- -
- 100%
- +
– Они хотят туфли оставить.
– Ах! Ох! Как замечательно! Замуж собрались! – защебетали принцессы, – Как здорово, молодцы, подняли с утра настроение!
– За мной, девочки! Оставить туфли прямо здесь мы не можем, у нас сегодня две регистрации, но ведь важно, чтобы они просто переночевали? Уберём их в шкаф, – черноволосая красногубая Белоснежка отвела нас в «Кабинет», – завтра зайдёте сюда. Только с конфетами!
– Естественно. Спасибо большое.
На другой день мы прибыли как положено, с конфетами. Мы попали прямо между свадьбами. Одна регистрация прошла, гости фотографировались, невеста болтала с мамой. Вторая регистрация готовилась: кругом мелькали оранжевые юбки в белый горошек. Феи удивлённо запорхали ресницами вновь.
– Мы за туфлями…
– Ах, ох, конечно же, – полился переливистый смех, – видишь, Жанночка, девочки тоже решили замуж выйти с помощью туфель, – хм, значит, не мы одни.
И вот я в Испании с этими самыми туфлями. За кого?
***
– Как мы сегодня учили английский? – я спросила Люси, чтобы она не уснула за столом.
– Слушали детскую песенку «Джонни-Джонни, йес папа»!
– Точно, ха-ха-ха! – мы кормили маленькую Лючию, сидели с малышом по вечерам. – Интересно, а способность говорить на определённом языке передается половым путем?
– Вот было б прикольно. Много языков можно было бы выучить, – Люси знала четыре хорошо и два – плохо, и всё сама выучила, без вмешательств.
– Только не с нашими успехами у парней, малышка!
– Только не с их успехами у нас!
Двухлетняя Лючия захохотала, как дед: хрипло, смачно, с покашливанием. Она говорила на четырёх языках: каталанском, английском, украинском и с моим приездом на русском. Правда, на каждом по нескольку слов, но всегда точно знала, кому на каком объяснять, что ей надо.
***
– Люблю шишу, – Люси выдыхала дым через нос.
Мы сидели одни в маленьком лаундже, сложив ноги на мраморный стол. Хозяин дал нам вейп. Я уже пробовала раньше, но этот вкус был лучше, а дым, какой же чудесный дым! Однако мы вернулись к консервативному кальяну.
Кольца из дыма всё не получались, и вот, наконец-то одно, идеально кругленькое, взволновалось разок и поплыло. Сквозь дыру кольца я увидела в окне проезжающей мимо машины светлые длинные волосы и бороду. Сразу поняла, кто это.
Мы с Люси начали делать фото на телефон, смеяться громко. Интересно, что в России я селфи никогда не делала, да и в заведениях не особенно фоталась, а Люси учила меня быть красивой всюду и наслаждаться этим.
Испания делала из меня женщину. Не в прямом, конечно, смысле, это со мной сделала жестокая Сибирь, но вот энергетику, кокетство, любовь и красоту всюду, какую-то неистовую женственность, – всё это она вытаскивала из каких-то уголков моей души. Или это Украина, затерявшаяся в Люси, достаёт из меня красотку? Люси – украинка. Ей семнадцать, а мне двадцать пять. Однако, она мудрее меня в тысячу раз. И женственнее.
– Ола!
– Ола! Хау а ю? Донт смоук вери мо!19 – потом куча английских слов, и – исчез.
– Чего это он не целуется? И что-то слишком весело болтает… – колокольчик зазвонил в груди.
– Ну он из другой страны, в Англии так не принято.
– Всегда целовался… А, ты посмотри, он с девушкой! – мы могли говорить на русском в полный голос, нас никто не понимал, главное – держать непринужденную интонацию.
Микки пришёл не один, рядом сидела худая бледная черноволосая грустноглазая… А мы начали веселиться в два раза больше. Странно, такого со мной и в юности не бывало, а в молодости – и подавно. Все отношения были от ума. Видимо, пришло время быстро проходить этапы взросления в делах сердечных, чтобы догнать норму своего возраста. Но почему-то мне это нравилось. Нравилось позволять себе кокетничать, чувствовать чуть-чуть жгучей ревности и ловить испуганный завороженный взгляд Микки, улыбаться его пассии. Что со мной?
– Что он сказал, Люси?
– Не курите много, пожалуйста.
– А мне показалось: курите много!
– Гоу ту Джинджер? – это клуб так назывался, Микки звал нас туда.
– Туморроу.20
На улице он веселился в два раза больше, зная, что я смотрю сквозь стекла панорамных окон.
– Ты только завтра не морозься, если он подойдет. Это единственный хороший мужчина для тебя здесь. И вообще, забудь, что это грёбаное село!
– А я и не буду. Мне какое дело, я буду вести себя, словно не видела никакой гёрлфренд.
– Правильно.
***
Небо затянулось тучами, а голова – грустными мыслями. В этом случае мне всегда помогает письмо. Писать от руки, по бумаге, – некая терапия, выписываешь из себя то, что мучит, и оно начинает существовать отдельно, ты можешь рассматривать это как объект, а не просто страдать. Я писала в довольно счастливом дневнике:
«Возвращается чувство, когда я заставляю себя что-то делать, ковыряюсь в себе. Мне здесь всё хорошо, но я вновь одна, вновь домосед, вновь ребёнкосед, вновь ребёнок. За меня беспокоятся хозяева квартиры, за мной ухаживают, берегут как маленькую, я здесь не равный, я – ребёнок. Всё время – тишина, всё время – прислушивание к себе.
Нужно смотреть не в себя, а извне. Что там снаружи. Чем больше внимания к себе – тем сильнее депрессия, чем больше внимания наружу, тем интереснее жить. Мой рецепт.
Что же должно такое появиться во мне, чтобы я смогла стать счастливой? А счастливой женой, любимой женщиной? Гармония, которую я смогу дарить кому-то? Желание? Должен исчезнуть страх.
Я на море, в другой стране, но не внутри культуры. Мне нужно погружение, люди. Барселона идеальна для этого: море, народ, архитектура, события, креатив, неожиданность. Но занесло-то меня сюда, к островам Медес. Барселона маячит лишь в ноябре, а пока: старички, семьи и юные ребята. Для чего дано мне это время? Чтобы я поняла, что надо быть самостоятельной, большой, а я – трусиха. Надо брать и делать, надо впускать жизнь, а я заперлась от неё на замочек. Что ж, понемногу будем стараться».
***
Пираты заполонили город. На Сантане, торговой улочке в Л’Эстартите, развесили «сохнуть» белое белье между домами, а внизу – мертвых пиратов, точнее, уже скелетов, установили бочки, пушки, инсталляции. Даже Джек-Воробей прибыл. Корабль из 19 века, песни всюду, пушки, в порту тьма людей.
В Л'Эстартите трехдневное праздничное пиратское нашествие. Оркестр, толпа, палатки на улицах. Продают красоту всякую: свечи, мясо, вязаные вещи, мозаику Гауди…
Мой пират увидел меня и развернулся так, что даже стакан на его подносе дрогнул. Значит, в Джинджер придет не один. Я шла с ребёнком на руках, а коляску толкала впереди, посреди толпы. Он толкался среди десятка столиков с полным подносом, но почему-то наши глаза врезались друг в друга.
Лючия сказала: «Кака!» – мы понеслись домой с другого конца города, поскольку проталкиваться в кафе в поисках детской комнаты в этом безобразии было риском. Малыш без колебаний сел в коляску и выдержал наш путь скоростью двадцать километров в час. Эти минуты можно было бы и продать…
***
Снова я танцевала с кубинцами, перуанцами и прочими горячими красавчиками, что дышали мне в ключицу, и делали это, даже если бы не хотели, ибо рост их заканчивался где-то на указанном уровне. Микки не было.
– Гляди-ка, как он долго на тебя смотрит!
Я повернула голову к стойке бара и увидела промельк взгляда.
– Кэри, ты видела, что он сделал? Он что, дурак? А-ха-ха, разве мужчины так делают?
Делают. Сегодня уже видала. Значит, не один.
– Хеллоу! Веселитесь?
– Да, все круто, как сам?
– Всё хорошо. Смотри-ка, Люси, этот пират, кажется, в тебя влюблён… – но смотрел Микки совсем не на пирата.
– Он опять тебя не поцеловал. Смотри, он оставил её одну, стоит там разговаривает с мужчиной, смотрит на тебя…
– Дурак, я бы ему ничего против не сказала, если бы он стал со мной танцевать.
– Байламос?21 – красивоглазый мужчина вынырнул из гущи пьяных пиратов.
– Ба, да неужели ты из Гондураса?
– Си!
– Байламос, амиго!22
Мы возвращались домой – уже светало. Люси как всегда громко хохотала и призывала меня быть потише:
– Тут написано: «Не шуметь после десяти вечера», – но не сказано, до которого часу. Сейчас пять, может, уже можно?
***
Я гуляла с Лючией, которой уже устала напевать «Если весело живется – делай хлоп!» и насвистывала мелодию, а она аплодировала, танцевала в «везочке», как называли коляску родители, и смотрела крупными каплями голубющих глаз, обрамленными чёткими длинными ресницами.
В груди зазвенел маячок, я обернулась, увидела Микки, идущего с девушкой за руку, и тоже демонстративно отвернулась. Он завис на одной ноте чуть дольше нужного для его весёлого рассказа, а потом английская речь потекла быстрее, чем за секунду до этого.
Ребёнок протянул мне башмачок: стянула его с ноги.
– Лючия, что это? – я имела ввиду «что за выходка» и трясла обувью, сжимая в грозной руке.
– Сапатос!23 – а взгляд говорил: «Что спрашиваешь, не знаешь, что это?»
***
Приехало много пенсионеров. Как же здесь мужчины умеют ухаживать за такими некрасивыми женщинами. Честно, некрасивыми, объективно. Жухлая кожа, обвисшая грудь (без лифчика и купальника!), жиры, маленькие глаза, грубые черты лица. Нет, я, естественно, за красоту субъективную, принятие себя и других, какими есть, но в России не так. В России стараются выглядеть хорошо, ухаживают, прихорашиваются, наряжаются. Другой вопрос, чем это оборачивается, но здесь естественность прямо зашкаливает.
Просто мужчины особенно красивы. И они любят этих некрасивых женщин, так трогательно, щепетильно ухаживают, ласкают, наговаривают приятного, словно заклинают всегда оставаться такой.
Я лежу на пляже одна, улыбающимся тюленем, и перекатываю песчинки из руки в руку. В дневник льются «философские мысли»:
«Время-песок. Банально? Но открытие собственное всегда привносит долю новой, пусть и субъективной, истины в старое.
Время – песок. Зажимаешь его в ладони жёстко и крепко, – он сыпется слишком быстро. Расслабляешь пальцы – ещё быстрее. Чтобы песчинки сыпались равномерно, нужно найти определенное положение руки и распределить силу.
Песок-женщина. Мягкий и жёсткий. Горячий и холодный. Нежит и хлещет. Состоит из маленьких частичек, полных мировых секретов.
Море – как жизнь. Если ты не задашь себе направление, оно затянет тебя далеко от берега, и в конце концов ты не почувствуешь дна, а сил доплыть обратно может не хватить».
Я написала это, и ничего не произошло. Кажется, здесь вообще ничего не может произойти, словно кто-то отвалил мне чужих минут, не спросив, не взяв платы, а я и не знаю, что с ними делать, как использовать.
***
Мне снился страшный сон. Будто я поехала с Лючией в Иркутск, но ещё по дороге начались крушения: из ниоткуда налетели самолёты, стали бомбить дороги, здания разламывались и складывались, пыля. Я прижала ребёнка к груди, нас окружили военные, я положила девочку на траву и прикрыла своим телом, приготовясь умирать… Минуту кто-то купил, я выжила и проснулась.
Проснулась от вибрации, исходящей от стены. Ребёнок спал рядом в коляске. Бум! Пожар? Что такое? Спросонья я не могла понять, что случилось. Человеческий рык раздался из-за стены. Сосед? Перекурил, видать. Звон разбитой посуды, я кинула взгляд на Лючию – спит. Крушение, бум, бах, ррр…
Балкон соединён с соседским, единственная преграда – металлическая решётка, через которую можно без напряга перешагнуть. Балконная дверь – стеклянная, правда её можно закрыть пластиковыми ставнями. Входная дверь из пустого дерева, да ещё и со стеклянной вставкой.
Я закрыла её и начала гуглить: как вести себя, если в дом ворвался грабитель/маньяк/убийца. Интересно, даже если я возьму нож, смогу ли ударить им агрессора? Я позвонила хозяину квартиры, и он бежал к нам с работы.
Сосед притих.
Через пару секунд раздался стук в картонную дверь. Кто-то кричал по-испански. Я отвечала на том же языке что-то в роде:
– Кто там? Я не открою. Наш мужчина уже в лифте.
Время замерло: мои минуты кто-то покупал без моего ведома.
Дверь затряслась от грохота. Ребёнок спал. Нож всё так же лежал в выдвижном ящике.
Звук бьющейся посуды из соседней квартиры. Повторный громкий стук в дверь. И спасительный голос, возмущавшийся по-испански, я разобрала только «мухер»24, но поняла, что хозяин кричит на того, кто стучится в нашу дверь. Потом он стал разговаривать с ещё двумя голосами: приехала полиция.
***
У подруги Люси был день рождения, поэтому я направилась в ближайший отель на бар, после того, как уложила Лючию и дождалась прихода её матери. В отеле работал Олег, хозяин квартиры, в которой я жила, и угощал меня всем, чего только душа пожелает.
В баре было жарко – много народу и танцы-танцы. Я отправилась на террасу слушать престарелое танго. Я бы тоже потанцевала, но как всегда вышла на улицу в самый неподходящий момент. Ко мне подошла старая француженка: скорченная, сморщенная, курящая, обвешанная золотом, но почему-то приятная. Такие своих минут не продают, а оставляют на лице в виде морщин-трофеев.
Она говорила на французском, я улыбалась, кивала. Не понимала ничего, но не хотела объяснять. Она попыталась сказать по-испански:
– Я старая – ты молодая. Почему не танцуешь?
– Вы старая? Выглядите на восемнадцать лет! – я ответила по-английски.
Она посмеялась и отошла. Ветром меня сдуло в бар. Там работал Ваня из Украины, молодой и лёгкий. С ним тоже можно было обсуждать любые вещи и смеяться над иностранцами, которые не понимали нашей речи:
– Мерси, мадам! Она сумасшедшая, – он сказал это таким же сахарным голосом, как и первую фразу, восторженно глядя в хмельные глаза престарелой леди.
– Как не стыдно, она всегда сама приносит тебе стаканы.
– И я обожаю её за это.
Француженки вновь стали подходить, такие непохожие на Коко Шанель, а почему-то напоминающие русских бабулек. Кажется, они поняли что-то не то о нас с Ваней, и он начал смущённо оправдываться. Старушки заговорили о том, что мы молодые и должны танцевать.
Прозвучала последняя песня, но я оставалась до закрытия, ждала знакомого: мы вместе возвращались домой. Он однако сказал мне:
– На ресепшне работает болгарин, он профессор-полиглот, может помочь тебе с испанским, подойди к нему на пятнадцать минут.
Я пошла. Он приветствовал на русском, и вылил на меня бесконечный поток слов.
– Может, мне лучше подучить английский?
– Конечно, если ты хочешь путешествовать. Вообще человеку достаточно знать четыре языка: собственный, английский, французский и испанский, – и тогда можно путешествовать по всему миру.
– Действительно. Давайте попробуем с английским. База у меня есть, школа, университет, а вот практики разговорной нет, а мне нужна именно она.
– Хорошо, вот смотри. Самое главное – правильно произносить слова. Часто люди говорят на английском много, но грязно, неправильно. Вот как читается это слово? А почему? Да, и зная данное правило, ты можешь читать все похожие слова как положено…
Он начал чертить транскрипцию, заставлял вспоминать правила чтения… Ну зачем мне это, если я интуитивно применяю эти правила, зачем мне их озвучивать? Мне нужно научиться строить коммуникацию, а не разбираться в историческом словообразовании чужого языка. Его было не заткнуть, самовлюбленная речь с приторным привкусом чего-то переспевшего отравляла. Мой знакомый уже стоял рядом, растёкшись по стойке, и только напряженными глазами высматривал паузу, чтобы выдернуть меня домой. Это с трудом удалось.
– Ну что ты думаешь по поводу его уроков, – голова знакомого звенела.
– Мне сложно сказать.
– Это невыносимо, он не учит, а мучит, и постоянно хочет показать, что ты глупый, а он умный.
– И главное: от него просто так не отделаешься.
– А ещё он учит всех, кто к нему подходит: французов – французскому, англичан – английскому, поляков – польскому. Кстати, один поляк сказал, что в польском этот профессор не разбирается…
В общем, мои уроки окончены. Обменивать минуты на это я не согласна.
На улице меня встретила переполненная красная БМВ, куда я втиснулась растолстевшей за испанские каникулы задницей, мы покатили в «Джинджер» – это Люси с друзьями забрали меня после дня рождения. Не особенно надеясь на приключения, я стояла посреди клуба, пока мы решали, за какой столик сесть, и шарила глазами по залу. Никаких знакомых признаков. Будет невесело.
Давний поклонник Люси сидел и пялился. Он был странный – пас её каждую дискотеку, но ни разу не подошёл поговорить или пригласить на танец. Это бесило уже нас обеих. Пришёл Лью, друг Микки, один. Вертелся позади меня, но даже не поздоровался. Я видела, как он поглядывает в мою сторону и что-то строчит в телефоне. Спустя полчаса я отошла попить, а вернувшись, напоролась на загадочные глаза Люси:
– Сюрприз, смотри-ка, кто здесь.
У меня как-то непонятно защипало щёки:
– Он с женщиной.
– Ну, посмотрим, что будет.
Он был с женщиной, такой немой и скромной. И делал вид, что не видит меня. Парень, этот клуб меньше, чем квартира, здесь все друг друга видят. Испуганные продолжительные взгляды одного предмета преследовали меня из разных концов зала.
Чикито25, друг Люси из Перу, пришёл с девушкой и тоже не здоровался. Люси злилась:
– Что за фигня, будто мы встречались или что-то такое, а теперь он не здоровается, потому что пришёл с девочкой. Чувак, ты каждый день пишешь мне «малышка», и теперь просто не здороваешься? Меня это бесит.
Вечер от этого веселее не становился, а я чувствовала себя в молодёжной комедии на моменте пика неловких ситуаций. Меня пригласил танцевать один парень, совсем молоденький, миловидный, белокурый, светлоокий. Мы с Люси потом смеялись, она спросила:
– Ты видела, как он одет? Рубашка и носки с бегемотами! Сверху свитер.
– Люси, ну что ты, парень прямиком со школы в «Джинджер».
Это было потом, когда он уже потанцевал и с ней, дважды пытаясь её поцеловать. Ни разу эти попыки не увенчались успехом. Но пока я танцевала в его тонких вялых руках, настойчиво не желая сближения, на которое он изредка посягал.
И тут между мной и моим партнёром протиснулась ладонь. Крепкая. Я схватилась за неё не задумываясь, и закружилась, как жаворонок с утра. Микки поймал мою талию, спустился до самого пола, как настоящий латинец, я притянула его наверх за подбородок, мы смеялись, обнимались. С ним я не боялась делать самые небезопасные па. Мой прежний кавалер настиг нас, но я ускакала, как лань, Микки дёрнулся за мной, и мы начали танцевать, как в кино, с разворотами и закрутами, мои ноги летали в разные стороны, мы смеялись, и тут музыка кончилась. Мы, не посмотрев друг другу в глаза машинально развернулись и тихо разошлись. Я почувствовала, что вернулась его пассия, временно исчезнувшая, и почему-то как-то легко удалилась. Кажется, это были минуты не из моей жизни.
Мы с Люси пошли домой, встретив по пути мальчишек, которым нужны были сигареты, но вместо этого они получили получасовую беседу. Один был смешной и явно под чем-то, ибо слишком спокойно и философски настроен в пять утра. Второй напоминал мне первую любовь: чёрные глаза, ямочки на щёчках, ровные белые зубы и смуглая кожа. Даже причёска была такая же. Я улыбалась, не переставая, и думала: «Эх, Митька-Митька! Где ты сейчас?»
***
– Я сегодня в спортзале и за тебя, и за себя отдувалась… – Люси пришла с тренировки мокрая, как всегда, но счастливая, как иногда.
– Ты намекаешь, что я много жру, и ты худеешь за двоих?
– Микки за тебя спрашивал! – её украинские акценты и предлоги всегда меня умиляли.
– Ух-ты, и что? – я старалась говорить спокойно, но кажется, это старание прошло даром.
– Спрашивал, как ты, моя ли ты подруга, и когда уезжаешь. Да и вообще, не важно, что он спрашивал! Главное – интересовался, Кэри, ты ему нравишься, не тупи!
– Да я знаю, что нравлюсь, только у него уже есть девушка.
– Да она по-любому была у него до твоего приезда, но он же с ней просто заблядовал. Видно, что он в неё не влюблен, а в тебя – да! С ней он, потому что не знал, на какое время ты приехала, а теперь… Ну всё, держись, девка!
– Ой, как это всё интересно, – я снова позволила себе испытывать эмоции, присущие пубертатному периоду, и, кажется, моя снежносибирская душа оттаивала.
***
Я шла с пляжа по сияющей от жары плитке, и мне снова запищала машина, я сердито направила взор вверх и увидела знакомую бороду на переднем пассажирском сидении. Лью притормозил, а Микки замахал руками, глаза зажглись зелёным, я послала воздушный поцелуй, а он поймал и съел его. Всё за секунду.
***
– Привет, ты мне нравишься. Я просто… гёрлфренд… гет лост… ви хэв бин митинг… ай соу ю…26
Люси рядом не было, чтобы перевести его бессвязную (для моего понимания) речь. Да мне и не надо было переводить. Шёл дождь, а я шагала одна к морю, вновь побеждать свой страх. Мимо ресторана, где он работает.
– Но паса нада. Но паса нада.27
– Ты очень красивая, и я потерял контроль…
Да ладно, не надо так много букв. Слоули, слоооуулии плиииз28. Нет, льет слова, как дождь, а голос красивый. Глаза такие продолговатые, острые, куда девалась нахальная пелена первой встречи?
– Можно я тебя поцелую?
– Я не люблю целоваться.
Вопрос одними глазами: «Ты уверена?» Впрочем, почему бы и нет?
– Знаешь, есть разные виды поцелуев: испанский, французский, эскимосский. А есть английский поцелуй?
– Закрой глаза.
Я закрыла. Так что такое, этот английский поцелуй? Череда лёгких прикосновений губ вверх по руке, от чего из груди в стороны распространяется мелкая дрожь. Укол языка в шею и цап зубами мочку уха. Попадание в рот не с первого раза, от чего под веками ощущается трепет странных крыльев. Горячий язык, холодный язык, медленность, медленность. Дрожь, словно перед смертью. Главное – не открывать глаза.
***
Меня заманивали остаться жить в Испании. Мне говорили: поступай в испанский вуз на докторадо (в аспирантуру), проживёшь три года – получишь гражданство, и вся Европа – твоя. А у меня бывает только два состояния: много думаю – не делаю или делаю – не думаю. На тот момент было время второго.
Назавтра я отправилась в Жиронский университет. Горячим утром в пустынном городе я шагала с фотоаппаратом и снимала ягоды и цветы, что выглядывали отовсюду. Маленькие средневековые улочки сменились широкими современными, американскими, что переросли в холмистую дорогу за город. Горы обрамляли Жирону, создавая чувство безопасности.
Университет спрятался в низине. Никого не было на ресепшене, зато в воздухе витал бесплатный вай-фай. Я разослала всем друзьям фото, которые сделала по пути, и рассказала, где нахожусь. Получив порцию поддерживающих букв, я пошла к информационной стойке, а на ресепшене тем временем призраком появился мужчина.
– Ола, инглес?
– Но, катала,29 – ответил масляный жиронец.
Беда-дела.
– Докторадо!
– Кватро, – наверх и налево, пальцы объясняют лучше слов.
– Грасьяс.30
Фух. Иду. Вижу кабинет, не вижу препятствий, ан нет, там беседуют, слава богу, повторю вопросы. Накануне я написала вопросы для научных работников на четырёх языках: русский, английский, каталанский и испанский. Чтобы не заходить в кабинет как можно дольше, решила выучить их наизусть. Синее небо глядело в упор: «Иди уже», – и тут из кабинета выскочила женщина-жираф, белокудрая, зубастая.
– Ола!
– Бон тардэ! Инглес?
– Катала!31
Я вывалила на неё всё написанное. Получила в ответ кучу слов и поняла, что моя литература здесь не вариант, но они с удовольствием напишут со мной диссертацию по физике или биологии. В смысле, а на сайте была литература…
– Барселона?
Она не знает, нужно обращаться в конкретный университет. Слава богу, грасьяс, адеу32.
***
– Ты нужен мне не для любви, но для чувства полноты жизни.
– Ват?
– Но паса нада33, – я не могу сказать эту фразу по-английски, к счастью, потому что если бы ты понимал русский, я бы всё равно сказала.
Мы снова оказались в определённом месте одновременно. Так бывает не только в кино или в «Игре в классиках» Кортасара. Тут, в двадцать первом веке, в маленьком испанском городке тоже бывает. Хотя ты русская, а он – англичанин.
На этот раз Микки рассказывал медленнее, но я почему-то не пыталась понять. Мне нравилось полулежать на его руке, дышать за его ухом, кутаться в шарф. Луна висела гигантским розовым куском над домами, море лизало большие камни, огоньки островов оставляли рыжие дорожки в просторе воды, мы смеялись. Не знаю, от чего я смеялась, мне просто было хорошо.
***
Я забыла везочек в садике. Теперь все выходные придется укачивать ребёнка на руках. Мадрэ миа, тринадцать килограмм счастья. Лючия, засыпая, думала, что я – мама и тыкалась в мою грудь, пытаясь схватить: