На Другой стороне. Падение

– Как ты? – совладав с чувствами, спросила Амелия, устроившись напротив Джеймса. Она была так рада его видеть, что боялась показаться излишне взволнованной и сдерживала счастливую улыбку, внимательно следя за каждым жестом и взглядом Джеймса, будто наверстывала упущенное в разлуке время.

Но присмотревшись к Джеймсу, Амелия заметила, что он был чем-то скован и явно не хотел говорить вслух о том, о чем думал, пытаясь скрыть от нее свое плохое настроение. Решив, что верно истолковала тяжелый вздох Джеймса в ответ на свой вопрос, Амелия расстроилась, но не подала виду и мысленно понадеялась, что это не она была причиной хмурости старшего брата.

– Ничего особенного, работа выматывает, как всегда, – сказал Джеймс, взглянув сначала через дождливое окно на свой припаркованный у дороги автомобиль, а потом на робко улыбнувшуюся ему Амелию.

Рассказывать Амелии подробности Джеймс не хотел, ведь он и сам не знал, как себя чувствовал последние дни. Встреча с Амелией выбила его из привычного распорядка дня, но оказала и более глубинный эффект, от которого речь стала короткой, а настроение сдержано вежливым, будто он шел посидеть в кафе не с родной сестрой, а с кем-то посторонним, кого надо было уважить беседой. Ощущение отстраненности и неестественности происходящего пришлось прятать за учтивой улыбкой.

– А ты как?.. И Седрик? – спросил Джеймс, когда к ним подошла разносчица, положив на стол меню. Джеймс сразу отдал меню назад, заказав себе чай, а у Амелии появилось несколько секунд на раздумья, как ответить на заданный ей вопрос о муже.

Еще со школы Джеймс и Седрик были неразлучными друзьями, и Амелия поневоле общалась с лучшим другом брата, постепенно в него влюбляясь. Чувства оказались взаимными, и когда настала пора выпускных в колледже, они поняли, что их чувствам не преграда даже предстоящая разлука: Седрик пошел в армию. А по возвращении сделал Амелии предложение, и все бы было замечательно, не решись он снова отправиться сражаться, но уже по контракту. Любовь Амелии оказалась весомее предостережений Джеймса о возможных последствиях как для самого Седрика, так и для нее, учитывая, какую дурную славу обретали зарабатывающие войной солдаты. Если призванных на службу в армию АПЭП еще могли пощадить южане, имеющие какие-то свои представления о воинской чести, то солдат, получающих деньги за отнятые и покалеченные жизни, террористы убивали без вопросов. Возможная опасность того, что Седрик умрет на войне и оставит Амелию вдовой с разбитым сердцем, не выходила у Джеймса из головы даже когда она обменивалась с Седриком кольцами у алтаря. Теплые отношения между старыми лучшими друзьями превратились в воспоминание, и, чтобы не портить и без того неловкий разговор, Амелия решила не вдаваться в детали о Седрике.

– Он недавно был в городе, хотел проведать, – тихо ответила Амелия, немного покраснев от нахлынувших на нее воспоминаний о дне, когда Седрик вернулся ненадолго домой, и опустила взгляд в свою чашку чая, которую медленно вертела на столешнице.

– По крайней мере, жив и здоров, а все остальное я попросила не рассказывать, – неловко улыбнувшись, добавила Амелия, украдкой взглянув на Джеймса. Казалось, Джеймс ее не слушал, глядя в окно, но кивнул в ответ, после чего наступила тяжелая пауза. Амелия не решалась продолжить беседу, ведь про самочувствие и работу Джеймса она уже знала, а других формальных поводов заговорить как будто не осталось. Но больше всего ее расстраивала необходимость их искать, словно они не могли поговорить как прежде, обо всем на свете, что приходило в голову.

– А я… Я соскучилась, – вдруг неожиданно для себя произнесла Амелия, искренне взглянув на Джеймса, словно надеялась, что ее слова не покажутся излишне откровенными или напрасными. Джеймс улыбнулся и снова кивнул.

– Я тоже соскучился, – сказал он коротко, опустив взгляд. Казалось, его и Амелию разделял не столик уютного кафе, а целая стена недоговоренных мыслей и идей, невидимых и потому столь угнетающих. Он давно перестал чувствовать себя вправе интересоваться жизнью Амелии, нашедшей семейное счастье, как бы он сам к нему не относился. Но желание оберегать и защищать Амелию никуда не делось, обернувшись от бессилия в тихую злость. И чтобы оградить от нее Амелию, Джеймс оградил сестру от самого себя, лишившись как поводов для злости, так и поводов для радости.

Решив, что слишком сильно погрузился в свои мысли, Джеймс шумно вздохнул, словно собирался с силами заговорить дальше.

– Расскажи, как твои успехи в лаборатории? – натянув на губы улыбку, спросил Джеймс. – Про «Инноген» стали столько говорить в последнее время, а я даже не могу толком похвастаться, что у меня там работает сестра, потому что ничего не знаю и едва ли что-то понял из недавнего репортажа Леклейра.

Амелия коротко улыбнулась в ответ, невольно коснувшись кулона на шее.

– Я веду несколько важных проектов, о которых по телевидению не говорят… Возможно, если все получится, мир, каким мы его знаем сейчас, изменится до неузнаваемости, – произнесла Амелия, глянув в окно на дождливое темное небо. К их столику вернулась разносчица, принеся заказ Джеймса.

– Куда уж больше, – сказал он, грустно усмехнувшись, когда разносчица ушла к соседним столам, – за пару лет все и так кардинально поменялось…

Амелия опустила взгляд, не решаясь смотреть на Джеймса. Говорил ли он о войне на юге или о том, о чем думала сама Амелия, боясь задевать тему ставших отчего-то тяжелыми отношений между ними? Она не знала, и потому горько усмехнулась, не решаясь гадать.

– Почти все, – мягко поправил сам себя Джеймс, заметив, как погрустнела Амелия. – Я рад, что ты все еще идешь к своей цели.

– Как иначе, ведь у меня был достойный пример перед глазами, вдохновляющий своим упрямством и уверенностью, – ответила Амелия, робко заулыбавшись, но заметив, как Джеймс пожал плечами, слегка нахмурилась от волнения, догадываясь, что что-то случилось.

Джеймсу было тяжело согласиться с утверждением Амелии, но он не стал отрицать ее слова, снова задумавшись о работе.

– К сожалению, мое упрямство не приносит результат, на который я рассчитывал, – сказал он, вспомнив Фараи и его приют, и потому невольно заговорил откровенно. Как прежде в юности, когда Джеймс и Амелия могли доверить друг другу все секреты, он не боялся быть не услышанным или непонятым, и неожиданно для самого себя вдруг захотел поделиться своими тревожными мыслями, чтобы отпустить хотя бы часть внутренних переживаний. Поделись он ими на работе, его бы упрекнули в неприятии общественного мнения, а Амелия никогда и ни в чем его не осуждала, даже в редкие минуты его слабости, саму слабость словно не замечая.

– Порой мне кажется, что все бесполезно, – тихо произнес Джеймс, взглянув на посетителей кафе, уткнувшихся в свои гаджеты. – Я теряю веру в то, что в моей службе есть смысл, как и в службе всех остальных полицейских. Я уже не понимаю, кому служу…

Амелия с тоской посмотрела на старшего брата, услышав причину его тихой печали, которую заметила в родных зеленых глазах. Она словно разделила с Джеймсом груз его долга перед обществом, ответственности и тяжелых мыслей о работе. Но Джеймс действительно был для нее примером, и потому Амелия не позволила самой себе долго унывать и горделиво выпрямилась, собираясь напомнить Джеймсу, что не было ничего бессмысленного в том, чтобы стараться сделать их мир лучше.

– Без тебя и других офицеров наш город погрузился бы в самую беспросветную мглу, – произнесла Амелия, улыбнувшись от охватившей ее искренности и чувства уверенности в своих словах. – Я хвастаюсь, что мой брат полицейский, хоть ничего не знаю и едва ли что-то понимаю в твоей службе, – добавила Амелия, поймав на себе удивленный и засиявший взгляд Джеймса.

Вдруг на его телефон пришло сообщение, и Амелия невольно стихла, не желая беспокоить Джеймса, когда он потянулся в карман за мобильным. Заметив, как переменилось лицо Джеймса из-за прочитанного послания, Амелия не удержалась от вопроса:

– Что такое? – спросила она встревоженным голосом.

– Со знакомым случилась беда… – неловко и заторможено ответил Джеймс. – Ребенок попал в драку, надо торопиться, – произнес он, растерянно оглянувшись по сторонам. – Извини, мне надо уехать, я должен помочь.

– Я понимаю, удачи, – уверенно ответила Амелия, вставая из-за стола вслед за Джеймсом. Он оставил рядом с недопитым чаем деньги за себя и за Амелию, быстро стиснул пальцы ее руки на прощание и поспешил на улицу. Амелия осторожно села назад за столик. Вскоре она увидела через запотевшее окно, как Джеймс перешел дорогу и торопливо сел в машину, а про себя подумала, что даже сомневаясь, Джеймс делал то, что умел всегда – он поступал правильно, как бы трудно это ни было в их сложное время.

Сам Джеймс даже не задумывался о том, что поступал правильно, поскольку иного варианта для себя и не видел. Он пообещал, скорее самому себе, чем настоятельнице приюта, что отзовется, если с Фараи что-то случится, и собирался сдержать слово, потому что не мог иначе. Пользуясь тем, что у него был выходной, неуставная одежда и своя машина, Джеймс мог без лишнего внимания проехать в нужный район, где случилась драка, и мчался туда по пустым дорогам, стараясь добраться до места, пока не стало слишком поздно. Джеймс опасался за здоровье Фараи, особенно учитывая тот факт, что в прошлый раз избившие Фараи мальчишки разбежались, только когда подъехал помеченный полицейский автомобиль. Само спасение Фараи от побоища и, быть может, серьезных травм, могло разъярить молодых людей еще больше, чем попрошайничество в общественном парке.

Приехав по нужному адресу, Джеймс остановил машину за углом и поспешил на звуки борьбы, успев заметить, как в тени скрылось несколько человек. На мокром асфальте в пяточке света еще не разбитого фонарного столба лежал лицом в землю мальчик.

– Фараи! – испугавшись, что Фараи серьезно ранили, Джеймс подбежал к мальчику, упал рядом на колени и перевернул его на спину. Но стоило увидеть лицо ребенка, как Джеймс растерялся, не узнав темнокожего незнакомца. Он был примерно того же возраста, что и Фараи, без всяких видимых следов побоев. Вдруг Джеймс почувствовал острую боль в животе. Опустив взгляд, Джеймс увидел, как ребенок выдернул неловким движением нож и испуганно, но в то же время сердито посмотрел на него, словно ожидая реакции.

– Получай назад свою помощь! – крикнул кто-то из темноты с заметным акцентом. Незнакомый мальчик резко вскочил на ноги и побежал на голос человека, наблюдавшего за случившимся со стороны в тени переулка. – Никому из нас не нужны ваши милостыня или жалость!.. Бежим! – подгонял второй голос подоспевшего в укрытие мальчика, ставшего для Джеймса приманкой.

Ошеломленный произошедшим, Джеймс неловко зажал рану рукой, глядя в ту сторону, где скрылись два незнакомца, отчего-то с трудом веря, что его действительно обманули и ранили. Он еще слышал их бег, пока дождь не заглушил все остальные звуки, даже тогда, когда оказался один в медленно растекающейся по асфальту лужице своей крови. Джеймс не замечал холода и воды, стекающей за воротник куртки, лишь тепло, плавно утекающее сквозь пальцы в потоке дождя вместе с жизнью. Усилием воли он смог собраться с духом и осмотрелся вокруг помутившимся взглядом, чтобы решить, что делать дальше. Пустой переулок, в котором оказался Джеймс, был в одном из кварталов беженцев. За местными старались следить удаленно, а все больницы и участки полиции располагались в других районах города. Только на углу дома горел огонек камеры наружного наблюдения, говоря о том, что кто-то мог видеть произошедшее. Убедившись, что не упадет в движении, Джеймс встал на ноги и побрел к своей машине. Он тяжело сел за руль и выехал на основную дорогу, чтобы добраться до больницы.

Сколько он ехал, стараясь не потерять сознание, Джеймс не знал. Лишь к тому моменту, когда перед ним засияли огни больницы, стало ясно, что времени осталось совсем мало. Выйдя из машины, Джеймс направился к парадному входу больницы. Он плохо видел, куда шел, но двигался в направлении света, придерживая рукой кровоточащую рану. Сотрудники вечерней смены непринужденно переговаривались друг с другом в ярком парадном холле, когда Джеймс переступил порог разъехавшихся дверей больницы и чуть не упал на скамейки для ожидания в приемной.

– Позовите доктора Беннета! Скорее! – крикнул кто-то через коридор, подхватив Джеймса под руку. С другой стороны его подхватила медсестра, придирчиво осмотрев медового цвета глазами. Было слышно, что появились другие сотрудники больницы с каталкой, но Джеймс их уже не видел, не разбирая даже голосов, звучащих рядом. Он успел подумать про Фараи, а перед его мысленным взором всплыло лицо незнакомого мальчика, искаженное ненавистью. От страшной злости, сверкающей в детских глазах, или же от потери крови, но вдруг Джеймс почувствовал, как его сковал сильный холод, и он погрузился в темноту, окончательно потеряв сознание.

***

Люция всегда просыпалась рано, по обыкновению до восхода солнца, чтобы посмотреть на небеса и меняющиеся краски рассвета, а потом отправиться в королевские покои. Но в этот раз она проснулась еще раньше, не сразу поняв причину. Открыв глаза, Люция осмотрела заснувшего рядом с ней Раниеро. Они так заболтались перед сном в его комнате, что Люция и не заметила, как задремала в окружении их старых любимых игрушек из детства. А Раниеро так и заснул в ворохе его же рукой написанных писем, которые Люция решила ему перечитать и напомнить, сколько историй Раниеро пытался уложить в короткие пересказы и шутливые воспоминания о своей службе. Умиротворенно улыбнувшись, Люция прижалась щекой к подушке, но, когда она взглянула на лицо Раниеро, тревога сковала ее сердце, а в серых глазах мелькнул страх. Раниеро снился кошмар, а свет в кристалле, что свисал с его шеи на цепочке, медленно терял свою силу. Обомлев, Люция приподнялась на локтях и взглянула на свой собственный кристалл, сияющий ровно и ярко, а потом осторожно взяла кристалл Раниеро в свои руки.

Говорили, что в своих снах эна видят мир теней, тех удивительных созданий, что живут во Мраке и сражаются из века в век за Свет. Когда-то барьер, разделяющий их миры, был прозрачным как кристально чистая вода, и они могли видеть друг друга, оказавшись достаточно близко к невесомой пелене. С течением времени барьер помутнел и исказился. Эна больше не видели мира теней, а перестав видеть, засомневались, во что им верить. Разве тени имели какую-то власть над их судьбами? Были ли невидимые нити между кристаллами эна и тенями? Был ли мир теней вообще? Многие эна перестали признавать в своей судьбе волю созданий, о которых впоследствии стали рассказывать легенды и сказки для детей. Они больше не знали, правда ли история о первых тенях и эна или нет.

Но Люция всегда верила в то, что тени влияют на их жизни, порой даря счастье, а порой и горе, что нити Света, нити дарованной Светом жизни, соединяли их миры как две части одного целого, и даже сновидения были бликами и отголосками неизвестной жизни по другую сторону барьера. Эна могли чувствовать раны и боль своих теней, их усталость и горечь точно так же как порой радость и веселье, вдохновение и уверенность. Считалось, что когда кристаллы эна меркли, жизнь тени обрывалась, и ее бой с Мраком был проигран. Поэтому Люция была уверена, что Раниеро чувствовал и видел, что его тень смертельно ранили. Тень Раниеро могла проиграть свой бой в своем мире по другую сторону барьера, и Люция опасалась, что скоро свет кристалла Раниеро полностью погаснет. Потом, с течением времени, должна была появиться новая тень, а нить жизни должна была снова восстановиться, и кристалл бы засиял как прежде. Но Люция не хотела, чтобы наступающий важный день Раниеро встречал без той тени, что помогала ему сражаться последние годы с Мглой уже в их собственном мире. Уверенно улыбнувшись, Люция осторожно сжала кристалл Раниеро в ладонях, зажмурилась и едва слышно зашептала мольбу:

– Пожалуйста, держись… Ты справишься. Не сдавайся, борись за Свет.

Люция не открывала глаз, всем сердцем желая поделиться своими силами с тенью Раниеро, лишь бы свет его кристалла восстановился. Она забылась в своих мольбах, и открыла глаза лишь тогда, когда ей показалось, что Раниеро проснулся. Раниеро хмурился, заелозив от своего тягостного сна, но вскоре перестал шевелиться, а охватившая его в кошмаре тревога как будто спала. Раскрыв ладони, Люция ласково улыбнулась, увидев, что сияние кристалла Раниеро снова стало ровным, хоть и не таким ярким, как прежде. Но теперь она была уверена, что тень Раниеро не умрет, а наберется сил и продолжит сражаться с Мраком в своем мире.

Бережно уложив кристалл за воротник Раниеро, где он обычно его прятал, Люция осторожно поцеловала спящего брата в щеку и встала с кровати, стараясь не уронить на пол разбросанных по покрывалу игрушечных солдатиков. Выглянув в окно, она увидела, что на востоке плавно расцвели алым облака, предвещая появление солнца, и поспешила из комнаты в коридор, напоследок еще раз взглянув на спящего Раниеро. Притворив за собой дверь, Люция снова улыбнулась и поспешила к лестничному пролету через просторный холл.

Королевский замок постепенно просыпался, и то и дело на пути Люции оказывались живущие в стенах белоснежной крепости эна. Одни уже спешили по своим делам в простирающийся у подножия замка сад, другие на кухню, чтобы приготовить для всех завтрак, третьи начинали уборку светлых помещений. Прислуги в замке было много, но все прислужники с одинаковым почтением склоняли головы перед проходящей мимо Люцией, ведь она была личной прислужницей Зарии и считалась вторым лекарем всей Басилеи после самой королевы. Никогда не задирая носа, Люция ценила ту возможность немного влиять на жизни эна, которой обладала, и старалась сделать утро каждого попавшегося ей на пути прислужника чуть ярче своим вежливым приветствием и улыбкой в ответ. Она почти летела в королевскую башню, окрыленная хорошим настроением, и лишь у самых покоев правителей замедлила свой шаг. Люция осторожно приоткрыла дверь в просторную комнату короля и королевы и заглянула внутрь, заметив, как плавно начал гаснуть свет спифов, что украшали их покои от пола до потолка. Но стоило Люции взглянуть на Зарию, как к ней вновь вернулась холодящая нутро тревога.

Казалось, королева Зария тоже видела кошмар, сжимая во сне свой кристалл. В отличие от кристаллов Люции и Раниеро, да и всех остальных подданных короля и королевы, камень Зарии, как и камень короля Раанана, был белым и сиял особенным белым светом. Люция не видела, таял ли свет кристалла королевы или ей просто виделись битвы по другую сторону барьера в мире теней, но она не могла себе позволить просто стоять рядом с правительницей, с тревогой взглянув на разгорающийся рассвет через просторное окно комнаты.

– Лучезарная королева!.. – осторожно позвала Люция, подойдя ближе к кровати Зарии. Королева вздрогнула и открыла медового цвета глаза, сначала рассеянно уставившись в арочный потолок своих покоев, а потом словно сквозь Люцию, не замечая ее присутствия. Сон Зарии не спешил ее покинуть даже после пробуждения, и Люция виновато склонила голову, видя, каким печальным оказалось утро ее королевы.

Зария видела во сне чьи-то лица, слышала совершенно непонятную ей речь. Все, что вспоминала Зария, тревожило ее, но больше всего то чувство, с которым она пробудилась… Чувство безысходности. Она словно не замечала света солнца, не чувствовала его тепла, и пыталась рассмотреть в ускользающих обрывках сновидения ту правду, что открылась в мире теней. Зария видела, будто знакомый ей страж оказал врагу помощь, и как врагов вдруг стало больше, а она не знала ответа на многочисленные обращенные к ней одной вопросы, а потом – какими глубокими ранами могли обернуться доброта и помощь по отношению к тем, кто их не заслуживал…

Зария с трудом приподнялась над подушкой, вдруг вновь услышав голос, донесшийся до нее словно издали.

– Прошу прощения, госпожа, я не хотела вас побеспокоить, – виновато произнесла Люция, все не решаясь поднять на Зарию взгляд. Зария внимательно осмотрела Люцию, а потом взглянула на свою руку, в которой отчаянно зажимала свисающий с шеи белый кристалл. Прогнав напавшую на нее тревогу, королева повернула лицо к солнцу, отогрелась в его лучах и уверенно улыбнулась, заставляя себя забыть кошмар минувшей ночи. Зария почувствовала вину из-за того, что поддалась непонятным страхам из своего сна и испугала Люцию своей реакцией. Больше она не желала думать о мире теней, ведь впереди ее ждало светлое утро и немало важных дел.

– Лучезарная Люция, – ответила наконец приветствием со снисходительной улыбкой на губах Зария, вставая с постели. Люция сразу поспешила к Зарии с подготовленным с вечера серебристым платьем с золотым узором, чтобы помочь королеве одеться, после чего Зария с подчеркнуто невозмутимым видом отошла в другую часть комнаты и села напротив большого зеркала. Люция направилась помочь королеве расчесать ее густые темно-русые волосы и встала за ее спиной. Пока Зария выбирала, в каких драгоценностях появится перед своими подданными, Люция задумчиво проводила мягкой расческой по ее отливающим золотом прядям, с улыбкой тихо напевая песню. Люция так задумалась о своем, что не сразу услышала голос королевы.

– Госпожа?.. – виновато переспросила Люция.

– Я спросила, почему ты поешь, Люция? – повторила вопрос Зария, перебирая украшения из золотой шкатулки. Королева бросила на Люцию любопытный взгляд. Зария не помнила, чтобы Люция когда-нибудь пребывала в столь приподнятом настроении и витала в облаках. Расческа в руках Люции вдруг застыла в воздухе. Королева никогда не злилась на нее, да и в этот раз голос Зарии был не более чем заинтересованным, но укол совести заставил Люцию одуматься. Улыбка сошла с ее лица, а во взгляде Люции королева заметила легкую растерянность. Лишь спустя мгновение, которого было достаточно, чтобы виновато поникнуть головой, Люция вернулась к работе и смущенно ответила:

– Простите меня, госпожа, если я помешала вам своим пением. Я так рада прибытию своего старшего брата, что не могу думать ни о чем другом в это светлое утро, – призналась Люция.

– Ах, да, – вспомнила Зария и тепло улыбнулась Люции. – Перед отбытием на запад генерал Вителиус очень уважительно высказался по отношению к Раниеро, – вспомнила она задумавшись, и вдруг смущенно добавила ставшую такой ясной деталь, которую прежде она не замечала:

– Вы с Раниеро такие разные, прямо как солнце и луна.

Люция поджала губы, продолжая усердно расчесывать локоны правительницы. В столице все знали, что Люция и Раниеро родня. Но если о Люции отзывались как о лучике солнца, то ее старший брат в глазах других эна выглядел не в лучшем свете из-за своего природного упрямства и порой неуместной дерзости, прославившей его на все королевство.

Невольно вспомнив про генерала Вителиуса, Люция смущенно улыбнулась. Раниеро писал о нем исключительно иронично, но Люция знала, что так говорят только о друзьях, и даже соперничество между ними не мешало узам «братьев по оружию».

– Если бы мы с Раниеро были похожи как две капли воды, госпожа, я бы претендовала на ту же почетную должность, что и он, – улыбнувшись, ответила Люция, не скрывая задорных искр, заплясавших в ее серых глазах.

Зария задумчиво улыбнулась чужим словам. Эна родственники всегда были преданы друг другу, поскольку были связаны чем-то большим, чем просто кристаллами одной формы. Люция даже не смела подумать что-то плохое о старшем брате, готовая скорее принизить себя, чем его в глазах правительницы. Мудрость и любовь Люции тронули Зарию, и больше они не разговаривали, пока не настало время покинуть королевские покои.

Когда все приготовления к выходу закончились, Люция спустилась вслед за королевой во внутренний двор замка, сразу же попав в окружение прислужников правителей и мастеров всех умений, чьи гильдии располагались в пределах столицы.

Король Раанан, будучи воином, старался поддерживать свою боевую форму, хотя в том совсем не нуждался в виду постоянной охраны стражников. Но очередная тренировка короля была особенной, поскольку впервые за долгие годы Раанан позволил присутствовать на мероприятии всем желающим. Пока шел бой, Зария в сопровождении Люции неторопливо шла среди толпы восхищенных придворных, учтиво кивая на поклоны прислужников и гостей, лишь иногда бросая взгляды на короля и его соперника, сражающихся в полете над зрителями.

Когда бой закончился под громкие аплодисменты, Раанан тяжело приземлился на землю, явно оставшись недовольным собой. Король и без доспехов отличался высоким ростом и широким размахом плеч, что мешало ему биться с легким и юрким мастером-лучником Арвидом, а в своих громоздких латах он оказался слишком неповоротливым, чтобы выиграть сражение. Но уверенность правителя затмевала собой любые преграды на пути к победе, и он не собирался сдаваться. Каждый раз Раанан сражался как в последний, и никто из присутствовавших во дворе замка не знал, что очередная тренировка для короля была важна не только для того, чтобы проверить свои навыки боя, но и для того, чтобы избавиться от охватившей его в ночном кошмаре злости.