Хуторянин. Сборник рассказов

Моя Россия, мать родная,

За что завидуют тебе?

Веками радости не зная,

Жила в несчастье и в беде.

Велик народ тобой рожденный,

Как матерью тобой любим.

Врагами он не побежденный

И дьяволом не совратим.

Согнутый тяжкою работой,

Он с песнями идет на бой.

К тебе относится с заботой,

Гордится лишь одной тобой.

И я горжусь тобой, Россия,

И в верности тебе клянусь.

Да, величавая ты сила,

Моя отчизна, моя Русь!

Глава 1

На востоке едва загоралась заря, а семья Захаркиных уже была на ногах. В этом, двадцать восьмом году, урожай зерновых выдался на славу. Погода стояла сухая и жаркая, как по заказу.

– Степан! Сегодня запрягай две подводы, нам уже осталось мало, что зря лошадей гонять!? – сказал Матвей Захарович сыну.

– Да Лысуху не трогай, пусть с жеребёнком дома побудет.

Матвей Захарович вышел во двор. Увидев рассвет, он поклонился в сторону восходящего солнца и перекрестился.

– Спасибо тебе, господи, за свет божий и за день хороший.

Жена, Ефросинья, вместе с невестками выносила из дома провиант и аккуратно укладывала всё на подводы. В поле уезжали на весь день, да и семья была немаленькая, одних взрослых было двенадцать человек.

– Фрося! – обратился Захарович к жене. – Ты кваску-то побольше возьми, день сегодня будет жаркий, роса сегодня сильная.

Четырех сыновей Захаркины уже поженили. Слава богу, невестки все пришлись ко двору. Осталось Василька женить, да Ксюшку хорошо выдать замуж. Солнце уже поднималось, когда вся семья выезжала за ворота. На хозяйстве оставались: дед Афанасий, бабушка Наталия и маленькие правнуки. Все, кому было уже за восемь, уехали в поле. При выезде из деревни встретили подводу Просовых.

– Кум, а что, ты и голубят в поле везёшь? – спросил Просов. – Что, они тебе пшеницу косить будут?

– Нет, косить они не будут, малы ещё, а вот снопы вязать пусть учатся, – ответил Матвей Захарович.

Пока доехали до наделов, росы уже не было. Попив квасу, взялись за работу. Отец с сыновьями косил, а невестки собирали жнивьё и вязали снопы. Дети, глядя на взрослых, старались делать так же.

Для детей постарше эта работа была уже давно знакома. Захарович украдкой поглядывал, как работает его семья, и душа его радовалась.

Солнце поднималось всё выше и выше, становилось всё жарче и жарче. Пыль от жнивья залезала в рукава и за воротник косоворотки, под туго затянутые платки женщин, проникала везде, где только могла, вызывая нестерпимый зуд, но никто не прекращал работу. Наконец Матвей Захарович остановился, и все, глядя на него, облегчённо вздохнули.

– Ну что, сынки, половину мы уже сделали, – сказал он, вытирая пот со лба. – Теперь можно отдохнуть и малость перекусить.

Ефросинья выбрала место рядом с подводами, чтобы расстелить скатерть. Позвала внуков, и они помогли ей примять стерню. Затем, расстелив скатерть, вместе с невестками стала накрывать на стол. Мужчины, сняв косоворотки, вытряхивали из них пыль.

После трапезы загрузили подводы снопами. Захарович, усадив двух внуков на подводы, Ивана тринадцати лет, и двенадцатилетнего Петра, отправил их в деревню.

– Приедете, за током разгрузите, и сразу обратно. Сегодня надо всё закончить, – сказал внукам дед.

Подводы тронулись в путь, а в поле опять закипела работа. К полудню всё было скошено, осталось только «Илье на бороду». Немного передохнув, снопы снесли ближе к дороге, тут и Иван с Петром показались на горизонте. Мужчины, загрузив подводы, двинулись в деревню.

К стану Захаркиных подъехал Просов.

– Доброго здоровья всем, да бог вам в помощь, – сказал он.– Ну что, Фрося, вторую скирду будете ставить? Хороший у вас нынче урожай.

– Да, грех жаловаться, спасибо богу, – ответила Фрося. – Да и мы, правда, по осени много конского навоза сюда внесли, а излишки думаем продать. Василёк жениться надумал. Решили, пусть строит себе дом на нашем подворье, да ведёт молодую жену в новый дом.

– И что, кого уже засватали? – спросил Просов.

– Да! Алёнку Горыну, – сказала Фрося.

– Сватов уже засылали? – А Васильку-то она по душе? – спросил Просов.

– Да любы они друг другу, любы. У нас сыновья сами себе выбирали, отец не вмешивался.

– Ну что, девчонка хорошая, и семья рабочая. Горыных в деревне все уважают, – ответил Просов.

Глава 2

Но своего дома Василёк так и не дождался. Осенью в деревню прибыл отряд рабоче-крестьянской милиции. С отрядом прибыли два сотрудника НКВД и два агитатора, почти юношеского возраста. На площади, у разбитой церкви, собрали всю деревню.

– По постановлению Совета Народных комиссаров, – начал свою речь один из агитаторов, – все крестьянские хозяйства должны быть определены в колхозы.

– А что такое колхозы? – послышался крик из толпы.

– Колхозы, – начал речь другой агитатор, – это коллективное хозяйство. Это высокопродуктивная форма хозяйствования. Земля в колхозах будет общей, тягловая сила тоже общей. Теперь вы никогда не будете голодными, потому что доход у вас теперь будет тоже общим, и делиться будет на всех поровну. Государство обещает вам помогать на периоде становления. Землю колхозники теперь будут пахать машинами, и чем богаче будет страна, тем больше в колхозах будет машин.

Народ заволновался. Вперёд из толпы вышел Илья Лисовец, один из самых зажиточных крестьян деревни. Он поднял вверх руку, крестьяне затихли.

– Скажи, мил человек, а если у кого нет никакой тягловой силы, он тоже может быть в вашем колхозе? – спросил Лисовец.

– В колхоз может записаться любой желающий, – ответил агитатор.

– А землю он пахать будет на козе? – спросил Лисовец.

– На наших лошадях, – прокричал из толпы Просов. – Они же теперь будут общими.

– Здорово живёте, братишки, – раздался зычный голос, стоявшего неподалёку Прохора Зорькина. – Это выходит как, тот, кто пьянствовал во время сева, теперь будет со мной на равных?

– А вот этого вы не хотели? – поддержал разговор Григорий Лисовец и показал агитаторам жирную фигу.

Народ опять заволновался. В разговор вступил представитель НКВД.

– Вас никто силком не гонит в колхозы. Колхоз – это дело добровольное. Конечно, это дело новое для вас, но Советская власть только добра желает для своего народа. Так что сами решайте, записываться вам в колхоз или нет. Я знаю, что продовольственный налог лежит тяжелым бременем на ваших плечах. Колхозники будут освобождены от продналога. Государство построит вам школы, где будут учиться ваши дети. Откроют вам клубы, где вы будете отдыхать, а на полях будут работать машины.

Его прервал Прохор Зорькин.

– Вы говорите, что земля будет общей, лошади мои будут общими, и коровы тоже. Ты посмотри, милок, на моих коров. Они у меня лоснятся от чистоты. А когда они будут общими, то они будут все в говне, как у Гуськова. Школы и клубы – это, конечно, всё хорошо. Только скажи, кто же на земле тогда работать будет, если все будут шибко грамотные? Послушать вас, будет просто райская жизнь. Я только одного боюсь, коли вы так мягко стелите, то спать будет жестко.

Крестьяне засмеялись. Подождав, пока народ успокоится, один из агитаторов спросил:

– Ну что, есть желающие записаться в колхоз?

Крестьяне молчали, затем началось какое-то движение. К подводе, на которой стояли агитаторы, подошли три человека: середняк Пронькин и двое батраков, Гуськов и Яхно. Они сказали, что желают записаться в колхоз. Представитель НКВД достал из кармана листок бумаги и карандаш и переписал всех пофамильно.

Затем обратился к крестьянам:

– Вот, посмотрите на них, они хотят быть счастливыми, и они верят Советской власти. Сегодня в вашей деревне образован колхоз. И он зачитал список колхозников. – Подумайте и вы!

Крестьяне пошумели, пошумели и стали расходиться.

– Крестьяне! – остановил их представитель НКВД. – Советская власть просит вас сдать в государство по десять пудов хлеба. Вам это будет зачтено в счёт продналога будущего года.

Народ затих, затем к телегам пробрался Матвей Захарович:

– А документ вы мне дадите, что я сдал хлеб? – спросил он.

Наступила тишина.

– Нет! Выдавать сейчас мы ничего не будем, – сказал представитель НКВД. – А вы что, Советской власти не верите? Я вообще-то считаю, что десять пудов для зажиточного крестьянина – это совсем ничего.

– А ты вырасти его сначала, и тогда узнаешь, как он достаётся,– вступил в разговор крестьянин Лыськин.

Народ опять зашумел. В отдельный круг собрались те, кто побогаче.

– Ну что, соседи, – обратился к крестьянам Горын Михаил Герасимович. – Может, по-хорошему, сдадим им по десять пудов, а то, как вернут опять продразверстку?

– По десять пудов можно сдать, – поддержал его Матвей Захарович. – Тем более, что в счёт будущего продналога.

– Давайте, давайте, – вмешался Просов. – Сегодня десять, а завтра двадцать. Я сдавать не буду.

– Ты, кум, всегда лезешь на рожон, – сказал Матвей Захарович, – а я считаю, что коли просят, надо пойти навстречу.

– В общем, так, мужики, решаем, коли сдавать, то всем, а не сдавать, то никому, – сказал Горын.

Все замолчали.

К вечеру обоз, на котором прибыли агитаторы и отряд народной милиции, был загружен мешками с зерном. Сотрудник НКВД пожал каждому колхознику руку, сказав, что через неделю в деревню прибудет инструктор, он-то и введёт их в курс дела, что касается колхоза. Обоз тронулся, сотрудники НКВД уселись на подводы, а отряд милиции и агитаторы шли следом за обозом.

В следующую ночь все семьи колхозников были вырезаны. Не пощадили даже маленьких детей. Может, кто и знал, кто совершил это злодеяние, только все молчали. Родственники колхозников похоронили их. Мало кто из деревенских пришли проводить их в последний путь.

Глава 3

Через месяц в деревне снова появились агитаторы. Приехали они с отрядом милиции на двух грузовиках. Милицию возглавлял человек в длинном, почти до самых пят, кожаном плаще. Теперь каждый милиционер был при винтовке. Они вновь собрали крестьян и стали рассказывать, какой прекрасной будет жизнь в колхозе. Но теперь агитаторы были другие. За первых колхозников никто и не вспоминал, словно их никогда и не было. Крестьяне слушали молча. Затем агитаторов сменил человек в кожаном плаще.

– Лисовец, Зорькин и Лыськин, прошу подойти к грузовику, – сказал он, зачитав какую-то бумажку.

К грузовику никто не вышел. Крестьяне все молчали. Человек в плаще подозвал к себе двоих милиционеров и стал с ними о чем-то говорить. Те только разводили руками. Затем он опять обратился к народу.

– Месяц назад в вашей деревне были вырезаны семьи первых колхозников. Подозреваются в этом преступлении: Лисовец, Лыськин и Зорькин. Их самих ждёт суровое наказание, а их семьи подлежат выселению из деревни в течение двадцати четырех часов. Всё их имущество будет экспроприировано.

Крестьяне не совсем понимали, что такое «экспроприировано», но каждый почувствовал, что это что-то страшное. Крестьяне вновь зашумели, в толпе началось движение. Командир отряда что-то сказал своим подчинённым, и те мигом забрались в кузов грузовика и взяли винтовки на установку. Народ затих.

С кузова грузовика было видно, как от толпы отделился один из крестьян. Он перелез через плетень рядом стоящего дома и побежал через огород в лес. Ещё двое мужчин отделились от толпы и направились к плетню. Это были Зорькин и Лыськин, но им преградили путь милиционеры. Их арестовали и со связанными руками усадили на кузов грузовика.

– Я думаю, мужики, что нам нужно записываться в колхоз, – предложил Горын.

– Видите, какая сила на нас прёт? Иначе они нас уничтожат.

– Ну, ты Герасимович совсем с ума сошёл, – возразил ему Просов. – А кто же им тогда хлеб растить будет? Видишь, как они на чужой каравай рот-то раскрыли?

– А коль начнут всех подряд раскулачивать и выселять, тогда что, лучше будет? Они же одним днём живут, – сказал Горын. – Слыхали, что в Курской губернии творят?

– Тогда будем стрелять, – тихо сказал Просов.

– Ну что, есть желающие записаться в колхоз? – спросил человек в плаще.

Крестьяне победней и батраки стояли обособленно, своей группой. От неё отделилось несколько человек. Они подошли к грузовику и объявили, что желают записаться в колхоз. Один из агитаторов изложил человеку в плаще суть дела. Тот достал из портфеля лист бумаги и карандаш, и агитатор составил список новых колхозников. Другой агитатор, взяв список, начал речь:

– Крестьяне! Поздравляю вас! Вы становитесь на правильный путь. Сегодня в вашей деревне в колхоз записались семь дворов. Я буду у вас инструктором, буду помогать вам в вашей новой жизни.

– А кто из деревенских записался, вы можете сказать? – прозвучал громкий женский голос из толпы.

Инструктор прочёл список. Народ молчал. Затем опять заговорил человек в плаще.

– На сегодня всё, можете расходиться по домам. Все, кто записался в колхоз, должны остаться для выбора председателя колхоза.

Народ не расходился. Все понимали, что произошло опять что-то страшное, непоправимое. Женщины и дети плакали, мужчины молчали. В семьях, подлежащих выселению, стоял вой и крик, который доносился до площади. Затем, все семьи раскулаченных с минимальным скарбом загрузили в грузовики и увезли в район. Лисовца и его старшего сына арестовать не смогли, им удалось сбежать. С грузовиками уехал и большой начальник.

В один миг три подворья, самых крупных хозяйств в деревне, опустели. Агитаторы остались в деревне и с ними небольшой отряд милиции. Незваные гости до заката оставались на площади. Затем была дана команда, всем идти на подворье Лыськиных. На ночь отряд с агитаторами разместился в доме. Дом у Лыськина был добротным, под железом, из пяти комнат. Над током был хороший навес. В конюшне стояли шесть рабочих лошадей. В загоне бегал немалый табун молодняка. В сарае стояли четыре дойных коровы и три подтелка. В хозяйстве имелось три плуга, две сеялки и своя маслобойка. Самый вкусный сыр в деревне получался всегда у Лыськиных. Полон двор был разного мелкого инвентаря.

Солнце уже село. Коровы Лыськиных ревели на всю деревню, их за весь день так никто и не подоил. Коровы не понимали, почему те, кто годами ухаживал за ними, сегодня забыли о них.

Во дворе и у дома Лыськиных был выставлен караул. Все из приезжих ожидали нападения. Ко двору Лыськиных подошёл Михаил Герасимович Горын с двумя женщинами, держащими в руках пустые ведра.

– Коров подоить надобно, – обратился он к караульному.

– Завтра колхозники подоят, – ответил караульный.

– Пока ваши колхозники придут, у коров все молоко сгорит, и коровы, считай, пропали, – пояснил Горын.

– Почакайте здесь, я сейчас доложу командиру, – сказал караульный и зашёл во двор. Вскоре он вернулся.

– Можете пройти подоить. Командир сказал, что молоко заберёте себе, – сказал караульный.

– Молоко перельёте в четверти, на ужин да на завтрак хоть молока попьёте, – ответил Горын. – Такой оравой уже, наверное, съели всё готовое, что было в доме, небось, уже голодные.

Ночь в деревне прошла спокойно. Утром вновь собрали крестьян на площади. Объявили, что вновь созданный колхоз будет называться «Счастье». Председателем колхоза выбрали Семена Темных. Всё имущество выселенных кулаков теперь переходит в колхоз. В доме Лыськиных теперь будет правление колхоза.

– Правильно! Правильно! – кричали некоторые. – Так им и надо, хватит им нашу кровь пить.

Но остальной народ молчал.

Многие в этой деревне жили зажиточно. На земле работали семьями, при необходимости нанимали батраков. Но батраков в деревне было мало, и потому цену за работу батраки назначали сами. Очень редко нанимались к тому, кто плохо кормил.

К Матвею Захаровичу подошёл Просов.

– Ну что, Матвей Захарович, получил ты счастье от Советской власти? А ты за эту власть воевал, – сказал он.

– Я, Данила Иванович, за счастье своих детей воевал, да за землю,

– ответил Матвей.

– А вот оно и счастье твое, колхозом теперь называется. И наделы твои теперь в колхоз заберут, – сказал Просов. – У Лыськиных же всё забрали, и самих увезли туда, где Макар коз не пас.

– Ну, Лыськин, говорят, с Лисовцом колхозников порезали, а я ничего Советской власти плохого не делал, – ответил Захаркин.

– Ну, это говорят, а видать-то никто не видел, а завтра и о тебе кто-нибудь скажет плохо, – сказал Просов и ушёл куда-то в толпу.

Издалека, стал доноситься рокот машин, все собравшиеся повернулись в сторону шума. В деревню въезжали два грузовика. Впереди бежала деревенская детвора и, уже не с радостью, как вчера, а с тревогой, кричала:

– Едут! Едут!

Грузовики въехали на площадь. Из машины вышел человек в кожанке, подошёл к командиру отряда и пожал ему руку. Затем он подошёл к агитаторам, и те стали бойко ему докладывать о проделанной работе. Выслушав доклад, он похлопал каждого по плечу и забрал себе список колхозников. Народ на площади шумел, обсуждая всё происшедшее. Активно обсуждали что-то и прибывшие из района. Затем вновь прибывший начальник взобрался на кузов автомобиля. Он вынул из кармана какую-то бумагу и развернул её. Народ затих в ожидании.

– Все единоличные хозяйства, помимо колхозников, – начал речь новый начальник, – должны сдать излишки хлеба в государство.

Он замолчал, крестьяне тоже молчали.

– Хозяйства, имеющие четырех лошадей и более, – продолжил оратор, – должны выделить по паре лошадей и по подводе для перевозки хлеба.

Шум, гомон пошёл среди собравшихся.

– Лошадей и подводы вам возвратят, – сказал начальник, стараясь перекричать толпу.

К грузовикам начал пробираться один из крестьян, это был Матвей Захарович. Он взобрался на грузовик и поднял руку, все замолчали.

– Может, я чего-то не понимаю? – начал свою речь Матвей Захарович. – Месяц назад я сдал десять пудов хлеба, а сегодня мне говорят, что я должен сдать излишки. А какие у меня излишки? Я сам выращиваю хлеб, и я сам буду определять, есть у меня излишки или нет. Может, вы у меня и семена заберёте, а наделы засевать тогда вы будете?

Матвей расстегнул пуговицы на косоворотке и немного успокоившись, продолжил:

– Я прошёл всю Германскую. Пока я воевал, моя земля стала землей барина. Я на Гражданскую ушёл потому, что народная власть обещала мне землю вернуть. А теперь, получается, я не нужен Советской власти, если она хочет меня по миру пустить. Я не против Советской власти, но я сам решу, сколько сдать хлеба.

– У тебя две скирды снопов, – перебил его большой начальник, – а ты ведёшь себя как контра.

– Я этот хлеб сам, своим горбом, вырастил. И лошадей я не дам, я что, потом на себе пахать буду? – ответил Матвей.

Он замолчал и слез с грузовика.

– Арестовать! – крикнул начальник милиционерам, стоявшим у автомобиля.

– За что? – в недоумении спросил Матвей.

– За антисоветскую пропаганду, – сказал начальник. – Срочно в район!

Два милиционера, стоявшие рядом с Матвеем, мигом приставили штыки своих винтовок к его груди. Захаркину связали руки и усадили в кузов грузовика. Начальник сел рядом с шофёром, и грузовик тронулся. Крестьяне преградили ему путь. Двое милиционеров, сидевших в кузове рядом с Матвеем, вскинули винтовки и выстрелили над головами крестьян. Крестьяне освободили дорогу и грузовик умчал.

Глава 4

Ефросинья не ходила сегодня на сход, она пекла хлеб. Она уже вынимала хлеб из печи, когда в ворота постучал Павлушка, внук Горына. Она отворила калитку.

– Бабушка Фрося! – закричал мальчишка. – Дедушку Матвея арестовали!

Ноги её стали как ватные. Она опустилась на скамейку, стоявшую у ворот.

– Как арестовали? За что? – спросила она.

– Губернский начальник сказал, что он контра! – прокричал мальчишка и убежал.

Ефросинья сидела на скамейке, сознание её помутилось. Глаза её были открыты, но она не видела и не слышала ничего. То на одном, то на другом подворье открывались ворота, и из двора выезжали подводы с хлебом и собирались в обоз возле правления. Во главе обоза стоял грузовик. Под вечер, оставив председателю в помощь двух милиционеров, командир дал команду, и обоз тронулся в путь.

В эту ночь все сыновья Матвея с семьями собрались в доме отца. Ефросинья сидела как отрешённая. Все окна закрыли ставнями. Часть взрослых осталась ночевать в хлеву и в конюшне, положив рядом с собой вилы и топоры. Другая часть расположилась в сенях дома, настелив на пол соломы. В эту ночь из взрослых никто не спал.

Ночью по деревне были слышны выстрелы. Стрельба началась у правления колхоза, то есть, у дома Лыськиных. Затем всё стихло. Время от времени выстрелы возобновлялись то в одной, то в другой стороне деревни.

На рассвете кто-то стал дергать ручку двери дома Матвея, но поняв, что дверь заблокирована изнутри, стал стучать в дверь.

– Кто там? – спросил Григорий, сын Матвея.

– Да это же я, батька, – услышал он голос за дверью.

Григорий узнал голос отца. Он осторожно открыл дверь, мало ли кто ещё с отцом, но отец был один. Войдя в дом, он рассказал, что в районе он встретил своего друга Артёма, с которым в Гражданскую были в одном отряде. Артём сейчас в больших начальниках ходит, он за Матвея и поручился.

– Вот меня и отпустили, потому что Артём сказал, что верит мне, как самому себе. Правда, обратно пришлось идти пешком

Матвей устало вздохнул:

– Фрося, накрой что-нибудь на стол, уж больно есть хочется, – попросил он жену.

Поев, попив, он прилёг на лавку и сразу уснул. Проснулся он от разговора, который происходил в доме. За столом сидели его сыновья и Горын Михаил. Хотя молодых ещё не поженили, но Горыны и Захаркины называли друг друга сватами. Матвей Захарович приподнялся и сел.

– Доброго здоровья, сват! С чем хорошим пожаловал? – спросил Матвей.

– Спасибо, сват! И тебе дай бог здоровья, – ответил Горын. – Да только хорошего нет ничего. Сегодня ночью милиционеров постреляли, и Семёна тоже.

– А остальные колхозники живы? – спросил Матвей.

– Колхозников тоже постреляли, правда, детей не тронули, – сказал сват.

– Ну, и как ты думаешь, кто бы мог это сделать, Просов? – спросил Матвей.

– Трудно сказать, – ответил сват. – Видели деревенские, как Просовы и Надёжины, ещё до третьих петухов, обозами ушли из деревни, хозяйство почти всё бросили.

– Как же они без хозяйства жить-то будут? – удивился Матвей Захарович.

– Ты за них не переживай, они по матерям братья двоюродные. Народ поговаривал, что у их деда Митюшки, золота немало было, – сказал Горын.

– Ну, без золота оно-то никак, – сказал Матвей.

– Да и то так, – согласился Горын.

– Как думаешь, что теперь будет? – спросил Матвей.

– Я думаю, что начнут арестовывать всех кулаков, как они нас называют, – ответил Горын.

Помощь колхозникам пришла, но только слишком поздно. Возле дома Лыськиных собрался народ, но во двор никто не заходил. Убитых милиционеров уложили в грузовик и отправили в район. Колхозников похоронили на кладбище с троекратным салютом из винтовок и уехали.

Через неделю в деревне появился отряд милиционеров, усиленный отрядом Красноармейцев. Агитаторы были те же, но теперь они говорили мало. Предложили записываться в колхоз. Народ долго молчал, затем к грузовику подошёл Горын Михаил Герасимович и сказал, что Горыны всеми семью дворами записываются в колхоз. Агитатор достал из портфеля бумагу и, что-то выискивая в ней, зачеркивал. Затем он взял чистый лист бумаги и записал на него всех Горыных. Затем, забравшись в кузов, он торжественно объявил:

– Товарищи крестьяне! Горыны всеми подворьями записались сегодня в колхоз. Председателем колхоза назначается Михаил Герасимович. Правление колхоза будет теперь в доме Михаила Герасимовича. Колхоз будет называться «Заря». Кто ещё желает записаться?

Но крестьяне молчали.

Затем огласили список тех, кто подлежал раскулачиванию. Середняки в этот список пока не входили. Не входили в этот список и фамилии четырех крупных кулаков. Затем агитатор достал из портфеля другую бумагу и зачитал её.

– Семьи Захаркиных, Дутовых, Крошениных и Стежевых подлежат раскулачиванию и выселению из деревни. Время на сборы им до утра.

Ночью в деревню ещё прибыли грузовики. В спешном порядке на них загружали семьи раскулаченных и увозили на станцию. Некоторые, бросая свои семьи, пытались убежать, но по ним Красноармейцы открывали огонь.

Глава 5

В район Захаркиных привезли далеко за полночь. На станции под парами стоял паровоз, к нему было прицеплено около десятка вагонов. Грузовик, на котором привезли весь род Матвея, подогнали вплотную к двери вагона.