Звёзды прощаются на рассвете

ПРОЛОГ

… Тебя обнимаю за плечи,

Душа далеко-далеко.

В том мире, который вечен,

Который так высоко.

За окном шел обложной дождь, который, казалось, заполнил собою весь мир, и лишь далеко-далеко, у самого горизонта, был ясно виден маленький кусочек чистого голубеющего неба и красноватая половина солнца.

Марьин, уже несколько минут, не отрывая взгляда, смотрел вдаль: кусочек неба и часть солнца давали ему малое успокоение и некоторую надежду удерживающую его в этой жизни. И это чаяние являлось единственной и хрупкой нитью связующей с чужим для него миром. Ибо, однажды этот подлунный мир отторг его, а в результате, он стал ни много ни мало – Изгоем. И потому вся его сущность, проносясь сквозь дождь, расплывчатую дымку и расстояние, в данный миг находилась там – в просвете из ясного неба и кусочка солнца.

У него было все, что только может пожелать для жизни обыкновенный человек: положение в обществе, слава, имя, квартира в престижном районе города, дача, новейшая автомашина, многое, многое другое из того что так ценится материалистами. И, казалось бы, что этого вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя, если не полностью счастливым, то по крайней мере, удачливым человеком. А между тем он чувствовал себя несчастнейшим из всех людей живущих на земле. Более того, он с величайшей радостью и благодарностью отдал бы все, что он имел, за то, чтобы вернуться к жизни, возвратиться в прошлое, туда, где он был безмерно счастлив. Уйти в то время, когда его душа и сердце буквально ликовали от счастья. Но он с горечью понимал, что это уже невозможно, потому что он лишь в последние годы своей жизни полностью осознал и понял, в чем же истинный смысл жизни человека, и что такое подлинное счастье.

И ему еще горше и больнее было оттого, что он, так долго искавший ответы на эти вопросы, нашел их совсем недавно. Ибо он в свое время не заметил и не узнал, ни своего счастья, ни смысла жизни. Он просто прошел мимо их, как проходят мимо человека, который бывает, более всего вам нужен в жизни. Проходят, не замечая, не думая, не узнавая, как не замечают любви даруемой вам человеком, и совсем не думая при этом о возможных последствиях. А потом, спустя годы, говорят, что им не повезло, что они не встретили свою любовь, не нашли свое счастье. И они даже не смеют предположить, что у всех людей, живущих на земле, в свое время была любовь, было и счастье. И нужно было их лишь узнать, и понять, что это твое и только твое, а не искать призрачную Жар-птицу в течение всей жизни.

Марьин смотрел через окно, за которым все было мокрым, серым и унылым. И этот тоскливый дождь, ливший уже третьи сутки и он сам, неделю не выходивший из дома. Все вокруг было мрачным и скучным, а потому он ничего не хотел, более того, его претило, он мучительно, и с отвращением морщился, едва в его сознании возникало хоть малое желание, малейшее проявление жизни.

В свои сорок лет он смертельно устал жить, устал до тошноты и он даже не отдавал себе мизерного отчета, что отдал жизни все что имел, он даже не жаждал отдыха, а потому смотрел и смотрел в даль, на синеющее небо и догорающее солнце.

Неожиданно на двери прозвенел колокольчик и он, с великой не охотой отрывая взгляд от зрелища, которое продлевало ему жизнь, шаркая ногами и, сутуля спину, пошел к выходу.

Открыв дверь, Марьин увидел девушку: промокшую, с перепутанными длинными белыми, пшеничного цвета волосами и напоминавшую принцессу из сказки. Но едва он взглянул на ее лицо, то слегка вздрогнул, ибо в ее голубых глазах горел знакомый ему огонек, известный, до боли, но который он не мог сразу вспомнить, и сейчас гадал: где же он его видел?

Несомненно, было одно, эти синие глаза и блеск в них он, уже встречал, и не один раз, но где, и когда? И он не мог даже предположить, что это было его отражением двадцатилетней давности.

Глядя на гостью невидящим и почти потухшим взглядом, Марьин равнодушно спросил:

– Вам, кого?

– Письмо, я принесла для Вас письмо, – смущаясь от равнодушного приема, ответила девушка.

– Мне? – абсолютно бесцветным голосом переспросил он.

– Да, Вам, – подтвердила она.

– Хорошо, давайте, я прочту, – нехотя согласился Марьин.

– Но это нужно прочесть сейчас, – предупредила его синеглазка.

– Сейчас?

– Да.

– К чему такая срочность?

– Вы должны будете, после того, как прочтете, дать ответ, – пояснила обладательница лучистых глаз.

– А от кого письмо? – без всякого интереса спросил он.

– От женщины. Но она предупредила меня, сказав, что когда вы его прочтете, то поймете от кого оно.

– Но сейчас у меня совсем нет времени, – безвольным голосом ответил хозяин дома.

– Пожалуйста, она очень просила меня, а я прошу вас. Только ради ее просьбы я и согласилась прийти к вам, – взмолилась гостья.

– Ну, хорошо, – голосом, лишенным какой бы то ни было силы, согласился мужчина, и добавил:

– Только пройдите к камину, и грейтесь, пока я стану читать.

– Спасибо, но я не замерзла.

Он посмотрел на ее платье, мокрые волосы и сказал:

– И все же, вам придется пройти к камину. Не у порога же будете стоять, тем более что это будет выглядеть просто невежливо с моей стороны. Проходите, а иначе читать не буду, – настоял хозяин дома.

Только природная доброта и вежливость заставили его добавить в голос металлические нотки, которые способствовали его успеху на протяжении жизни.

Убедившись, что девушка приняла его приглашение, он быстрым шагом вернулся к окну и с сожалением увидел, что солнце уже скрылось за горизонт и лишь его прощальные лучи все еще возносятся в красноватое небо.

Уход солнца настолько ухудшил его настроение, что он невольно смял рукой конверт, и только когда он взглянул на девушку, греющую у камина руки, и она ответила ему взглядом голубых, с солнечным блеском глаз, то черты его лица несколько смягчились и он, сев в кресло, стал читать письмо:

Ты ушел, и следом за тобой ушло все: земля, солнце, небо, ушла сама жизнь. И нет в мире такой силы, которая могла бы все это вернуть, нет и нет – возвратить все это можешь лишь ты один.

Поверь, я пыталась пойти за тобой, но не могла, что-то, какая-то непонятная сила держит меня и не пускает к тебе. У меня такое впечатление, словно нас разделила невидимая стена, через которую невозможно пройти, перепрыгнуть или обойти.

Когда ты рядом со мной, я могу тебя обнять, поцеловать, но я знаю, что это не ты, а лишь твоя физическая оболочка. Потому что твоя душа в это время находится далеко-далеко от меня, и вдали от того места, где находимся мы с тобой. И мне уже не вернуть тебя; такое впечатление, словно ты находишься в другом измерении, и для того, чтобы попасть туда, мне необходимо пройти тот же путь что и ты.

Я не знаю, смогу ли я это сделать, но зато знаю другое, что я должна его пройти. Я хочу, очень хочу быть рядом с тобою, и я сделаю то, что мне сейчас кажется таким невозможным.

Да, мне необходимо сделать очень многое, прежде чем я буду с тобою рядом. Но я пойду за тобой, след в след, пойду, чего бы мне это не стоило. Потому что ты будешь моим солнцем, моей путеводной звездой. Я люблю тебя, и рано или поздно, но мы будем вместе.

Никто, ни ты, ни я не виноват в том, что ты живешь в одном мире, а я в другом. В том, что у нас разные запросы, потребности, мысли, желания. И как ты не сможешь жить в моем мире, так и я в том, в котором живешь ты.

Живи в своем мире, ибо он лучше, добрее и чище, и в конце концов, я перейду в него. Только ты подожди меня, ну хоть немного. И прошу, дай мне надежду, прошу тебя, я умоляю, пожалуйста.

Но еще больше, я очень, и очень прошу тебя: любимый, живи в том мире, в котором ты живешь сейчас, потому что в другом, тебя никто не будет понимать. Им просто не понять, что ты лучший из людей, что им до тебя еще расти и расти. Ты не сможешь жить в том мире, где живут все люди. Твоя душа будет разрываться на части, потому что ты захочешь помочь всем людям, сделать их счастливыми. А это сделать в их мире, невозможно.

Твоей душе необходим простор, воздух, ей здесь слишком тесно, и она может задохнуться. Днем и ночью ты не найдешь себе покоя, тебе всех нас будет жаль, но ты ничем не сможешь нам помочь и это будет приносить твоей душе невыносимую боль, ибо каждый землянин возвращается к Богу только своей дорогой. Но ты все равно будешь заботиться о нас и жалеть, как неразумных малых детей, ты не сможешь по-иному.

Оставаясь в этом мире, ты каждый день будешь видеть богатых и бедных, войны, холод и голод. Людей умерших от истощения и голода, в то время как другие купаются в роскоши. И видя все это, и осознавая, что это вечно и незыблемо, ты сойдешь с ума от сознания того, что этот мир не изменить никому.

Ведь ты же лучше меня знаешь, что все земляне считают, что все так и должно быть, и они лишь, поэтому не сходят с ума, когда видят всю страшную нелепость этого материального мира. А ты знаешь, что можно всем людям Земли быть счастливыми, но они этого не хотят, или не могут, а потому ты не выдержишь…

Для меня и всех остальных, это все естественно и обыденно. Что стреляют, убивают, сжигают, разрушают, глумятся и безумствуют. Мы уже привыкли ко всему плохому, что есть в этом мире, привыкли и смирились. А ты нет, ты из той породы людей, которые пришли на Землю с неистребимой верой, надеждой и любовью в солнечный рассвет.

Но я люблю тебя, а потому и не хочу, чтобы ты возненавидел меня за то, что и я частица этого мира, за то, что я одна из тех людей, которые смотрят в землю, а не на небо. За то, что я думаю и делаю то же самое, что и все остальные люди.

Но я покину этот мир, и приду к тебе. Я хочу к тебе, хочу быть с тобой, всегда, вечно.

Прошу, подожди меня. Навеки твоя…

"Поздно" – подумал он. "До безумия поздно, еще год назад, получи я подобное письмо, я стал бы счастливейшим из всех живших и живущих на земле. Год назад я еще мог жить, я не мог любить женщину, но я мог хотя бы просто жить, ради нее".

Девушка, увидев, что хозяин дома окончил чтение, вопросительно взглянула на него. А он смотрел лишь на окно, за которым продолжал моросить осенний обложной дождь. Сумерки сгущались, а он тщетно пытался увидеть невидимое небо и солнце. Пытался увидеть вопреки здравому смыслу, потому что это было единственным, к чему он в этой жизни все еще инстинктивно стремился.

Девушка неслышно подошла к нему и дотронулась до его руки лежащей на подлокотнике кресла.

– Вы, ответ напишите? – робким голосом спросила она.

Ее очень смущал и удивлял этот странный, на ее взгляд, мужчина. Она не могла понять, что в нем необычного, точно так же, как и мы не знаем, что особенного в космических пришельцах.

Но ее удивляло то, что он абсолютно, в отличие от других мужчин, не замечал не только ее молодости и красоты, но даже и ее присутствия. С подобным, в своей жизни, ей сталкиваться еще не приходилось.

– Что, Вы что-то спросили? – с некоторой задержкой спросил он.

– Письмо, вам нужно написать ответ, – напомнила девушка.

– Ах, да, письмо, но я не смогу его написать. Пожалуйста, передайте на словах – поздно.

– Поздно? – удивилась синие глаза.

– Да, поздно, – спокойно подтвердил Марьин. А спустя миг, пояснил:

– Я, умер.

– Умер?! – воскликнула девушка. – Как умер, вы что, хотите умереть, покончить с собой? – уточнила она.

– Нет, я живу, и, возможно, проживу еще какой то период времени. Но меня уже нет, нет на этом свете, – разъяснил он бесцветным голосом.

Девушка посмотрела в его синие безжизненные глаза и ужаснулась: они смотрели прямо, почти в упор, и не видели её. А когда Марьин встал и, опустив голову, еле передвигая при этом ноги, пошел к окну, то у нее, от невыносимой жалости, защемило сердце. Она увидела перед собой смертельно больного человека, нет, не увидела, а поняла.

Девушка не знала, чем именно он болен. Да это было и не столь важно, просто ей очень хотелось помочь ему и этим, хотя бы частично, облегчить страдания. И поняв, что, находясь у окна, он тщетно пытается что-то разглядеть сквозь дождь и усиливающиеся сумерки, она робко сделала шаг к нему.

Ей хотелось дотронуться до его руки, погладить, и сказать этому человеку что-нибудь теплое и нежное. Сказать то, что она еще никому не говорила в своей жизни.

Но девушка не смогла сделать следующий шаг, что-то остановило ее, и она в нерешительности осталась стоять на месте. В то время как мысленно уже говорила ему то, что собиралась произнести вслух.

То, что завтра дождь окончится и будет светить яркое теплое солнце, что жизнь прекрасна несмотря ни на что, и что в мире властвует любовь, что смерти нет, а жизнь вечна. Но ничего этого она не сказала. Не смогла произнести слова, которые несмотря на то, что они шли из глубины ее души, несмотря на то, что они были правдивы и чисты, они все равно прозвучали бы кощунственно и явились святотатством. А потому девушка произнесла их про себя, и сделала правильно; у постели умирающего человека никогда не звучит музыка и оптимистические слова. Возле него всегда молчание и скорбь.

А вокруг стояло Безмолвие, тихое, тихое и когда случается такое, то люди или молчат, потому что не могут говорить, или плачут. По той причине, что подобное Безмолвие образуется лишь вокруг очень одиноких людей, одиноких духовно.

За окном усиливалось присутствие ночи, и девушке пора было возвращаться домой. Но она не могла, вот так просто, покинуть этот дом, и оставить человека. Что-то держало ее, заставляя стоять на одном месте.

Девушка ни о чем не думала, ей было просто, чисто по-человечески жаль его. Что-то, или кто-то, говорил ей, приказывал, просил, умолял остаться с ним и тем самым помочь ему.

А вокруг по-прежнему стояла скорбная плачущая тишина. Молчали даже часы, не было слышно ничего и никого. Девушка все так же стояла на одном месте и не могла решиться на какое-нибудь действие: ни подойти к мужчине, и ни покинуть его.

А Марьин…, Марьин по-прежнему стоял у окна, ни о чем не думая и не замечая девушку. Более того, он даже забыл о ней, о том, что она заходила в его дом. Ему казалось, что уже вечность не видел никого из людей, и что давным-давно ни у кого не был. И к нему, по крайней мере, несколько месяцев никто не заходил.

Марьин стоял, а в это время, из глубины его души, начал подниматься жгучий ком, и у него начало першить в горле. Из последних сил он стал его удерживать, стараясь не выпустить из себя, но ком все рос и рос, жжение становилось с каждой секундой все невыносимее и не в силах далее хранить эту жгучую боль в себе, он заплакал.

Заплакал тихо и молча, без слез – плакала его душа. Затем его тело обмякло и он стал плакать сильнее и сильнее, пока его плач не перешел в рыдания.

За годы, долгие и долгие годы, он плакал впервые, впервые с того времени, когда умер его отец.

Он плакал горько и безутешно, вздрагивая всем телом. И не в силах более бороться с чем бы то ни было, вымотанный и обессиленный до предела, он бросился на диван, закрыл голову подушкой и закусил край одеяла, зубами стараясь заглушить рыдания.

Это был сплошной стон души. Он бил руками по дивану, крутился, вертелся, стонал и прятал без конца голову под подушку.

Зрелище было страшным, и в нем было так много безысходной боли, тоски и отчаяния, что девушка не выдержала и бросилась к нему. По ее щекам текли слезы, пелена застилала ей глаза, она ничего не видела глазами, но зато все чувствовало ее сердце.

Девушка гладила его голову, и что-то говорила при этом, бессвязно и путано. А он, ничего не слышал и не видел, он плакал, плакал и плакал. И ему было все равно, что о нем подумают, и как он выглядит со стороны. Он плакал потому, что не мог долее не плакать.

И он плакал, а перед его взором, мимолетными видениями проносилась вся его жизнь, хорошая и плохая. То он видел себя белокурым мальчиком, беззаботно бегающим по горам, полям, или купающимся в речке. То видел себя уже несколько повзрослевшим на сенокосе, с отцом и матерью. Вечера и ночи, которые он провел с друзьями, охраняя коней. Видел первую свою влюбленность, первую женщину, рождение первенца, развод с женой, смерть отца, крушение любви и годы полного одиночества.

И он плакал, оплакивая все это и понимая, что все это осталось в далеком и безвозвратном прошлом. Понимая, что это ему уже никогда не вернуть. Не вернуть то самое время, когда он был безмерно счастлив, время, когда он не знал, что это лучшие и самые счастливые годы его жизни.

И это был плач – по ушедшему детству, юности, плач по ушедшей любви и счастью. Он знал, что более в его жизни не будет счастья, а в его сердце не поселится любовь.

Девушка лежала рядом с ним и прижимала его голову обеими руками к своей груди, не переставая при этом что-то, говорить и говорить без конца. И тут в его душе что-то изменилось, что-то разошлось, и он торопливо, боясь что, не успеет все рассказать, стал повествовать ей, совершенно незнакомому человеку, о своей жизни.

Говорил все, как на исповеди, ничего не скрывая, не утаивая. И она слушала его, молча, не прерывая, давая ему возможность выговориться до конца, и не переставая при этом гладить его голову.

То, о чем он не говорил никогда и никому в своей жизни, то, что годами мертвым грузом лежало в его душе, то, о чем он не мог поведать даже священнику, он рассказывал ей, случайному человеку – словно она была посланником небес.

И то, о чем он говорил, не витало над ними подобно облаку, а рассасывалось, и расходилось в никуда, как туман. Что-то невидимое поглощало ту энергию, которая исходила от него, забирало то, что не давало ему жить, то, с чем он не мог более идти по жизни. И эта девушка, в синих глазах которой горел огонь жизни, явилась той самой искрой, разжегшей пламя, очищавшее его душу.

И его душа становилась все легче и невесомее. А когда она полностью освободилась от всего лишнего, и стала девственно чистой, как у новорожденного младенца, то он, впервые за долгие годы, заснул крепко и без сновидений – сном безгрешного ребенка.

А девушка…, девушка продолжала лежать рядом с ним и по-прежнему нежно гладить его голову. И у нее было удивительно хорошо на душе и в сердце, словно она сделала одно из самых важных дел в своей жизни.

Она даже и не подозревала, что ей от Бога был дан величайший дар – понимать и любить людей. И она лишь смутно догадывалась, что ей только что удалось спасти этого человека, вернуть любовь к жизни, веру, надежду, а значит и способность любить.

И девушка лежала, не шевелясь, в одном и том же положении, и боясь нарушить сон незнакомого, но близкого ей человека. В ее голубых глазах, в которых горел огонек жизни, светилась материнская любовь к человеку, который был вдвое старше ее.

И лишь под самое утро она позволила себе заснуть.

Глава первая

И вновь зазвенят звездопады в траву,

Опять я заплачу, тебя позову.

И Бог мне подарит однажды любовь,

А мне не узнать, не понять её вновь.

Ослеп я, как только ослепла душа,

Любовь – поводырь мой! Ты так хороша!

Александр Марьин сидел в глубине ресторана «Встреч» за угловым столиком, на котором стояло «Советское» шампанское, коньяк «Сократ» с семью звёздочками, вазы с фруктами и цветами. Кроме этого лежала открытая пачка «Мальборо», а в пепельнице лениво дымилась недокуренная сигарета.

Сидя лицом к выходу, парень имел возможность, не обращая на себя никакого внимания, неторопливо обозревать зал. В данном случае им владело простое человеческое любопытство. Его природная способность наблюдать за всем и вся, имела корни ещё в далёком детстве, и, со временем, этот дар перешел в склонность к философии.

Обведя внимательным взглядом полупустой зал, он с неудовольствием отметил, что сегодня в нём будет особенно душно: вентиляторы на удивление медленно вращались под потолком, а окна были добросовестно зашторены.

Марьин взглянул на «адмиральские» часы и мысленно отметил, что его гости задерживаются. Медленно отвернув крышку, он, не торопясь, налил коньяка в фужер и отпил глоток: жидкость приятно обожгла внутренности. Но когда он сделал единственную, к тому же неумелую затяжку, сигаретой, то ему тут же пришлось раскаяться в совершенном деянии. Александр, вообще не курил, не имел такого пагубного пристрастия, но нет, нет, да и совершал подобные эксперименты.

В очередной раз, бросив взгляд на входную дверь, он увидел троих входящих: парня лет двадцати восьми в сером костюме и с длинными заброшенными назад волосами, блондинку с короткой стрижкой в красном мини-платье и по всей видимости, с искусственным «брильянтовым» колье на груди, а с ними шатенку, облачённую в длинное до пят чёрное платье. Её распущенные по плечам волосы, удачно дополнялись вполне оригинальным сиреневым локоном. А это уже говорило об их обладательнице довольно многое, к тому же, достаточно красноречиво. Девушка, по всей видимости, кое-что представляла собой, как личность, но, тем не менее, как раз её то Марьин и проигнорировал, причем молниеносно, и, бесповоротно. Он терпеть не мог, когда женщина скрывает свои ноги, считал: что в этом случае они так же далеки от идеала, как и земная цивилизация, а длинное одеяние служит лишь прикрытием различных физических несовершенств.

Из людей идущих к его столику он с интересом разглядывал лишь блондинку; с удовольствием, отмечая высокий бюст, талию и стройные полненькие ножки. «Красавица – что надо», – подумал Марьин. «Олегу всё равно с кем «любовь крутить», так что будет правильным, если за этой девушкой буду ухаживать я», – принял он окончательное решение.

Марьин отнюдь не относился к категории сексуальных маньяков, а потому был всего лишь молодым мужчиной, с обыкновенными половыми запросами. Тем более что он был здоровым физически, довольно правильного телосложения, правда выглядел он несколько худощавым, но зато явно принадлежал к той породе людей, уважительно в народе называемой – двухжильной. Всё в его внешнем облике говорило о том, что это волевой человек. Но как личность он проявлялся лишь в экстремальных ситуациях, в обычных условиях всегда оставался наивен и доверчив, как ребёнок.

А в женщине Марьина влекло то, что нравится большинству нормальных мужчин, а именно: красивые стройные ноги, высокая и упругая грудь, приятная округлость бедер и еще нечто такое, что не подвластно никакому объяснению, то есть неосознанное влечение одного пола к другому.

Поднявшись из кресла, Александр, с приветливой улыбкой, произнёс обычные слова приветствия и очень даже уместные в данном случае комплименты в адрес девушек, а в заключение галантно предложил блондинке место слева от себя.

– Знакомьтесь: Регина, – представил блондинку Олег, при этом широко улыбаясь и, добросовестно выполняя возложенные на него организационные функции, и этим сразу же создавая запрограммированную непринуждённую обстановку.

– Наташа, – отрекомендовал он шатенку, которая постаралась взглянуть на Марьина многозначительным взглядом. – А это мой друг, Александр, будущая звезда мировой величины, – познакомил девушек с Марьиным самодеятельный тамада.

– Шутит он, я самый простой смертный, и, надеюсь, останусь им на всю оставшуюся жизнь, – Марьин постарался смягчить выпад Олега.

– Ну а со мной, я надеюсь, никого знакомить не нужно, как говориться, мне и без того: «Каждая овчарка, при встрече, сразу, лапу подаёт», – на шутливой ноте закончил вступительное слово Олег.

– Олег, ты конечно как всегда прав, но мне одно непонятно, почему овчарка тебе лапу подаёт? Насколько я помню, в песне говорится о дворняжке, – не замедлила поинтересоваться Наташа, стремясь перевести интерес компании в свой адрес.

– Наташ, ты же прекрасно знаешь, что я с дворнягами не общаюсь. Только с породистыми существами, низшим обществом я довольствоваться не намерен, – разъяснил Олег.

– Как я могла забыть! Ты же у нас такой разборчивый.

– Олег, а где ты отыскал таких редкостных красавиц? Мне думалось, что в нашем провинциальном городке подобных девушек и днём с огнём не отыскать? – в очередной раз последовал со стороны Марьина ранее подготовленный комплимент, от которого девушки в наигранно-притворном смущении потупили глазки.

– Повезло! Ради друга и марсианок постарался бы привезти, – продолжил свою роль Олег.

Пробка, охнувшим звуком, вышла из горлышка и осталась в опытных руках Марьина. Шампанское искристым пенящимся потоком устремилось в бокалы и, немного пошипев, упокоилось.

Александр поднял фужер и, глядя на благородный напиток, в котором пульсировали взмывавшие вверх пузырьки, с искренним пафосом произнёс первый тост:

– Друзья, с моей стороны было бы просто неучтивым не предложить первый тост в адрес прекрасного пола, ибо он единица, а мы, сильная половина человечества – нули. И лишь вместе мы можем составить целую десятку. Так давайте выпьем за вас, очаровательные девушки! За союз влиятельных единиц и пустых нулей!