44 – 27

Весной того же 1953 года именно Берия предложил вернуть и реабилитировать депортированные народы. Хрущев запретил, а через несколько лет выдал это как свою идею.

Каким был Берия, что больше – хорошего или плохого он сделал, сейчас трудно сказать. Святым не был точно. Талантливым руководителем и организатором – точно был. Сын эпохи! Много документов Хрущев уничтожил. Пусть маститые историки разбираются.

* * *

Было уже около полуночи. Дверь приоткрылась, и в нее вошел Он. Я вскочил. Он жестом пригласил присесть и, раскуривая свою трубку, долго молчал, изредка исподлобья наблюдая за мной.

– А скажите, товарищ Хромов, что бы вы могли нам посоветовать, на что нужно обратить внимание, куда вести страну, как развиваться, проще говоря?

– Иосиф Виссарионович! Я человек обычный, я не ученый, не философ, мне трудно судить…

– И все же? – он пыхнул трубкой. Табак был тот самый – «Герцеговина Флор». Я знал запах таких папирос.

– Я могу сказать вам только, что Россия скоро переживет очень непростые времена. Но мы верим, что она скоро снова будет великой!

– Вы имеете в виду трудности после войны? Это понятно, такая разруха кругом.

Он снова посмотрел на меня, и я медленно покачал головой. Он напрягся, взгляд стал пристальным и жестким.

– А что, собственно, вы, товарищ Хромов, имеете в виду под словами «Россия» и «снова великой»? – тут уже мне пришлось задуматься, как и что говорить, потому что я знал характер этого человека. В воздухе повисло напряженное ожидание.

– Видите ли, я не уверен, что могу говорить вам то, что знаю, я очень боюсь последствий.

– Хорошо, что боитесь, только дураки ничего не боятся. Говорите, пожалуйста, простыми словами то, что знаете, и только правду! Не бойтесь, с вами ничего не случится! – Он проявлял нетерпение. Ну, понятно!

Я решил начать с главного и бросился в омут.

– Пройдет немного времени, и СССР распадется. На республики. Государство откажется от идеологии и станет со временем респектабельным членом капиталистического мира.

В полной тишине что-то грохнулось об пол. Это он выронил свою трубку. Его глаза округлились, он забыл о трубке и, застыв, долго молча смотрел на меня.

Дверь приоткрылась, и в ней возник Власик. Сталин медленно повернул голову и махнул ему, мол, не до тебя. Но Власик не уходил. Тогда Сталин подозвал его, и тот шепнул на ухо два слова: «Рузвельт звонит». У меня был отличный слух, и я это отчетливо расслышал.

Сталин поморщился – от Власика разило чесноком, которым он зачастую пытался перебить запах водки.

– Мы еще поговорим, – сказал Сталин и вышел.

* * *

В это же время во дворце Бленхейм, родовом имении герцогов Мальборо, Черчилль прошел через всю залу библиотеки, вышел в незаметную боковую дверь, прошел длинными путаными коридорами, поднялся на второй этаж и вошел в свой любимый кабинет, обшитый дубовыми панелями и сильно отличавшийся от пышного великолепия остальных помещений дворца. Несмотря на свое высокое аристократическое происхождение и привычку к роскоши, Черчилль в такие минуты предпочитал не отвлекаться и «помещал» себя в простоту и функциональность. Ему нужно было посоветоваться. А советоваться он любил со своими давними друзьями, давно ушедшими в мир иной. Но привычка говорить с ними у него осталась навсегда. Удобное большое кресло, резной столик и напротив на стене портреты лучших друзей. Их было двое.

Черчилль налил себе коньяка в большой хрустальный стакан, придвинул пепельницу, раскурил свою 8-дюймовую сигару, выпил все, помолчал и спросил:

– Фредерик, эй, Фрэд4, ты здесь, со мной? Как тебе запах сигары? Я взял ее из тех запасов, которыми ты меня еще тогда обеспечил. Я храню их. А как тебе коньяк? Его я привез пару лет назад из Москвы. Сталин подарил целый ящик. Отличный коньяк. Я его тоже берегу. Через пару месяцев снова собираюсь в Россию. Попрошу у Сталина побольше этого коньяка, для тебя тоже! Жаль, тебя нет со мной, дружище, – ты был моим лучшим собутыльником, о, извини, – собеседником, – Черчилль тихо рассмеялся, коньяк уже делал свое дело. Но он налил еще и снова выпил.

Комната быстро наполнилась дымом и коньячными парами. В этом мареве Черчилль продолжил:

– Привет и тебе, мой дорогой Томас5. Жаль, дружище, что ты уже ничего не пишешь, мне определенно нечего читать. Хотя нет, недавно прочитал, что обо мне говорил наш друг – Фредерик. Он сказал, что у меня «в высокой степени развиты храбрость, верность, бдительность, азарт в погоне за поставленной целью – все достоинства прекрасной собаки», – Черчилль поднял палец вверх, надул губы и покачал головой. – Ты представляешь, он назвал меня собакой! – и опять беззвучно рассмеялся.

Он снова налил коньяка и залпом выпил, закусив лимонными корочками.

– А позвал я вас, друзья, как делаю это в самые сложные минуты моей жизни, чтобы посоветоваться. Вы же знаете, что я стал премьером Британской империи «не для того, чтобы председательствовать при ее распаде», – он поднял голову и внимательно посмотрел на портреты. В его глазах не было и следа алкоголя. – Но я чувствую, что Рузвельт и Сталин ведут меня именно к развалу нашей Империи. Вы же знаете, какой стала промышленность Америки? Они уже имеют почти половину мирового ВВП, а скоро будет еще больше. Ну, и эта Россия, помните, какими темпами она росла до войны? Им скоро потребуются все ресурсы и все рынки сбыта, и они оба придут за нашей жемчужиной и за другими колониями. И что мне делать?

Он встал, подошел к шкафчику, достал вторую бутылку, открыл, налил и выпил.

– Что скажете? Молчите? Вот и я не знаю. А может, их просто убить, и дело с концом? А что, как вариант… – он покрутил в руке стакан и с силой бросил его об пол.

Присел, задумался и отчаянно запыхтел своей сигарой. Потом встал и, покачиваясь, вышел, не прощаясь с друзьями, только бросил в дверях:

– Фрэд, береги свою печень!

В коридоре он остановился перед одной дверью, подумал и вошел. Со стены на него смотрел барельеф Бельфегора, точно такой же потом он обнаружит в главном переговорном зале Ливадийского дворца. На противоположной стене были собраны некие мистические символы. Он повозился с облачением, потом с трудом стал на колено и прочитал свою молитву. Или совершил другой обряд? Известно, что он был не последним человеком в масонской иерархии.

После этого Черчилль побрел в свою спальню, декламируя Шекспира, которого он почти всего знал наизусть, иногда, прервавшись, он довольно уверенно пел арии из опер. Короткими фрагментами.

* * *

Пока Сталин разговаривал с Рузвельтом, я думал вот о чем.

Рузвельт торопился, он понимал, что ему осталось немного времени, но как боец он боролся, понимая также, что начатая им работа по переустройству мира в интересах Америки должна быть закончена при его участии и нужно успеть хотя бы очертить контуры этого будущего мира. Он также понимал, что лучшей, легко балансируемой конструкцией может быть мир, поделенный с СССР на двоих. Пока. «Скрипач» уже был не нужен, поэтому предстояло договориться со Сталиным о действиях по «разбору» Британской империи, ведь освобожденные колонии – это и ресурсы, и новые рынки сбыта для процветающей американской промышленности. И, конечно, свою роль должна сыграть новая мировая финансовая система, основанная на долларе, которая будет обеспечиваться не столько золотом, сколько всей военно-политической и экономической мощью США.

Я уже не ожидал Сталина сегодня. Но через час дверь снова открылась, и он вошел, прервав мои размышления. Помолчал, неловко нагнулся, поднял с пола свою трубку, забил ее табаком, потом неожиданно сказал:

– Ваша информация подтверждается – звонил Рузвельт, предлагает провести конференцию по обустройству Европы и мира после войны. Он также требует от нас воевать с Японией. Вы про это говорили? Ялта?

Я молча кивнул.

– Он просит провести все уже в сентябре, торопится.

– У него выборы в ноябре, ему такая встреча в плюс! А еще ему быстрее нужно решить вопрос с долларом. Кроме того, ему недолго осталось жить.

Сталин резко обернулся, подошел вплотную.

– Когда?

– Через 9 месяцев

.

Он отошел к стулу, присел, задумался.

– Очень жаль, впереди так много дел! Он враг, хитрый лис, но с ним можно было работать. Скорее всего его убьют!?

Я понимающе кивнул.

– А что вы говорили про доллар?

– Я знаю, что как раз сейчас идут переговоры в Бреттон-Вудсе и что советская делегация участвует в них. Вас интересует вопрос, подписывать ли соглашения?

– Да, интересует!

– Если и подпишите, что сейчас было бы разумным, то после можно и не ратифицировать, ведь так?

Сталин усмехнулся и увлекся раскуриванием трубки.

– Я тут вспомнил, – прервал я молчание, – о ваших подарках Рузвельту и Черчиллю после Ялты. Щедрые подарки, они остались очень довольны. Особенно подарком целой отрасли хозяйства!

– Я? Что именно такое я подарил? – растерянно спросил Сталин.

– Вы подарили черенки крымской виноградной лозы. Теперь говорят, именно от этих черенков произошло знаменитое калифорнийское вино. Огромные объемы производства!

Он усмехнулся себе в усы, потом расплылся в улыбке. Помолчал.

– Вы не закончили ваш рассказ. Продолжайте!

Что я делаю? Мысли снова поскакали в моей голове. Я понимал, что делаю неправильно, что это может иметь ужасные последствия, но как не остановить «поющего бизона»… И я продолжил:

– Страна достигнет невероятных успехов. Народ победит в этой войне, создаст ядерное оружие, атомную энергетику. СССР будет первой страной, покорившей космос, великая наука… Мы построим вторую в мире экономику. Пояс безопасности будет включать половину Европы и многие страны третьего мира. СССР будет самой читающей страной, образование будет считаться одним из лучших в мире. Но американцы все же окажутся впереди, и они получат свое главное оружие против всех – мировую резервную валюту. Вас же это беспокоило? Да, это будет главным оружием, плюс мировые институты управления. Они помогут Западной Европе, Японии и другим капиталистическим странам поднять свои экономики после войны. Конкурируя между собой и с нами, огромные деньги они направят не только на свою армию, но и на гражданское развитие, на потребление: наука, инфраструктура, промышленность, новые технологии, автомобили, ширпотреб, продвижение своей, типа, миролюбивой идеологии – демократии. Они осуществят информационный захват мира и упакуют все это в очень привлекательную обертку, сделают красивую витрину.

Я сделал паузу. Длинный монолог получался… Он, видимо, понимал мое состояние и не торопил.

– СССР же, памятуя о горечи потерь в Великой Отечественной войне, сосредоточится на оборонке и гонке вооружений. Гражданский сектор экономики «просядет». Через 30—40 лет в стране станет серо. Магазины будут или полупустыми, или забитыми одинаково плохими товарами. Мы начнем завидовать Западу: развитию их городов, комфорту, сервису, свободе передвижения по миру, просто джинсам, бытовой технике, десяткам сортов колбасы, даже жвачке. Наша идеология поможет нам продержаться какое-то время, но не спасет нас – она окажется не «всесильной», не Верой! Значительная часть номенклатуры начнет вырождаться: корысть, словоблудие, безнравственность пожрут многих. Вороватые чиновники и проплаченные СМИ ловко нас одурачат. Но сначала Запад одурачит их самих.

Я снова замолчал, полагая, что сказал уже достаточно. Но он вновь потребовал:

– И страна рухнула из-за штанов и колбасы? – презрительная усмешка слегка скользнула по его лицу. – Не верю! Это же… Извините, продолжайте.

Дверь снова открылась, и вошел Берия.

– Не помешаю, товарищ Сталин?

– Лаврентий, я тебе потом, что надо, расскажу, – Сталин достал карманные часы, раскрыл, посмотрел. Наручных он не носил из-за травмы левой руки еще в детстве. Но часы любил, коллекционировал. Интересно, что у него сейчас в кармане – Longines или Cartier? – Иди спать, Лаврентий, поздно уже!

Берия недовольно поморщился и вышел, но через секунду мы услышали предательский скрип двери соседней комнаты. Сталин прижал палец к губам, вышел и открыл соседнюю дверь. Послышалось бормотание, возня, пару выкриков на грузинском (если Сталин матерился на грузинском, это означало высшую степень его ярости), потом громкий шлепок, и по коридору разнеслись звуки быстро удаляющихся шагов.

Он что, дал Берии оплеуху за попытку подслушать? Ну, это уж совсем не похоже на Вождя! Он вернулся, немного отдышался.

– Товарищ Берия не всегда умеет себя прилично вести, прошу извинить. Так что вы говорите: штаны и жвачка разрушили страну? – он грустно усмехнулся.

– Ну, примерно так нам и пытались объяснить неизвестно откуда взявшиеся «борцы с коммунистической тиранией» – интеллигенция, ученые, газеты, телевидение. Многие как по команде начали швыряться грязью в историю, народ, партию, власть, во все не только советское – во все русское. Как сказал один из них, дважды диссидент: целились в коммунизм, а попали в Россию. Так все и посыпалось. Я думаю, хотя мое мнение не научно и сугубо субъективно, что теория, в силу недостаточности современных научных знаний, не смогла устранить некоторые противоречия и, видимо, допустила как минимум две ошибки. Государственная экономика была ориентирована на большие задачи и большие масштабы. Краткосрочно, особенно в кризис, как до и после войны, это сработало. А вот при спокойной жизни про интересы людей такая экономика, идеология и власти не особо беспокоились, хотя ведь и немного надо-то было, народ терпелив, а интересы его, как оказалось, очень просты и приземленны. Да, и в том числе и колбаса, и джинсы, и машины, и даже жвачка… Был период, когда мы могли совершить огромный технологический скачок вперед, задушить Америку, но решение руководства было – притормозить развитие. Хотя!.. Мы в нашем времени до сих пор поднимаем пласты научных открытий и прорывных технологий, начало которым было положено в ту самую эпоху.

Тут я вынужден был остановиться: комнату пересекала маленькая мышка. Она добежала до ботинок Сталина, остановилась между ног, повертела головой, принюхалась и побежала дальше. Сталин смотрел на нее сверху вниз, криво улыбнулся и не шевелился.

– Я не испытываю к мышам брезгливости. Привычка. Иногда мышка была единственным и желанным собеседником за долгие месяцы, – сказал он.

Да, я помнил, что он сидел в тюрьме как минимум шесть раз.

– Так на чем мы остановились, товарищ Хромов?

– Я говорил лишь о своем мнении о причинах развала Союза. Официальной оценки этому так никто до сих пор и не дал. Думаю, что просто со временем люди устали жить в постоянной гонке, в ограничениях, в скудном однообразии. Экономика Запада выиграет у нас высокой маневренностью решений, эффективностью вложений. Она выиграет соревнование с нами всего лишь на «красивом» потребительстве, правда, потом окажется, что всю эту «красоту» они украдут у своих же будущих поколений за счет бездумного почти бесплатного кредитования всего и вся. А что, собственный печатный станок для большей половины мира – это сила! У нас же в итоге от нашей экономики останутся горы оружия. А вот страна исчезнет. Правда, там будет еще партийная экономика, в основном внешнеторговая и нефтегазовая. А еще будет и криминальная – теневая. Вот после развала страны они и сольются. А государственная экономика будет лежать в руинах.

Длинная пауза.

– И что же партия?

– Видите ли, оказалось, и наука в нашем времени доказала это, что природная индивидуальная изменчивость мозга человека делает нас настолько отличными друг от друга, что выровнять всех по линеечке, уравнять не получится. Никогда. Законы природы! И это вторая, на мой взгляд, большая ошибка теории: человека Нового типа, как оказалось, нельзя построить! Низвести человека, и достаточно быстро, до скотского состояния – таких технологий и технологов будет достаточно, а вот восхождение человека к чему-то высокому – это очень долгий, сложный процесс, трудозатратный. Не так много людей, кто может достичь, дотерпеть, и еще меньше – кто захочет терпеть. Возникло брожение в народе.

Тут я вспомнил профессора Савельева – сказал ну прямо почти, как он учил!

– А партия… Партия самоликвидируется. Рядовые члены партии искренне не будут понимать, что происходит. Всё будет знать только самая верхушка, и то не вся. В то разломное время наверху окажутся руководители не того масштаба, они будут видеть все, что я вам сейчас рассказал, но у них не хватит ни образования, ни опыта, ни мужества, ни желания понять и донести народу понятными словами правду о ситуации. А потом и это стало не нужным, их уже никто не хотел слушать! Сомневаюсь, было ли с их стороны массовое предательство. Похоже, половина искренне считали себя патриотами. Было невежество, амбиции, был просто их страх перед последствиями спроса за жертвы, за долгое «хождение по пустыне», страх перед последствиями правды, страх перед потерей личной власти. К моменту слома это будет касаться очень-очень многих руководителей партии, потому что они станут просто «номенклатурой». Плюс кто-то очень умные, большие начальники и большие философы со «слепой совестью» и «хромой душой», известные люди будут обучать не труду и правде, а карнавалу и двуличию целый пласт профессиональных разрушителей страны, искусно подогревавших ту самую двусмысленность и ненависть к своей истории, к стране. Очень мощный получился удар! Вот и всё!

Теперь и я слегка улыбнулся себе: один московский театр, тот, что рядом с Патриками, с его философскими постановками помогает формулировать!

В долго длившейся тишине я уже начал беспокоиться о самочувствии Сталина.

Внутри Сталина клокотала ярость. Сердце его бешено колотилось, отзываясь болью в грудной клетке и тоской. «Что все это значит? Получается, все, что мы делали, за что боролись, страдали, принесли столько жертв, и что, все зря? Какая-то кучка недоумков прос… ла такую страну? Этого не может быть! Что делать? Что же делать?» – лихорадочно думал Сталин, изо всех сил заставляя себя успокоиться, но вслух сказал:

– Вы назовете их?

Холодок пробежал по моей спине. Я молчал. Он тоже. И ждал. Потом подошел к столу, осмотрел его, усмехнулся:

– Ну хоть правильное вино принес, паршивец!

Взял открытую бутылку Хванчкары, налил себе и мне. Я покачал головой. Он поднял стакан и медленными глотками, но залпом выпил все. Тыльной стороной ладони вытер усы. Выдохнул. Ну и где, в каких мемуарах вы читали о таком Сталине? То подзатыльники раздает, то вино стаканами пьет, то матерится! Я с удивлением и удовольствием смотрел на него – обычный человек. Но, правда, не совсем!

У меня есть друг, москвич, сейчас живет в Тбилиси. Слушайте, он человек выдающегося характера. Добрый, мягкий православный человек и на всякий случай – рукопашник. Но однажды, очень давно, в Каннах, в ресторанчике «Брюн», я видел его ярость, когда его пытался оскорбить англичанин. О, друзья, лучше не попадать в разборки с ним! На прекрасном английском он выстроил такие маты и так близко и грозно подошел к развязному англичанину, что, уверяю вас, англичанин (на самом деле их было двое) мгновенно протрезвел и мгновенно включил «заднюю». Они привыкли борзеть и не знали, что перед ними сейчас русский, вернее, русский грузин. Я в это время стоял рядом, между ними, всем видом показывая примирение и миролюбие, но был готов к бою. Потом спросил его:

– Теймураз, и что это было?

Он остыл немного, отдышался, потом ответил:

– Кровь. Я горец! Ничего страшного, извините!

Ну да, ну да! Ничего страшного!

Похоже, с товарищем Сталиным было то же самое – кровь. И удивительно, как он постоянно сдерживал себя в рамках при такой-то жизни?!

– Я так понимаю – не назовете имена? – продолжал Сталин. – Не поверите, но сейчас я бы все отдал за эти имена и в то же время понимаю, что мне этого знать нельзя, что все уже случилось, а я себя знаю… С… ки паршивые! – он все еще метался по комнате, шипел на грузинском нецензурную брань, непонимающе разводил в стороны руки. Он был на грани срыва. Потом вдруг остановился и громко, почти в крик, отчеканил: – Ну, хорошо, а что было потом?

– Я, знаете ли, может, уже не стоит, – мямлил я, – ведь, как говорится, гонца с дурной вестью…

– Не в вашем случае, – прервал меня он.

– Да, извините, немного отвлекся, – облизнув сухие губы, продолжил я, – сначала – 10 лет разрухи, нищеты, утраты смыслов и ориентиров, – я снова облизнул губы и неуверенно продолжил: – У нас украли экономику страны, и мы разучились делать всё: от шурупов до самолетов и кораблей… Наука, образование, медицина, промышленность – почти все было разрушено. По всем коридорам власти сновали «хитросделанные» западные «консультанты» и наши «приватизаторы». И сосредоточенно грабили! Целая эпоха бандитизма, мошенничества и грабежа! Но есть и положительное. За долгие годы, правда, попозже, мы повидали настоящий Запад, не витрину, не картинку, а нутро. Мы были там и так до рвоты «наелись» этого Запада, что теперь надолго хватит. Вот уже почти 20 лет Россия поднимается с колен. Очень медленно, осторожно, с воровством, внутриэлитными драками, но без большой крови. Поднимаемся через осмысление произошедшего. И, слава богу, появляется хрупкая надежда, что мы снова сможем стать сильными и снова сможем многое уметь.

Он молчал очень долго. Желваки ходили на его скулах. Потом неожиданно яростно ударил кулаком по столу. Бутылка упала на пол, но не разбилась. Влетел охранник. Он махнул – всё в порядке…

Примечания