Снегири

– Сопля у тебя на футболке, – выпалила я и кивнула на кривой логотип.

Тишина.

Макс замер, Аня вцепилась в мой локоть.

– Чё сказала? – парень шагнул ближе. Запах перегара ударил в нос.

– Она сказала, что ты испачкался. Вот тут, – в голосе Глеба был полный штиль.

Он стоял вплотную за моим правым плечом. Руки в карманах, взгляд холодный.

Парень замер. Остальные переглянулись.

– Дипломат, – выдавил кто-то из них.

– Я, – Глеб кивнул и добавил: – Мы берём пиво и уходим. Договор?

Несколько секунд тянулись, как час. Потом местные, переглянувшись, попятились назад. Один пробурчал:

– Ладно, катитесь.

Обошлось. Ноги дрожали, как после двух километров бега.

Аня нервно и быстро дышала, Макс ржал, но ржал истерично.

– Ты больная, – прошептала Аня. – Зачем ты влезла?

Я не ответила ей. Только закурила, чтобы дым скрыл дрожь в пальцах. Глеб шёл молча. Мне хватало того, что он рядом.

– Где наш спонсор?

Мы осмотрелись по сторонам. Позади заржал Хромой. Так громко, что продавщица за прилавком дёрнулась.

– Да ладно! – сказал он, выходя из ларька-магазина, – Чё вы такие серьёзные? – он подмигнул местным. – Мы ж свои. Из «Снегирей». Там движ, ночью костёр, музыка. Заходите, если не ссыте.

Я чуть не выронила сигарету.

– Ты охренел? – прошипела я.

Он пожал плечами, будто ничего не случилось.

– Ну а чё, нормальные пацаны. Пусть подтянутся. Не будем же мы сидеть, как бабки.

Макс поддакнул, нервно, но уже без смеха. Аня вообще спряталась за его спину. Местные переглянулись. Один ухмыльнулся:

– Ну, раз зовёте – придём. Только чтоб не жалко было, если мы шуму наведём.

Они ржали так, что зубы блестели в жёлтом свете солнца.

Внутри всё похолодело. Это закончится плохо.

Глеб стоял рядом, как тень. Ты её не видишь, но знаешь, что она есть. Он по-прежнему молчал, но это было уже совсем другое молчание, другой оттенок тишины. Хромой, конечно, не выдержал – фыркнул, громко вскрыл чипсы и пошёл вперёд, будто мы обломали ему всю движуху.

К вечеру лагерь уже переливался гирляндами. В столовой раздвинули столы, колонки поставили на табуретки, бас бил прямо в грудь, как молот. На песке потрескивали сырые ветки, дым лип к волосам, к одежде, к горлу.

Я танцевала с Аней рядом, но тело двигалось отдельно. Мысли захватил этот дурацкий ларёк. Вот на кой чёрт Хромой позвал их?

Макс разливал вино, которое притворялось виноградным соком, девчонки подкрашивались в мутном окне, будто собирались в клуб, а не в барак-призрак. Хромой стоял смурной, чернее тучи, курил. Потом вышел – обиделся.

Глеб всё мелькал у дверей и тут пропал. Вернулся с тяжелым взглядом, отряхивая ладони о штаны. Шел прямо ко мне.

– Всё нормально? – спросила я.

– Ну, так, – сказал он и посмотрел в сторону ворот. – Если что, есть, кому подъехать.

Музыка дёрнулась, закашлялась динамиком. Хромой влетел обратно, белый, как стена. Глаза выпученные, дышит тяжело, сбивчиво.

– Там эти! – заорал он, показывая рукой на улицу. – На тачке! Ворота таранят!

Музыка оборвалась. Толпа метнулась в сторону выхода, кто-то ещё ухмыльнулся – по привычке – и тут же перестал.

Мы выбежали. Ворота дрожали, в них упёрлась убитая «девятка», фары били прямо в глаза. Бензином пахло так, что горло сжало. Те самые с ларька орали «открывай!», бутылка перелетала из руки в руку.

Глеб шагнул к воротам.

– Ребят, уходите.

– Дипломат, свали! – заорал плечистый. – Мы договорились! – и ткнул пальцем в Хромого, который уже опустил глаза вниз.

– Ошибся парень, с кем не бывает, – ровно ответил Глеб. – Дискотека закрытая. В деревне у вас тоже музыка есть. И девчонки.

– У вас лучше, – ухмыльнулся высокий и посмотрел на Аню. – Давай по-хорошему.

И тут один достал из-за пояса чёрный пистолет. Не направил. Просто показал как доказательство, что они по-хорошему. У меня подкосились колени. Аня вцепилась в руку, так что кожа побелела.

– Убери, – сказал тихо Глеб, – а то Лёху придется звать. А я не хочу.

Тут двор залило белым светом. Мотор ревел, металл блестел. Черный внедорожник кенгурятником разрезал ворота, как нож консервную банку, и встал поперёк. Дверь хлопнула. Вышел парень в чёрном. Деревенские стали перешёптываться. Я услышала «Бандит».

– Кабан какой, – шепнула я Ане.

Она вцепилась в меня ещё сильнее, чем до этого. Завтра точно буду вся в синяках.

За «Бандитом» стояли двое молчаливых.

– Ну, здравствуйте, дети, – сказал этот бугай лениво. – Кто тут на дискотеку захотел?

Плечистый тут же спрятал «ствол» и заулыбался, будто ничего не было.

– Братан, не признал. Мы ж… это… по-хорошему.

– По-хорошему, – повторил Бандит и посмотрел на пролом. – Разворачивайтесь и валите. Этот, – кивнул на Хромого, – должен будет. За базар.

Хромой открыл рот и сразу закрыл.

Бандит увидел меня. Свет фар ударил в лицо, кожа стала белой, как мел.

– А это что за красавица? – протянул он. – Глаза злые. У меня бывшая такая была. Лена… Синицына.

Секунда провалилась. Я сглотнула – язык прилип к нёбу.

– Сучка редкостная, – добавил он уже с улыбкой.

Воздух треснул битым стеклом. Макс уставился в землю. Аня сжала мою руку так, что я одернула.

– Молчи, – сквозь зубы прошипела она.

Хромому показалось, что эта сцена из кино: жуть и восторг вместе. Не хватало ему только попкорна, а я сказала:

– А вы не путайте. Я – не она. И если мужчина так говорит про женщину – это больше говорит про мужчину. Не про женщину.

Слова резонировали в груди. Голос прорезался, и я даже хотела продолжить, но влез Глеб.

– Это Вера.

Бандит сузил глаза, потом усмехнулся.

– Вера-жесть, – сказал он.

– Не хамите, – сказала я, и сама испугалась того, как ровно это прозвучало.

Глеб сделал полшага ближе. Я увидела его глаза. Там не было «зачем». Там было «я прикрою».

Этого хватило, чтобы не опустить взгляд. Бандит хлопнул ладонью по капоту, усмехнулся и ушёл в машину. Фары прожгли двор, исчезли, а мы остались одни. Тишина была такая, что сосны замерли. Опасный оттенок тишины.

– Ты нормально? – спросил Глеб тихо.

– Не уверена, – сказала я.

– Спасибо, что не полезла дальше, – добавил он. – Иногда словами лучше.

– Вот я и сказала… Словами, – я скривилась. – Ещё слово и говорить было бы нечем.

Он улыбнулся.

– Я бы не дал. Лёха борзой, но девчонку вряд ли ударит.

– Так это вот он «есть, кому подъехать»?

Глеб посмотрел вдаль уезжающему внедорожнику и медленно покивал.

– Видимо, да.

Музыка вернулась, но тише – как будто боялась сама себя. В столовой кто-то дерзко засмеялся и тут же сбился. Гирлянды мигали в пустоту.

– Идите внутрь, – сказал Глеб. – Я тут побуду. Вдруг что.

Аня уже тянула меня за рукав: «пошли, забудем», – но я вывернулась.

– Я с тобой постою, – сказала я Глебу. – Вдруг что.

Он улыбнулся и кивнул, будто именно этого и ждал. Мы встали рядом, плечом к плечу. Сквозь две куртки прошёл мягкий жар – его тепло.

Я щёлкнула зажигалкой, огонь лизнул ноготь, сигарета коснулась зубов, но я убрала её обратно.

– Холодно, – соврала я.

На самом деле мне было не холодно. Просто курить расхотелось.

– Куртку дать? – сказал он.

– Не надо.

Его плечо сбоку грело лучше.

Мы смотрели в темноту, где только что были фары. Там теперь ничего не шевелилось, не ухало, не крякало и не голосило тупые песни, только сосны шептались между собой.

– Блин, Лёхе быть должным такое себе, – сказал он негромко.

– А что?

– Да хрен его знает. Мутит он в последнее время. Как мой батя умер, так мутит. Всё про наследство шутит. Мудак.

– А когда отец умер?

– В феврале.

– Поэтому за цепочкой нырнул?

Он покивал.

Из столовой позвали танцевать. Аня махала мне телефоном, как флажком. Я не пошла. Досчитала до ста, пока сердце не стало биться ровно, и только тогда сказала:

– Ладно. Пошли. Но если что – я буду защищаться. Словами.

– Не сомневаюсь, – засмеялся он. – Главное, по лицу за них не получить, а то, знаешь, за правду и убить могут.

Он прав. Он чертовски прав!

Я всё-таки закурила. Старалась дышать в сторону, чтобы ветер не гнал дым на Глеба, но всё равно периодически попадало. Было неловко, даже чуть стыдно, не так, как перед матерью, а гораздо сильнее.

Мы вернулись в свет. Музыка взяла новый ритм. Я села на подоконник, держа пластиковый стаканчик с вином в руках, и поймала отражение в стекле: я и он – чёрные силуэты на фоне гирлянд.

Меня уже не трясло. Воздух пах хвойной смолой. Я раздавила бычок и отправила почти полную пачку в урну.