- -
- 100%
- +
– Да вот… – тот развернул мешок с беличьими шкурками.
– Сколько хочешь?
– Рубль новгородский.
– Что-то дорого ты решил взять, – покачал головой Хилков. – Понятно, почему торговля не идет!
– Так ведь воевода наш за торговое место берет втридорога! – пожаловался парень. – Да и не охотничья нынче пора.
– Да мне не столько меха нужны, сколько тоже бы промыслом вашим овладеть, – внезапно попросил Хилков. – Найти бы, кто тропы в лесу показал, кто повадки зверей объяснил, кого в какое время бьют, как шкуру снимать, как подготовить…
– Ну что же, могу и я вам показать, – с готовностью предложил парень. – Хоть завтра поутру!
– Не ходили бы вы с ним, – появился рядом с молодыми боярами их давешний знакомый Василий Тарасов – купец, с которым поутру вместе ехали в город. – Он, говорят, родного отца в острог из-за девки упек, донос на него написал!
– Да что ты врешь! – взорвался парень. – Это воевода, зараза, на отца поклеп возвел! А все было не так!
– А как было? – с излишним любопытством спросил Хилков.
Парень смутился.
– Да не важно. Вам-то что за дело? Пойдете завтра или нет? – спросил уже со злобой – то ли на них, то ли на купца.
– Не ходите, – вновь сказал тот. – Не советую.
– Спасибо за совет, да мы сами как-нибудь решим, – отозвался Хилков. – Поутру жди! – бросил он парню. – О цене договоримся. Хочешь рубль новгородский – будет тебе рубль. Как тебя звать-то?
– Никитой, сыном Потапа.
Матвей вздрогнул. Это было то имя, которым подписана была челобитная, хранившаяся у него за пазухой.
Стараясь не выдать волнения, они направились в обратный путь.
– Похоже, мы нашли того, кого искали! – обрадованно говорил Хилков.
Матвей пытался его осадить:
– Погоди, еще ничего не ясно! Это ведь только наше предположение, что тот, кого мы разыскиваем, – из ловчих!
– А ты считаешь, много в Костроме Никит, сыновей Потапа, у которых отцы в остроге сидят?
– Согласен, твоя догадка явно оказалась верной, – признал Матвей. – Но с чего бы купец сказал, будто это он сам на своего отца донос написал?
– Ну, тут-то тоже все понятно! – Хилков ощутил вдохновение. – Думаю, дело было так. Парень жениться решил. Отец воспротивился. Парень у него стащил застежку для плаща, думая ее продать, ведь жить молодым на что-то надо, – а дабы отец палки в колеса не вставлял, на него и наговорил воеводе. И теперь отец в остроге, молодые при деньгах и на свободе, живи и радуйся!
– Но ведь не может быть, чтобы сын на отца умышлял! – воскликнул Матвей в отчаянии.
– Напрасно ты так думаешь, – похлопал его по плечу снисходительно Хилков. – Как правило, среди близких прежде всего и следует искать злодея. Не просто так учат нас, чтобы почитали и любили родителей. Ибо почему-то об этом прежде всего и забывают. Ибо проще всего взять – у батюшки родного. Он ведь что, он только батогами выдерет, если узнает, а казнить ведь не будет и не пойдет же жаловаться князю на сына собственного! А у родителей – всегда знаешь, где что лежит, где что взять. У кого проще всего взять? У родителей. Если не дают по-хорошему – значит, надо стащить. И ладно, коли на том дело закончится. Наш-то вон, может, просто его в острог засадил, а иной может решить, что, мол, зажился родитель да не дает вступить в наследство – может, помочь батюшке, укоротить его срок ожидания встречи с Богом? Да тут ведь не только в любви дело. Потом, может, каяться будет, волосы на себе рвать… И это еще случай легкий. А иной затаится и будет себя уверять, что так, мол, и надо, старикам пора уходить, молодым пора погулять, все, мол, он правильно сделал, и будет прилюдно слезы лить да умолять нас найти погубителя его кровного батюшки, а втайне думать, как бы половчее продать половину добра да погулять всласть. И из-за девицы такое то и дело случается. Скажем, не дает родитель благословения. А нет родителя – и благословение не нужно. Бывает, еще и сама девица такого подбивает. Много их разных бывает, ох много! – произнес Хилков с таким чувством, точно сам не раз нарывался на корыстных девиц, готовых ради своего блага извести родителя жениха.
– И все-таки не верится мне, – упрямо возразил Матвей. – Ты, конечно, поболее моего в этом понимаешь, но я все-таки не верю в подобное злодейство.
– Когда поверишь – поздно будет, – пожал плечами Хилков.
– Так ты не хочешь идти?
– Как же это не идти? Вот завтра с ним один на один в лесу окажемся – там его и разговорим.
Глава 4
Добытчик
По осени лес обладает особой прелестью – печальной, молчаливой, – какую начинаешь понимать лишь с годами. В молодости осень кажется временем тоскливым, и даже пронзительные цвета ее вызывают грусть сожаления об уходящем.
Особенную печаль вызывают те дни, когда лес пронизан солнечным светом. Даже солнце по осени светит, словно прощаясь; не зря предки наши считали, что каждый год солнце умирает – и рождается вновь. Звуки в пустом лесу разносятся далеко и громко: и журчание ручья, и шелест шагов по опадающим листьям слышится точно из-за ближайшего дерева.
Никита Потапов, Иван Хилков и Матвей вышли на рассвете, когда не золотой, а какой-то песчаный, обволакивающий свет солнца упал на лесную тропу. За плечами у всех троих висели тулы с луками и стрелами – Никита наказал ружей не брать, «а то от них шуму много, всех зверей распугаем». Шли гуськом, друг за другом, и поначалу молчали. Только когда угас шум далекого города, и даже звон колоколов монастыря перестал нарушать лесную тишину, Хилков остановился и положил руку на плечо идущего впереди Никиты.
– Ну а теперь рассказывай, что там у вас с отцом произошло, – потребовал Хилков.
– Да вам-то что за дело? – возмутился Никита, сбрасывая руку с плеча. – Я же сказал – это никого не касается.
– Нам что за дело? – Иван кивнул Матвею, и тот вытащил из-за пазухи грамоту. – Я так понимаю, это ведь ты написал?
Охотник взглянул на челобитную и кивнул:
– Да. И там все правда сказана. Вы, значит, разбираться по поводу нее прибыли? Вот уж не думал, что дождусь…
– Ты ведь обвиняешь своего воеводу в грехах весьма тяжких. И в самоуправстве, и чуть ли не в прямом грабеже!
– Это еще что. Не все я в грамоте написал. За ним и еще немало грехов числится.
– Например?
Никита поглядел на одного, на другого.
– Ну нет, я вам о том, чего сам точно не видел, говорить не буду. Вы в моем деле разберитесь, а уж прочие дела сами выясняйте.
– Ладно, разберемся. Так что стряслось меж тобой и отцом?
– Ничего не стряслось. Это Тарасов, зараза, про меня слухи распускает.
– С чего бы это он? – удивился Матвей.
– Кто его знает? Может, с отцом чего не поделили. Отец ведь меня с детства по всем дорожкам водил, всем навыкам охотника учил. Старый да хворый стал в последнее время, он больше на рынке стоял, а я вместо него по лесам теперь ходил; ну и он иногда со мной. А я тут жениться собрался…
– Стало быть, без девицы не обошлось, – удовлетворенно заметил Хилков.
– Да она-то тут ни при чем, – махнул рукой Никита. – Просто отец решил пойти сватать невесту, как полагается, – мать-то моя давно уж померла, вдвоем мы живем, – ну и принарядился, и вытащил застежку эту злосчастную, и нацепил на себя. Тут его воевода и увидел. В итоге мне уж не до сватовства стало…
– Застежка, значит, у воеводы хранится? – уточнил Иван.
– Наверное. Если не продал еще кому…
– А мог?
– Кто ж его знает… – Никита помолчал, раздумывая, говорить или нет дальше, ведь только что вроде бы обещал о прочих грехах воеводы умолчать.
– Давай рассказывай, – Хилков обогнал Никиту на тропе и решительно остановился.
– Дальше, стало быть, не пойдем? – Тот поглядел на одного, на другого боярина и опустился на поваленное дерево. – Ну, можем и тут посидеть. Тут хоть точно не подслушают.
Пока охотник собирался с мыслями, Хилков и Матвей уселись рядом с ним, на одном бревне, чтобы он не надумал удрать.
Наконец тот заговорил – нехотя, сбивчиво:
– В общем, воевода наш давно привечал немецких купцов. Они как-то после разорения обходили наши края стороной, но он и через наших купцов их заманивал, и сам людей посылал. В общем, стали те к нам ездить.
– Немецких? – вновь уточнил Иван.
– Ну не знаю, из каких именно краев, но точно не наши. И вот он им уж какие только льготы не давал – и без пошлин торговать, и вывозить все, что захотят… И я так понимаю, что не задаром он это делал – казне ведь убыток, а воеводе, видать, прибыль.
– Купцы ему платили? – догадался Матвей.
– Опять же, потому и не хотел говорить: я за руку не ловил, наговаривать бы не стал, да уж больно странно все это. И те у нас меха просто на корню все скупали. Да ведь и цена хорошая – правильно, им с царскими людьми делиться не надо, а один воевода много не возьмет. Так что, я думаю, тут дело нечисто. И вот многие из наших купцов к воеводе с жалобами ходили, да правды не добились.
– Да, я бы, конечно, подумал, что он так старую порушенную торговлю восстанавливает, – согласился Иван, вспоминая рассказы Тарасова, – ежели бы было то не в обход казны. Потому как, коли купец иноземный в казну не платит, радости в том, что он иноземный, для царя никакой нет…
– Ну а при чем тут застежка ваша? – напомнил Хилков.
– Да из наших-то вряд ли бы сыскался тот, кто мог бы ее купить – дороговато. А из иноземцев кто и найдется, коли не сам, так вскладчину, чтобы у себя там перепродать и барыши получить.
– Обидно будет, коли такое случится, – повернулся Матвей к другу. – Нас ведь патриарх просил ее, ежели правда окажется та, выкупить да царю отнести. А коли она ушла за границу – мы ее не сыщем…
– Выкупить ее? У воеводы? – чуть ли не с обидой сказал охотник.
– Почему у воеводы? – удивился Хилков. – У вас – коли вы правда ее законные владельцы.
Никита помолчал, собираясь с мыслями.
– Отец рассказывал, что он когда-то помог одному юному боярину с матерью добраться до монастыря, – наконец заговорил он. – А когда услышал, что на царство выбрали Михаила Романова, вдруг стал говорить, что ему-то он тогда и помог. Я не знаю, правда это или нет, но, чтобы грамоте своей веса придать, попросил Игната – подьячего нашего – это приписать.
– Судя по всему, правда, – заметил Матвей. – По крайней мере, насколько мы знаем…
– Но точно поймем, только когда застежку эту добудем, – остановил его Хилков.
Никита оживился, подался вперед, наклонившись почти к самому лицу Хилкова:
– Так надо пойти да попросить воеводу, чтобы он вам отдал! Коли вы правда из царских людей – неужто он посмеет против царя пойти?
– Вот тут-то и загвоздка, – остановил его порыв Иван. – Строго-настрого нам запретили рассказывать кому-либо, что мы от царя, и вообще его имя тут упоминать. Так что на твою честность мы надеемся, а вот более никому рассказывать не можем.
– Ну и задачка у вас… – покачал головой охотник. – И что делать будете?
– Пока не знаем, – друзья переглянулись. – Задача у нас – восстановить справедливость, стало быть, коли застежка ваша – вам ее и вернуть, а воеводу за самоуправство наказать. Ну а родителя твоего из застенков вытащить, – продолжал Иван.
Их мирные посиделки внезапно были прерваны шумом и треском от множества ног, ломающих сухие ветки.
Никита вскочил, высматривая, кто может идти по лесу столь громко, и тут же раздался окрик издалека:
– Вон они!
Хилков подхватил лук и саблю, которые прислонил к дереву, садясь на бревно, и тоже поднялся, и тут же со стороны идущих раздался выстрел – предупреждающий, направленный много выше голов.
– Кажется, мы влипли, – признал Иван, побледнев. – А попадаться нам никак нельзя!
– Не боись, – ободряюще произнес Никита. – Давай за мной. Я тут все тропы знаю.
– Да кто там идет? – Матвей тоже наконец поднялся, но за кустами и деревьями не мог ничего рассмотреть, лишь изредка мелькали то красный рукав, то зеленая шапка где-то в отдалении.
– Люди воеводы, не иначе, – предположил Никита. – За мной!
И бегом устремился с небольшого бугорка, на котором они сидели, вниз, в лощину.
– Стой! – донесся возглас.
Матвей с Иваном припустили за провожатым, придерживая сабли и шапки. Они неслись след в след, петляя по каким-то буеракам, перепрыгнули, не замедлив хода, через ручей и остановились на берегу речки – по словам Никиты, той самой Костромы, что дала имя городу.
Берега были хоть не высокими, но крутыми, и перебраться по осени на другую сторону казалось невозможным.
– Вон там у меня переправа, – сообщил Никита, показывая на самое высокое место на берегу.
Они поднялись на небольшой холм. От сосны, росшей у обрыва, к дальнему берегу протянулась веревка, идущая под уклон в ту сторону, и вторая такая же веревка шла чуть поодаль, от высокого дерева на той стороне – к корням росшей рядом березы, с уклоном на их берег.
– Хватайтесь, – развязав пояс, Никита перебросил его через веревку и лихо заскользил под наклоном через реку.
– Ничего себе переправа! – выдохнул Иван, оглядываясь на Матвея.
Дух захватывало при взгляде вниз. И хотя там была не пропасть, не бушующий поток, а спокойно текущая меж холмов тихая речка, но рухнуть в воду с высоты в несколько саженей тоже никого не прельщало.
Дождавшись, пока Никита ступит на берег на другой стороне, Иван перебросил тул себе на спину, шапку спрятал за пазуху, чтобы не упала в воду, и, сняв кушак, понесся следом за Никитой.
Матвей был парнем упитанным, и веревка основательно провисла под его тяжестью. Он в ужасе замер на самой середине, повис, болтая ногами в воздухе. По счастью, Никита и Иван пригнули ближнюю к ним часть, чтобы Матвей мог соскользнуть дальше.
– Думаю, сюда они не пойдут, – Никита подвязал пояс обратно на кафтан и уже неторопливо зашагал прочь.
– А так же, как мы, переправиться? – предположил Иван.
– Не догадаются. Мои снасти еще сыскать надо, коли не знаешь, где они!
– Вот и еще загадка: кто и как нас выследил, да еще и донес воеводе? – горячился Иван, идя за охотником.
– И, главное, на что ему это надо? – добавил Матвей, отдышавшись после своего полета над рекой.
– Тоже, небось, хочет какие-то свои делишки скрыть? – предположил Хилков.
– Да вряд ли, уж больно внаглую действует, – возразил Матвей. – Как будто и впрямь нас за разбойников считает.
– Ну, ясно одно – в город нам пока возвращаться нельзя, – подытожил Хилков.
– Вот как раз до вечера я вам свои заимки и покажу, – обрадовался Никита. – А там и научу, как ночлег в лесу обустроить.
До сумерек они бродили по лесу, забираясь глубже в чащу. Матвей заметил, что Никита нарочно петляет, порой проходит по болотистым зыбунам, перепрыгивает через ручей или выходит на меловые отмели – чтобы следы их труднее было сыскать. По дороге – мимоходом, не особо целясь, – Никита подстрелил куропатку и, когда стало смеркаться, остановился на ночлег.
Охотник отправил Хилкова нарезать еловых лап, сам принялся сгребать опавшие листья, ветки и все это укладывал широким ложем на склоне небольшого пригорка, закрывавшего заимку от ветра.
Матвей бродил рядом, собирая хворост для костра. Набрав немалую кучу валежника, принялся разводить костер, как учил его отец.
– Дай, помогу. – Никита забрал у боярина кремень и огниво и в два удара запалил костер, над которым колдовал Матвей.
Когда заплясали теплые огоньки, смешиваясь с солнечными отблесками, Никита повесил над ним куропатку на прутике, и все трое уселись вокруг, глядя в огонь.
– Мне кажется дело ясным, – рассуждал Хилков. – Воевода явно обтяпывает какие-то темные дела с иноземцами. Тут ему и застежку эту сбыть как раз можно. Видимо, надо писать патриарху. Все, что могли, мы выяснили, дальше уж придется себя объявлять да царским именем действовать. Ты, Матвей, свезешь грамоту от меня на Москву, как Филарет просил?
– Подумай, прежде чем писать, – покачал головой Матвей. – Я-то свезу, дело нехитрое, да уж больно все странно сходится.
– Что ж странного? – удивился Хилков.
– А с чего бы ему тогда за нами своих людей посылать? Ему надо сидеть тихо, мирно, чуть какое дело всплывет – так я ничего не знаю, ничего не ведаю.
– Ну, люди разные. Помнишь, нас тамбовский воевода как привечал?
– Так ведь там как раз иное дело! – пылко возразил Матвей. – Там-то ему деваться было некуда: либо он Сидорку замолчать заставит – либо тот его. А нынче – разве наш охотник похож на Сидорку Рябого?
– А кто это? – спросил Никита.
– Да был разбойник один. Сейчас воевода в Засечной крепости, – наскоро объяснил Хилков.
– Хорош разбойник! – усмехнулся ловчий.
– Кабы не он, мы бы с тобой сейчас не разговаривали, – заметил Иван. – Но тут я согласен с Матвеем, дело немного иное. Нас он не видел, что мы знаем, да откуда мы, да кто за нами – знать не может; с чего бы ему против нас своих людей выпускать?
– Значит, кто-то оговорил нас перед воеводой, – заключил Матвей.
– И с иноземными купцами воевода дел не имеет – его тоже Никита оговорил?
Никита поднял голову с обидой в глазах, но Матвей уже за него заступился:
– Что там промеж него и купцов, я не знаю. Наверное, дело нечисто. Но грехи разные бывают. Может, и берет какую мзду за право беспошлинной торговли. И то верно, потом отбрехаться может, что, мол, за государство радел, купцов иноземных привечал. Хотя в чем тут радость, не понимаю. Все одно купец торгует тем, что другой сделал, – так лучше бы мастеров да подмастерьев приглашал, чем купцов. А у него вон в волости какой мастер живет – а он его впроголодь держит…
– Кстати, а воевода знает, что в монастыре живет Прокоп Остроглаз, что вашу застежку сработал? – прервал Матвея Хилков.
Никита пожал плечами:
– Мне воевода не докладывался.
– А сам-то ты про то знал?
– Теперь знаю, – усмехнулся тот.
– Так. Любопытно. – Хилков поглядел на Матвея с тем видом, который Матвей часто замечал за другом, когда у того появлялась какая-то мысль и он ожидал поддержки своим соображениям. – А кто тогда про то знал?
– Ну, игумен знал, – заметил Матвей.
– Стало быть, переночуем в лесу, а с утра двинемся обратно в монастырь. Все одно пожитки надо забрать и коней. И с настоятелем опять же побеседуем.
У огня тянуло поговорить по душам.
– А вы какую службу у царя выполняете? – расспрашивал Никита.
– Да всякую, – отозвался Хилков охотно. – Бывает, что и воровство, и измену изыскиваем. А по большей части занимаемся всякими мелкими злодеяниями, что чинят воеводы да бояре людям своим.
– А в прошлый раз и убийством занимались, – напомнил Матвей.
– Да, было дело, – подтвердил Хилков. – В общем, наше дело – следить, дабы не чинилось в земле царской несправедливости, не был бы кто неправедно утеснен, а обидчик – жил бы без наказания.
– А у меня все просто, – признался Никита. – Только вот как дальше жить буду – не знаю. Тарасов этот слухи про меня распускает, отца посадили; Авдотья – не знаю, дождется ли… Уйти мне, верно, из города придется – хотя можно и в лесу жить. Тут немало заимок охотничьих расположено.
– Как знать, – со вздохом сказал Матвей. – Может, оно и лучше в лесу жить. Подальше от людского злодейства. Тут тебе ни разбойников, ни убийц, ни обманщиков, да и измены опасаться не приходится.
– Я вам так скажу, – Никита развалился у костра, закинув руки за голову, – для любого злодейства бывает только две причины: страх и жадность. Только тот, кому мошна дороже души человеческой, способен отнять жизнь.
– Ну… – недоверчиво возразил Хилков. – А как же на войне? А из ревности? Мало ли мы знаем случаев, когда жена мужа из ревности убивала, или он жену?
– Так ведь на войне – смотря кто, – Потапов рывком сел. – Если лицом к лицу, да при свете дня – какое ж то убийство? У вас обоих, и у тебя, и у врага, есть выбор: уцелеть или погибнуть, и вы можете выбирать, за что. А вот ежели ночью, подло, из-за угла, ножом… Такое делать может только тот, кто человека за вещь почитает, не видит в нем лика Божьего.
– Ну а семейные дела?
– Так ведь то же самое… Почему жена мужу отраву может налить? Считает его своей вещью, а на него, вишь, кто-то еще покушается… Ну или он так же на нее смотрит. Вот и, мол, не мне – так и никому. А что сам человек думает? Чего хочет? Душа-то и у него есть… Да и соперница не просто так возникает. С чего муж вдруг к другой уйти надумал? Тоже от жадности: своя жена, как добро в сундуке, в доме сидит, а других еще не попробовал, не забрал. Ну а уж потом, коли твое злодеяние может на свет Божий выйти – тут из страха резать начинают, дабы не выдал кто. Вот и выходит, что только ежели кому вещь дороже души – такой и способен на злодейство.
– А ведь ты верно говоришь, – согласился Хилков. – Вот ведь и воевода ваш – ради какой-то там застежки человека в застенок посадил.
– Там не в застежке дело, а в правде, – вступил Матвей. – Ты, конечно, прав, – кивнул он охотнику, – божья душа превыше всякой вещи. Да только от несправедливости, от обиды – этой самой душе и умаление происходит. Коли по правде живешь – страшиться нечего. Да только не всякий это сумеет…
Проснулись они на рассвете, закоченев от холода, – все ветки и листья под ними не спасали от ночной изморози, тянувшейся от земли. Почти бегом вскочили, уничтожили остатки куропатки, на ходу умылись из ручья и поспешили в обратный путь, надеясь согреться в дороге.
Никита увел их накануне весьма далеко; правда, оказалось, что как раз до монастыря оттуда ближе, чем до города. Миновав еще несколько болот и ручьев, они подошли к монастырю, когда там уже давно звонили к обедне.
Хилков поспешил к мастеру, однако оказалось, что на рассвете он сел на повозку и отбыл в купеческом обозе куда-то на запад.
Глава 5
Застежка
Иван стоял в растерянности посреди комнаты мастера. Тут было пусто – вывезли все, что напоминало о работе Прокопа.
– Видно, не будет тебе цепочки для креста, – наконец выдавил Иван.
– И никто не знает, куда он уехал? – удивился Матвей. – Когда мы у него были, он вроде бы уезжать не собирался. Как обедня закончится, надо бы вновь с настоятелем переговорить, все-таки жил мастер в монастыре, под его доглядом – кто и может знать, так это он.
Хилков поморщился:
– Опять обедать засадит.
– А вот я бы не отказался. Но, боюсь, сейчас нас встретят менее радостно.
Настоятель на самом деле, казалось, был очень удивлен, увидев их на выходе из храма.
– Почто на службу не пришли, за стенами храма стояли? – спросил с упреком.
– Прости, отче, опоздали мы. Хотели с тобой о мирских делах потолковать, – держа шапку в руках, попросил Хилков. – Не ведаешь, куда уехал Прокоп Остроглаз, что при братии твоей золотых дел мастером работал?
– Остроглаз? Да его вроде бы воевода собирался в Москву отправить…
– Воевода? Василий Петрович? – уточнил Хилков тем же голосом, каким давеча сам игумен просил передать воеводе поклон.
Настоятель посмотрел на него с упреком:
– Да, юноша. Коли и есть промеж нас с воеводой какие разногласия, да ведь в любой семье даже, бывает, ссорятся люди. Но я его как человека уважаю. Он не пытается просто выполнить то, что положено. Он о земле своей думает. Так что выходит, мы с ним одно дело делаем.
– Почему? – искренне удивился Иван.
– Священник заботится о душах человеческих, боярин – о земле своей, – охотно объяснил настоятель. – Думают о разном, но одно без другого быть не может: люди живут на земле, и земля без людей мертва. Но всегда понимать надо, что для тебя главное. Не закон! Закон что? Правило, чтобы порядок на земле был. Но коли по закону земля погибнуть должна – нет места такому закону!
– Что ж, любой по своему разумению установленный порядок нарушать может? – нахмурился Иван.
– Ты на меня брови не хмурь, – возвысил голос настоятель. – Просто понимать надо, что истинно важно, а чем и поступиться можно. А коли истинную святыню в душе своей держишь, все остальное – суета, и пропустить ее мимо себя можно, не замутив душу свою…
– Пожалуй, ты и прав, – склонил голову Иван. – Коли где вы от правил и отступили, на то закрыть глаза можно. Коли душу человеческую при том не погубили. Верно я рассуждаю?
– Верно. Вот и ступай. – И настоятель широким шагом направился к своим покоям.
Хилков в удивлении смотрел ему вслед.
– Кажется, нет у нас выхода, кроме как к воеводе на поклон идти, – заметил Матвей.
– И что мы ему скажем?
– Для начала спросим, почто он за нами давеча гонялся. А когда ответит, решим, что ему рассказать.
– Ну и скажет он тебе, что не нас ловил, а каких-нибудь бродяг, о которых ему донесли.
– Тем лучше! Тогда потребуем отпустить Потапа, отца Никиты, вернуть ему застежку, извиниться и забыть обиды.
– Застежку эту он давно продал иноземцам, да и самого мастера. Так я это понимаю, – печально произнес Хилков. – Я думаю, купец какой к нему пришел, увидел чудо дивное, восхитился и захотел купить. А потом выяснили, что и мастер тут обитает, вот и решили его сманить. И ни в какую Москву мастер не поехал.