Время перемен

- -
- 100%
- +
Я покачал головой, глядя на него с лёгкой, понимающей улыбкой.
– Сердцеед, – произнёс я, поднимая свой бокал с портером в его сторону. – Настоящий байбэк-король*** Ист-Энда. Кого ты только не покорил своей аурой загадочного бариста с грустными глазами.
Лео фыркнул, но в его взгляде блеснуло удовольствие от моих слов.
– Не «байбэк-король», а «свободный художник», – с пафосом поправил он, отламывая кусок стейка. – И моя аура – это не грусть, а здоровая доза реализма, приправленная шармом. Но спасибо за комплимент, я его принимаю. – Он снова подмигнул. – А теперь ешь свой бургер, пока он не остыл. Мясо остывает, а философские дискуссии о любви могут и подождать.
***«Байбэк-король» – это неформальное, но часто используемое определение для компании, которая проводит обратные выкупы собственных акций (байбэки) в очень больших объемах. Само понятие «байбэк» (buyback) означает, что компания выкупает свои ценные бумаги у текущих владельцев на фондовом рынке. Это делается по нескольким причинам, например, для поддержки цены акций или для распределения свободных средств.
Глава 6
Кофейня «Очаг», часом ранее.
Вечер окончательно вступил в свои права, когда дверь «Очага» с тихим перезвоном открылась, выпуская на прохладный, продуваемый ветром тротуар двух мужчин. Воздух пах дождём, выхлопами и далёким дымом.
Зейн вышел первым, его движения были резкими, отточенными. Он посильнее натянул капюшон, но не против сырости, а будто пытаясь отгородиться от только что состоявшегося разговора. Его лицо, освещённое неоновым светом вывесок, было напряжённым и непроницаемым.
Следом за ним, неспешно и весомо, появился бородатый мужчина в твидовом пиджаке. Он казался полной противоположностью Зейну – спокойный, почти флегматичный. Он поправил очки на переносице и окинул улицу беглым, привычно оценивающим взглядом, будто сканируя территорию на предмет угроз.
– Итак, договоренность ясна, – произнёс мужчина низким, бархатным голосом, обращаясь к спине Зейна. – У тебя есть три дня. Не больше.
Зейн не обернулся, лишь слегка кивнул, глядя на отражение уличных фонарей в луже у своих ног.
– Я понял.
– Надеюсь, что так, – в голосе бородача прозвучала лёгкая, но недвусмысленная угроза. – Потом начнутся вопросы. И отвечать на них будешь не только ты.
Не добавляя больше ничего, мужчина развернулся и твёрдым шагом зашагал в сторону от кофейни, его силуэт быстро растворился в вечерней толпе.
Зейн достал сигарету, чиркнул зажигалкой, и при слабом свете пламени его лицо исказила гримаса холодной ярости. Он сделал глубокую затяжку, выпуская дым в сырой воздух, и посмотрел в сторону окна второго этажа кофейни. В его глазах горел не просто гнев, а решимость загнанного в угол зверя, который уже готовится к прыжку. Три дня. Срок поджимал.
Они пошли вместе по тротуару, их шаги отдавались эхом в вечерней тишине. Бородач шёл неторопливо, его руки были засунуты в карманы пиджака.
– Заметил того парня за стойкой? – негромко спросил мужчина, нарушая молчание. – Черты… уж очень на тебя похож. Прямо поразительно. – Он хмыкнул, и в его голосе зазвучала плохо скрываемая ирония. – Уж не братья ли вы там, забытые друг другу? Или это у вас в роду такая… отчуждённая эстетика?
Зейн, шагавший чуть позади, резко остановился. Его плечи напряглись. Затем он медленно, с преувеличенным спокойствием, покачал головой.
– Нет, – его голос прозвучал плоским, безжизненным тоном, отсекая любые дальнейшие расспросы. – У меня нет семьи. Ни братьев, ни сестёр. Никого.
Он снова тронулся с места, ускорив шаг, словно пытаясь физически отдалиться от этого разговора. Но слова бородача, как ядовитые семена, уже упали в почву. Мысль о том, что его брат вернулся, теперь жгла изнутри, смешиваясь с привычной, едкой горечью одиночества.
Они дошли до тротуара, где в тени высокого здания стоял чёрный Mercedes G-класс. Лак на его кузове отсвечивал матовой гладью, поглощая блики уличных фонарей, а мощный силуэт машины дышал скрытой угрозой.
Бородач, не говоря ни слова, подошёл к задней двери. Она бесшумно открылась, и он ловко, несмотря на внушительные габариты, устроился на просторном кожаном сиденье. Дверь так же тихо захлопнулась, отсекая его от внешнего мира за тонированным стеклом.
Зейн остался стоять на тротуаре, в нескольких шагах от машины. Он засунул руки в карманы, его поза была неестественно прямой. Холодный ветер трепал его тёмные волосы, но он, казалось, не замечал этого. Свет фонаря падал на него, отбрасывая длинную, искажённую тень на асфальт – одинокую фигуру на фоне ночного города, который никогда не станет домом.
Окно «Мерседеса» с тихим гулом опустилось, и из темноты салона донёсся спокойный голос бородача:
– Мои ребята будут в условленном месте с деньгами. Не подведи.
Зейн, не меняя позы, коротко кивнул, его взгляд был устремлён куда-то в сторону, будто он уже просчитывал следующие ходы.
– Будет сделано, мы не один день сотрудничаем, можете на меня положиться.
Стекло так же бесшумно поднялось, снова скрыв пассажира за тёмным стеклом. Мощный двигатель «Мерседеса» едва слышно вздохнул, и внушительный джип плавно, почти призрачно, тронулся с места. Шины мягко прокатились по мокрому асфальту, и машина растворилась в потоке ночного транспорта, оставив Зейна одного в зыбком свете фонаря, с тяжёлым грузом предстоящей сделки на плечах.
Зейн снова достал сигарету, ловко вставил её между губами и чиркнул зажигалкой. Оранжевый огонёк на мгновение осветил его напряжённое лицо. Сделав глубокую затяжку, он поднял голову и уставился на уличный фонарь прямо над собой.
Свет был слепящим, он резал глаза, заставляя щуриться. Но в этом была своя, странная притягательность – безразличная ясность. Он стоял так несколько секунд, вдыхая дым и впитывая этот неодушевлённый свет, будто пытаясь выжечь им остатки неприятного разговора.
Потом, резко выдохнув струйку дыма, он шагнул вперёд, вглубь улицы. Его тень, сначала короткая, вытянулась за ним, сливаясь с другими тенями ночного города, пока он не скрылся за углом, оставив после себя лишь медленно рассеивающийся в воздухе табачный дым.
Спустя несколько минут блужданий по пустынным переулкам, его взгляд наконец зацепился за знакомый силуэт. Их «Форд», грязный и неприметный, одиноко стоял в глубокой тени у глухой стены какого-то склада. Он был припаркован идеально – так, чтобы его не было видно ни с главной улицы, ни из окон соседних зданий.
Зейн замедлил шаг, его глаза сузились, оценивая обстановку. Всё было спокойно. Ни души вокруг. Он подошёл ближе, обходя машину. Ни новых вмятин, ни следов взлома. Потянулся к карману, доставая ключи. Металл холодно блеснул в слабом свете, пробивавшемся из далекого фонаря. Щёлкнул замок. Зейн сел за руль, захлопнул дверь, и старый салон поглотил его, став очередным временным убежищем в этом бесконечном беге по ночному городу.
Двигатель «Форда» завёлся с глухим, недовольным ворчанием, заполнив салон вибрацией. Зейн откинулся на сиденье, но вместо того, чтобы трогаться, с силой положил обе руки на прохладный винил руля и опустил на них голову. Лоб упёрся в верхнюю часть обода, глаза закрылись.
Тишина в салоне была обманчивой. Внутри у него бушевал ураган. Перед мысленным взором снова и снова вставало лицо того парня за стойкой – бледное, с тёмными, чуть взъерошенными волосами, с его же собственными, только что увиденными в отражении витрины, чертами. Тот же разрез глаз, та же линия скул, тот же упрямый подбородок. Разница в несколько лет, чуть более ухоженный вид, но сходство было пугающим, почти зеркальным. Брат.
Слово отозвалось в нем глухой, ноющей болью, как старый, плохо заживший перелом. Даниэль Хартман. Золотой мальчик, сбежавший в Штаты, когда дела пошли под откос. Тот, кого он ненавидел за его привилегии, за его законное место, за то, что тот даже не боролся за него, а просто ушёл.
И теперь он здесь. Вероятно прячется? Работает бариста в кофейне его сообщника. Почему? Но главный вопрос, который жёг изнутри яростнее всего: почему никто не сказал ему?
Мать. Она-то уж точно должна была знать. Каждый её шаг, каждое движение в компании отслеживалось. Появление законного наследника не могло остаться незамеченным. Значит, она знает и молчит. Зачем? Чтобы не дать Зейну лишнего повода? Чтобы он продолжал быть её послушным орудием, не отвлекаясь на старые счёты? И Лео. Этот старый хитрый лис. Он что, тоже решил устроить ему сюрприз?
Гнев, горький и едкий, поднимался по пищеводу, заставляя сжимать челюсти до хруста. Его использовали. Снова. Держали в неведении, как дурачка, в то время как главный приз, главный противник, уже был в городе. Он сидел здесь, в вонючей развалюхе, в то время как его брат, принц, вернувшийся из изгнания, мыл кружки в уютной кофейне.
Зейн с силой выдохнул, поднимая голову. В глазах, приспособившихся к темноте, горел холодный, решительный огонь. Хорошо. Если они не сказали, значит, им было выгодно его неведение. Что ж, теперь преимущество будет на его стороне.
Он резко включил передачу и с силой нажал на газ. «Форд» рванулся с места, шины с визгом зацепились за асфальт. У него было три дня, чтобы разобраться со сделкой. А потом… потом он собирается выяснить, какую игру ведёт его дорогая семья. И на этот раз он не собирался играть по чужим правилам.
Дорога до их базы была недолгой. Ночной город, казалось, вымер – машин было на удивление мало, и Зейн мчался по почти пустым улицам, давя на газ, будто пытаясь оставить позади не только дорогу, но и собственные мысли.
Именно поэтому он особенно яростно выругался, когда из соседнего ряда его резко подрезал низкий, рычащий спорткар. Зейн инстинктивно рванул руль в сторону, «Форд» вильнул, шины чуть не сорвались в занос.
– Ах ты, ублюдок! – прошипел он, вжимаясь в сиденье и с силой давя на тормоз, чтобы избежать столкновения. Его пальцы вцепились в руль так, что костяшки побелели. – Прешь, как будто твоя дорога!
Он продолжил путь, скрежеща зубами, ярость от этого мелкого инцидента наслаиваясь на общий фон его бешенства. И словно в насмешку, на следующем же перекрёстке мимо него, плавно и почти бесшумно, проплыл знакомый потрёпанный BMW – «Беатрис» Лео. Он ехал в противоположном направлении, и Зейн на долю секунды встретился взглядом с фигурой за рулём.
Это стало последней каплей. Вся накопленная за вечер ярость – от разговора с бородачом, от шокирующего открытия, от ощущения, что им манипулируют, – вырвалась наружу. Он с силой ударил ладонью по рулю.
– Чёрт! – его крик оглушительно прозвучал в салоне. – Идиотский вечер! Идиотская машина! Идиотский… брат!
Он рванул с места на зелёный свет, заставляя «Форд» реветь и дёргаться, пытаясь физически уйти от этого встречного автомобиля, который был таким же напоминанием о предательстве, как и лицо того парня в кофейне. Каждый километр до базы казался ему пыткой, и он дал себе слово, что завтра же начнёт раскладывать этот пазл по полочкам, как бы болезненно это ни было.
«Форд» с глухим стуком подпрыгнул на колдобине и замер в привычном месте, в тени гигантского, мрачного каркаса фабрики. Зейн выключил зажигание, и в наступившей тишине его накрыла внезапная, тотальная пустота. Ярость, что кипела в нем всего минуту назад, иссякла, словно её вычерпали до дна, оставив после себя лишь тяжёлую, свинцовую усталость.
Он сидел неподвижно несколько секунд, глядя в темноту лобового стекла на уродливый силуэт их убежища. Затем медленно, будто каждое движение требовало невероятных усилий, открыл дверь и вышел на улицу. Ночной воздух, холодный и влажный, обжёг лёгкие, но не принёс ожидаемого облегчения. Он потянулся к карману за сигаретой, но передумал. Руки опустились вдоль тела. Сил даже на это уже не было. Оставалось только одно – идти внутрь и делать то, что нужно. Рассказать своим товарищам о сделке, о деньгах, о трёх днях, которые висели над ними дамокловым мечом*.
*«Дамоклов меч» – это выражение, означающее постоянную и нависшую угрозу при кажущемся благополучии. Это образное выражение произошло из древнегреческого предания о тиране Дионисии, который, чтобы показать своему придворному Дамоклу, что значит быть правителем, посадил его на трон во время пира. Над головой Дамокла в это время висел меч, прикреплённый к потолку всего лишь конским волосом, как символ постоянной опасности, которую несет власть.
Он сделал глубокий вдох, расправил плечи, пытаясь вернуть себе хоть тень былой собранности, и тяжёлым шагом направился к тёмному проёму в стене, за которым ждала его команда и новые, ещё более опасные игры.
Зейн бесшумно поднялся по грубо сколоченной лестнице на второй этаж, его шаги не оставляли следов на пыльном бетоне. Освещение здесь было скудным, почти призрачным. Несколько светильников, прикрученных к оголённым балкам, бросали на пол и стены жёлтые, неровные круги света, между которыми лежали густые, почти осязаемые клинья тени. Воздух был неподвижным и густым, пахнущим старой пылью, влажным камнем и едва уловимым – страхом.
Пространство второго этажа было похоже на логово, подсвеченное драматичными всполохами от самодельных светильников. Команда замерла в своих привычных позах, словно ожидая его возвращения.
Роуэн сидел, скрестив ноги, прямо на бетонном полу, окружённый хаотичным гнездом из проводов, планшетов и паяльного оборудования. Свет от одного из экранов выхватывал его сосредоточенное лицо и рыжие кудри, пока его пальцы быстро и точно припаивали какой-то микрочип к плате. Рядом лежала разобранная рация, которую он, судя по всему, модифицировал.
Кира стояла у огромного, ржавого станка, прислонившись к нему плечом. В её руках был разобранный пистолет, который она с методичной, почти медитативной точностью чистила и смазывала. Её розовые волосы казались неестественно яркими в тусклом свете, а лицо было маской холодного спокойствия. Рядом на верстаке лежали ещё две обоймы и коробка с патронами.
Люк, как всегда, казался самым расслабленным. Он полулежал на груде старых мешков в углу, но его расслабленность была обманчивой. В руках он вертел свой складной нож, и лезвие с отточенным щелчком то появлялось, то исчезало, ловя блики. Его глаза, холодные и зелёные, были прикрыты, но он вовсе не спал.
Маркус медленно прохаживался вдоль дальней стены, на которой углём был нанесён сложный, почти инженерный чертёж – план какого-то здания. Он водил пальцем по линиям, что-то беззвучно шепча, его тёмные глаза были полны напряжённой концентрации. Он был погружён в свой внутренний мир, вычисляя слабые места и точки входа.
Все они делали своё дело, но в воздухе висело общее напряжение – они ждали его. Ждали новостей. И когда тень Зейна упала на пол, все действия прекратились. Роуэн поднял взгляд от платы, Кира перестала водить щёткой по стволу, лезвие ножа Люка замерло, а Маркус остановился и обернулся. Тишина стала абсолютной, готовая быть разорванной его словами.
Зейн медленно подошёл к старому стулу с облупившейся краской и опустился на него. Дерево жалобно скрипнуло под его весом. Он провёл рукой по лицу, собираясь с мыслями, а затем поднял взгляд на свою команду, застывшую в ожидании.
– Встреча состоялась, – его голос прозвучал низко и устало, без обычной едкой энергии. – Заказчик подтвердил сделку. За товар, который мы забрали, он готов заплатить. Один миллион долларов, наличными.
Он сделал паузу, давая цифре повиснуть в воздухе.
– Но есть условие. У нас есть ровно три дня, чтобы передать ему всё. До последнего модуля. – Зейн посмотрел на ящики с солнечными панелями, стоявшие в тени. – Его люди будут ждать нас в полночь. На старых доках, у склада номер семь. Знакомое место, верно?
Он перевёл взгляд с одного лица на другое, оценивая их реакцию.
– Это не предложение, а ультиматум. Если мы провалимся… – он коротко усмехнулся, но в звуке не было веселья, – ну, вы понимаете. Вопросы не ко мне, а ко всем нам.
В наступившей тишине был слышен лишь отдалённый вой ветра в разбитых окнах. Зейн откинулся на спинку стула, его поза говорила об окончании официальной части, но напряжение в его фигуре выдавало, что самое сложное – обсуждение деталей и неизбежные риски – было ещё впереди.
Маркус, до этого молча скользивший пальцем по чертежу на стене, медленно повернул голову. Его карие глаза, казалось, поглощали скудный свет, делая взгляд особенно тяжёлым и проницательным.
– Миллион – это серьёзно, – его голос прозвучал тихо, но отчётливо, без намёка на неуверенность. – Но «его люди» и «старые доки»… это пахнет засадой. – Он сделал паузу, изучая лицо Зейна. – Сколько стволов будем брать? На всякий случай.
Зейн, не отводя взгляда, мрачно усмехнулся.
– На «всякий случай» с бородачом не бывает. Если он решит нас подставить, никакое оружие не спасёт. Но… – он посмотрел на Киру, – для самоуспокоения. И чтобы дать отпор случайным патрулям или другим «охотникам за сокровищами».
Кира, не поднимая глаз от разобранного пистолета, щёлкнула затвором, проверяя ход.
– Два автомата. Четыре пистолета. Дробовик для устрашения. И гранаты, если дело запахнет жареным. – Она сказала это ровно, как будто перечисляла продукты из магазина.
– Четыре пистолета, – поправил её Зейн. – Один остаётся здесь, на базе. Нам не нужны лишние следы на месте.
Маркус кивнул, его взгляд снова вернулся к чертежу, но теперь он явно видел на нём не архитектурные линии, а схему перестрелки.
– Я просчитаю пути отхода. И отмечу точки, где нас могут взять в клещи.
Диалог был быстрым, деловым, без лишних эмоций. Каждый понимал степень риска, и каждый готовился к нему по-своему: Кира – обеспечивая огневую мощь, Маркус – стратегию, а Зейн – сохраняя холодную голову и контроль над ситуацией, которая с каждым часом становилась всё более взрывоопасной.
Зейн понял, что больше никто не хочет высказаться. Воздух в цеху загустел от невысказанных мыслей и сомнений, но слова закончились. Дело было решено. Он медленно поднялся со скрипучего стула. Движения его были тягучими, будто он преодолевал сопротивление невидимой среды. Не глядя на остальных, пересек полутемное пространство, его силуэт растворялся и вновь появлялся в пятнах тусклого света от светильников.
Подошел к дальнему, огромному окну, из которого когда-то выгружали готовую продукцию. Теперь оно зияло пустотой, лишь несколько осколков стекла, словно слезы, торчали в раме. Ночной ветер свободно гулял по цеху, но здесь, у проема, он был особенно ощутим – влажный, пронизывающий.
Зейн остановился в полуметре от края, глядя в черную бездну ночи, в которой угадывались лишь смутные очертания крыш и дальний отсвет городского свечения. Он достал из пачки смятую сигарету, движения его были отточенными, почти ритуальными. Чиркнул зажигалкой. Огонёк вспыхнул, на мгновение осветив его лицо – запавшие глаза, резкую линию скул, напряженные губы. Он сделал первую, глубокую затяжку, и дым, густой и едкий, медленно выплыл в прохладный ночной воздух, тут же подхваченный и разорванный ветром.
Он стоял неподвижно, опираясь плечом о холодную бетонную колонну, и курил, глядя в никуда. Каждая затяжка была медленной и осознанной, будто вместе с дымом он пытался вытянуть из себя всю горечь, всю усталость и тяжесть предстоящего. Сигарета была не удовольствием, а якорем, единственной точкой опоры в этом море неопределенности. А за его спиной, в жёлтом свете ламп, его команда молча готовилась, и тишина между ними была громче любого крика.
Спустя несколько минут покоя, нарушаемого лишь завыванием ветра и мерным щелчком ножа Люка, Кира бесшумно отделилась от тени станка и медленно подошла к Зейну. Она остановилась в полушаге, не нарушая его уединения, но и не давая ему полностью отгородиться.
– Сегодня тебя будто подменили, – её голос прозвучал тихо, без обычной стальной хрипотцы. – Напряженность так и прет. Что случилось? Бородач сказал что-то помимо условий сделки?
Зейн не повернулся, продолжая смотреть в ночь. Он сделал последнюю, долгую затяжку и швырнул окурок в чёрную пустоту за окном. Тот упал вниз, оставив короткую красную дугу.
– Нет, – его ответ прозвучал так тихо, что это было скорее похоже на выдох. – Не в бородаче дело.
Он помолчал, сжимая и разжимая пальцы свободной руки.
– В «Очаге»… – он произнёс название кофейны с каким-то горьким оттенком, – я видел его. Моего… брата.
Кира замерла. Её глаза, обычно такие холодные и оценивающие, расширились от неподдельного изумления. Тихий, сдавленный вздох вырвался из её губ, больше похожий на ах!
– Даниэль? – прошептала она, не веря своим ушам. – Тот самый, который… в Штатах? Ты уверен?
Зейн наконец повернул к ней голову. В тусклом свете, падающем из цеха, его лицо было искажено целой бурей эмоций – яростью, болью и жгучим недоумением.
– Уверен? – он горько усмехнулся. – Он был как моё собственное отражение в кривом зеркале, Кира. Только… чище. И явно напуганнее. Работает там за стойкой, прикидывается каким-то Дэном, так было написано на его бейдже.
Он снова посмотрел в окно, его голос снова упал до шёпота, полного ядовитой горечи.
– И самое забавное… Похоже, наша дорогая матушка даже не соизволила сообщить мне, что мой ненаглядный братец вернулся в город.
Кира медленно прислонилась к бетонной колонне рядом с ним, скрестив руки на груди. Её взгляд стал пристальным и анализирующим.
– Думаешь твоя мать скрывает его возвращение? – она произнесла это скорее как утверждение, чем вопрос. – Это… многого стоит. Значит, она либо его боится, либо готовит его для чего-то, чего ты не должен знать.
– Или и то, и другое, – мрачно бросил Зейн. – Она всегда умела держать козыри в рукаве. А Даниэль… – он с силой выдохнул, – он всегда был её главным козырем. Законный наследник вернулся, чтобы занять трон.
– Но он не «Хартман Групп», – парировала Кира, её ум уже работал, выстраивая логическую цепь. – Может он прячется в кофейне не просто так? Это не похоже на триумфальное возвращение наследника. Больше похоже на бегство.
Зейн резко повернулся к ней, в его глазах вспыхнула новая искра – уже не просто ярость, а азарт охотника, учуявшего слабость добычи.
– Я тоже так думаю. Он чего-то боится. Или от кого-то прячется. Возможно, даже… от неё самой.
– Тогда почему он здесь? Почему у Лео? – Кира нахмурилась. – Лео знает? Он что, в курсе этой семейной драмы?
– Должен быть, – Зейн снова посмотрел в темноту, и его голос стал тише и опаснее. – Лео всегда всё знает. И если он приютил Даниэля, значит, у него на то есть причина. Возможно, он играет в свою собственную игру.
Кира помолчала, обдумывая.
– Что будешь делать?
Зейн снова достал сигарету, на этот раз закуривая медленно, почти театрально.
– Сначала – сделка. Бородач и его деньги. Это наш приоритет. А потом… – он выпустил струйку дыма в сторону города, – потом я собираюсь выяснить, в какую именно игру играет моя семья. И мой брат… – он повернулся и посмотрел прямо на Киру, и в его взгляде читалась холодная решимость, – неожиданно стал ключевой фигурой на этой шахматной доске. И я намерен выяснить, какую роль ему отвели.





