёвые подобия свадебных платьев и фаты. Они стояли, потупив взоры, словно пытаясь укрыться в себе самих от взоров своих «женихов».
Кадеты принялись обсуждать их, как скот на аукционе.
– Какая-то она мелкая. Или просто младше? За недорослей тоже полную цену отдали?
– Вон те – просто белобрысые, а эту будто пеплом осыпали. Я б за такую и тридцати крон не дал.
– Ноги длинные, непропорционально. А зада почти нет. Определённо, одна из тех, что по скидке.
– Может, она ещё и не в себе?
– Зато грудь! Где вы видели такие? – рука Гэра потянулась к одной из девушек. – Вот за эту, я уверен, и выложили все полтораста!
Но его запястье железной хваткой перехватил я.
– Я её забираю, – тихо, но отчётливо прозвучали мои слова.
Остальные не возразили, пожав плечами. Одна «добыча» – не повод для ссоры.
В комнате, куда нас проводили, девушка вдруг испуганно и покорно заплакала. Слёзы её были тихими, как осенний дождь за окном.
– Господин, вы же не сделаете мне больно? Я не знаю… у меня никогда… я боюсь, – прошептала она, и в голосе её звучала такая искренняя, детская трепетность, что у меня сжалось сердце.
– Сядь, – сказал я очень тихо. – И ничего не бойся. Я не причиню тебе зла. – В голове прокручивались мерзкие цифры. Сто пятьдесят крон. Цена её невинности. Пятьдесят крон. Цена моего молчаливого согласия. Двадцать крон. Цена, в которую оценили её будущее после этого вечера мои «друзья». Я чувствовал тошнотворный привкус этих денег во рту. – Ни сегодня, ни когда-либо ещё.
Но утром потребуются «доказательства». Дикий, средневековый обычай.
– Как тебя зовут?
– Лиана…
– Есть ли у тебя булавка? Или иголка? Что-нибудь острое? – Я слышал краем уха о каких-то капельках крови…
Булавка отыскалась в её сложной причёске – ею крепилась фата.
Я резко ткнул булавкой в подушечку собственного мизинца. Выступила алая капля, яркая, как крошечная роза.
– Расправь постель, Лиана. Нет, ты меня опять не так поняла. Не бойся, – я размазал свою кровь в самом центре идеально белого шёлкового полотна. – Кровь у всех людей одинакова, будь их кожа бледной, смуглой или тёмной, как южная ночь.
Лиана смотрела на всё происходящее широко раскрытыми глазами – серыми, как морская гладь перед штормом, – и, от непонимания происходящего, казалось, боялась ещё сильнее.
– Господин, я вам не нравлюсь? Или вы хотите перепродать меня подороже?
Я покачал головой.
– Нравишься. Очень. И никому я тебя не продам. И вообще не желаю, чтобы люди были товаром, – я осторожно, чтобы не запачкать её платье, обнял её за плечи. – Всё это не должно быть так…
Проснулся я от стука в дверь. Лиана спала в кресле, доверчиво прижавшись ко мне, словно ища защиты в тихой гавани посреди бурного моря.
– Эл, судя по всему, ты счастливчик. Все уже на ногах.
– Погодите, сейчас оденемся.
«Доказательства» на простыне удовлетворили компанию. Я, брезгливо стряхнув с руки похлопывания по плечу, усадил свой «выигрыш» в машину и повёз в Стоунхарт-Хауз.
У парадного входа нас встретил Умар. Его старый, мудрый взгляд скользнул по испуганной девушке в помятом подобии свадебного платья и по моему мрачному лицу.
– О, молодой господин сегодня одержал победу, – произнёс он с лёгкой, понимающей усталостью.
Я посмотрел на него прямо.
– Умар, это Лиана. Ванну ей. Чистое платье. Завтрак. И комнату. До обеда не беспокоить.
Старый швейцар кивнул. Он видел на своём веку многое, но такое – впервые.
До обеда оставался час. Я нервно прохаживался по библиотеке, пытаясь читать, но мысли были далеко. За дверью в соседней комнате слышались сдержанные голоса Зарины и Лианы, шелест ткани и тихие, напевные инструкции на её родном языке.
Дверь приоткрылась, и я увидел Лиану. Зарина одела её не в платье служанки, а в традиционный наряд её народа – простую, изящную белую блузу с вышитыми у ворота лазурными узорами и светлую, широкую юбку. Но главное – её волосы. Вместо сложной причёски, они были заплетены в две аккуратные, толстые белые косы, лежавшие на плечах, словно тяжёлые шёлковые шнуры. Зарина, заметив мой взгляд, тихо пояснила, больше для себя:
– Две косы носят женщины. Одна коса – удел невинных девушек на выданье. Так испокон веков ведётся.
Зарина сделала закономерный, но абсолютно неверный вывод. Лиана теперь выглядела и воспринималась как наложница, занявшая определённое место в иерархии дома. Это было не то, что я для неё задумывал.
– Зарина, Умар, – позвал я, приняв решение. – Пройдите ко мне, пожалуйста.
Когда они собрались в библиотеке – старый, мудрый швейцар, его властная жена и испуганная, но уже немного окрепшая духом девушка с двумя косами, – я почувствовал неловкость. Но отступать было некуда.
– То, что вы подумали… то, на что намекает эта причёска… – я с трудом подбирал слова, глядя на невозмутимые лица старых слуг и понимая, что они мне не поверят. Тогда я глубоко вздохнул и рассказал всё. Про мерзкий обычай. Про то, как не смог отказаться. Про то, как одногруппники издевались над девушками. Про свою кровь на простыне. Про обещание, данное ей ночью.
– Между нами ничего не было, – закончил я, и в библиотеке повисла тишина, полная недосказанности.
Первым нарушил её Умар. Он измерил меня долгим, пронзительным взглядом, в котором читалось столько эмоций, что их было не перечесть: и изумление, и жалость, и одобрение, и даже лёгкая досада.
– О-о-ой… – протянул он, и в этом звуке было и «О, юный безумец!», и глубочайшее, неподдельное уважение. Он качал головой, пытаясь осмыслить мой поступок. – Но как же нам теперь относиться к этой барышне? По нашим обычаям, всё уже решено.
– По вашим обычаям – решение должно быть верным, – твёрдо сказал я. – Представьте, что ко мне в гости приехала… ну, скажем, троюродная сестра из дальнего поместья где-нибудь у Медных хребтов. На неизвестный срок и с пока ещё не ясными целями. Вот так и относитесь к Лиане. Как к гостье. Со всеми правами и уважением.
Зарина, до этого молчавшая, внимательно посмотрела на Лиану, потом на меня. Медленно, почти церемонно, она подошла к девушке и вывела её в соседнюю комнату.
– Заплетаться в присутствии чужого мужчины – крайне неприлично, – объяснил Умар.
Когда Лиана вернулась, спину её украшала толстая, длинная красивая коса – девичья, символ свободы и чистоты.
– Так будет правильно, – сказала Зарина. – Пока.
Умар кивнул, и на его обычно невозмутимом лице появилась тень улыбки.
Они вышли, оставив меня наедине с Лианой. Она смотрела на меня своими огромными серыми глазами, в которых теперь читалась не столько покорность, сколько зарождающееся доверие, смешанное с изумлением перед незнакомым миром, где возможно такое благородство.
– Спасибо, – прошептала она, и её голос прозвучал как первый луч солнца после долгой ночи.
– И тебе, – так же тихо ответил я.
Глава четвертая. Чек-лист для невесты
Вечером Умар отвёз меня на вокзал. Мы стояли у длинного состава, напротив персонального вагончика, что был арендован для моей поездки и походил скорее на изящную, поставленную на рельсы яхту, затерявшуюся среди грубых барж.
– Я бы очень просил Вас, молодой господин, – начал старый метис, и в его голосе звучала не просьба слуги, а тихая мольба старого друга. – Только не говорите, что эта просьба исходит от меня. Намекните, пожалуйста, Вашим родителям, чтобы они заранее, хотя бы за пару дней, предупреждали о своих визитах. Мы сможем гораздо лучше подготовить Стоунхарт-Хауз, нанять самый лучший персонал. Это так сложно – найти в городе приличных горничных и лакеев-подёнщиков… Их просто нет.
Его слова, такие простые и такие горькие, повисли в воздухе, густом от пара и угольной пыли. В этот момент к нам подошёл полицейский. Взглянув на меня, одетого в парадный мундир, он приложил ладонь к козырьку с привычной автоматичностью, и тут же, без каких-либо переходов, обратился к Умару, и его голос стал жёстким и подозрительным:
– Документы!
– Это мой слуга, и он даже никуда не собирается ехать, – начал я, чувствуя, как по спине пробегает горячая волна возмущения.
Но Умар перебил меня с невозмутимым спокойствием, в котором читалась многовековая усталость:
– Порядок есть порядок, – с этими словами он достал из внутреннего кармана пиджака водительское удостоверение и передал его полицейскому. – Паспорт я оставил дома, – добавил он с лёгким, почти незаметным сожалением.
– Этого достаточно, – буркнул полицейский, бегло взглянув на бумагу. Мыслей спросить о моих документах, разумеется, у него даже не возникло. Я был темнокожим кадетом в форме – и этого было довольно для моего беспрепятственного прохода в любую дверь этого мира.
Железная дорога нашего острова… В то время я просто не видел ничего другого, и она мне казалась если не верхом совершенства, то чем-то вполне приличным. Лишь позже я понял, почему все, кто попадали на остров, первым делом бежали смотреть на неё с изумлением, смешанным с ужасом. Узкоколейка. Первые колонизаторы, эти отчаянные мореплаватели, не стали тащить через океан дорогие тяжёлые паровозы и рельсы стандартной колеи. Наладить выпуск всего нужного здесь, на острове? Считалось, что у нас нет железа… Говорят, первые предприимчивые плантаторы просто складывали «пути» из стеблей бамбука, пуская по ним вагончики, запряжённые неторопливыми буйволами. Это было хоть каким-то спасением от бездорожья, тропой, прорезанной в непокорных джунглях.
Затем из метрополии привезли тонкие, гибкие, как сабли, стальные рельсы. Их стали прокладывать везде, где только можно, в самом хаотичном порядке. Дороги строили кто во что горазд: плантаторы, медные компании, что-то пыталось проложить военное министерство. Стандарт был лишь один – ширина колеи в тридцать дюймов. Скорость? Безопасность? За десятилетия их так никто и не научился гарантировать. Комфорт? Он существовал лишь для тех, кто мог заплатить за персональный вагон – крошечный оазис цивилизации посреди этого стального хаоса.
Предстояло проехать триста километров. Средняя скорость этого путешествия едва переваливала за пятнадцать миль в час, и именно поэтому я выбрал вечернее отправление – чтобы проспать большую часть этого тяжёлого пути.
Сначала мой вагон, рыская из стороны в сторону, поплёлся за длинным пассажирским составом. Тот состоял из смрадных, забитых до отказа вагончиков третьего класса. Они были набиты отходниками-сандерами, которым их хозяева милостиво разрешили поехать в город и наняться на чёрную работу. На каждой станции, освещённой тусклыми фонарями, полицейские, как хищные птицы, ловили выходивших из вагонов бледнолицых пассажиров и с придирчивой строгостью проверяли их документы, словно те были беглыми каторжниками, а не честными трудягами.
Затем, уже глубокой ночью, на какой-то захолустной станции мой вагончик отцепили от пассажирского состава и, с лязгом и скрежетом, пристегнули к громыхавшему грузовому составу из пустых вагонов, пахнущих патокой и перевозимым когда-то сахарным тростником.
Я лежал в своём купе и не спал. Сквозь стёкла было видно тёмное небо, усыпанное крупными, немигающими южными звёздами, и силуэты спящих холмов. Дребезжащий вагон укачивал, гудки паровоза, изредка разрывавшие тишину, звучали тонко и жалобно, словно крики одинокой ночной птицы. Лишь к полудню следующего дня, измученный тряской и бессонной ночью, я увидел в иллюминаторе на далёком холме знакомые с детства, острые, как клинки, силуэты замка Кроули, нашего родового имения. Оно стояло там, гордое и неприступное, словно последний бастион старого мира, ничего не знающий и не желавший знать о гудящих центрифугах, о красных фонарях портовых улиц и о тихом, полном достоинства взгляде доктора Кассиана, ничего не знающий о девушке с серыми глазами и длиной белой косой…
И сердце моё сжалось от странной тоски, ведь я уже понимал, что обратной дороги в тот наивный, простой мир больше не существует.
– Вот он, сэр Элвин Кроули Второй! – провозгласил мой отец, когда крошечный паровозик, фыркнув последний раз паром, остановился в тупичке у самого подножия нашего холма.
Я открыл дверь вагончика и ступил на родную землю, пахнущую нагретым камнем, пылью и ароматом цветущего альбиции. Засуетились слуги, вытаскивая мои немногочисленные чемоданы, а паровозик, словно исполнив свою нехитрую миссию, свистнул тонко и жалобно и поволок пустой вагончик обратно, в сторону пыльного хаоса главной линии.
И тут я увидел их. Сначала я не поверил своим глазам, списав видение на усталость от долгой тряски.
Но нет. И до меня наконец дошло. «Вэйнсток» – я помнил это название с детства, с самодельной карты окрестностей, что рисовал мне отец. Соседнее поместье. Но добраться до него было той ещё проблемой, настоящим путешествием через половину острова. Я, по крайней мере, никогда там не был.
А теперь вот они стояли здесь, на нашей крошечной станции: мой командир отделения вице-ефрейтор Алекс Вэйнсток и… его сестра Алиса, моя партнёрша по бальным танцам, чей образ не отпускал меня всё это время. Рядом с ними – пара в годах, с благородными лицами; видимо, их родители, владельцы соседних земель.
– Здравствуйте, господа… – произнёс я, запинаясь от неожиданности и делая общий поклон.
– Не ожидал, кадет? – Алекс улыбнулся своей хитрой, немного наглой улыбкой, от которой у него резко появлялись ямочки на щеках. – А мы тут обмозговываем с вашим отцом одно коммерческое предприятие. Целый консорциум.
Смысл предполагавшегося мероприятия, который они тут же мне с жаром изложили, был одновременно грандиозен и прост. Оказывалось, всего лишь двадцать километров холмов и перелесков отделяли нашу ветку, эту ухабистую, неторопливую тропу, от ветки, что вела к поместью Вэйнстоков. Но их ветка, как с гордостью объяснил Алекс, была спроектирована куда искуснее – с балластным основанием, системой автоматической сцепки и семафорами, позволявшими развивать неслыханную здесь скорость. Поэтому они и прибыли на целых четыре часа раньше меня.
– Вот если через эти двадцать километров проложить рельсы… – загорелся мой отец, и в его глазах, обычно спокойных, я увидел давно забытый огонёк азарта. – Соединить две ветки напрямую! Представляешь, Элвин? Это же будет курица, несущая золотые яйца! Кратчайший путь для нашей продукции к порту! Да мы всех конкурентов обставим!
Я смотрел на их оживлённые лица, на сияющие глаза Алисы, поддерживавшей идею брата, и чувствовал себя отстранённо. Их слова о балласте, сцепках и золотых яйцах сталкивались в моей голове с воспоминаниями о вчерашнем дне, о гуле центрифуг, о спокойном лице доктора Кассиана и о подобострастных поклонах хозяина того заведения, куда завёл меня Гэр. Этот проект, такой ясный и прагматичный для них, виделся мне иначе. Я видел не стальные рельсы, а ещё одну нить в паутине, опутавшей остров. Нить, что должна была связать два старых поместья, два оплота нашего мира, чтобы сделать его ещё прочнее, ещё неприступнее.
– Грандиозный план, – сказал я наконец, стараясь, чтобы в моём голосе звучал энтузиазм. – Это перевернёт всё.
Вечерний воздух, густой и сладкий от аромата ночных цветов, казался шатром, раскинутым над нашим балконом. Ужин остался позади, за тяжелыми дверями столовой, откуда доносился сдержанный, мелодичный смех женщин – моей матери, госпожи Вэйнсток и Алисы. Мы же, мужчины, совершили свой ритуальный переход на балкон, в иное пространство – пространство сигарного дыма, коньячных паров и разговоров, где решались судьбы плантаций и проектировались стальные пути.
Мы с Алексом, несмотря на томительную жару, всё ещё были затянуты в парадные кителя, чувствуя себя неловкими, но необходимыми украшениями этого ритуала взросления. Слуги, двигающиеся бесшумно, как тени, наполняли наши бокалы выдержанным, тёмным, как ночное море, коньяком. И тогда отцы предложили нам нечто совершенно немыслимое в стенах корпуса – набить табаком трубки. Жёсткий, пряный запах смешался с цветочным благоуханием, создавая странный, пьянящий коктейль свободы и запрета.
– Как твой выигрыш? – спросил вдруг Алекс, выпустив струйку дыма, и я с трудом удержал себя от того, чтобы не швырнуть ему в лицо тяжёлое пресс-папье, лежавшее на столике. В моих планах не было делиться с кем-либо из этого мира историей Лианы. Эта история была моим тайным островом, моим укрытием от их всевидящих глаз.
– Выигрыш? Какой выигрыш? – оживился мой отец, и в его глазах вспыхнул знакомый, охотничий огонёк. – Ах, кадетская лотерея! И мой везунчик получил цветок невинности, ну как я рад за тебя! И как она?
В его голосе звучало лёгкое, снисходительное любопытство, с каким говорят о новой породистой собаке или удачной покупке скакуна.
– Нормально, – я пожал плечами, стараясь, чтобы голос звучал плоским и безразличным. – Зарине помогает.
– Правильно, – одобрительно кивнул отец. – Не стоит увлекаться рабынями. Хотя… – он обернулся, инстинктивно посмотрев, не слышат ли случайно женщины, – У меня по молодости пару раз было. Да и не по молодости тоже. Ничего плохого в этом нет, физиология! Это как дорогое вино, как табак. Надо ценить и наслаждаться. Но не забывать, что есть и настоящие женщины. Как твоя мама, как госпожа Вэйнсток, как Алиса.