Потусторонняя любовь

В течение дня он несколько раз под разными надуманными предлогами пытался найти повод зайти в бухгалтерию. Вроде бы нужна справка, вроде бы требуется уточнить данные, вроде бы… Но как только подходил к заветной двери, сердце его начинало колотиться так сильно, что он боялся, что его услышат все в коридоре. Горло пересыхало, ладони потели. Он останавливался, делая вид, что куда-то торопится по срочному делу, и проходил дальше по коридору, мысленно ругая себя последними словами за трусость.

«Идиот, – шипел он про себя. – Жалкий, трусливый идиот. Просто зайди и скажи: "Привет, Зина, как дела?" Что тут сложного? Но нет, ты опять струсил, опять прошёл мимо, как последний…»

Ночью он опять не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами, думал о Зине, лихорадочно искал веский повод, убедительную причину, чтобы встретиться с ней, заговорить, пригласить куда-нибудь. Может, прямо спросить, не хочет ли она сходить в кино? Или это слишком смело? А вдруг откажет? Вдруг посмеётся?

Встреча в кабинете

На следующий день, тупо уставившись невидящими глазами в чертежи, он сидел за своим захламлённым рабочим столом. Рядом Саня Акимов, его сосед по кабинету, парень наглый и самоуверенный, с вечной ухмылкой на загорелом лице, весело и подробно рассказывал, как в выходные оторвался в пивном баре:

– …Короче, Лёха, сидим мы, значит, бухаем, а тут такие две цыпочки подсаживаются, прямо огонь! Одна – брюнетка с формами, вторая – рыженькая, стервочка такая. Я, конечно, сразу на брюнетку запал, а мой кореш – на рыжую. Ну, мы их… – Акимов залпом выпил воду из кружки и продолжал с азартом. – В общем, под утро мы уже у меня на хате…

Гусев только кивал, делая вид, что слушает, а сам думал о Зине. О том, как она улыбалась. О том, как сказала, что ему идёт его имя. О том, что, может быть, прямо сейчас она тоже о нём думает…

Внезапно в дверь постучали. Акимов на полуслове замолчал. Дверь приотворилась, и в кабинет, неся пачку папок и коробку с канцелярскими принадлежностями, вошла она – Зина.

– Здравствуй, Лёша, – произнесла она тепло, с особой интонацией, словно они были давно знакомы, словно между ними уже существовала какая-то тайная связь. – Я канцелярские принадлежности принесла, а то вы про нас совсем забыли и перестали заходить. Я уж думала, может, обидела чем?

– Да тут у меня работы так много, – промямлил Гусев, покраснев до корней волос и не в силах отвести взгляд от стройных ног Зинки в чёрных чулках и туфлях на высоком каблуке. – Всё некогда было зайти, прости…

Акимов присвистнул восхищённо, окинул Зину откровенным оценивающим взглядом, подмигнул Гусеву и, понимающе ухмыльнувшись, тактично удалился, прикрыв за собой дверь.

– Лёша, – Зина придвинулась ближе, присела на край его стола, так что её бедро оказалось совсем рядом с его рукой. – У тебя такой замученный вид, такие тёмные круги под глазами. Ты, наверное, и по вечерам занят работой? Нельзя так, милый, нельзя так себя изматывать. Здоровье дороже любой работы.

Слово «милый» обожгло его сознание.

– Да вот надо поскорее запустить новые станки, – пробормотал он, чувствуя, как учащается дыхание. – Начальство торопит, сроки горят…

– Ах, Лёша, Лёшенька, – она вздохнула, и вздох этот был полон какой-то грустной нежности. – Сегодня такая чудесная погода, солнышко, тепло, а ты тут сидишь в этой душной конуре над бумажками. Может, погуляем вечером? Развеешься немного, отдохнёшь. А то совсем на себя не похож.

Сердце Гусева заколотилось так, что он боялся, что она услышит. Это было именно то, о чём он мечтал эти два дня! Она сама, сама предлагает!

– Ну, если хочешь, давай сходим в кино, – с трудом выдавил из себя Гусев, краснея до корней волос и чувствуя, как горят уши. – Говорят, хороший фильм идёт…

– Алёша, – она придвинулась ещё ближе, и он почувствовал её духи, от которых кружилась голова. – Говорят, сегодня такой классный фильм в «Октябре» идёт, ужастик американский. Сплошные ужасы, кровь, маньяки! Я, правда, боюсь таких фильмов, но так хочу посмотреть. Все уже посмотрели, а я всё никак…

– Я буду рядом с тобой, – Гусев почувствовал, как внутри него просыпается что-то новое, незнакомое – уверенность, мужественность. – Поэтому можешь не бояться. Я тебя защищу.

Зина вдруг подошла совсем вплотную и взяла его за руку. Её пальцы были тёплыми, мягкими. Она посмотрела ему прямо в глаза:

– Ты такой сильный парень, Лёша. Я это сразу поняла, как только увидела тебя.

Гусев таял от счастья. Весь мир сузился до этих глаз, этой руки, этого прикосновения.

Первое свидание

Вечером они встретились у кинотеатра. Зина пришла в облегающем платье и короткой курточке, накрашенная ярче обычного. Весь сеанс она от «страха» прижималась к нему, вскрикивала в особо кровавых сценах, хваталась за его руку и шептала дрожащим голосом, что фильм ужасно страшный, что она боится, что хорошо, что он рядом.

А он обнимал её за плечи, успокаивал, говорил низким «мужественным» голосом, что рядом с ним ей нечего бояться, что он никому не даст её в обиду. И эти слова, казалось, действительно успокаивали Зину – она лишь всё плотнее прижималась к нему, и он чувствовал тепло её тела, ощущал тонкий аромат духов, и это было упоительно, это было невероятно.

После фильма они пошли гулять по набережной. Ночь была тёплой, звёздной. Вода тихо плескалась о гранитные ступени. Редкие прохожие проходили мимо, не обращая на них внимания. Гусев хотел было сорвать для неё цветок с клумбы – романтический жест, о котором он читал в книгах, – но, увидев вдалеке двоих в полицейской форме, испуганно передумал и сделал вид, что просто поправляет шнурки.

– Алёша, а где ты живёшь? – спросила Зина, остановившись и глядя на него с любопытством.

– Снимаю комнату, – признался он. – Правда, у меня там беспорядок, везде книги раскиданы, чертежи… Не прибирался давно, всё недосуг…

– А что в этих книгах пишется? – спросила она, и в голосе её прозвучал неподдельный интерес. – Ты что, всё время читаешь?

– Да разное, – Гусев воодушевился, ему хотелось произвести впечатление. – В основном я читаю о науке, люблю физику. Знаешь, все говорят, что вечный двигатель изобрести невозможно, что это противоречит законам термодинамики. А я думаю, это возможно! Просто никто ещё не подошёл к вопросу правильно. И я уже набросал кое-какие чертежи этой машины, сделал расчёты. Если получится реализовать…

– Как интересно! – воскликнула Зина, и глаза её загорелись. – Вечный двигатель! Лёш, я хочу посмотреть на эти чертежи. Правда хочу! Покажешь?

– Ну… если хочешь… – пробормотал он, не веря своему счастью.

В эту ночь Гусев стал мужчиной.

Счастливые дни

На следующий день, перебирая в памяти каждую деталь прошедшей ночи, он всё ещё не мог поверить в реальность произошедшего. Это было как во сне, как в тех самых фантазиях, которыми он тешил себя долгие годы. Он удивлялся, как неопытна была в этих делах Зина – она даже застенчиво, краснея, призналась утром, что он у неё первый мужчина, что она никогда в жизни ещё так не любила, что боялась этого момента, но с ним всё было так естественно, так правильно…

Эти слова пьянили его больше, чем вино.

С этой ночи жизнь инженера Гусева изменилась кардинально. На работе он большую часть времени проводил в бухгалтерии, под любыми предлогами забегая туда по пять-шесть раз на дню. Коллеги уже переглядывались и посмеивались, но ему было всё равно. По ночам Зинка неизменно оказывалась в его постели, в его узкой холостяцкой комнате, и мир за окном переставал существовать.

Не успел окончиться первый месяц их романа, как возлюбленная преподнесла ему неожиданный сюрприз.

Был обычный вечер. После утомительной работы они лежали в постели, Зинка прижималась к нему, гладила по груди. И вдруг она спросила, и в голосе её прозвучала какая-то странная нотка – то ли тревога, то ли что-то ещё:

– Лёша, ты меня любишь?

– Люблю, – ответил он, целуя её в макушку, вдыхая запах её волос.

– Сильно любишь? – настойчиво переспросила она.

– Сильно, очень сильно, – уверил он, обнимая крепче. – Ты же знаешь.

Она помолчала, а потом тихо, почти испуганно произнесла:

– Лёш, у нас, кажется, ребёнок будет…

– Что?! – Гусев резко приподнялся на локте, уставившись на неё.

– Не что, а кто, – она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла какой-то натянутой. – Я задержку заметила, потом тест сделала… Две полоски, Лёш.

Гусев не ожидал такого оборота. Не потому, что боялся стать отцом – нет, эта мысль даже льстила его самолюбию. Просто он не предполагал, что это произойдёт так быстро, так скоро. Они ведь только месяц вместе! Но разве это имело значение? Он любил её. Она любила его. У них будет ребёнок. Разве не об этом мечтают все мужчины?

– Зина, – сказал он торжественно, беря её лицо в ладони. – Мы поженимся. Обязательно поженимся. Я не брошу тебя. Никогда.

Она расплакалась, прижавшись к его груди, и он гладил её по волосам, чувствуя себя защитником, опорой, настоящим мужчиной.

Свадьба и рождение

Через два месяца состоялась свадьба. Скромная, даже убогая – денег не было. Свидетелем со стороны жениха был Сашка Акимов, который весь вечер подмигивал и хихикал. Под белым свадебным платьем невесты уже довольно отчётливо выпирал округлившийся живот. Некоторые гости – немногочисленные родственники и коллеги – косились на этот живот и многозначительно перешёптывались, но Гусеву было всё равно. Он был счастлив. У него будет семья. У него будет ребёнок. Он – отец!

Когда после шумного, пьяного дня они наконец остались вдвоём в той же съёмной комнате, только теперь уже официально их общей, Гусев, обняв жену, провёл ладонью по её животу:

– Как быстро он растёт, – пробормотал он с умилением. – Скоро совсем большим будет.

Зина, обняв Гусева за шею, нежно поцеловала его в губы:

– Доктор говорит, что у нас, может быть, двойня, Лёш. Представляешь? Сразу двое!

– Я буду самым счастливым отцом на свете, – глуповато улыбаясь, шептал он ей на ухо, уже мысленно представляя, как будет гулять с коляской, как будет учить своих детей кататься на велосипеде, как…

Ещё через два месяца после свадьбы светящийся от радости и волнения Гусев с огромным букетом ярко-красных роз и большой коробкой дорогих шоколадных конфет – он потратил на это почти всю зарплату – вошёл в родильный дом. В коридоре пахло лекарствами и чем-то кисло-сладким. Медсестра, круглолицая и усталая, объяснила ему, что у жены были преждевременные роды – на целый месяц раньше срока, но ребёнок родился здоровым, крепким. Вес четыре килограмма, рост пятьдесят пять сантиметров.

– Богатырь у вас! – улыбнулась медсестра. – Такой крупный для недоношенного. Прямо чудо какое-то.

Гусев в тот момент не уловил странности в её словах, не заметил лёгкой иронии в улыбке. Он просто ощутил себя самым счастливым отцом на всём белом свете. У него родился сын! Он – отец! У него теперь есть семья, настоящая семья!

Но счастье, как известно, редко бывает долгим. Особенно счастье, построенное на лжи.

Крушение иллюзий

И вот прошёл год. Всего один год – и его радужный мир рассыпался в прах, превратился в горькую пыль разочарования.

Сейчас, сидя на холодной скамье у фонтана, Гусев мысленно прокручивал события того ужасного дня, который перевернул всю его жизнь. День, когда иллюзии разлетелись вдребезги, а правда ударила его с силой кувалды по голове.

Он вернулся из очередной командировки – три дня мотался по заводам, согласовывал поставки запчастей. Усталый, измотанный, он мечтал только об одном – добраться домой, обнять жену, поцеловать сына. В конце рабочего дня, сидя один в пустом кабинете (Акимов уже ушёл), он составлял авансовый отчёт, вписывал суммы, прикладывал квитанции.

Ему понадобилась обыкновенная канцелярская скрепка для бумаг. Такая мелочь, такая ничтожная деталь – а какие последствия повлекла! Порывшись у себя в ящиках и не обнаружив ни одной скрепки, он машинально подошёл к столу Акимова и выдвинул верхний ящик в надежде найти там искомое.

То, что он увидел, повергло его в шок, от которого земля ушла из-под ног.

В ящике стола, небрежно брошенные поверх каких-то бумажек и фотографий, лежали женские трусики. Кружевные, чёрные, с красной оторочкой. И он узнал их. Боже, как он узнал их! Это были именно те самые трусики, которые он подарил своей жене два месяца назад, привезя из командировки в областной центр. Он специально зашёл в дорогой магазин женского белья, долго выбирал, краснея перед продавщицей, потратил почти треть зарплаты. А на них была вышита прикольная фраза крупными красными буквами: «Давай ещё разок».

Зина тогда смеялась, целовала его, говорила, что он самый лучший, самый заботливый муж на свете.

Несколько секунд Гусев просто стоял, остолбенело глядя на эти трусики, не в силах осмыслить, что это значит. Мозг отказывался работать, отказывался принимать очевидное. Может, это ошибка? Может, похожие? Может…

Но нет. Он взял их дрожащими руками, рассмотрел вблизи. Та же самая вышивка. Это были они. Именно они.

Схватив «улику», он бросился из кабинета, сбивая на ходу вешалку с чьим-то плащом. Люди в коридоре оборачивались на его бегущую фигуру, но ему было наплевать. Он мчался домой, задыхаясь, спотыкаясь, и единственная мысль билась в голове, как птица в клетке: «Нет, нет, это не то, что я подумал. У неё есть объяснение. Обязательно есть разумное объяснение!»

Но в глубине души он уже знал правду.

Страшная правда

Ворвавшись в квартиру, он не снял даже обувь. Зинка сидела на диване, красила ногти ярко-алым лаком и смотрела какой-то сериал по телевизору. Она вздрогнула от грохота распахнувшейся двери и обернулась. Увидела его – взъерошенного, красного, с горящими глазами – и лицо её вытянулось.

– Где мои трусы?! – заорал Гусев, и голос его сорвался на визг. Он даже сам не узнал свой голос – он звучал истерично, жалко.

Зинка ошарашенно смотрела на него, не понимая. Таким бешеным, таким исступлённым она ещё ни разу не видела своего тихого, покорного мужа.

– Где трусы, которые я тебе подарил?! – кричал он, одновременно тряся перед нею этими злополучными трусиками, как обвинительным флагом. – Где?! Отвечай!

И тут Зинка врубилась, в чём дело. Она поняла. На её лице на миг промелькнуло что-то похожее на испуг, но тут же сменилось холодным презрением. Она не стала оправдываться, не стала юлить и придумывать жалкие объяснения. Зачем? Всё уже ясно. Всё кончено.

Она встала с дивана, выпрямилась во весь рост, сложила руки на груди и выложила ему всё. Спокойно, методично, с каким-то даже садистским удовольствием.

Она никогда его не любила. Ни секунды, ни мгновения. Он был для неё просто удобным, податливым дураком, лохом, которого можно использовать.

Она попала в трудную ситуацию – была беременна, но от кого именно, сама не знала. Может, от Акимова, может, от того парня из спортзала, а может, от женатого начальника соседнего отдела, с которым у неё была интрижка. Кто их всех разберёт? А аборт делать было уже поздно – срок большой.

Выход подсказала её подруга Ленка, работающая в родильном доме акушеркой:

– Послушай, Зин, найди какого-нибудь лопуха, лоха безобидного, навешаешь ему лапши на уши, что залетела от него, а потом скажешь, что якобы у тебя произошли преждевременные роды. И будет у твоего отпрыска законный отец, который к тому же будет искренне считать ребёнка своим. Алименты платить будет исправно, если что. Всё схвачено!

– Гусев, – процедила Зинка сквозь стиснутые зубы, глядя на него с нескрываемым презрением, – ты недоумок. Ты полный идиот. Такого тупого, как ты, нигде больше не найдётся. Я специально выбрала тебя – девственника жалкого, который от одного женского взгляда в штаны писается. Ты повёлся на первую же улыбку, как последний простофиля!

Она шагнула к нему ближе, и в глазах её плясали злые огоньки:

– И даже как мужчина ты ничего не стоишь! Только трусы и можешь дарить, а в постели – как тюфяк набитый. Я с Акимовым твоим трахаюсь уже полгода, и он хотя бы знает, как удовлетворить женщину, а не пыхтит две минуты, как паровоз, и сразу засыпает!

Каждое слово было как удар ножом.

– Катись ты ко всем чертям, идиот! – выкрикнула она напоследок. – Убирайся из моей жизни! Ребёнок не твой, квартиру я себе оформлю, а ты – ты никто! Ничтожество! И всегда им останешься!

Глава 2. Миллион из ниоткуда

Крах

Гусев ничего не смог ответить, огорошенный услышанным. Взяв по инерции свой дипломат, он вышел на улицу, словно выброшенный в другой мир – холодный, чужой, безразличный к его боли. Он ни разу не пробовал курить, даже алкоголем особенно не увлекался, но сейчас ему хотелось куда-нибудь исчезнуть, раствориться, стереть из памяти последние часы. В первом попавшемся магазине приобрёл сигареты и бутылку водки, которую, откупорив дрожащими руками прямо на пороге, стал пить с горлышка. Жидкость обжигала горло, но эта физическая боль была ничем по сравнению с той, что терзала душу.

Идти было некуда. Единственный товарищ в этом городе переспал с его женой. Шатаясь, он побрёл по улицам, туда, куда вели ноги. Город казался декорацией к чужому спектаклю – витрины магазинов светились неестественно ярко, прохожие сновали мимо, точно призраки, их голоса доносились откуда-то издалека, словно сквозь толщу воды. Время потеряло смысл. Он сидел где-то на скамейках, курил, давясь едким дымом, снова шёл, пил, останавливался, не помня маршрута.

Встреча у фонтана

К утру Гусев оказался около фонтана в каком-то сквере. Первые лучи солнца пробивались сквозь листву деревьев, окрашивая воду фонтана в золотистые и розовые оттенки, но эта красота не доходила до его сознания. Мысли зашкаливали, словно радиоприёмник, настроенный на все станции сразу. Он не представлял, что ему теперь делать. Одно было ясно точно – домой он не вернётся, на работу тоже, пусть увольняют по статье. Какая разница?

«Что же делать? Может, решить сразу со всем, покончить с этой жизнью?»

Гусев ухватился за эту мысль с отчаянной надеждой, как утопающий хватается за соломинку. Ему казалось, что это единственный выход из лабиринта, в котором он оказался. Единственная дверь, ведущая к покою. Сидя на скамейке, он стал продумывать способ самоубийства, перебирая варианты с жутким спокойствием человека, принявшего окончательное решение.

В это время раздался странный шипящий звук – резкий, неестественный, похожий на лопнувшую электрическую лампу. Боковым зрением Гусев заметил яркую вспышку света, ослепительную, но не режущую глаза, а скорее мерцающую зеленоватым сиянием. Инстинктивно повернув голову, он встретился взглядом с невесть откуда взявшейся молодой женщиной, сидящей по другую сторону скамейки.

Она была совершенно нагой.

Гусев замер, не в силах оторвать взгляд. Женщина была не просто красивой – она была безумно, нечеловечески прекрасной. Брюнетка с иссиня-чёрными волосами, ниспадающими волнами до самой поясницы, с правильными, словно вырезанными из мрамора греческими чертами лица. Её кожа была безупречной, молочно-белой, без единого изъяна, а тело – совершенством пропорций, которое можно увидеть только в музеях на античных статуях. Но самое поразительное были глаза – огромные, миндалевидные, изумрудно-зелёные, они буквально светились в предутреннем сумраке, излучая какое-то внутреннее сияние.

И эти глаза смотрели на него с жадным, почти хищным любопытством, словно он был редким экспонатом, диковинкой, достойной тщательного изучения.

«Галлюцинация или нет?» – лихорадочно думал Гусев, чувствуя, как в затуманенном алкоголем мозгу начинает пробуждаться нечто похожее на панику. «Наверное, всё-таки галлюцинация».

Он перевёл взгляд на валявшуюся рядом пустую водочную бутылку, потом снова на женщину.

«Допился до белой горячки», – безрадостно констатировал он.

Потряс головой, пытаясь прогнать наваждение. Растёр лицо руками, поморгал, будто сбрасывая с ресниц невидимую пелену. Снова посмотрел в сторону незнакомки.

Галлюцинация не исчезла. Более того, она продолжала смотреть на него с тем же неослабевающим, почти детским восторгом первооткрывателя.

С минуту они молча изучали друг друга. Гусев чувствовал, как по спине пробегают мурашки – не то от страха, не то от чего-то другого, необъяснимого. Наконец, не выдержав гнетущего молчания, он спросил, стараясь, чтобы голос звучал твёрже, чем ему было на самом деле:

– Ну и зачем ты возникла в моей голове? Что тебе надо от меня?

Женщина проигнорировала его вопрос, словно не услышав. Её губы – полные, чувственные, невероятно алые на фоне бледной кожи – искривились в странной полуулыбке. Голос её, когда она наконец заговорила, был низким, бархатистым, с какой-то едва уловимой хрипотцой:

– Человек. Первый раз вижу живого человека.

Она произнесла это с такой искренней завороженностью, словно рассматривала невиданное чудо. Её взгляд скользил по его лицу, фигуре, задерживался на деталях одежды, возвращался к глазам.

– А я первый раз вижу голую женщину в общественном месте, – огрызнулся Гусев, чувствуя, как щёки предательски наливаются краской. – Ты вообще стыд-то имеешь?

Женщина удивлённо приподняла одну бровь – изящную, идеального изгиба. В её зелёных глазах мелькнуло нечто похожее на любопытство и… разочарование?

– А в чём проблема? – спросила она, оглядывая себя с явным удовольствием. – Разве моё тело некрасиво? Оно вызывает у тебя отвращение?

Она провела рукой по бедру, по животу, по груди – движение было естественным, лишённым какой-либо похоти, скорее оценочным, как если бы она демонстрировала произведение искусства.

– К тому же, – продолжила она, и в голосе появилась нотка досады, – у меня не было времени приготовиться к встрече с тобой. Это всё произошло так внезапно. Сатана не дал мне даже минуты, чтобы…

Она осеклась, словно спохватившись, что сказала лишнее.

Но Гусев уже не слушал. Что-то внутри него взорвалось – вся накопившаяся за ночь боль, унижение, ярость обрушились лавиной.

– У меня все вы вызываете отвращение! – закричал он, вскакивая со скамейки. Руки тряслись, голос срывался на визг. – Вы, женщины, отвратительные создания! Вы выходите замуж, клянётесь в вечной любви, а сами при первой возможности наставляете рога суженым! Изменяете им, обманываете, врёте ради удовлетворения своих плотских желаний! Вы все лгуньи! Все до одной!

Женщина выслушала его тираду, не прерывая, не пытаясь защититься. Странное выражение мелькнуло в её глазах – то ли сочувствие, то ли понимание. Когда Гусев выдохся, она тихо спросила:

– Откуда ты об этом узнал? От Крысина?

– Сама ты крыса! – взбеленился Гусев, хватая пустую водочную бутылку. – Чёртова тварь! Исчезни!

Он запустил бутылку в сторону своей галлюцинации с такой силой, на которую только был способен в своём состоянии.

Видение испарилось – буквально растворилось в воздухе, словно его и не было. Бутылка, пролетев сквозь то место, где только что сидела голая женщина, разбилась об скамейку, осыпав асфальт осколками стекла.

Последняя попытка

Гусев замер, глядя на пустое место, где мгновение назад была она. Внезапно ноги подкосились. Он рухнул обратно на скамейку, сжав ладонями голову.

– Я схожу с ума, – прошептал он, чувствуя, как по щекам текут слёзы. – Я пропал. Как мне плохо. Я один в этом мире. У меня нет родного, близкого мне человека. У меня ничего нет.

Он раскачивался из стороны в сторону, всхлипывая, как ребёнок.

– За что мне, Господи, это наказание? В чём я виноват? Зачем жить в этом мире лжи и обмана? Я не хочу больше жить.

Решение созрело мгновенно. Встав и сильно пошатываясь, Гусев пошёл совершать суицид.

Для храбрости зашёл в магазин за новой порцией водки. Руки так тряслись, что он едва смог передать продавщице деньги. Выйдя на улицу, открыл бутылку и, давясь, выпил залпом грамм триста. Жидкость огнём разлилась по пищеводу, но в голове появилась желанная пустота. Теперь можно было приступить к делу.

Вытащив брючный ремень, он стал искать подходящее место. Заметив небольшое дерево в глубине сквера, шатаясь и спотыкаясь о собственные ноги, направился к нему. Руки не слушались, петля получилась кривой, но в конце концов он закрепил ремень за сук, сунул голову в петлю и поджал ноги.

Раздался треск дерева, и Гусев вместе с обломившимся суком оказался на земле, больно ударившись плечом о корень.

Не теряя духа – а точнее, уже не имея сил что-либо чувствовать, кроме тупого упрямства, – Гусев выбрал сук потолще, покрепче и повторил попытку. И снова оказался на земле, больно ударившись ягодицами о камень. Он с тупым удивлением разглядывал разрезанный ремень, недоумевая, как крепкая кожа могла так ровненько порваться, словно её аккуратно разрезали лезвием.