Дни искупления
- -
- 100%
- +
– Совсем спятила! И что теперь?
– Бруно!
Он перекатился по снегу, чтобы счистить грязь.
– Куда ты пропал?
Он вздохнул, рассмеялся. А Бруно никогда не смеялся.
– Я забрался наверх, на Большой колокол.
Он рассказал, что проснулся рано и, как обычно, отправился к фермеру в Тарасконе за молоком. На обратном пути ему захотелось прогуляться до крепости. Он прошел через заросли и оказался у Большого колокола. А там – чудо! Дверь была не заперта. Петля отлетела, и звонарь оставил ее открытой для кузнеца.
– Я вошел. Там длинная-предлинная винтовая лестница, а на полпути – комната, обставленная как для жилья. И на самый верх, в конце, мне пришлось карабкаться. Но наверху все так, как рассказывал звонарь. Наверху…
– Наверху что?
– Наверху – весь мир.
Его глаза светились от возбуждения.
– А что такого особенного в этом мире?
Бруно встряхнул головой.
– Какая же ты дурочка! Лучше б уж тогда молчала.
Он рассказал, что кузнец починил дверь, его не заметили и заперли внутри. Так он просидел там день и ночь, пока не вернулся звонарь, и тогда он потихоньку выбрался. Я хотела спросить его, почему он не позвал меня, чтобы подняться вместе, но промолчала.
– Я думала, что тебя похитил Мадзапегул.
– Ты говоришь, Редента, – повторил он, не веря своим ушам.
Я закрыла глаза. Сказала себе, что отныне буду говорить, но мало, только тогда, когда без этого действительно будет не обойтись.
Моим первым словом стало «убийца».
– Тебе нужно смыть мочу, – сказала я и толкнула Бруно в огромный белый сугроб.
Он поднялся, оставив отпечаток своего тела на снегу, и повалил меня тоже, все еще сияя от радости, что увидел весь мир. И тут, пока мы в обнимку валялись на снегу, нас и застал мой отец, по пути на работу в Тарасконе.
– Что это такое? – закричал он.
Отпихнув Бруно, он поднял меня на руки и, подойдя к дому, толкнул дверь плечом.
– Так вы присматриваете за моими дочерьми? – набросился он на Фафину, которая только что встала.
Он усадил меня на стул рядом с печкой.
– И у вас хватает наглости! – возмутилась она. – Да вы ни разу не поинтересовались, живы ли ваши дочери!
Он обернулся к Виктории, которая наблюдала за ним с кровати, не узнавая.
– Два месяца, как вас не видно. Лучше бы помалкивали!
– Да моя дочь умирала там от холода вместе с этим вашим сиротой!
Вошел Бруно и уставился на него своим мрачным взглядом. Фафина осталась невозмутимой, будто всего несколько часов назад не напугалась, думая, что потеряла его навсегда.
– Ваша дочь чуть не умерла от холода? – серьезно спросила она отца. – Чем смерть от холода хуже другой? Ну умерла бы она с голоду на те гроши, что вы мне даете, какая разница. Заглядывайте почаще да приносите побольше денег, если не возражаете.
Отец возражал. У Фафины он не задерживался, чувствуя ее презрение: торопливо заходил, оставлял нам десять лир или мешок муки и быстро уходил. Он ненавидел Фафину и ненавидел Бруно, ее тень.
– У вас что, шило в заднице? – подначивала она его. – Посидите немного.
Но он убегал то в «Дом фаши», то в кабак, а чаще всего – в бордель. На первом этаже были потрепанные девки для бедняков, на втором – красивые и молодые для состоятельных отдыхающих из санатория. С деньгами у него было туго, но все знали, что почти каждый вечер он заходил на второй этаж и оставлял там все, что водилось у него в карманах. Женщины были его горячкой, его болезнью, и хотя эта болезнь когда-то едва не отправила его на тот свет, он никак не мог от нее избавиться.
Когда до свадьбы оставалось пятнадцать дней и моя мать уже приготовила приданое и все остальное, отец явился к ней и сказал, что им нужно поговорить. Волосы у него были смазаны бриолином, как всегда, когда он придавал чему-то особую важность.
– Мы не можем пожениться, Адальджиза.
Мать прищурила суровые глаза.
– Почему же?
– Это не важно.
– Для вас, может, и не важно.
Отец снял кепку и почесал затылок, отведя взгляд. Сказал, что поторопился с решением, что больше не уверен, а есть вещи, которые назад уже не повернешь. Не говоря уже о том, что у него нет доказательств.
Она выслушала его молча, нахмурившись, затем ответила:
– Если вы так решили, что ж, пусть будет так.
И зашла в дом.
На следующий день, накрасив губы, она отправилась в Терра-дель-Соле, где он жил. Прошлась по лавкам, по рынку, зашла в церковь, спросила у прислужницы, не знает ли кто Барбьери Примо – якобы для подруги, которая хотела навести справки. И всплыли слухи: будто в Форли, где он раньше работал, у него осталась женщина, как говорили, «с начинкой». А он уже обручился с девушкой в Кастрокаро, да еще и красавицей. Пришлось ее бросить и уйти к той другой, потому что – а что поделаешь? – когда влип, выхода нет. Но то были лишь слухи, понятное дело.
Моя мать отправилась прямо на виллу Тарасконе, где отец работал смотрителем. Он как раз подрезал виноградные лозы графа.
– Подойдите-ка сюда, – попросила она. – Я пришла вернуть вам ваше кольцо.
Он положил ножницы на землю и подошел к ней. Посмотрел ей прямо в глаза с грустной, с легким оттенком тоски улыбкой.
– Жаль, что все так вышло.
– Могло быть и хуже, – ответила она.
Она выхватила из-под юбки нож, которым обычно свежевали туши, и молниеносно вонзила ему в грудь, всего в миллиметре от сердца. Он рухнул на колени, зажимая обеими руками рану, из которой хлестала кровь, окрашивая землю в багровый цвет. Постояв еще немного, она швырнула кольцо и ушла, оставив его одного кричать и корчиться среди виноградников.
Мой отец пролежал в больнице Форли почти два месяца.
– Как так, человек, который в одиночку зарезал двенадцать австрийцев на плато Байнзицца, чуть не погиб от руки женщины? – спрашивал каждый, кто приходил его навестить, и именно это злило его больше, чем угроза смерти.
«Проклятая шлюха», – думал он про себя и все же ощущал странное, необъяснимое восхищение. Его возбуждал ее свирепый взгляд в тот момент, когда она вонзила нож ему в грудь. Чем больше он говорил себе, что ненавидит ее, тем навязчивее становился ее образ.
Однажды к нему в больницу заявилась Фафина. Увидеть ее перед собой было все равно что снова встретить австрийцев у траншей.
– Значит, вы живой, – сказала она.
– Вас это расстраивает?
– Нет, я другого и не ждала. От сорняка не так просто избавиться.
– Не говорите так.
– Почему же? Моя дочь навсегда погублена.
Он промолчал.
– Теперь ее никто не возьмет. Ясно вам?
– Вы преувеличиваете, – сказал отец. – Она красивая девушка. В конце концов на каждый горшок найдется своя крышка.
– Даже если и так, – вздохнула Фафина, – даже если и так, Примо, она хочет только вас.
Отец вытаращил глаза.
– Мне самой трудно в это поверить. Но она хочет вас, поэтому, если вы готовы простить ее, она прощает вас.
Дон Феррони обвенчал их осенью. У отца все еще была перевязана грудь, кинжал оставался за поясом под пиджаком, скрытый от чужих глаз. Вскоре мать уже ждала Гоффредо, первого из моих мертвых братьев.
5
Порча пришла двадцать восьмого октября на святого Симона, в ночь ведьм и колдунов. Днем мы все поехали в гости к моей сестре Марианне, которая жила в красивом доме семьи Верита́, в Терра-дель-Соле, вверх по виа Рио-дель-Пьяно, дороге, ведущей в Болга. У них было все: и пшеничные поля, и скот, и сын в добром здравии, работающий на ферме. Марианне уже исполнилось пять лет, и, увидев ее, мы были поражены – она стала настоящей красавицей. Синьора Верита́ заплетала ей волосы в две тугих косы и укладывала их на голове, как корону. И надевала на нее белые, пахнущие лавандой переднички с вышивкой «сангалло». Марианна походила на куклу или маленькую госпожу и чувствовала себя как никогда счастливой.
При виде нас она выскочила во двор, даже не поздоровавшись. Мы молча пошли за ней, очарованные ее видом, ее розовыми полными ногами, и легли на жесткую вонючую траву, пахнущую навозом.
– У вас здесь хорошо кормят, да? – спросил Бруно.
– Да, – ответила она, – но тут уже живу я, для других сирот места больше нет.
– Ты не сирота, – вмешалась я, – ты мамина дочка, и как только она вернется, вернешься и ты.
Она не удивилась, что я разговариваю. Даже не заметила этого.
– А когда она вернется? – спросила она с тревогой в голосе.
– Не знаю.
– Может, она умерла в тюрьме. В тюрьме много людей умирает, так сказал Аурелио.
Бруно сделал рогатку из шины и стрелял камешками по кроликам в загоне. Марианна попыталась натянуть рогатку, стараясь не испачкать платье, но у нее не получилось: видно было, что дома она играла только с настоящими игрушками – куклами и волчками.
– Знаешь, я хожу в школу, – сказала я.
– Ну и что?
– Я учусь читать.
– Здесь никто не умеет читать, – заметила она. Она рассуждала как взрослая. – И зачем тебе это?
– Фафина говорит, что нужно уметь читать, потому что дьявол не говорит, дьявол все записывает черным по белому.
– А Верита́ не умеют читать и писать – и при этом очень богаты.
Я замолчала.
– Вы здесь едите и кур, и бульон? – спросил Бруно немного погодя.
– Конечно. Мясо, суп, хлеб. Сегодня вечером сами увидите.
Я посмотрела на ее пухлые щеки, полные руки. Мне захотелось взять Бруно за руку, не знаю почему. Он сжал ее в ответ и положил рогатку в карман.
– Здесь нечего делать, – заявил он, четко проговаривая каждое слово, – скучно. На Большом колоколе намного интересней.
Пока мы разговаривали, двое младших сирот подрались и, сцепившись, катались по земле. Бруно схватил их за волосы и разнял, раздавая подзатыльники и затрещины. Моя сестра наблюдала за происходящим округлившимися глазами, полными страха и любопытства. Внезапно отчаянный рев заглушил крик детей.
– Синьор Верита́ помогает отелиться корове, – пояснила Марианна.
Бруно направился к хлеву.
– Я хочу посмотреть.
Корова лежала на земле, глухо и обреченно мыча, а Верита́ показывал своему сыну Аурелио, что нужно делать. Вместе с сиротами, которые обычно не могли усидеть на месте, мы, как зачарованные, смотрели на корову. Из-под ее хвоста что-то показывалось, но мы не могли понять, что именно.
– Умница, – хвалил корову Верита́, – хорошо.
Мы увидели два копыта. Синьор Верита́ обвязал их веревкой и изо всех сил начал тянуть на себя.
– Давай, – подбадривал он ее, – давай.
Сын помогал ему, но это оказалось непросто. Казалось, корова упорно удерживала теленка внутри и вместе с тем не мешала ему, покоряясь. Чтобы вытянуть его, требовались колоссальные усилия, как в битве, схожей с дракой сирот, но куда более отчаянной. Постепенно показались две ноги – худые, кожа да кости.
– Хорошо, Аурелио. Продолжай.
На мгновение показалось, что теленок застрял на полпути, тогда они потянули снова, и, наконец, из коровы появился тощий, длинный, мокрый теленок, за которым хлынул поток крови.
– Все, – объявил Верита́, – умница. – Он погладил корову по морде. Она не двигалась. – Что-то с ней не так, – тут же добавил старик.
– Что?
Корове хотелось подойти к теленку, но она не могла встать.
Верита́ посмотрел на Аурелио.
– Помоги мне поднять ее.
Они попробовали, но при каждой попытке подняться у коровы подгибались ноги и она снова падала.
– Бедро, – сказал Верита́. – Она сломала бедро. – Он потрогал ее. – Да у нее жар, черт возьми!
У коровы текли слезы, как у ребенка. Они положили рядом с ней теленка, она вылизала его всего до чистоты, а потом откинула свою огромную голову назад, будто умерла.
– Аурелио, принеси ружье, – приказал Верита́.
Корова жалобно стонала, глядя на теленка, который, тряся головой, пытался устоять. Верита́ еще раз провел своей широкой рукой по ее морде, затем приставил ружье между глаз. Раздался сухой выстрел. Корова замолчала, мягко уронив голову на солому.
Прибежала хозяйка.
– Что случилось?
– У Бьянки сломалось бедро во время родов.
– Бедняжка.
– Позови рабочего, чтобы он помог мне ее разделать.
Я посмотрела на Бруно, окаменев от страха. Даже он, который обычно ничего не боялся, молчал.
– Ладно, – сказала Марианна, – пойдем играть.
Верита́ закончил свежевать корову, когда совсем стемнело, и тогда мы наконец сели за стол.
Подали макароны строццапрети, голубей и настоящий белый хлеб – с таким ароматом, что на глаза наворачивались слезы.
– Приятного аппетита, – сказала Марианна и, как ее учили, положила салфетку себе на колени.
Хозяйка разлила всем молодое вино:
– На святого Симона проверяют, хорошее ли вино.
– Еще какое хорошее! – воскликнула Фафина и тут же налила себе второй стакан.
Взрослые говорили о корове, урожае и курах-пулярках, которых нужно холостить. А мы с Бруно и сиротами ели, не поднимая головы: сначала от голода, потом – понимая, что так вкусно и так сытно мы, возможно, больше никогда не поедим.
– А теперь давайте немного посидим, – предложил синьор Верита́ после сливок, гранатов и ликера «алкермес».
Хозяйка поставила подогревать вино, и Фафина с довольным видом уселась у камина. Часы в гостиной пробили полночь.
– Вот, – сказала Фафина, становясь вдруг серьезной. – Сейчас они придут.
– Кто, бабушка? – спросил Бруно.
– Ведьмы, конечно, а кто еще. Сегодня же ночь святого Симона – ночь ведьм.
– И призраков, – добавила синьора Верита́. – Фафина, у вас ведь возле крепости слышно призрак Маргариты?
– Еще как, – подтвердила она. – На новую луну заснуть невозможно, так визжит и стонет.
Виктория, Марианна и сироты задремали, устроившись прямо на стульях, а мы с Бруно не спали и слушали. Бруно смотрел на взрослых, вытаращив свои большие оранжевые глаза.
– Бедняжка. Кто-нибудь знает, как именно это случилось?
Все знали, как это случилось, но нужно было притвориться, будто не знали, потому что за вечерними посиделками всегда обсуждали одно и то же. Суть историй была не в новизне, а в утешении, которое приносило знакомое, чтобы продолжать жить дальше.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
В жизни есть два пути: путь природного естества и путь благодати. (Пер. Н. Симоновой.)