Скорпион

Глава 1 «Кровавая опера и ушастое эскимо»

Едем. Едем. Едем. Под ногами блевотно-коричневая мощёная кирпичом дорога. Над головой железное от туч сентябрьское небо Айронленда, пятнами текут по нему чернильные стайки ворон, а вокруг, куда ни глянь, земля как лицо уродливого пьяницы: прыщавое от холмов и поросшее непроглядной, колючей железной щетиной ржи. Спутник-старый болван-алкоголик, впавший в полумаразм и медленно, со всей отвратительной деревенской естественностью выдавливающий сквозь мясорубку редких черных пеньков, отдаленно напоминающих зубы, байку за байкой.

За спиной меч с человека размером. Темно-лазурный нагрудник, украшенный золотым орлом и растительным орнаментом сдавливает атлантически-широкие плечи тяжестью каркаса. Шлем с крыльями покрывает скуластую овальную голову со светло-голубыми глазами, тонким угловатым носом, как будто начерченным сверхдотошным геометром, выдающимся вперед уступом подбородком . Не повезло родиться столбом под три метра, будь я поменьше, сидел бы, может быть, сейчас в захолустном замчонке, читал ванильные романы и писал на отбеленных холстах голых девчонок в шляпках и коралловых сапожках, потягивая Ривельское полусухое.

И только верный Октавий радует. Хорош коняга, ничего не скажешь: огромный как гора и белый как снег на её вершине. Грива шелковистая золотая. Когда надо спокойный как отлив, когда надо-буйный как тещин подзатыльник. Восемь копыт-в два раза быстрее остальных. Элементарная арифметика.

Свистит фляга от предсказуемости орнамента кирпичей, колосьев, замечательных историй старика Якова и деревьев леса Дрикилон на горизонте, все слилось в однообразные узоры пейзажного ковра. Тоска гирей тянет упасть с коня прямо на мокрую грязную от копыт плитку. Боги, хоть что-нибудь интересное, хоть самый малюсенький пожар или самую тусклую молнийку… мать моя женщина, ну не настолько же.

Из леса вдруг вылетели с криками в нашу сторону восемь всадников в зеленых робах с луками, короткими клинками и острыми ушами, на лицах большинства были деревянные маски без ртов, на плащах был вышит золотистыми нитками герб в виде вписанного в ободок ветвистого дуба . Впереди вереницы скакал молодой эльф с белыми как снег волосами и длинным зелёным плащом, заколотым золотой брошью в виде дубового листа. Его абсолютно симметричное лицо как у принца с иллюстраций из сказок повернулось к матёрому эльфу со шрамом на пол-лица в салатовой бандане, подвигало губами, и, магия! Этот набор звуков оказывается может заставить пустить в нас тучу длинных стрел, кто бы мог подумать.

– Сир Лангерд, для меня, того-этого, ну как, оно самое, честью было с вами служить, однако, вот.

Чёртов старикашка даже последние в жизни слова выдавливает как художник краску из опустевшего тюбика. Смотреть тошно.

– Поживёте еще, Яков, прыгайте с коня.

В последний момент дед неуклюже упал в кювет на ходу лошади и отделался сломанной рукой, коню повезло меньше, сделав еще пару шагов, новоиспеченный гибрид кобылы и дикобраза рухнул крупом кверху, а ведь мог бы получить какую-нибудь научную премию как первый представитель вида и пастись на лугах Штормленда, пожирая коноплю и плодя жребчиков-дикобразиков, утыканных эльфийскими стрелами. Увы, судьба-злодейка. От моих доспехов стрелы отскочили как от стены, даже не помяв их. Ну а что вы хотели, made in Мakhakar в слезах, крови, поте и пиве с бород гномьих женщин-кузнецов.

Я спрыгнул, пустил коня дальше в рожь к старому: пусть перекантуются, а через пару мгновений вокруг меня завертелся конно-ушастый водоворот. Из пучины вылетали ежесекундно донными камнями сабли, которые я, не напрягаясь, парировал. Размашистый удар полуоборотом в приседе, и два коня без копыт. А их владельцы с размозженными о кирпичи Железного тракта черепами. Какой идиот, кстати, назвал кирпичную дорогу железной?

Остальные шестеро спешились, матерый эльф, спрыгивая, нанес удар снизу, показывая, что меч в меня полетит справа сверху. Судя по всему, он что-то умеет, можно и позабавиться, встречаю его клинок лбом. На шлеме ни царапины, а вот его меч на земле. Единственный глаз эльфа надулся как рыба-ёж. Он резво хватает рукоять, поднимает с земли оружие, бьёт полуоборотом, я подставляю свой клинок, пока мы держим «Клинч» сзади налетают два его собрата.

– Следующий удар посвящается месье Октавиану парнокопытному. -Кричу я в мыслях и грациозным движением аккумулирую все полтора центнера мышц, и бог знает еще сколько гномьей брони в пятку, отправляю её промеж острых ушей лесного. Зафиксировав ногу в воздухе, на месте, где еще секунду назад стоял теперь переключивший свой мозг на режим «в полёте» эльф, загибаю вовнутрь голень и заряжаю ногой в затылок второму остроухому, голова разлетелась как гнилое яблоко. Глаз эльфа, держащего со мной всё это время меч в клинче, покраснел от натуги и теперь походил скорее на жирного снегиря. Свободной рукой беру одноглазого за горло и бью о собственную голову, повстанчество- дело тяжёлое, сон не повредит.

Трое оставшихся во главе со сказочным принцем уже улепётывали по полю к родным деревьям. Ты не подумай, дорогой читатель, что я какой-то там маньяк, но за две недели езды и рассказов сумасшедшего накипело знатно, в таких условиях самый ярый пацифист начнет на нож заглядываться волей-неволей. Нужно выпустить пар. Втыкаю меч в землю. Складываю пальцы в треугольник, направляю на погорельцев.

– Крациус.

Кто-нибудь пробовал остроухое эскимо? Заклятье превратило трех эльфов в ледяные статуи потоком холода из моих рук, а примятую рожь между мной и ними в каток. В припрыжку с разбега разношу замерзшие силуэты на осколки. Фух, как хорошо, боже. До мурашек каждый раз.

Я свистнул на пальцах. Довольный Октавий подбежал ко мне, пожевывая капну ржаных колосьев, и начал ластиться о плечо. Я потрепал верного друга по гриве и прыгнул в седло. Старик Яков подбежал ко мне и судорожно начал трясти мою руку.

– Сир Лангерд, батюшка, вы, это, меня на весь мой недолгий век в должники запишите, ко мне в хату наезжайте, всегда жинка краюшку с крынкой на стол поставит, детишки песенку запоют, того, это самое. -Всхлипывая, орал Яков.

– Полно те, любезный, до Фиерфорда пути два часа еще, поднажмём чутка и вот-вот жинку свою увидишь, молока хлебнешь, и хлебом закусишь. (Про себя). Чтоб тебе этот хлеб из свиного говна испекли, боги, как же тяжело быть рыцарем.

– Вы, строго говоря, сир Лангерд, второй по силе и мастерству воин из тех, кого я за жизнь видывал, а видал я многих удальцов на веку то на своём, значится, в этом вы мне уж не откажите верить.

– Интересное дело, и кто же первый?

– А вот чичас, сир, я вам и поведаю, дорога то дальняя, хех, никуда друг от друга не денемся.

– (Про себя)Идиот! Лучше б меня как коня его стрелами прошили, теперь слушай ещё два часа битых.

– Родился я, значится, млорд, в семье солдата и сызмальства к мечу приучен был. Мамка при родах погибла, стало быть, мне на хозяйстве, приноровился рож стричь да сбывать, однако рожь в Айронленде нужна людям не более песка в Сендленде, и надо было мне ею в остальной империи торговать. Судьбинушка тяжёлая, да я приспособился. К осьмнадцати моим годкам батюшка под Наутилусом на копьё напоролся, и остался я в семье мужичиной последним. Когда двадцать пятая моя зима минула, сюзерен наш Гюнтер из дома Гаскойнов коней двинул, и молодой его сын Герман перенял медальон отца. Суровый норов у лорда Германа был, в первый месяц всех свободных мужиков, юнцов, стариков отправил под Наутилус гибнуть за лорда Дрейка. Собрали и с моих родных Шталляров двести рыл мужичья и на фронты погнали, а у всех семьи, никто за чужую землю головушку складывать не изволит.

– Это как за чужую, а интересы империи?

– Империя! Что крестьянину до империи, он дальше родного хутора за жизнь не заглядывал, и интересы его кончаются воротами его двора. Был среди нас такой Гневко- вор, тунеядец и пьяница, собрал нас и сказал, что неча этому молокососу судить, кому где жизнь кончать, пойдём, говорит, братцы, лучше до Фиерфорда и не словом, так сталью убедим молодого лорда нас при хозяйствах оставить. И все идеей Гневко-Бездельника загорелись, и повел нас Гневко через стальной тракт напрямик к Фиерфорду.

Идём день, идём второй, к ночи доходим до полей-Стервятников. Решили через рожь путь сократить- идем. На небе луна бокастая в танце кружится, платками из туч то открывает, то закрывает свои бледные блинные щёки. И подъезжаем мы к Хмурому холму, а на холме плечистый дуб-титан тысячи своих дланей к пухлой луне-красотке тянет, а та смеётся и по небу с тучами-платками всё бежит да бежит от старого титана, не нужна ей любовь всех тысяч его могучих ветвей. На ветках этих как шишки висят дезертиры, да столько, что, если сорвать все эти шишки, на банку хорошего такого кладбищенского варенья хватит. Смотрим всеми четырёхстами зенками и пужаемся.

И тут, глядь, стоит человек, на дуб опершись, трубку посасывает. В руках коса, крестьянин стало быть, а плащ дорогущий-кожаный, шляпа шоколадная под цвет плаща с пером красным, нос с подбородком в полумесяце загнулись, и очи хищные как у коршуна, зеленеющие как чаща Дрикилонская. Ставит Гневко ораву на месте и кричит косарю:

– Ты кто будешь, мужичина?

–Меня Германом звать, папаша мой владеет этими местами покуда твоего глаза хватает и до туда, куда твой глаз будет видеть, когда туда дойдёшь и так полсотни раз, но теперь он кони двинул, и, получается, я за него.

– А мне, Гневке, сыну Вольфрама, принцесса Клара с гузна сливки слизывала

Рожа-месяц ухмыльнулся и достал из-под плаща бронзовый медальон в форме глаза без зрачка.

– О, и правда, тебя то нам и надо, ваша благородь. Такое дело к тебе. Мы тут с ребятушками покумекали и решили, что не будем на чужой землице шеи подставлять за твои хотелки, молодой господин, у нас семьи урожай сами не соберут, с хозяйством не управятся.

– Видишь тела на дереве, Никто сын никого? Это бойцы, никто, воины, люди, с которыми я стоял в одной фаланге и три дня сдерживал эльфов под Синим Рогом, с которыми голодал в Нард-Эшморке, пил водку в кабаках и слышал их пьяные голоса. И у них были семьи, никто, и они хотели видеть улыбки жён и мордашки сытых детей. И теперь они висят, их глаза и кишки- корм для воронов с моего герба, и у них есть семьи, сын никого. Их жены истощены дневной работой в полях, а дети страдают от голода. А почему знаешь? А потому что их отцы ровно как вы не захотели отдать долг империи, долг, который я обязан принять. Скажи мне, почему такие же как вы из плоти и крови должны умирать под Наутилусом? И почему герои, с которыми я стоял бок о бок, сейчас висят за мной на старом дубе, а вы, что должны были родиться пылью под их ногами или червями под гнилым пнём до сих пор топчете мою землю?

– А сшас узнаешь, твоя благородь, бей рабяты!

Толпа полетела в сторону холма.

– Скажу-не совру, сир Лангерд, за свою жизнь много дикостей повидал. Не запугали ни штормы, ни чудища из морских глубин, ни болезни, ни голод, ни война, но в ту ночь ужас охватил смертный.

– Ага. -Подумал Лангерд. – Значит от кракена мышца не дрогнула, а от задрипанных эльфиков всё до кишок в портки вывалил, потому, наверное, что вчера в харчевне компот прокисший дали, ну-ну.

– Опер лорд Герман свою косу оземь словно столб и уселся на лезвии на корточках, точно ведьмин кот на кладбищенском заборе, и рассмеялся так, что смехом сердце рассек как косой той самой, и почудилось мне, что у лезвия как будто появились тысячи ножек аки у сколопендры, бежавших по воздуху. Тут жирная танцовщица луна сошла со сцены под занавес черных туч, кругом стало темно как у быка промеж ягодиц, и как будто тиканье стрелок часов зазвучало в воздухе. Всем вдруг стало понятно, что щекастая красавица лишь разогревала публику своим бледным головокружительным танцем, а гвоздём программы станет настоящий артист. Художник, жгущий как эллин по амфоре: только красное на черном лаке неба.

Следующие пять минут тянулись год, и всё это раздавливающее в лепешку, изрезающее на ленты, перемалывающее в порошок, а потом заново собирающее, чтобы повторить всё сначала время пролетело под симфонию из истошных воплей, молитв, тиканья часов и смеха лорда Гаскойна, а ноты кровавого Реквиема были записаны на черном нотоносце беспросветного неба Айронленда бордовой мужицкой кровью.

Где-то слева я слышал тянущийся шлейфом, всё удаляющийся вопль Гневка, оборвавшийся истошным возгласом. Под ногами моими лежал Камиль, моливший о пощаде, чья спина через секунду была вспорота косой лорда, как только что украденный кошелек ножом заправского карманника, и внутренности Камиля полетели по ржи золотыми монетами. Не знаю я, клянусь вам, сир, что тогда случилось, все восемь владык в ту секунду вели мою руку, но я выставил меч ровно под косу повелителя Германа, от меча осталась лишь рукоять, а лорд ещё пуще рассмеялся. Его лицо мелькало повсюду, и везде, где был виден на миг месяц его лика слышался предсмертный вопль.

Но вот часы замолчали, танцовщица из-за занавесов глянула краем глаза на партер, бросив единственный луч на холм. Двести человек пришли на поля Стервятники, двести полегли, лишь я один стоял в кровавом болоте с трупами-кочками и рожью-камышами. Кто-то сзади потрепал меня за плечо.

– Неплохо среагировал, правда меч твой-говно. Как кличут, пацан?

Я обернулся, слева от меня стоял лорд Гаскойн. Из-под шляпы его завивались вверх два рога козлиных, его крючковатый нос был как будто костяной клюв, месяц подбородка был обтянут серой кожей, в пасти виднелись клыки и драконий язык, а изумрудные глаза были перекованы рубином и горели как два камина.

– Кличут Метёлкой, ваше сиятельство. – Выдавил я, проглатывая слюну. – А батюшка нарёк Яковом.

– Яков Метёлка, забавно, и где сейчас твой батюшка?

– Под Наутилусом лежит, ваше сиятельство.

– Значит, из вояк. Он тебя научил этой зубочисткой вертеть? – Лорд Герман начал принимать человеческий облик.

– Непосредственно.

– Поживешь еще, Яков Метелка. Я собрал для Жнеца обильный урожай. Недавно за побег учителя фехтования повесил. Мне при дворе новый нужен, будешь малых в борозду наставлять. Только вот что, Метёлка, без дани тебя не отпущу, хоть ты пацан и забавный, но дезертирство одно что братоубийство, а это последнее дело, надобно, чтобы ты это до конца жизни помнил. Карапузы есть?

– Двое, млорд, Гретка и Ярилка.

– Чикай столб с камешками. Он протянул мне кинжал с выгравированным гербом дома Гаскойн-горящим вороном.

– Млорд, сжальтесь, берите ухо, глаз, руку-что хотите, хозяйство оставьте!

– Чикай, сказал, или к дружкам своим захотелось?

Дальнейшие подробности, пожалуй, опущу, сир. Скажу только, что вот уже сорок четыре года с тех пор учу я детей в Фиерфорде фехтованию и служу гонцом при славном доме Гаскойн.

Потоки холодного вечернего ветра колыхали ржаные колосья, свинцовая пасмурность неба сгустилась еще сильнее. Они подъехали к черным стенам города, раскинувшимся покуда хватало глаза. Многочисленные смотровые башни были увенчаны коронами стальных зубцов, режущих небо, такие же шипы опоясывали верхушку стены, по которой бродили часовые с безжизненными суровыми глазами, а в углублениях монструозной металлической фортификации восседали неподвижные гаргульи, ждущие приказа обороны города в оковах бесконечного сна . От океана ржи Фиерфорд отделяла бездна рва с раскаленными металлическими кольями на дне. С верхушки стены свисали на балках тесные клетки, сдавливающие толстыми ржавыми прутьями плоть стонущих узников в разорванных одеждах, их дверцы были открыты и преступники могли выбрать собственную участь. Быть разорванным вороном или стервятником, задушенным голодом или проткнутым кольями на дне рва. Большинство клеток пустовали.

Яков свистнул и помахал стальноусому начальнику гарнизона с единственным глазом, тот скомандовал подчиненным, и те, в свою очередь, в миг запустили длинную цепочку механизмов, опускающих плоскую крокодилью челюсть моста и раздвигающих вертикальную пасть стальных ворот с барельефом горящего ворона, окантованного щитом.

Конь встал на дыбы и начал брыкаться, сбросив Якова на траву. Я еле удержался в седле и кое-как успокоил Октавия, за которым раньше подобных фокусов не замечал. Со стороны полей слышался топот копыт и нарастающий оглушительный свист. Еле хватило реакции сжать пальцами боек летящего в меня со скоростью ядра боевого одноручного молота.

В нашу сторону скакал мужчина чуть пониже меня, но в плечах превосходящий. Его оголенное по пояс тело было обтянуто доспехом стальных канатов-мышц, гигантские плечи размером с арбуз каждое вздувались глыбами над руками, покрытыми паутиной вен, одно было покрыто стальным наплечником с меховой подкладкой, перетянутым ремнем через волосатую грудь. Казалось, что всадник на огромной бурой лошади с мохнатыми копытами мог бы задушить дракона голыми руками. На его волосатом торсе слегка взбух от эля живот, лицо всадника покрывала густая черная борода с усами под носом-картошкой, смольный ирокез хребтом разделял на две половины лысую голову, пьяные глаза хищными изумрудами смотрели на меня по-ребячески весело и энергично, губы растянулись на покрасневшем лице в обаятельной улыбке.

Гигант пришпорил коня в паре метрах от нас с кряхтящим на земле стариком.

– Милорд, вы демонстрируете плохие манеры, позорите этим не только честь дома, но и собственной земли! Разве так у нас принято встречать гостей? – Осуждающе покачал головой тяжело шевелящий губами старик.

– Стяни пасть, рухлядь, не считая мусора без яиц, навроде тебя, в Айронленде тот, кто встречает гостя по-другому, либо шлюха фонарная, либо корм червям. -Верзила громко икнул и еще сильнее заулыбался мне. -О! Сколько лет! Это же братишка бородатой принцессы, собственной, ик, мать его, пэрсоной. Здорова, Скорпиоша, тебя каким ветром в наши болота?

– И тебе не хворать, Грег. Родитель не говорил, зачем меня звал?

– Этому пню чтобы челюстью подвигать, приходится рукой себе помогать, что он там выдавит.

– И-эх! Знал бы ты, где у меня эти странствия сидят. Что не день, то начальству в голову моча отдает и меня в кикимерскую манду командируют очередную за тридевять земель. Ну что за жизнь! Говорила мне мать в чародеи идти.

–Юбку подбери, лыцаренышь, и окстись, какие чародеи? Уж если помирать то в кабаке или на бордельной койке, а не в библиотеке, заваленным амулетами и гримуарами или того хуже на костре. Ты кияночку то мою вертай, а то треплешься, сука, и треплешься!

Грегора аж подкинуло от очередного приступа икоты. Я кинул еле держащемуся в седле лорду его молот. Здоровяк с ловкостью кота поймал оружие за короткую рукоять, несмотря на поглотившие его с головой ласки опьянения.

– Ну и здоровый ты, насекомая пустынная, никогда не думал, что землица-матушка человека больше меня выдержит. – Грегор смерил меня поплывшими зрачками.

– Цисси Аркинтон же как-то держит.

Грегор рассмеялся.

– И то, сука, верно, хотя по этой мымре толстозадой не пойми это человек еще или сарай с запасами сала для целой армии. – Грегор рыгнул и свалился с коня на волосатый живот. Несколько мгновений полежав, лорд встал шатко и оперся на скакуна. – Тебя все кличут сильнейшим в империи, Скорпиоша, говорят, что равных нет даже среди твоих хвостатых братьев. Надо будет тебе на вшивость то жопу проверить, а то империя империей, а в Айронленде может и подлиннее твоего хвост сыщется и поядовитее жальце. О, пока не забыл, сегодня ж ночь Мобона, батя турнир отгрохал, приезжай в костяную яму завтра на закате, а не то врагом мне до конца жизни будешь. Приедешь, а?

– Куда ж я, твоё высочество, денусь.

– Вот это по-нашему! -Грегор взбодрился. -Тады сегодня во дворец дуй пировать, а завтра посмотришь как я паре лохов черепа вскрою вот этими, сука, руками. – Гаскойн запрыгнул на коня довольно лихо и посмотрел, прищурившись на Якова. – Слышь, отродье беспричиндальное, смотри не загрызи моего корешка, он мне пока живым нужен. -Проорал Грегор и пустил коня в пасть стальных ворот. Я помог старику взобраться на Октавия и рысцой отправил скакуна вслед за скрывшимся Гаскойном.

Улицы Фиерфорда довольно уютны, не смотря на мрачность. Клубы светлого дымка валили из аккуратных кирпичных труб, однообразные скаты пологих черепичных крыш катились лавинами по обе стороны коньков. Дома, кузни, трактиры, бордели, церкви на окраинах представляли собой безликих близнецов, вылепленных из одинаковых серых блоков и красной черепицы, даже брус оконных рам, казалось, был взят на весь город с единственного ствола. Различить здания можно было лишь по вывескам и декору. Айронлендцы вкладывали душу в то, чтобы сделать индивидуальными свои бездушные коробки.

Так, фасады некоторых домов представляли собой настоящие шедевры. Лангерд и Яков проскакали мимо дома, у входной двери которого стояли рыцарские доспехи из ведер, держащие ручку двери, всадники видели, как женщина в шали, держа за руку яростно грызущего отсутствующими зубами конфету-петушка карапуза, дернула за шнурок, висящий у двери, и ведерные доспехи, взбудораженные цепочкой скрытых под броней механизмов, радушно впустили внутрь хозяйку. Стены другого дома были увиты лозой, которой руки настоящего мастера придали форму женской груди, горизонтально по плющевым соскам проходила надпись изумрудной краской «Дары Моей музе, Миране, и без того обильно любимой природой».

По улицам слонялись неспеша запевающие компании пьяниц, краснели от комплиментов светлые щечки кокеток, стучали по брусчатке стальные подковы, секли воздух сабли на щегольских поясах солдатни, сладкие речи торговцев манили к скудным лавкам-город хмелел от мрачности осеннего праздничного вечера.

Продвигаясь к центру Фиерфорда, Лангерд чувствовал себя все больше и больше реставратором, счищающим полипы с утерянной в океане статуи прекрасной античной богини. Улицы центра Фиерфорда, некогда захваченного империей, обдавали мозг неподражаемостью своего эльфийского происхождения. Мрачные, утонченные барельефы, изображающие сюжеты давно забытых мифов на фасадах домов, мраморные колонны, каждое пятнышко породы которых, казалось, нарочно располагалось на месте, на котором крапинка связывалась бы с собратьями в максимально эстетичный узор, лавки, памятники, фонтаны-все было сплошным отголоском утерянной эпохи, фотографически точно сохраненным зажиточными Айронлендцами в своих жилищах.

Доехали до замка. Открылись ворота-внутрь. Стрелки часов на башне показывали восемь, кругом темнота. Черный дворец теперь лишь на пару тонов отличается от беззвездного туманного неба. Окна горят желтым. Яков спешился, откланялся и поспешил куда-то вглубь двора. Двое мальчишек подбежали к Лангерду, рыцарь доверил скакуна ребятам и удалился, посматривая за юнцами, ведущими Октавия к конюшням. Один из пацанят не сдержался и погладил восьминогого коня, похоже, раньше таких ему встречать не доводилось.

Дворецкий с усами-щеточкой, длинными кудрями волос вокруг островка лысины, красной картошкой носа, одетый в черный жакет с гербом Гаскойнов, белые шоссы и туфли с носками встретил Лангерда изрядно поддатым, в попытке сделать реверанс рухнул на землю.

– Извините, млорд, добро пожаловать, епт, дери его. – Ругаясь, тонкий дворецкий, чьи ноги-веточки, казалось, готовы были вот-вот треснуть от любого не ровного движения под тяжестью вздутого пуза, поднялся и не сдержал рвотный позыв, Скорпион моментально отскочил назад от струй переваренного перепелиного мяса и брусники.

Слуга Гаскойнов улыбнулся, закрыв глаза, с натянутой приторной дружелюбностью, подчеркнутой неловким контролем мимики в опьянении, и попросил рыцаря следовать за собой.

Стража, не стесняясь забухивала прямо в темных коридорах дворца с колоннами, картинами, статуями и космически-высокими потолками, расписанными сценами священных сюжетов. При виде могучей фигуры Лангерда даже самые захмелевшие гвардейцы пытались приструнить себя и встать согласно уставу, но большинство лежащих у стен солдат успевали выделиться лишь легким волнением на физиономии.

Рыцаря провели в крохотную богато-обставленную комнату, посреди которой стояла огромная дощатая лохань. Пышная пенная шапка пузырилась, переливаясь через край, Скорпион начал быстро стягивать доспехи, когда в плохо освещённую коморку забежали две молодые, полностью обнаженные служанки с поплывшими покрасневшими от хмеля лицами.

– Господин, просим прощения, нам не сообщили о вашем прибытии заранее, мы бы встретили вас как подобает, поставь нас кто-нибудь в известность. – Залепетала с округленными от вида обнаженного гиганта глазами одна из девушек.

– Не стоит, попрошу вас удалиться. – Быстро отчеканил рыцарь, смущенно поправив рукой золотые вихри кудрей.

– Но, милорд, по обычаям, посланным нам богами, мы должны привести вас в парадный вид, в ночь Мобона владыки требуют от нас нашей истинной красоты. – Проговорила явно огорченная отсутствием энтузиазма у рыцаря служанка, ее подруга покусывала палец, по-щенячьи смотря на скулы потупившего глаза Лангерда наивностью пьяных очей.