Потусторонняя любовь

– Какой же брак выпускает промышленность, – пробормотал он в раздражении, отшвырнув обрывки.

Следующей идеей стали шнурки от ботинок. Но пьяные руки не слушались, пальцы путались, и ему никак не удавалось распутать намертво затянувшиеся узлы. Бросив это бесполезное занятие, Гусев зарыдал. Жалость к себе заполонила его целиком – покинутому всеми, одинокому во всей вселенной, без друзей и родственной души.

Плача и вытирая сопли рукавом, он побрёл наугад, не имея определённого направления. Всхлипывая, бормотал о том, как он несчастен, что если бы у него были деньги, то он не стал бы вешаться, а уехал бы из этого проклятого города, забыл бы о своих несчастьях и зажил новой жизнью.

Заметив скамейку возле одного из подъездов стоящего неподалёку дома, Алексей пошёл к ней. Он не почувствовал, как дипломат в руке вдруг стал тяжёлым – настолько тяжёлым, что он машинально перекинул его в другую руку. Не задумался об этом – голова гудела, мысли путались, а единственным желанием было просто сесть и больше никуда не идти.

Задержание

Сидя в патрульной машине, припаркованной в тени деревьев, сержант полиции Сидоров и рядовой Кукушкин томились от скуки. Ночная смена подходила к концу, план по административным протоколам был на грани срыва, а начальство уже намекнуло, что неплохо бы его выполнить.

– Вон, смотри, – ткнул пальцем Кукушкин. – Пьяный.

Сидоров проследил за пальцем напарника. Из парка действительно вышел мужик – щуплый, в измятом костюме, шатающийся и с трудом держащий равновесие. Он направился к подъезду ближайшего дома.

– Будем брать! – решительно заявил Сидоров, заводя мотор. – А то если этот гад живёт в этом доме, паразит запрётся в своей квартире и сорвёт нам план по административным протоколам.

Машина резво затормозила в метре от Гусева, подняв облако пыли. Выскочивший из кабины Сидоров схватил нарушителя за шиворот и поволок к машине. Гусев не сопротивлялся – он просто не понимал, что происходит, мир вокруг расплывался в цветные пятна.

Но Сидоров, войдя в раж и желая показать власть, решил для порядка съездить пьянчужке дубинкой – так, для профилактики. Размахнувшись, он опустил дубину на спину Гусеву. Но та, не долетев до цели каких-то пару незаметных для глаза сантиметров, вдруг с удвоенной силой отскочила назад и заехала Сидорову прямо в лоб.

От такого неожиданного удара сержант вскрикнул и свалился с ног, точно подкошенный.

Кукушкин, увидев упавшего напарника, закономерно счёл виновным в этом пьяного Гусева. Выпрыгнув из машины с криком:

– Ах ты, гнида! – он со всей мочи нанёс удар ногой Гусеву в пах.

Боль оказалась настолько чудовищной, что Кукушкин завыл и рухнул на асфальт, катаясь по нему и хватаясь за ногу. Все последующие годы он так и не смог понять, почему у того пьяни яйца оказались крепче цемента. Сам же Кукушкин отделался тогда закрытым переломом правой стопы.

Дальнейшие события развивались стремительно. Упав и покатившись по асфальту, Кукушкин дико орал:

– Мама! Мама! Нога! О Боже, нога! Папа! Мама! О Боже, нога!

Придя в себя от крика товарища и ощупав болезненную шишку на лбу, Сидоров выхватил табельное оружие и, выстрелив вверх, заорал:

– Стоять! Ни с места! Стрелять буду!

Гусев из окружающего ничего не понимал. Стоять больше он не мог – алкоголь взял своё, ноги подкосились, и он рухнул наземь. Дипломат стукнулся об асфальт, замок щёлкнул, крышка раскрылась, и из него высыпались запечатанные в аккуратные пачки деньги – евро, новенькие, хрустящие купюры.

Разбуженные криками и выстрелами жильцы дома повысовывались из окон и наблюдали, как полицейский надел на преступника наручники, затащил его в машину, после чего тщательно собрал все до единой пачки денег и помог раненому товарищу.

Сенсация на фабрике

По странному стечению обстоятельств в этом же доме, на первом этаже, проживала Вралёва Варвара Степановна – экономист с той самой рыбоконсервной фабрики, где работал Гусев. Варвара Степановна была женщиной любопытной, языкастой и склонной к преувеличениям. К обеду все работающие на предприятии знали сенсационную новость: щупленький инженер Гусев оказался из мафии. Утром его задержали с крупной партией денег, полученных за наркотики, и во время перестрелки он чуть не застрелил полицейского.

Зинка с утра была не в настроении – всю ночь не спала, прокручивая в голове вчерашнюю ссору. А тут ещё все на неё косятся, перешёптываются, замолкают, когда она проходит мимо. Интуитивно она поняла, что атмосфера недомолвок связана с Гусевым. Не выдержав, спросила у подруги из соседнего кабинета:

– Что случилось?

И тут обрушилась лавина:

– Как, ты не знаешь? – Твой муж убил полицейского! – Он нёс целый чемодан денег! – Откуда у него столько? – Говорят, это за наркотики!

Зинка не могла ответить, откуда у мужа оказалось оружие и чемодан денег. Она попросту не поверила в эту чепуху – Гусев? Мафия? Наркотики? Да он мухи не обидит, трус и размазня! Но после обеда на работу позвонил следователь и попросил прийти к нему через час для дачи показаний.

Вечером Зинке было плохо. Сидя в перевёрнутой после обыска квартире, среди разбросанных вещей, вскрытых полов и разломанного кафеля в ванной, она пила валериану и жаловалась подругам:

– Сволочь! Представляете, он, оказывается, имел целый миллион евро, а мне, гад, дарил только цветы и конфеты! А вчера и вовсе бросил меня! Миллион, понимаете? Миллион евро!

– У него где-то есть тайник, – выдвинула версию одна из подруг, жадно блестя глазами. – Надо искать лучше.

Когда подруги ушли, Зинка повторно, после полиции, обшарила квартиру. Разломала оставшийся кафель, где, по её мнению, звук от постукивания был подозрительным, кое-где разобрала паркет, проверила антресоли, заглянула в вентиляцию. И всё-таки ничего не нашла, кроме пыли, грязи и собственного разочарования.

Первый допрос

Гусев пришёл в себя после обеда. Голова раскалывалась, словно в черепе работал отбойный молоток. Из прошедшей ночи он помнил только обрывки: жена его бросила… ребёнок оказался не его… и ещё смутно какую-то женщину с зелёными глазами.

Как ни пытался припомнить прошедшую ночь, где был, что делал – не смог. Провалы в памяти, чёрные дыры, куда проваливались целые куски времени. Он чувствовал, что с образом той женщины что-то важное связано, но кроме зелёных, светящихся глаз ничего в памяти не возникало.

Голова раскалывалась. Мучила жажда – рот пересох так, что язык прилипал к нёбу. Почему-то сильно болела шея, будто её пытались свернуть, и задница – видимо, от падений, которых он не помнил.

Сидя в одиночестве на жёстких нарах в камере предварительного заключения, Гусев пытался понять, за что сюда попал. Может, дрался с кем-то? Но он никогда в жизни не дрался. Может, что-то украл? Абсурд.

Скоро за ним пришли. Надели наручники – холодный металл больно впился в запястья – и отвели в кабинет к следователю, мужчине средних лет с усталым, циничным лицом.

– Старший следователь по особо важным делам Чупов, – представился тот, не предлагая руки. Кивком показал Гусеву на стул: – Садись.

Разложив на столе бумаги и взяв авторучку, он начал с формальностей:

– Фамилия, имя, отчество? – Гусев Алексей Фёдорович, – хрипло ответил тот. – Год рождения, месяц, число?

Гусев ответил. Чупов записал, потом заполнил ещё какие-то графы. Наконец поднял взгляд – холодный, оценивающий, как у мясника, прикидывающего тушу.

– Откуда у тебя миллион евро? – Чего? – не понял Гусев. – Не строй из себя придурка, – жёстко отрезал Чупов. – При задержании ты оказал сопротивление сотрудникам полиции, причинил им тяжкие телесные повреждения. – Чего? – только и смог повторить Гусев, чувствуя, как накатывает новая волна ужаса. – Твои действия подпадают под статью 111 Уголовного кодекса – умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, – методично перечислял Чупов, загибая пальцы, – а также под статью 317 – посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа. В совокупности это даёт до двадцати лет лишения свободы. Понял? – За что? – выдавил Гусев, чувствуя, как мир окончательно рушится.

Чупов наклонился вперёд, впился взглядом:

– К тому же скоро выясним происхождение валюты. И думаю, ты согласишься, что после этого тебе засветит пожизненное заключение! – закончил он на высоких, почти торжествующих тонах.

Но как ни колол следователь Гусева, тот упорно молчал. На все вопросы мямлил, что ничего не помнит, что не понимает, о чём речь, что это какая-то ошибка. В конце допроса, не выдержав давления, он разрыдался – по-настоящему, навзрыд, как ребёнок.

Чупов, скривив губы в подобии улыбки – не то брезгливой, не то сочувствующей, – подал стакан воды. Выписал постановление об аресте и велел конвою увести Гусева.

Расследование

Из допроса Чупов понял одно: трусы, единственная вещь, лежавшая в дипломате вместе с валютой, были похищены Гусевым из ящика инженера Акимова. Это хоть какая-то зацепка. Чупов отправил трусы на экспертизу, сам же стал звонить жене арестованного.

Встреча с Зинаидой ничего не дала. Узнав о сумме – целый миллион евро! – та на несколько секунд потеряла дар речи, потом начала задавать вопросы, на которые у Чупова не было ответов.

Чупов, предположив, что Гусев мог взять деньги вместе с трусами из ящика Акимова, навестил того на рабочем месте.

– Чупов, следователь по особо важным делам, – представился он, показывая удостоверение. – Чем могу помочь? – настороженно спросил Акимов, побледнев. – Я веду дело вашего сослуживца Гусева. Он дал показания, что обнаружил в ящике твоего стола трусы своей жены. Не мог бы ты объяснить, как они там оказались?

Акимов замялся, покраснел:

– Понятия не имею. Наверное, сама Зина их там забыла. – Так, так, это интересно, – Чупов прищурился. – А зачем она их туда положила? – Ну, надеюсь, вы понимаете… – пробормотал Акимов, отводя взгляд. – Хочешь сказать, что вы любите друг друга?

Акимов закивал головой:

– Вот это я и хочу сказать. – Как часто и сколько за раз? – деловито спросил Чупов, доставая блокнот.

У инженера вытаращились глаза. Через секунду он завизжал:

– Вы что?! Это моё личное дело! – Цыц, а то посажу, – холодно оборвал его Чупов. И, решив взять Акимова на пушку, резко выпалил: – Между прочим, Гусев признался, что деньги вынул из твоего ящика. Показывай, в каком именно.

У Акимова судорогой свело челюсть. Лицо стало пепельным:

– Не знаю я ни о каких деньгах! Не было у меня! Он специально оговаривает, мстит за то, что я с его женой спал! – Ладно, разберёмся, – пробормотал Чупов и, не прощаясь, вышел.

В искренность Акимова он поверил – слишком уж натурально парень испугался. И теперь Чупов решил жёстче колоть Гусева. Для этой цели у него был старый, хорошо отработанный способ. Взглянув на мраморную плиту доски почёта при заводской проходной, он усмехнулся, предчувствуя скорые признания Гусева.

Через полчаса, сидя в кабинете оперативных работников следственного изолятора, прихлёбывая из чашки горячий чай, Чупов давал наставления:

– Прежде всего меня интересует этот лимон евро. Уверен, что если на Гусева чуть нажать, он даст показания. Парень слабый, интеллигентный. Такие ломаются быстро.

– Ха, ещё бы! – подхватил молодой оперативник с погонами младшего лейтенанта, самодовольно ухмыляясь. – Как только его задница прочувствует атмосферу, сразу забарабанит в дверь, чтобы вывели из хаты. А там мы ему условие: или чистосердечное признание, или станешь сексуальным меньшинством.

– Надеюсь на вас, – Чупов допил чай и поставил чашку. – За мной не заржавеет.

– Завтра будет всё окей, – заверил лейтенант, потирая руки.

Камера

В тот же день Гусева перевезли в следственный изолятор. Конвой был молчалив и груб – толкали в спину, когда он шёл недостаточно быстро, грубо схватили за руки, когда снимали наручники у двери камеры.

Оперативные работники посадили инженера в камеру со стукачом по кличке Мраморный. К этому стукачу обычно подсаживали впервые оказавшихся в тюрьме – зелёных, растерянных, напуганных. Таких легко было разговорить.

Мраморный был сучьим вором, паханом камеры, державшим её в своём повиновении. Он исповедовал воровские законы – вернее, делал вид, что исповедует, – рассказывал неопытным птенцам байки про себя, какой он крутой, сколько «дел» за плечами, как уважают его в зоне. Входил в доверие, а потом слово в слово пересказывал исповеди товарищей по несчастью оперативникам. Следователи, получив столь ценные сведения, знали, как добыть улики, на чём давить, где искать.

За эти услуги Мраморный имел ряд льгот. Во-первых, получал хорошую диету – белый хлеб вместо чёрного, масло, иногда даже консервы. Оправдывался перед сокамерниками, что болен язвой желудка и ему положено лечебное питание. Во-вторых, до конца своего срока ему была гарантирована относительно сухая, не переполненная камера. А главное – некоторая сумма денег, которую МВД постоянно перечисляло на его счёт. На воле это позволяло жить безбедно.

Мраморный был проинструктирован насчёт новенького. И как только Гусев переступил порог камеры, на него сразу наехали.

– Кто таков? – грозно спросил Мраморный, вставая с нар. Он был крупным мужчиной с бритой головой, покрытой татуировками. Шрам через всю щеку придавал ему устрашающий вид.

– Гусев я, Алексей Фёдорович, – пролепетал тот, прижимаясь спиной к двери.

– Гусей мы любим, особенно запечённых, – оскалился Мраморный, и несколько сокамерников захихикали. – Зачем прилетел к нам?

– Не знаю я! – запинаясь, скороговоркой невпопад объяснял Гусев, не решаясь отойти от двери. – Был пьяный, а когда пришёл в себя, то сказали, что я ударил… и деньги там какие-то…

Мраморный сделал шаг вперёд, нависая над ним:

– Ах ты, гнида! Так ты, значит, избил, изнасиловал и деньги у бедной девочки забрал!

– Не брал я! – прижимаясь спиной к двери, от надвигающегося Мрамора оправдывался Гусев. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.

– А откуда они родились? С неба упали?

– Не знаю! Не видел!

– А это ты видел? – И Мраморный, сбив Гусева с ног одним движением, схватил его за волосы и потащил к унитазу.

В этот момент вор почувствовал неудержимое желание оправиться – и по большому, и по малому одновременно. Позыв был настолько силён, настолько внезапен, что он уже не мог сдерживаться даже секунды.

Отшвырнув Гусева в сторону, Мраморный принялся судорожно расстёгивать штаны. Но предательская жидкость уже текла по ногам двумя ручьями, а кишечник сводило нестерпимой спазмой.

Вся камера хохотала до слёз. Авторитет Мраморного, выстраиваемый годами, рухнул в одно мгновение.

– Доктора! – стучал он в дверь, теряя остатки достоинства. – Мне плохо! – голос его звучал жалко, почти по-детски. Постовой позвонил в медицинскую часть. Дежурный врач, выслушав надзирателя, зевнул:

– Отравление. В СИЗО опять кормят чем попало. Сейчас приду.

Но пришёл только через два часа – когда пахан камеры уже лежал в полуобморочном состоянии от обезвоживания, а Гусева все считали счастливчиком.

Вещественное доказательство

Деньги в сумме одного миллиона евро тщательно пересчитали – дважды, для верности. Номера всех банкнот переписали в специальный журнал, каждую пачку сфотографировали с разных ракурсов. Всё оформили как положено: составили опись, акт изъятия, поставили печати. И как вещественное доказательство положили в массивный сейф Чупова.

Для верности сохранности денег начальник отделения, полковник Крылов – седой мужчина с потухшим взглядом и печальными чертами лица – распорядился около опечатанного кабинета следователя выставить часового. Дежурство было круглосуточным.

Размышления Чупова

Вечером Чупов сидел на кухне своей тесной однокомнатной квартиры, пил дешёвый портвейн из гранёного стакана и размышлял. Откуда у замухрышки Гусева такие большие деньги? Ладно, если бы фальшивые – их можно было бы отследить, найти источник, закрыть дело. А то настоящие, новенькие, словно только что из банка. А главное – никто не заявил о краже, ни одного объявления, ни одной зацепки.

«Везёт некоторым», – мрачно думал Чупов, наливая себе ещё. Жидкость плеснулась в стакан, отражая тусклый свет лампочки под потолком.

«Тут из года в год вкалываешь, отдаёшься весь работе, а отдача – крохи. Разве можно прожить на эту зарплату? Жена пилит, что детям не на что одеться. Однокомнатная халупа, которую и квартирой-то назвать стыдно. А этот шкет, с виду дурачок, а ведь сумел заработать миллион. Миллион, чёрт возьми!»

Чупов уставился в окно, за которым сгущались сумерки. Небо наливалось свинцовой чернотой, первые звёзды пробивались сквозь городской смог. Какое-то время он бездумно смотрел вдаль, потом со злостью рубанул кулаком по столу. Стакан подпрыгнул, портвейн расплескался.

– Гноить надо таких гадов! – выдохнул он с ненавистью.

– Саша, ты о ком? – спросила вошедшая жена, худая женщина с усталым лицом и потухшими глазами.

– Не важно, – огрызнулся он. – Сколько тебе говорить – не лезь не в своё дело.

– Да я только спросила, – тихо ответила она, сжимая руки.

– Занимайся своими делами.

– Какими? – В её голосе прорезалась горечь. – Обстирывать тебя, готовить тебе, чистить твою обувь?

– За детьми смотри.

– Дети? – Она усмехнулась безрадостно. – А ты когда последний раз интересовался ими? Вчера? Позавчера? Ни разу не позанимался с Игорьком, не поинтересуешься, как дела у Веры. Придёшь с работы…

– Прекрати! – рявкнул Чупов, вскакивая. – Я работаю! Зарабатываю деньги для семьи!

– Я зарабатываю не меньше твоего, – тихо, но твёрдо ответила она. – Но в отличие от тебя не забываю про дом. Про семью.

– Мне уйти? – Чупов поднялся со стула, намереваясь покинуть кухню.

– Саша! – Она схватила его за руку. – Ты изменился за последнее время. И с каждым годом меняешься всё больше. Я прошу – брось свою работу. Уйди на какую-нибудь фирму юристом-консультантом. У тебя же образование, опыт…

– Денег мало? – холодно спросил он, не оборачиваясь.

– Причём здесь деньги?! – в голосе появились слёзы. – Ты перестал бывать дома. А когда ты тут, тебя словно нет. Ты как призрак. Как чужой человек.

Последние слова Чупов не слышал. Хлопнув дверью так, что задребезжало стекло в шкафу, он вышел из квартиры.

Ночные круги

На улице моросил мелкий, противный дождь – тот самый, что проникает под воротник, забирается в ботинки, пропитывает одежду ледяной сыростью. Чупов, застегнув на все пуговицы куртку и подняв воротник, закурил сигарету. Прикуривал дважды – первая спичка погасла от ветра. Затянувшись, он пошёл мотать круги вокруг своего квартала.

Эти пешие прогулки вошли у него в привычку – почти каждый вечер он выходил на свои одинокие маршруты. Один круг занимал сорок минут ходьбы. Иногда он делал до шести кругов, выкуривая за это время целую пачку сигарет. Приходил домой за полночь, когда жена и дети уже спали. Ложился в постель, не раздеваясь, засыпал тяжёлым, мутным сном без сновидений. Просыпался в семь утра и уходил на работу, не позавтракав.

На работе он считался на хорошем счету. Ему поручали наиболее сложные и деликатные дела – те, что требовали изощрённости ума и отсутствия сантиментов. Через него прошло много человеческих судеб – он давно сбился со счёта. В судах он добивался наиболее максимальных наказаний, не признавая смягчающих обстоятельств, не веря в раскаяние. По слухам, доходившим до него через коллег, подследственные считали его жестоким следователем. Некоторые даже просили сменить ведущего дело.

Чупов работал на износ. Но не потому, что любил свою работу – он её ненавидел всей душой, до физической тошноты. Просто с детства был очень исполнительным, въедливым, дотошным. Не умел работать спустя рукава. И сейчас, став зрелым, эта въевшаяся в кровь исполнительность мешала ему, держала в тисках.

«Если бы кто знал, как мне хочется вырваться из этого замкнутого мира», – думал Чупов, идя вокруг квартала по накатанному маршруту. Под ногами хлюпали лужи, дождь усиливался. Он выбросил окурок в сточную канаву и тут же достал новую сигарету.

«Ненавижу. Всё ненавижу. Как хочется стать свободным. Мне бы этот миллион…»

Он шёл и мечтал, что бы сделал с деньгами: «Первым делом уволился бы. Потом переехал из своей однокомнатной конуры в особняк – с камином, с библиотекой, с садом. Машина, обязательно престижная – может, "Мерседес", а лучше "БМВ". И ещё бы…»

Но в глубине души знал, что не посмеет тронуть этот миллион. Что завтра, придя на работу, вновь механически начнёт её исполнять. Вновь будет допрашивать, давить, ломать. Вновь добиваться максимальных сроков.

В молодости ему неоднократно пытались всучить взятки. Но они были или малы, или же он боялся взять и попасть сам под статью. Теперь, когда он вёл крупные дела и мог многие из них замять одним росчерком пера, ему уже не предлагали взяток. Сказывалась слава неподкупного, принципиального следователя.

«Уволься, устройся в фирму», – вспомнил он слова жены.

«Болтает, сама не знает что», – раздражённо подумал о ней, затягиваясь.

«На кой чёрт я нужен там? Идти в подчинение баранам, сидящим в креслах из кожи, понтующимся своими "Лексусами"? Ни за что. Когда они попадают в мой кабинет, сразу становятся смирными, ручными ягнятами. Съёживаются, мямлят, готовы на всё, лишь бы отмазаться. А если я приду к этим придуркам проситься на работу, что же получится? Мне становиться угодливым сосунком? Нет уж. Пусть буду зарабатывать крохи, зато все они боятся меня. Всех держу в кулаке».

Он сплюнул на мокрый асфальт.

«Может, скоро место шефа займу. Тогда не только буржуи, но и некоторые мои сотрудники узнают меня по-настоящему. Будут лезть из кожи вон, чтобы мне угодить».

Закуривая новую сигарету – уже седьмую или восьмую, он сбился со счёта, – Чупов вновь подумал о жене:

«Тоже нянька нашлась. Не понимает, что лезет в душу. А душа моя – моё дело. Никого туда не пущу. Никого».

Как женщину он не воспринимал её уже давно – года три, может, четыре. Собственно, и к другим женщинам относился равнодушно. Забыл, когда они последний раз волновали его, вызывали желание. Да и какая любовь может быть в однокомнатной халупе, в присутствии детей, которые спят в трёх метрах за фанерной перегородкой?

Сплюнув на асфальт, Чупов машинально потянулся за пачкой сигарет. Пачка оказалась пустой. Он смял её и швырнул в кусты.

Молитва

Арестованный Гусев, свернувшись калачиком, лежал на жёстких нарах в опустевшей камере. Мраморного увезли в больницу, остальных заключённых временно перевели в другое помещение – из-за карантина.

По ресницам текли слёзы от жалости к себе. Он не понимал, за что ему выпала такая тёмная, беспросветная полоса жизни. Сначала жена изменила, оказалось, что ребёнок не его. Потом он оказался в тюрьме, где его чуть было «не опустили». Что дальше? Двадцать лет? Пожизненное?

Всхлипнув, он горячо зашептал, обращаясь к пустоте камеры:

– Господи, если Ты есть… пусть этот злополучный миллион исчезнет туда, откуда он появился. Пусть его не будет. Пусть всё это окажется ошибкой, кошмаром, дурным сном…

Исчезновение

В это же самое время сержант Сидоров, нёсший караул около опечатанной двери кабинета Чупова, услышал внутри какой-то шорох. Звук был очень слабый и кратковременный – словно кто-то что-то переставил.

«Мыши», – решил Сидоров, зевая. Голова после вчерашнего удара дубинкой всё ещё побаливала, и он не хотел лишних хлопот. Успокоившись, он снова погрузился в дрёму, стоя у двери.

Утром и Чупова, и Сидорова арестовали. Обоим задавали один и тот же вопрос, методично, раз за разом:

– Где деньги?

Никаких посторонних следов в кабинете не было. Никаких признаков взлома сейфа. Только отпечатки пальцев Чупова на ручке сейфа. И пустой сейф, зияющий своей пустотой.

Миллион евро исчез бесследно, словно растворился в воздухе.

Глава 3. Дары таинственной благодетельницы

Освобождение

За дело Гусева взялось сразу три влиятельных в городе адвоката. Накануне вечером им позвонила женщина с удивительно приятным, бархатным голосом – таким голосом, казалось, можно было бы уговорить дьявола отречься от ада. Каждый из них, будучи опытными циниками, давно разучившимися удивляться человеческим капризам, не смог отказать незнакомке. Голос проникал в самую душу, обволакивал сознание, словно дорогой коньяк обволакивает горло, оставляя после себя странное, почти наркотическое послевкусие.

Утром на их счета поступила весьма приличная сумма – такая, что даже самый жадный из троих, Аркадий Борисович Лукин, известный тем, что брал гонорары исключительно пятизначными цифрами, присвистнул от удивления, глядя на выписку. Деньги пришли с анонимного офшорного счёта.