Граница Бёрда

С каждым днём Крамеру всё труднее было понять, что происходит за пределами базы. Внешний мир исчез – радиосвязь, хоть и работала, стала более глухой; сводки теперь напоминали лишь фон, шум далёкой реальности. Здесь, подо льдом, время двигалось иначе. Минуты могли длиться как часы, а ночи – казаться мгновенными.

Фюрер в эти месяцы появлялся редко, и почти всегда без сопровождения. Его часто видели у самого входа в тоннель, реже – глубже, где стояла новая охрана. Никто не слышал, чтобы он разговаривал с кем-то, даже с фон Хольцем. В его присутствии люди чувствовали странное давление, будто пространство рядом с ним становилось плотнее. Казалось он принадлежал не только этому миру, или принадлежал ему больше, чем все остальные.

Однажды Крамер случайно оказался рядом, когда Фюрер остановился перед входом в тоннель. Он стоял совершенно неподвижно, наклонив голову, будто прислушивался. В слабом свете прожектора его глаза казались стеклянными. Крамер заметил легкое дрожание пальцев на руке, после чего – столь же лёгкое замирание. Складывалось впечатлении, что он слушал ответ, который мог услышать только он.

Крамер хотел уйти, но не смог – что-то удерживало его. Фюрер вдруг медленно повернул голову в его сторону. И их взгляды встретились. В этот короткий миг Крамер увидел то, что запомнит до конца жизни: не взгляд человека, а взгляд сущности, которая наблюдает за ним как за временным, и ненужным явлением.

Фюрер отвернулся первым – и этого оказалось достаточно, чтобы Крамер осознал: он стоял рядом не с лидером страны, а с человеком, который смотрел вглубь тоннеля не с надеждой, а с узнаваниями.

Как будто он уже был там.

Осенью 1946-го проход стабилизировали. Его глубина стала такой, что рельсы уходили во тьму, куда не проникал даже отражённый свет прожекторов. Внутри тоннеля пахло холодным железом и чем-то ещё – тонким, как металлический вкус крови. Воздух там был немного теплее, чем снаружи, и это тепло было не земным.

Крамер понял: цель уже близка.

Фон Хольц понял: момент скоро наступит.

Фюрер понял: путь открыт.

Все работы завершались. Проход был готов.

И всё в базе – люди, техника, сами стены – ждали команды, которая должна была прозвучать.

Но никто не мог сказать, кто её даст.

И откуда она придёт.

**ГЛАВА V

ШЁПОТ В ДОКЛАДЕ

(осень 1946)**

Осень в Антарктиде не отличается от зимы. Нет границ между сезонами – только тонкие изменения в цвете неба и в характере ветра. Он становится суше, будто приносит с собой не холод, а пыль издалёка. В этот период тишина вокруг базы становилась особенно плотной, и каждый звук внутри казался громче, чем должен быть. Люди в лагере двигались быстрее, чем обычно, будто инстинктивно пытаясь не дать тишине поглотить их.

Крамер в эти дни почти не спал. Он жил между лабораторией, тоннелем и временным штабом, в котором теперь хранились отчёты о каждом шаге проекта. Его дневники стали неразборчивыми, полными напряжённых записей о симптомах, странных снах и звуках, которые он слышал ночью. Все чаще он ловил себя на мысли о том, что слушает стены, а не людей.

Среди всего этого хаоса пришёл доклад от американцев – точнее, не доклад, а ряд перехватов, которые подчинённые Крамера получили через радиошум. Сначала это было обычное трескание эфира, но вскоре стали различимы обрывки сигналов. Что-то в них насторожило связистов, и один из них принес запись лично Крамеру.

– Вы должны услышать, – сказал он, заметно нервничая.

Крамер включил аппарат. Сначала – помехи. Потом – отрывистые, будто скомканные слова. И вдруг – чёткая фраза на немецком, произнесённая голосом, которого никто на базе не ожидал услышать.

„Der Führer… ist im Eis… tiefer… tiefer…“

(«Фюрер… ушёл в лед… глубже… глубже…»)

Голос мгновенно оборвался, будто кто-то вырвал контакт из сети. Крамер несколько секунд сидел молча, прислушиваясь к затухающему шуму. Внутри поднималось ощущение, будто не запись внезапно появилась на частоте, а сама частота вызвала голос. Как будто эфир пытался сообщить то, что никому не предназначалось.

– Кто говорил? – спросил Крамер.

– Не знаем. Сигнал был слабый. Но… похоже, он пришёл с юга. Не от наших станций.

Юг.

Но южнее них – только ледяное плато и небо, за которым ничего не должно быть.

Пока Крамер пытался анализировать это, пришёл другой сигнал – уже перехваченная американская радиограмма. В ней упоминались немецкие активности «на крайнем юге» и неидентифицированные всплески на радаре. В радиограмме говорилось:

«…с высокой вероятностью скрытый объект… возможные остатки Рейха… повторяющиеся сигналы неизвестной природы… активность не прекращается…»

И самое важное:

«Имя Берд упоминается как кандидат на руководство исследовательской операцией.»

Крамер прочёл это и почувствовал, как внутри всё сжимается. Имя было знакомым – Ричард Эвелин Берд, американский полярный исследователь. Он не просто лётчик. Он человек, который умеет видеть географию иначе, чем остальные.

Он – тот, кого США отправили бы туда, куда никто не хочет идти.

Это означало только одно: американцы что-то почуяли.

Фон Хольц отнёсся к докладу спокойно, даже с некоторой насмешкой.

– Они лишь гадают. Не знают ничего. Пусть Нью Йорк и Вашинктон слушают свой шум, нам это не мешает.

Крамер не согласился.

– Это не просто шум. Если они пришлют экспедицию, она доберётся сюда. Они уже делали подобное в тридцатых.

Фон Хольц приблизился к нему, его лицо было почти спокойным, но глаза – напряжёнными.

– Доктор, – произнёс он с ровным ледяным тоном, – кто сказал вам, что мы боимся их прихода? Или у вас сомнения по поводу нашей обороны?

Крамер почувствовал, как по спине проходит холод. Не от слов – от того, как они были сказаны.

– Мы не боимся, – продолжил фон Хольц. – Мы завершаем. Порог почти готов. И скоро мы уйдём.

Он помолчал, а затем добавил:

– А если успеют прийти – они увидят только пустую базу.

Но Крамер знал: всё это – не просто военная секретность, не просто бегство. Люди здесь строили не убежище. Они строили путь.

В тот же вечер он нашёл в отчёте о перехваченных немецких разговорах ещё одну запись – протокол допроса офицера СС, захваченного американцами. Допрос был неполным, но его ключевые слова были выделены:

„Führer ist nicht gestorben. Er ist… gegangen… durch den Schnee… tief…“

(«Фюрер не умер. Он… ушёл… через снег… далеко…»)

И:

„Bald wird er zurückkehren… aber nicht hier…“

(«Скоро он вернётся… но не сюда…»)

Читая это, Крамер впервые ощутил настоящий страх. Не за проект – за то, что он начинал понимать, куда всё ведёт. Фюрер не лежал в лазарете. Он не «ждал». Он был в состоянии перехода – не мистического, а психологического, почти религиозного. Он уже смотрел на другую сторону. Словно готовился стать частью того мира, который едва угадывался за тёмным, расширенным проходом.

Поздним вечером Крамер вышел из штаба и увидел, что прожектора у входа в тоннель погасли. Это случалось редко, и обычно аварийная линия включалась мгновенно. Но в этот раз тьма держалась несколько секунд – тяжёлая, вязкая. Когда свет вернулся, он увидел как возле входа стоял Фюрер.