- -
- 100%
- +
© Елена Новикова, 2019
ISBN 978-5-4496-1799-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
СТРЕЛОЧНИК
Катрин спала в домике-будке рядом с какой-то Богом забытой железнодорожной веткой, еще не старая, парализованная и с вымытой головой. Ее сожитель – стрелочник – поставил на плитку вычищенный до блеска алюминиевый кофейник, исполняющий роль чайника, а меня усадил на самодельную табуретку рядом с постелью.
Удивило, что нет запаха болезни, давно немытого тела. Видно, этот человек ухаживал по-настоящему. Чистыми были даже простыни, и за окном виднелась веревка с сохнущим бельем.
Осень, веревки с бельем, уже начинающие вянуть бледные и мокрые хризантемы (отцвели уж давно…, да нет, еще не отцвели, в том-то и ужас, что есть еще время на цветенье, но надо торопиться, а как торопиться, если не можешь даже встать с кровати… да и кровать-то тоже плач – с панцирной сеткой, на которой уложена толстая фанера с пользой для позвоночника, хотя какая ему уже польза… да). Еще была рябина у железной дороги – ягоды яркие, драгоценные, а листья ржавые уже, скоро облетят.
Стрелочник по-своему красив – седые, давно не стриженные волосы, отросшая черно-белая щетина, почти борода. И из всей этой поросли-заросли – внимательные острые глазки, чуть, пожалуй, мелковатые, но не Спящую же красавицу ему целовать.
Хотя красавица действительно спала, и лицо ее было свежим, как у младенца, а волосы около лба (подшерсток такой) немного вспотели и завились колечками. На вид ей не дать и тридцати, но я-то знаю, что – сорок. Как ни крути, а годы-колокола гудят на всю округу, оповещая. Да-да, морщинки около рта и у глаз, все правдоподобно.
Катрин мне нисколько не удивилась. Словно жизнь давно превратилась в сон, где все реально – откроешь глаза и окажешься где-нибудь… у Красного моря, с рыбами-кораллами, в неправдоподобном Египте. А тут всего лишь я, одноклассница из ныне живущих.
В нашем детстве в Город привозили сокровища из гробницы Тутанхамона, говорили – Египет. Ничего не говорили про море и рыб, про коралловые рифы. Говорили «Фараон», а про арабов нищих на плантациях с помидорами – не говорили. Очередь тянулась «от забора и до обеда» – 7 часов, на Дворцовой площади народу было как 25 октября 1917 года в фильме Эйзенштейна.
Чайник-кофейник вскипел, и Стрелочник разлил это в три граненых стакана, вставленных в дешевые подстаканники с оленями. Олени были горячие, наверное, горячее, чем сам стакан, хотя так не бывает. Я достала из сумочки гостинцы к чаю – вафли, орешки в сахаре – то, что любила Катрин много лет тому назад.
Да, Катрин не удивилась. А я так обалдела от этого неудивления, что забыла, что собиралась сказать. Заготовлено было что-то вроде «да, и такое случается», а тут ничего такого не случилось, сидит на табуретке бывшая одноклассница, материализовалась лет через -дцать, пьет чай. Я попыталась представить, каков портрет нарисовался перед Катрин – мой.
Острые локти, джинсовая рубашка, мальчишеская стрижка. Седые волосинки я уже перестала выдергивать, но и покраситься не собралась. Ноль косметики. Да. Зато духи японские, дареные, с кусачим названием – Kusado Sensu. К духам я всегда питала слабость, они словно та крепость, в которой можно укрыться от окружающего мира, не то чтобы совсем, но – перед миром на огневой позиции предстаю уже не я, а оно – легкое дрожание воздуха. Нужно сказать о ногах – их не видно. Широкие мягкие брюки, в них удобно прятаться. Кожаные туфли без каблуков, дорогие. И в довершение темные очки, не как сейчас модно, а совы-лупоглазики такие, огромная оправа с выпуклыми стеклами.
Стрелочник усадил Катрин поудобнее на подушку. Собственно, парализована у нее только одна нога, а руки в красивом маникюре полны жизни, и мизинец оттопыривается, как и тогда (видно, бабушка объяснила, что так поступают благовоспитанные барышни, и жест заучен, как азбука), когда она подносит чай к пухлым губам.
В той жизни Катрин была Катериной, Катенькой, пушистой девочкой в коротенькой школьной форме и с большим ключом на веревочке. Этим ключом она отпирала квартиру, когда родители были на работе. Дома ее ждал обед под румяной «бабой», такой специальной куклой из поролона, вместо термоса. А под юбкой у бабы кастрюлька с удивительно пахнущей домашней котлеткой и пюре. Или с борщом. Или макароны по-флотски. Это всегда было вкуснее, чем еда у меня дома, где бабушка готовила, читая книжку, и скидывала в суп сырые овощи без любви и ласки. Катя делилась вкусным обедом, потом мы шли гулять, кататься на качелях или играть в «стрелки». «Стрелки» были замечательной игрой, сейчас дети так не играют. Да и можно ли увидеть на улице детей без взрослых? Если видишь, сразу беспокойство, страх. А «стрелки» похожи на «прятки», только прятаться можно очень далеко, рисуя свой путь стрелками на тротуарах, стенах домов и гаражей – мелками. Преследователь должен заметить все стрелки и каждый раз правильно поворачивать, похоже на ориентирование, да.
Катя бежала, бежала, поворачивая то вправо, то влево. Стрелка на подвальной двери, стрелка на перилах крыльца, на скамейке. Я тоже бегу, тороплюсь. Вот стрелка прямо на шоссе, бегу вдоль. Вот и лес, так называемая Орлова роща, и правильность движения подтверждает стрелка на стволе сосны… Бегу дальше…
Нет, мы не заблудились. Я действительно отыскала притаившуюся в густых кустах Катю, и мы решили строить шалаш. Шалаш мог пригодиться, если придется заночевать в лесу. Когда-нибудь, в следующий раз. Наломали еловых веток, нашли длинные палки для опоры, соорудили крышу. Если дождь не сильный, капли будут скатываться по хвое. А если сильный см. Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф… Из еловых же веток настелили пол, забрались внутрь, колется сквозь колготки. Снова вылезли, набрали заячьей капусты (интересно, как на самом деле эта травка называется?), сидим, жуем – кисленько.
Из леса вышли, когда уже стало темнеть. Сколько времени? Что?!! Меня же убьют! Мама возьмет ремень с железной пряжкой и будет бить, пока я не умру. Лучше я умру сама. Катя, как ты думаешь, какая смерть легкая – чтобы сразу? Она задумалась, почесала пухленький носик. На куколку Катя похожа, заграничную. Если броситься под машину, успеют затормозить и только кости переломают, скучно. Таблетки глотать – так вырвет и все дела. Ну не вешаться же, не висеть с вывалившимся языком, синея в сумерках? День между тем очень быстро сматывает удочки – клева нет, наверное.
– А, может, тебе с крыши спрыгнуть? – это Катина идея, гениальная. Лететь несколько секунд и – все!
– А если кто-нибудь внизу пойдет и случайно поймает?
– Прыгать нужно в темноте!
До полной темноты время еще есть, идем к Кате. Пришли с работы ее родители, такие веселые. Папа нет-нет и начинает песню петь, а мама (конечно, красавица) подпевает.
– А вы, девочки, что стоите? Заходите, выпейте с нами!
Катя идет к холодильнику, достает кусок сыра.
– Будешь?
Странная мысль – зачем есть, если даже перевариться не успеет, ведь все уже решено. Но сыр беру, вкусный. Катины родители завели пластинку и танцуют.
– Пора, – говорит Катя, – пойдем.
Выходим из дома, клены машут ветками, тени от фонаря бегут по земле. Поднимаемся на пятый этаж пешком, дом без лифта. Домов выше в окрестности нет, это позже построили две девятиэтажки. Чердак открыт (тогда все чердаки были открыты), вот и крыша. Почему-то страшно вылезать через окошко, вылезаем. Подходим к краю крыши. Смотрю вниз.
– Ну что? Когда прыгать будешь? – это Катя спрашивает.
– Страшно, – отвечаю.
– А чего бояться? Это быстро. Давай! Дольше будешь стоять, страшнее будет.
– Я пока посижу здесь, мне подготовиться нужно. Ты, если хочешь, иди.
– А куда мне идти? Эти напились, скоро драться будут. Потом целоваться. Я уж подожду, пока заснут.
Сидели рядом. В доме напротив загорались окна, мы их считали, такое занятие. Потом погуляли по чердаку. Видели старую коляску в пыли, пачки макулатуры, велосипедное колесо и ломаный пружинный матрас. Из макулатурной пачки выковыряли детскую книжку про Серую Шейку, стали читать вслух. Очень стало ее жалко, а потом мне себя стало жалко, что я такая еще маленькая, а уже нужно умирать.
– Нет, ты не личность! – сказала Катя, – ты на поступок не способна.
– Не способна, – согласилась я, всхлипывая, и отправилась домой.
Дома меня затащили в ванную и раздели, мама разглядывала со всех сторон, я не понимала, зачем. Когда я стала большая, я написала про этот чердак белый что ли стих, в котором эта история рассказана.
В каждой жизни есть чердак, где сушатся белые простыни. Добрая теплая пыль, молекулы времени. Сумрак прорезан прожектором, на свету молекулы оживают, мотыльки-однодневки, сомнамбулы, мир сновидений и призраков.
Маленькая я сидела на чердаке, свесив ноги в пространство. Не помню, в чем была моя провинность (кажется, убежала в лес, жить, собирая ягоды и грибы), что я предпочла чердак ужасному возвращению домой. Внизу копошились пешеходы, я испугалась, что кто-нибудь меня поймает. Прыгать нужно в темноте, – решила я и передо мной забрезжила перспектива нескольких счастливых часов. Я пошла на качели. Взлет, паденье, захлебываюсь от смеха, юбка как парус для дальних странствий и пронзительно-голубое небо. Мне стало грустно.
Родители были похожи на хроматическую гамму, когда я вошла с мордой в пыли. Потом меня били. Я любила молчать, когда бьют. Когда меня ставили в угол, мне нравилось лизнуть обои на изгибе стены и ждать, когда растает темное пятнышко.
Я промолчала тогда о Катрин, Кате, которая стояла рядом и ждала, когда я спрыгну. Она бы посмотрела на лежащее внизу в неестественной позе тело, на лужицу крови у левого уха. Медленно спустилась бы с лестницы, обошла мой труп. Очертила бы его, как это делают криминалисты в новостях и фильмах. Розовым мелком по асфальту. Неспешной походкой двинулась к дому. Своими ключами открыла бы дверь, и перешагнув через маму с фингалом, в обнимку с папой лежащую посреди коридора, заперлась в своей комнате, так, на всякий случай. Легла спать… Сразу бы не заснула, а, пошарив в ящике письменного стола, нащупала бы за коробкой с цветными карандашами заначку – шоколадные конфеты (они всегда там были, она угощала). Съела конфетку, повернулась лицом к стенке, к пушистому коврику. Тише, Катрин спит…
Катрин, допив чай, поинтересовалась:
– А ты что, работаешь в интернет-агентстве? Мне нужно дать объявление, брачное. Хочу замуж за европейца, голландца, например, или австрияка какого-нибудь. Знаешь, у меня шансов много, у меня очень красивые ногти на ногах! И она выставила из-под одеяла живую ногу и пошевелила пальцами. Ногти были розовые и круглые. – Не буду же я до скончания века лежать здесь, а у них есть специальные инвалидные коляски…
– А как же он? – я кивнула в сторону Стрелочника.
Катрин пожала плечами.
* * *
Стрелочник между тем бродил по двору, подыскивая дела по хозяйству. Посплетничайте, мол, бабы. И как всегда, когда не о чем говорить, беседа плавно потекла вокруг общих знакомых. Кто развелся, а кто купил дом в Калифорнии. Кто женился на девушке-татарке и теперь владеет табуном. А Вера Нефедова родила четверых, кто бы мог подумать?! А Васька, Ваську-то помнишь из десятого Б? Он теперь крупная шишка в каком-то банке, ездит на авто с непроизносимым названием Land Rover.
Ну что ж, функция выполнена. Оказавшись «в тех краях», я навестила одноклассницу-инвалида. Между прочим, не так уж это и просто, сюда добраться. Вот Стрелочник машет рукой, показывая на часы – пора ехать.
Ехать нужно на дрезине. Потому что эту будку даже полустанком-то не назовешь, поезда здесь не ходят. До ближайшей железной дороги с регулярными – раз в три дня – дизелями километров 60 лесом. Но пути в порядке, для того Стрелочника и держат, чтобы однажды по тайному приказу провезти в этот аппендикс состав с ядерным топливом, еще дальше в лес, на базу за бетонным забором, откуда Последний Главнокомандующий Мира будет дирижировать Последней Войной.
Все это мне Стрелочник рассказал еще по дороге сюда, мы ехали на дрезине по пустынному лесу, и самым живым казался звук мотора. И я подумала еще, что он не такой уж сумасшедший, Стрелочник, придумавший себе страшное служение, так как служба слишком скучна.
Теперь мы спешили на дизель, который увезет меня в цивилизацию. Лес был светел, корабельные сосны горели желтым румянцем, попадались березки, чуть тронутые осенью. Скорость была маленькая. И я успевала заметить грибы, выскакивавшие неожиданно. Вот подосиновик, а там то ли подберезовик, то ли даже белый! Стрелочник смеялся моим «ах!» и «ой!», но дрезину не останавливал – некогда. В моем нагрудном кармане лежало написанное круглым почерком брачное объявление Катрин, которое я пообещала вывесить в интернете, и от этого я чувствовала себя обманщицей.
– Скажите, Вадим (у Стрелочника было имя), а вы не боитесь одиночества?
– Одиночества? – удивился он. – У меня есть женщина, которая не может уйти.
* * *
Шестьдесят километров мы одолели за два часа, и прогулка оказалась приятной. Притормозив перед «большой дорогой», Вадим посмотрел на часы.
– Дизель будет через полчаса, но, может, и раньше. Можете посмотреть грибы, но только совсем рядом.
Я оставила вещи в дрезине, и бросилась в деревья. Азарт был немедленно вознагражден пнем с опятами, которые я собрала прямо в куртку (пришлось снять).
Людей кроме нас не было. Не было и домов, собственно, ничего не было, только рельсы и шпалы.
– А дизель-то придет? – пошутила я.
Вадим пожал плечами.
– А остановится?
– Только по требованию.
– А откуда здесь взяться пассажирам? Где-то есть деревня?
– Деревня есть в паре километров, но последняя старуха умерла с полгода назад. Я похоронил. А так – несколько брошенных домов, сгнивают помаленьку. А до первых живых людей сотни две.
– Ого! А как же продукты, хлеб? Мыло? Соль, наконец?
– Ну, не Африка же! С машинистом всегда можно договориться. Под заказ привезет. На крайний случай – дрезина.
Я сидела на дрезине, покачивая промокшей ногой (роса?). Полчаса прошло, но дизеля не было.
– Не боись, здесь расписание относительное!
Но не было дизеля и через два часа. Сумерки – спускались. Почему-то так всегда говорят – спускались… А навстречу им поднимались с земли другие сумерки – душа болот, может, или еще чья-то темная подземная душа. Наши голоса отдавались гулко в пустом лесу, а обсуждали мы вот что. Ехать дальше на дрезине никак, просто не хватит бензина. Следующий дизель по расписанию через три дня, и Вадим предложил мне остаться.
– Отдохнете, погуляете… Бывают же у человека каникулы. Вернемся, выйдем на связь и узнаем, что произошло.
При слове связь я вспомнила про мобильник. Конечно же, он не работал, ведь до ближайшей вышки… Мне уже надоело считать все в километрах, делить на скорость. Одно слово – до дуры.
Катрин не удивилась нашему возвращению. Видимо, это стало нормой – полусонное существование с мыслями внутри себя. Мысли текли тихо, словно тени мыслей, плавно обтекая окружающих и возвращаясь к своим истокам.
Полулежа на кушетке, Катрин смотрела в окно, изо дня в день на один и тот же пейзаж – четыре сосны, рябина и какие-то кусты, с остатками продолговатых листьев. Рябина была на редкость хороша, и я подумала, что и зимой, в мертвом холоде леса этот пейзаж будет радовать глаз. Впрочем, пока птицы не склюют ягоды.
Вадим попытался связаться с железнодорожниками, но в трубке слышался лишь треск.
* * *
На следующее утро я отправилась за грибами. Вадим остался по хозяйству. Хозяйство было вполне настоящее, с огородом, колодцем, баней и даже ветряком – так называлось то, с помощью чего Вадим добывал электричество. Ведь до ближайшего столба было… А в прошлой жизни Вадим был инженером, но что-то у него с цивилизацией не сложилось…
Я бродила кругами, не отходя далеко от дома, боясь заблудиться. Где-то вдали пророчествовала кукушка. Странно было осознавать, что все тропинки в округе протоптаны одним человеком – Вадимом.
Грибы попадались царские – с десяток боровиков я нашла на одной полянке, один краше другого, богатыри. На горке золотыми огоньками рассыпались лисички. Два красных поджидали меня в овражке. За какой-то час я наполнила корзину и принесла ее домой.
И вдруг тишину леса разорвал гудок приближающегося поезда. Потом еще один. Вскоре послышался стук колес, и вот он на полной скорости летит по Богом забытому прогону в нашу сторону. За вагоном вагон проносятся мимо. Оказалось, товарняк, но вагоны разные – есть цистерны, есть прикрытые черным брезентом платформы, на таких возят какой-нибудь щебень. И просто железные вагоны без окон с надписями, состоящими из латинских букв и цифр. Все это прогрохотало и исчезло.
Вадим стоял, ошалело глядя вслед уходящему поезду и вытирая пот со лба черной от земли рукой.
– А ведь это Война… – наконец, произнес он.
* * *
За ужином (картошка с грибами и луком) мы обсуждали, что делать.
– Война наверняка ядерная. Самое безопасное место как раз здесь, вблизи Полигона. Не будут же Они заражать территорию, где живут сами. – рассуждал Вадим.
– Хочу домой! – безо всякой логики заявила я, чем вызвала кривой смешок Катрин. От близости опасности она оживилась, даже разрумянилась.
– А, может, и дома-то уже нет! Или груда обломков. Или дом-то стоит, а все остальные очень хорошо уже лежат, включая любимых собак и кошечек!
– Ты всегда была доброй девочкой, – огрызнулась я.
– Цыц, бабы! Вопрос стоит так – или мы выживем в этих условиях, или лучше сразу перейти на мухоморы.
– А что, некоторым мухоморы даже нравятся. Как кино! – это, конечно, Катрин.
– А что, с миром вообще никакой связи? Ну, радио-то хотя бы есть?
– Радио было. Но одна наша знакомая дама полгода назад пыталась проломить им череп вашему покорному слуге.
– Ну и дела! – и мне показалось, что все это снится в плохом сне, и персонажи, и избушка на краю света, разве что не на курьих ножках. – А может, и нет никакой войны? Прошел обычный товарный поезд?
– Если войны нет, то послезавтра с Большой Земли будет дизель. И увезет Вас домой. – отрезал Вадим. – Вот и проверим.
На том и порешили. Два дня мы делали вид, что ничего не произошло. Утром я сходила в лес, а потом жарила блины из блинной муки, делая их с припеком из лука с грибами. Вадиму с Катрин это понравилось, ведь обычно довольно по-спартански готовил Вадим.
Вечером мы играли в Эрудита. Это такая пластмассовая доска, на которую ставят буквы. На каждой букве очки, а клеточки на доске есть цветные. Цвет очки удваивает, а то и утраивает, а то и все слово умножай – смотря какой цвет. Время бежало быстро, в игре этой я новичок, но новичок азартный. А Катрин с Вадимом – асы. Иногда лезли в словарь, желая доказать, что слово существует.
На следующий день Вадим повел меня за клюквой. До болота было километров 5 в сторону Полигона. Под ногами чавкало, и пахло гоноболью. Такие леса я не люблю, но на самом клюквенном болоте было веселее – светит солнышко, ягоды, рассыпанные по кочкам, их телесность. Во рту уже кисло, а глаз жадный, и рука тянется еще.
Перебирала клюкву Катрин, для этого на колени ей поставили подносик, а по обе руки мисочки.
* * *
В день, когда должен прийти дизель, с утра лил дождь. Из дома выходить не хотелось, весь мир представлялся пустым и мокрым лесом. Но к обеду разъяснилось, подуло чем-то свежим, и колокольчик надежды зазвенел громче.
– Выезжаем раньше, бензин нужно экономить. – сказал Вадим.
И мы поехали. Вадим работал рычагом спокойно и уверенно, но тащились мы со скоростью велосипеда. Сердце мое стучало сильнее, чем колеса дрезины. Две большие серые птицы вспорхнули, испуганные нами. Набежала туча, но капнув двумя-тремя каплями, убежала дальше.
Но вот блеснули рельсы «большой дороги».
– Откуда должен придти дизель? – поинтересовалась я.
Вадим кивнул головой, и я села неподвижно, тупо уставившись в ту сторону.
Через два часа я поверила, что дизель не придет. Вадим меня не торопил, но торжество скрывал плохо.
– Чему Вы радуетесь?
– У меня есть две женщины, которые не могут уйти… – ухмыльнулся Вадим.
* * *
С утра считали запасы еды. Было довольно много картошки, растительного масла и лука. Мешок сахара. Мешок соли. Пара ящиков с крупой.
– Надо исходить из того, что надеяться мы можем только на новый урожай овощей. Остальное – невосстановимо. Так что предлагаю – пока не поздно – запасать ягоды и грибы.
Возражений не было, и мы отправились за грибами. Но что это был за поход! Я, для которой гриб это всегда был праздник, шла и методично складывала в корзину все съедобное – горькушки, свинушки… Возвращались в дом, вываливали и снова уходили в лес.
Клюква тоже потеряла прежнюю привлекательность. Она теперь называлась «витамины», и ею заполнялись все емкости в доме, которые не были заполнены грибами. Неудивительно, что через неделю емкости закончились.
Все реже попадались благородные грибы (если попадались, то их сушили, из экономии соли). В жизни появились новые персонажи – серушки, колпаки, которые я раньше считала поганками. Эти солили.
Когда закончились емкости, Вадим решил ехать в заброшенную деревню.
– Может, там что-то и не заржавело…
Время поездки подгадали под бывшее расписание бывшего дизеля, хотя об этом и не говорили. Только подъехав к «большой дороге», Вадим спросил:
– Ну что, подождем полчасика?
– Подождем.
* * *
Заброшенная деревня была невелика – 7—8 домов. Все из серого дерева, или уж так давно облезла краска. Стояли они довольно близко друг к другу, словно зверюшки жались в кучу, чтобы было потеплее.
Вадим показал на заросшую лопухом поляну:
– Вот здесь проходила улица.
Дома держались довольно крепко, некоторые были заколочены, будто дачи на зиму. «Наверное, они так же ждут хозяев, как мы дизель, – подумала я, – так, на всякий случай пытаясь сохранить себя в целости».
А вот хозяйственные постройки совсем покосились. Болтались и скрипели на ветру двери, дырами зияли крыши из почерневшей соломы.
С одного крепкого дома мы и начали. Вскрыв дверь специально привезенным железным ломом, Вадим шагнул внутрь. Я – следом. Из дома пахнуло сыростью. Ну да, сколько лет его не проветривали? Наверное, уж все сгнило.
Только успела я об этом подумать, как провалилась доска под ногой у Вадима. Он, правда, успел перенести тяжесть на вторую ногу, и в подпол не полетел. Однако, стали мы шагать осторожнее.
Утвари нашлось много. Крынки, банки, эмалированные кастрюли вполне годились. Все это мы складывали в брезентовые заплечные мешки, ведь до дрезины нужно было тащиться два километра по давно заросшей проселочной дороге.
Взяли огромный кусок окаменевшей соли. Вадим попробовал пощупать тряпки в шкафу, но они расползались сразу.
Впрочем, довольно крепкое одеяло мы нашли в самом скособоченном доме. Там и жила последняя старуха… Стекла были выбиты, и ветер гулял, где хотел, но крыша была целая. Уже потом из этого одеяла Катрин мне сшила что-то вроде пальто – ведь впереди зима.
* * *
В субботу Вадим топил баню. Легкий дымок стоял над трубой, как маленький ядерный гриб, но потом словно передумывал и уходил ввысь, сливаясь с небом.
Пахло березовыми вениками.
Сначала Вадим мыл Катрин, и по тому, как он бережно нес ее, словно младенца, я догадалась, что это такая любовь, и что моя роль в этой тройке – это роль рабочей лошадки, смирной и с двумя ногами. И мне стало даже как-то спокойнее.
О прежней жизни мы не говорили, это словно считалось дурным тоном. Больше не вспоминали одноклассников, учителей, вообще людей. Вернее, вспоминали, но молча.
В свободное время, а его становилось все больше и больше, ведь в крестьянском хозяйстве есть мертвый сезон, – в свободное время я уходила гулять. Я шла по шпалам в сторону дизеля, пока не надоест. У меня было три приметы, отмечающие длительность маршрута. Поваленное дерево – это самый короткий, так, побыть одной. Сосна с раздвоенным стволом – это уже подальше, маршрут почти спортивный. И самый дальний – это когда мысли были длинными и не кончались – вел к небольшому оврагу, по дну которого бежал небольшой ржавый ручей.
Я думала, что мне жаль только человечество как таковое, и что на этой Войне я не потеряла никого, о ком хотелось бы кричать. Родители давно умерли. Мужики? Ну да, у меня их было в прежней жизни два – один собирался развестись с женой, но все откладывал, а вторым был мой сослуживец, веселый парень, с которым мы, обсудив какой-нибудь завиральный проект, потом «отдыхали» под музыку и хорошее вино. Ну да, этого было жаль, но рыдать не хотелось.