Атлас предварительных жизней

Наконец-то наступил 5763 год, и я, как и все прочие выпускники, получил свой аттестат. Мой аттестат сиял отличными оценками.

Но теперь передо мной стоял главный вопрос: кем стать? Или, точнее, кем меня сделают.

Приглашение пришло в розовом конверте. На нём красовалось улыбающееся лицо – такое радостное, что аж подозрительное. Как будто тот, кто его нарисовал, никогда в жизни не слышал слова "нет" и понятия не имел, что такое "несчастный случай". Там было написано:” Мистер Кангл, вы приглашены в Департамент выбора судьбы”.

На следующий день я надел свой единственный костюм и отправился в Департамент выбора судьбы.

Здание оказалось маленьким, серым и совершенно невзрачным – как будто сама Вселенная хотела сказать: "Да, именно здесь и решаются судьбы, что с того?"

Дверь тихо заскрипела, как будто не хотела, чтобы я заходил.

Офис оказался удивительно пустым – ни души, только искусственные растения, которые выглядели настолько фальшиво, что даже пластиковая корова показалась бы рядом с ними живой.

Розовая стрелка на полу, которая явно знала больше, чем я , яркая, как леденец от зубной боли , указывала путь к небольшой комнате. Я следовал за ней, как послушная овечка, и вскоре оказался перед машиной – гигантской консолью, усеянной сотнями кнопок, каждая из которых обещала совершенно разную жизнь, cулила либо славу, либо безумие, либо смерть под соусом "государственной необходимости".

– Ну и ну! – воскликнул я, разглядывая надписи.

"Депутат" – "О, – подумал я, – значит, всё-таки есть люди, которые добровольно выбирают вечно улыбаться и врать?"

"Мастер по изготовлению глюковин" – "Интересно, это что-то съедобное или просто побочный продукт бюрократии?"

"БРАК" – Ага, значит, даже любовь теперь выдаётся по квотам. Наверное, если нажать, из стены вылезет робот и скажет: “Поздравляю! Ваша супруга/супруг будет доставлены к вам в течение 3-5 рабочих дней!”

Но потом я увидел кнопку "ГЕРОЙ ВОЙНЫ".

"Вот оно!" – пронеслось у меня в голове.

Я представил себя в сияющих доспехах (ну или в сияющем экзоскелете, это же будущее), с мечом (ну или плазменной пушкой) в руках, ведущим толпу благодарных граждан к светлому завтра.

"Да! Я буду героем! Моё имя будут помнить! Мои подвиги станут легендой!"

Я сел в удобное кресло и нажал "ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ ПРОСМОТР".

И тут Машина ожила.

Из щели под панелью выскочил стальной щуп с когтями, будто механический паук, который слишком долго ждал своего часа. Прежде чем я успел вскрикнуть, он впился мне в голову.

Кнорка 1 "ГЕРОЙ ВОЙНЫ"

Он вошёл в симуляцию, как входят в реку – сначала ощутив холод, потом смирившись. Перед глазами расплылись очертания поля: земля, изрытая снарядами, небо, низкое и серое.

Он был солдатом. Не просто солдатом – обученным, умным, тем, кто знал, как присесть перед выстрелом, как перекатиться под пулемётной очередью, как читать карту лучше, чем книгу. Он верил, что это что-то значит.

Но война не читала книг.

Первая атака пришла с рассветом.

Они сидели в окопе – он, сержант с лицом, изъеденным какой-то болезнью, и мальчишка лет восемнадцати, который до сих пор боялся темноты.

– Готовься, – пробормотал сержант.

Он кивнул, проверил затвор. Его пальцы знали каждую зазубрину на металле. Он был готов.

А потом небо разорвалось.

Не крик, не свист – просто тихий хруст, как будто кто-то свыше сломал карандаш.

И земля вздыбилась.

Он не видел огня. Не слышал взрыва. Он лишь почувствовал, как воздух перестал быть воздухом – стал плотным, горячим, вязким, как расплавленный свинец.

А потом – ничего.

Ни боли. Ни страха.

Только осознание, короткое и ясное, как удар ножом:

"Я мёртв."

Небо было по-прежнему серым. Но теперь в нём не было ни самолётов, ни дыма – только равнодушие.

Рядом лежал сержант.

Точнее, то, что от него осталось.

Нижняя половина тела – на месте. Верхняя – размазана по стенке окопа, как варенье по ножу.

Мальчишки нигде не было видно.

Только воронка.

Глубокая, чёрная, как вход в ад.

И в ней – его винтовка.

Целая.

Бесполезная.

Он поднялся.

Шаг.

Ещё шаг.

Ноги слушались.

Руки тоже.

Он был жив.

Но зачем?

Вокруг – ни звука. Ни криков, ни стрельбы.

Только ветер, который нёс с собой запах сожжённой земли.

Он посмотрел на свои руки.

Чистые.

Ни крови, ни грязи.

Как будто он и не стрелял вовсе.

Как будто он и не был здесь.

Он шёл вдоль развороченной дороги, не зная куда, и вдруг услышал стон.

За кустами, у мелкого ручья, вода в котором была розовой от крови, сидела Джильда.

Она перевязывала рану на плече – грязным бинтом, медленно, как будто каждое движение причиняло ей нестерпимую боль.

– Ты?.. – он остановился, не веря глазам.

Она подняла взгляд. В её глазах не было страха, только усталость, глубокая, как эта война.

– Ты тоже мёртв? – спросила она.

Он не ответил.

Джильда достала флягу, отпила и протянула ему.

– Вода?

– Нет.

Он понял по запаху – спирт, разбавленный чем-то едким.

– Где остальные? – спросил он.

– Там, – она махнула рукой в сторону чёрного дыма на горизонте. – Все там.

Он посмотрел на её руки. Они дрожали. Не от холода – от тихого, глухого ужаса, который уже нельзя было выкрикнуть.

– Ты ранена?

– Это не моя кровь, – она усмехнулась. —.

Он понял. Кровь никогда не бывает только своей.

– Помнишь, мы говорили… о жизни после? – спросила Джильда.

Он кивнул.

– Я хотела открыть кафе. Глупо, да?

– Нет.

– А ты хотел… что?

Он задумался. Всё, что приходило в голову, звучало теперь как детский лепет.

– Неважно, – сказал он.

– Знаешь, что самое страшное?

– Что?

– Что никто не узнает, как это было на самом деле.

Она посмотрела на него, и он увидел в её глазах то, что нельзя забыть:

– Они придумают сказку. Красивую. С героями.

Снаряды упали внезапно – не с неба, а из-под земли, как будто сама война разверглась и выплюнула их.

Он упал, накрыл Джильду телом – глупый рефлекс, бесполезный.

Первый взрыв оглушил.

Второй ослепил.

Третий…

Третий он не услышал.

Темнота.

Тишина.

Запах гари .

Он открыл глаза.

Джильда лежала рядом.

Целая.

Но не дышала.

Её глаза смотрели в небо.

Оно было обычным.

Слишком обычным.

Голос из ниоткуда:

– Хотите повторить?

Он посмотрел на Джильду.

– Нет.

На этот раз он выбрал «Нет».

Сознание постепенно возвращалось. Я сидел в кресле и ошарашенно пялился на серую стену.

Ни мой разум, ни мои чувства не могли осознать, что со мной произошло, я чувствовал себя ничтожным раздавленным насекомым, на который наступили ботинком.

Руки дрожали. Не от холода – от памяти о Джильде, которой никогда не существовало. Но я помнил её лицо. Помнил, как её глаза смотрели в небо после последнего взрыва.

Это было нереально. Но боль была настоящей. Я попытался встать, но ноги не слушались. Сколько раз я умирал там? Три? Пять? Я уже не помнил. Смерть стала обыденностью, как чистка зубов.

"Хотите выбрать эту профессию?" – спросил механический голос.

Я хотел крикнуть "Нет!", но вместо этого только замотал головой. Голос пропал.

Мои пальцы сами потянулись к панели. Нужно было что-то изменить. Что угодно, лишь бы забыть запах горелой земли. Я нажал на первую попавшуюся под руку кнопку. Это была кнопка “Мастер по изготовлению глюковин”.

Кнопка 2: Мастер по изготовлению глюковин

В бесконечном лабиринте человеческих профессий существует одна, о которой не упоминает ни одна энциклопедия. Я говорю о мастерстве изготовления глюковин – искусстве столь древнем и одновременно непостижимом, что даже сам термин "глюковина" ускользает от точного определения, подобно тени в зеркале или отражению отражения.

Доктор Миранда Эскобар, жившая (если верить предисловию) во времена, когда время не существовало, в своём трактате "Каталог невозможных ремёсел" утверждает, что глюковина есть предмет, существующий исключительно в процессе своего создания.

“Глюковина – это субстанция, которой нет, но которая оставляет след. Ею можно лечить, но только тех, кто уже выздоровел. Стоит мастеру завершить работу, как глюковина перестаёт быть глюковиной и становится чем-то иным – возможно, простым куском металла, возможно, воспоминанием о несуществующем предмете.”

Он понял: он был не просто мастером – он был наследником профессии, которой, возможно, никогда не существовало.

Он оказался в мастерской, которая могла находиться как в средневековой Праге, так и в каком-то невообразимом будущем. Стены были выложены книгами – не обычными книгами, а томами, в которых каждая страница содержала описание одной-единственной глюковины. Книги эти, как он вскоре понял, писались сами собой, строка за строкой, по мере того как он работал.

На верстаке лежали инструменты, назначение которых было ему интуитивно понятно, хотя названий их он не знал. Рядом – материалы: нечто похожее на металл, но мягкое, как воск; нечто прозрачное, как стекло, но звенящее, как колокол; нечто тёплое на ощупь, хотя оно не излучало тепла.

Первую глюковину он сделал, не понимая, что делает. Руки сами знали движения – сгибать, скручивать, соединять. Процесс напоминал чтение текста на неизвестном языке, смысл которого постигаешь не разумом, а некой более глубокой частью сознания.

Когда работа была завершена, в его руках оказался предмет неопределённой формы – он был одновременно круглым и квадратным, тяжёлым и лёгким, холодным и горячим. Предмет этот издавал звук, который нельзя было услышать, и светился светом, который нельзя было увидеть.

"Это глюковина", – подумал он, и в тот же миг предмет исчез, оставив лишь ощущение завершённости.

Клиенты приходили странные. Первым был седой человек в чёрном костюме, который объяснил, что ему нужна глюковина для забывания. Не просто забывания чего-то конкретного, а забывания самого процесса забывания.

– Понимаете, – сказал он, – я помню, что забыл что-то важное, но не могу вспомнить, что именно забыл. Это хуже, чем помнить.

Вторым клиентом была женщина, которая заказала глюковину для поиска потерянного времени. Не времени, которое она потратила впустую, а времени, которое потеряла буквально – час из своей жизни, который просто исчез из памяти, оставив пустое место между вторником и средой.

Кто-то хотел глюковину, чтобы забыть имя врага. Другой – чтобы вспомнить смех матери. Третий – просто чтобы удостовериться, что он существует.

Он понял: его изделия – не лекарство, не товар. Они были проверкой. Испытанием памяти. Реконструкцией душ.

С каждой новой глюковиной он понимал, что мастерство его растёт, но парадоксальным образом: чем лучше он умел делать глюковины, тем хуже он понимал, что такое глюковина. Это было похоже на изучение иностранного языка наоборот – сначала ты знаешь значения слов, потом учишься их произносить, а в конце забываешь, что они вообще что-то означают.

Он начал вести дневник, записывая процесс создания каждой глюковины. Но странное дело – записи исчезали на следующий день, словно глюковины забирали с собой даже память о своём создании.

В мастерской была дверь, которую он долго не решался открыть. Когда наконец решился, обнаружил за ней библиотеку – не обычную библиотеку, а собрание всех глюковин, которые когда-либо были созданы. Они стояли на полках, как книги, но каждая глюковина была одновременно и книгой о себе, и самой собой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.