Лесной–20
Ужас, который творился в поселке, невозможно бы ни осмыслить, ни остановить. Как говорила бабушка Даша, горе смертное. Права была. Конечно, горе. И, конечно, смерть.
Поселок, затерявшийся в таежных лесах, назывался Лесной–20. Лесной – понятно почему, а цифра, вероятно, означала, что таких населенных пунктов здесь, в тайге, не один десяток. И все – на ладан дышат.
История Лесного–20 печальна и бесхитростна. Основан был в советское время. Молодой стране требовался лес, его валили и отправляли по железной дороге. Все видели фильм «Девчата», так что будни и быт жителей Лесного–20 представить себе примерно смогут. Только в кино, конечно, приукрашено, ярко и цветисто, а на самом деле – тяжелая работа, трудные условия жизни. Но и влюблялись, и женились, и детей рожали, и дружить умели – север крепко спаивает людей. Словом, жил поселок, жил…
Пока не умер.
Гибель была медленной, не в одночасье, растянулась на несколько лет.
Сначала громыхнула по стране перестройка. Принялись все ломать с радостным энтузиазмом, рушить до основания, как и привыкли, как уже было в начале века.
А вот с «мы новый мир построим» традиционно получилось похуже.
Неслись вперед годы – и выяснилось, что лес большой стране то ли не требуется вовсе, то ли недосуг им заниматься. А вместе с лесом и Лесной–20, и другие поселки с цифрами стали не нужны.
Населенные пункты хирели, составы переставали ходить по железной дороге, добираться в глушь становилось все сложнее. Народ разбегался, оставались старики, которым бежать некуда, да те, кто не хотели или боялись с насиженного места срываться. Но, будто мало бед свалилось на головы немногих оставшихся жителей, приключилось еще и это.
Началось по осени, в ту пору, когда на календаре – конец ноября, а за окном – настоящая зима. Непроглядные ночи, морозы, тоскливые серые дни.
Жители Лесного–20 знали, что зима со снегами и вьюгой отрежет поселок от ближайшего населенного пункта. Хотя «ближайший» он только по меркам бескрайней страны, а на деле отделяли их от цивилизации десятки километров. Люди в последние годы привыкли: до той поры, пока снег не растает, они окажутся заперты – и готовились заранее, запасались тем, что нельзя найти, добыть, вырастить в своем подсобном хозяйстве.
Раньше, конечно, не было такой изоляции, но теперь кто станет ради горстки упрямцев, цепляющихся за клочок земли, заморачиваться чисткой дорог, регуляцией движения автобусов, подвозом продуктов? В Лесном–20 осталось двадцать семь жителей. Многие дома стояли заколоченные, в двухэтажках, где пустовали целые подъезды, завывал ветер, тоскуя по ушедшим. Лес, как бравое войско, смыкал ряды вокруг поселка, и скоро, наверное, он выживет людей с отвоеванной ими некогда территории.
Однако они, закаленные жизнью на севере, не жаловались. Выживали, как привыкли. Только к тому, что принес с собой ноябрь, привычки ни у кого не имелось.
Люди стали пропадать – и больше никто их не видел.
Первым пропал Степан. Был он горький пьяница, к тому же нрава дурного, задиристого. Чуть что в драку лез, со всеми в поселке умудрился переругаться. Даже улыбчивую, сердобольную бабушку Дашу и ту обидеть умудрился: пнул ее старую кошку Зиночку, которая с нею жила лет пятнадцать, та и померла, бедняжка.
Все старались держаться от Степана подальше, одна жена и могла его всю жизнь выносить: тихая была, забитая. Только и она сбежала два года назад – померла. А Степан окончательно с катушек слетел, не просыхал.
Когда пропал, многие с облегчением вздохнули. Жил он в двухэтажном доме, где остались, кроме Степана, сестры Грачевы, обитавшие на втором этаже. Пожилые сестры вздохнули с облегчением: никто больше не будет приходить к дверям и орать, материться, требовать то водки, то пожрать. Давным-давно у Грачевой-старшей был роман со Степаном, и он все никак не мог этого забыть, таскался и качал права.
Другие поселковые тоже радовались. Многие опасались, что Степан подожжет один из пустующих домов, огонь перекинется на другие, а тушить пожар будет некому.
Словом, когда заметили, что Степан больше не шатается по улицам, то перекрестились и решили, будто он по пьяни в лес забрел и там замерз. Искать его не пошли.
Примерно через две недели, в декабре, исчезла Грачева-старшая. Пошла в единственный магазин, который имелся в поселке, где продавалось все, от спичек и лампочек до тушенки, а обратно не вернулась.
Младшая сестра прождала ее до темноты, потом отправилась на поиски. Магазин был закрыт, хозяйка (она же продавщица) с мужем жила в соседнем доме. Она сказала, Грачева-старшая пришла, купила свечки, соль и удалилась. Давно уже. А домой не добралась, что ли?
Грачева-младшая, продавщица и ее муж Иван стали искать женщину. Конечно, подключили представителя закона: Николай Иванович всю жизнь в милиции проработал, будучи на пенсии, все равно оставался в глазах местных жителей блюстителем их прав. А сейчас, когда администрация поселковая разбежалась, считали его и кем-то вроде главы.
В темноте искать тяжело, ничего не видно, еще и снег повалил ближе к девяти вечера. Утром продолжили поиски, остальные жители подключились. Ходили по пустым домам и улицам, заглядывали во все углы; даже в лес, куда можно было, забрели, но там толстый слой снега лежал, особо-то не разбежишься.
Из медиков в Лесном–20 остались только санитарка Люся да бабушка Даша, которая когда-то ветеринаром работала, они на пару ухаживали за Грачевой-младшей, которая то рыдала, то хваталась за сердце, то порывалась бежать и искать сестру.
– Больная ведь, давление высокое, диабетик, как она там? – плакала Грачева, теперь уже единственная.
Где – «там», никто не знал.
Николай Иванович и десяток самых активных граждан еще раз тщательно все обыскали, но не нашли никаких следов пропавшей. Вариант, что она могла забрести в лес и потеряться, выглядел наиболее разумным, хотя был немыслимым. Как человек в здравом уме, всю жизнь проживший в Лесном–20, мог заблудиться в трех улицах и забраться в лес?
Но никаких иных версий не было. Постепенно искать перестали, смирились с потерей, не найдя причины исчезновения. Грачева перебралась к их общей с исчезнувшей сестрой подруге, которая похоронила в прошлом году мужа и жила одна. Вместе не так страшно.
А страх-то простирал черные рваные крыла над глухим поселком. Потому что перед Новым годом исчезли Мария Куравлева и ее дочь, глухонемая слабоумная Ната.
Хватились их не сразу. Морозы стояли такие, что на улицу носа не высунешь, даже дышать больно. Все сидели по домам, слушали радио, телевизор смотрели. Сигнал слабый, работал только один канал, и по нему показывали то новости, то фильмы про бандитов, то сериалы про живущих на жарком берегу океана, купающихся в солнце и все равно почему-то несчастных людей, то «Поле чудес». Если выпадал сектор «Приз», все радовались и немножко завидовали.
Первой неладное заметила санитарка Люся. Обратила внимание на то, что из трубы дома Куравлевых не идет дым. Дрова закончиться не могли: все запасались надежно, знали суровость местной зимы. В доме не топили, но в такую стужу не топить – верная смерть! Люся подняла на ноги Николая Ивановича, тот пошел проверять и обнаружил, что дом холоден и пуст. Судя по всему, топить перестали не менее суток назад, а то и более.
– Я, как заметила, сразу к тебе! – оправдывалась Люся, давясь слезами.
Когда в точности пропали мать и дочь, выяснить было невозможно. Но даже если прошли всего одни сутки, найти их вряд ли получится.
Искали, как и в прошлый раз, всем миром, но ни единого следа не нашли.
– Плохо дело, мужики, – мрачно проговорил Николай Иванович, обращаясь к нескольким мужчинам, в основном преклонного возраста, из тех, кого можно назвать столпами местного общества. – Уже четверо пропали, сколько еще пропадет?
– Может, зверь лютует? Медведь-шатун, например, – предположил Иван, муж продавщицы Марины.
– Чушь! – Николай Иванович махнул рукой. – Совсем другая картина была бы. Крови полно, следы, крики. Кто-то что-то увидел или услышал бы.
– Я думаю, зеки беглые, – рубанул Трофим. – С голодухи людей похищают и едят. Как мясо заканчивается, нового крадут.
Предположение было жуткое, но не лишенное логики.
– Не знаю, – с сомнением покачал головой Николай Иванович. – Зона далеко, с чего им сюда забираться? Если сбежали, так должны к большим городам, к дорогам направляться. Чего им в нашей глуши?
– Перезимовать хотят, схорониться, а потом и в город! – не отступал Трофим. – Заплутали, вот и вышли к нам.
Другие покивали: а что? Может и такое быть!
– Или, если и не зек, то лихой человек. Убийца, грабитель, – сказал кто-то из собравшихся.
Теория трещала по швам. Что лихому человеку делать в Лесном–20? Но все же решили: надо противостоять окаянному. Надумали вот что. Проверить постепенно пустые дома, сверху донизу, тщательно; каждый проверенный дом накрепко заколотить. Так жители будут знать, что внутри никого нет, а если доски окажутся повреждены, значит, там скрывается преступник.
Постепенно, день за днем занимались этим. Прошла одна неделя, за ней вторая, никто не пропадал, народ понемногу успокаивался. Сколько можно в стрессе жить?
На Рождество человек десять собрались в доме Николая Ивановича.
– Уедем, как снег растает! Сразу уедем, – говорила продавщица Марина, а муж ее кивал в знак согласия.
Он жалел, что не уехали летом: брат звал в Екатеринбург, говорил, можно работу найти, а жена заартачилась. Боязно ей было все бросить и с нуля начать на новом месте. Дура. Теперь зато никакого страха!
Разумеется, разговоры крутились вокруг исчезновений людей.
– Маньяк это, – убежденно сказала Марина, – я видела по телевизору, показывали про таких. Хлебом не корми, дай убить кого-нибудь.
Грачева-старшая заплакала, и бабушка Даша, поглаживая ее по плечу, укоризненно поглядела на Марину: чего ж ты душу человеку бередишь!
Маньяк или нет, но только в середине января душегуб нанес новый удар. И на сей раз пропала Грачева-младшая.
– Плохо ей было без сестры, всю жизнь вместе, – часто сокрушалась женщина, у которой поселилась Грачева после пропажи сестры. – Они же, как две горошины в стручке, всегда рядышком.
Но теперь бедной женщине вряд ли стало намного лучше. Где бы она ни находилась, похитил ли ее преступник, маньяк или беглый зек, наверняка она страдала сильнее, чем тоскуя по сестре.
После исчезновения второй сестры всех охватила паника. В поселке оставалось двадцать два человека, и, похоже, не все доживут до весны.
Люди собрались в бывшем доме культуры: тут места было побольше, все разом поместились. Председательствовал Николай Иванович.
– Мы должны себя защитить, – сказал он. – Дома проверять будем, но на это уходит время. Я бы предложил улицы патрулировать, но морозы стоят, холод собачий, что толку ходить, не хватало простудиться и заболеть. Поэтому думаю: надо объединиться. Поодиночке не жить. После темноты дверь никому не открывать, если человека не знаешь. Из дому выходить только по двое, по одному не шарахаться, к лесу не подходить.
Живущих без семьи было восемь человек, из них шестеро женщин.
– Куравлевым это не помогло. Их две было, – заметила Люся.
– Куравлева-дочка, считай, неполноценный человек, – жестко заметил Николай Иванович. – Я не в плохом смысле, но чем она могла помочь, когда на них напали? Она и закричать не сумела, и не поняла, небось, что случилось.
– Грачева-то вон переехала, не стала одна жить, а все равно, – заметила продавщица Марина.
– На улицу она одна выходила, а теперь никто не будет, ясно вам? Даже по нужде и в дровяник чтобы парами шли! – резко сказал Николай Иванович.
Стали думать, кому из одиноких жителей к кому перейти на поселение. Эта идея особого энтузиазма не вызвала, многие считали, что покидать дом нет смысла, достаточно запирать двери и не бывать на улице в темноте.
– Дома и стены помогают, Николай Иваныч, – сказала Люся. – Не протоплю дом, отсыреет он, как потом? Нет, я не пойду ни к кому.
– А я куда? У меня Сёмушка слепой и Барсик болеет, – жалобно сказала бабушка Даша. – Только они и остались, больше никого нету. А Барсику особый уход нужен, кормить его надо, у него желудок слабый. Куда я двинусь?
Бабушку Дашу жалели сильнее прочих. Добрая была женщина: животных лечила, раненых зверушек выхаживала. Ветеринар от бога, все к ней за советом шли, пока работала. Да и как на пенсию вышла, тоже. Муж бабушки Даши погиб молодым, а дочь и сын подросли, оперились и уехали давно уже. Говорили, очень хорошо устроились оба – вроде даже в столице. А про мать забыли. Писали редко, потом и совсем перестали. Как она живет? Живет ли? Не знали и знать не желали. А бабушка Даша ждала, в окна глядела, на дорогу.
Одна у нее отрада была: коты да кошки. Но и питомцы старились, болели, умирали, покидали хозяйку. Котов прежде было не то шесть, не то семь, а остались Сёмушка и Барсик, да и тот, как она говорит, болеет.
Ясно было, что и бабушка Даша, как Люся, из дома никуда.
В итоге объединились из восьмерых четверо, а Люся, бабушка Даша, Трофим и еще один старик, дядя Боря, остались по одному в своих домах.
Как выяснилось, никого совместное, семьями да коммунами, проживание не спасло. Вскоре пострадала семья Пахомовых: мать, отец, незамужняя дочь. Родителям было за восемьдесят, дочери – шестьдесят с лишним. Жили они на отшибе, слыли нелюдимыми, своеобразными людьми.
По утрам жители устраивали нечто вроде переклички: собирались в магазине, чтобы удостовериться, что ночь никого не забрала. К тридцатому января Пахомовы не явились. Пошли к ним в дом – дверь изнутри не заперта, в комнатах никого, холодно, не топлено несколько часов.
Девятнадцать человек – вот сколько жителей осталось в Лесном–20.
На сей раз искать не стали, знали, что бесполезно. И не плакали даже, просто впали в шок, который похуже слез, потому что полностью парализует. Стояли и смотрели друг на друга, а потом бабушка Даша сказала, что у нее дома Барсик один, ей идти пора.
– А Сёмушка? – невпопад спросила Марина.
Старушка посмотрела на нее – и будто сквозь.
– Нету его, – тонко проговорила бабушка Даша, и все поняли, что несчастный слепой кот помер.
После ухода бабушки Даши остальные разбредаться не спешили.
– Не зеки это, – сказал Трофим. – И вообще не люди.
Николай Иванович возразил больше для проформы:
– Чепуху не городи. Как это не люди? А кто тогда?
Сам-то он тоже давно сомневался, что это маньяк или преступники в бегах. Никаких следов! А ведь любой злоумышленник что-то непременно оставит. Или свидетели найдутся. Здесь же никто ничего не слышал, не видел ни разу. Кажется, двери жертвы сами открывали, не боялись, впускали свою смерть. Или на улице кого-то встречали, а после шли с ним туда, откуда не возвращались.
– Места у нас непростые. – Трофим обвел соседей взглядом. – Вы тоже слышали, что в тайге злые духи обитают! Помните, пять лет назад трое наших пропали? Пошли за ягодой, места знали, как свои пять пальцев. Не вернулись!
– Заблудились, может, – робко сказала продавщица Марина.
– И не они одни! Я уж старик, много чего помню. Частенько такое бывало. Моя мать говорила, Хозяина люди потревожили, вот он дань человечью и собирает. Шаманы знали, как с ним ладить, только где нынче те шаманы? Хозяин слабость нашу чует, понимает: мало нас! Перебирает по одному. А скоро…
– Никакие это не духи! – выпалил Николай Иванович, прекращая поток антинаучных нелепиц. – Но в одном ты прав: не пришлые это преступники. Кто-то из нас!
Слова произвели сильный эффект. Жалкая кучка уцелевших принялась переглядываться, с ужасом всматриваясь в привычные, но враз ставшие чужими лица соседей. Николай Иванович знал: в подобной ситуации нет ничего хуже паники, взаимных подозрений, но иного выхода не было, пришлось сказать. Следовало прекратить мракобесие – духи, Хозяин, шаманы! Да и людей предупредить, чтоб осторожничали.
Они и стали осторожничать. С того дня общались все реже. Приходили на перекличку утром, а после каждый шел к себе, не вступая в разговоры с соседями. Днем и ночью сидели взаперти, на улицу не высовывались. Поселок, и без того умирающий, стал выглядеть совсем нежилым, разве что дымок, вьющийся над крышами, сигнализировал, что здесь еще остались люди, а в остальном… Обрушившиеся под тяжестью снега крыши, сгоревшее год назад здание школы. Заколоченные окна пустующих домов – там, где успели заколотить. Прочие строения недобро пялились провалами окон.
Черное облако висело над поселком, а еще и зима была более холодная, чем обычно. Солнце, которое часто выглядывает в морозные дни, избегало их, не желая заглядывать в Лесной–20.
Куцые дни, черные ночи, низкое небо – и над всем этим страх.
Тянулся февраль.
Жители поселка оставались живы, никто больше не пропадал, и многие потихоньку стали надеяться, что проклятие покинуло их места, ушло, собрав кровавую жатву, переместилось куда-то. На лицах начали появляться бледные, но все же улыбки.
Трофим пошутил – остальные засмеялись. Притихшая Марина снова стала громкоголосой. А ведь и весна скоро!
Десятое февраля позади. Пятнадцатое. Двадцатое.
– Почти пережили зиму-то, а? – сказала Люся.
Ошиблась.
Как раз она-то ее и не пережила.
Через три дня, когда все утром собрались в магазине, оказалось, что Люся на перекличку не пришла. Все понимали, что это значит, толпой пошли к ее дому.
– Может, захворала? – говорила Марина. – Могло такое быть? Мне показалось, она вчера выглядела не очень. Затемпературила, а?
Люди молчали. Знали правду.
Дом Люси был пуст и холоден. Хозяйка исчезла, и несколько женщин зарыдали в голос. Люсю в поселке любили, к тому же стало ясно, что она уж точно не повинна в происходящем.
Марина вдруг отняла руки от лица и произнесла хриплым от слез голосом:
– А бабушка Даша? Ее кто-нибудь видел?
Бабушка жила в соседнем доме, рядом с Люсей, у них даже забора между участками не было. Захаживали друг к дружке запросто. Иногда бабушка Даша не приходила на утреннюю перекличку: Люся говорила, они утром виделись, все в порядке, чего пожилому человеку ходить, утруждаться?
А нынче утром не было ни Люси, ни бабушки Даши.
– Надо сходить, проверить, – упавшим голосом сказал Трофим, и Николай Иванович был с ним согласен.
Бедная старушка! Проверять шли с тяжелым сердцем, представляя уже, что их ждет. Но не угадали.
Николай Иванович постучал в дверь.
– Кто? – отозвалась бабушка Даша.
Жива, слава богу!
– Это Николай Иванович. Мы все тут! Навестить пришли!
Она забормотала что-то невнятно. Потом в доме загремело, задвигалось.
– У вас все нормально?
– Хорошо, – ответили из-за двери. – Очень хорошо.
Прозвучало это немного странно. Николай Иванович, Трофим и Иван переглянулись. Может статься, придется дверь ломать: что-то не так.
Но ломать не пришлось: дверь отворилась.
– Сами пришли, вот и хорошо! – сказала бабушка Даша, стоявшая на пороге.
Она улыбалась от уха до уха, и было в ее улыбке нечто настолько дикое, что Марине, стоявшей вместе с мужем и другими мужчинами ближе всех к старухе, захотелось бросить все и бежать отсюда. В глазах светилось хитрое безумие – прежде Марина никогда не видела у кроткой бабушки Даши такого взгляда.
Но это было еще не все. В доме царил отвратительный запах – густой, металлический запах крови, гниющей плоти.
– Что здесь творится? – слабым голосом спросил Николай Иванович.
– Чего-чего! Пришли, вопросы задаете, – старуха стерла с лица улыбку. – Беспокоите. А Барсику моему кушать надо.
Марина оглянулась в поисках кота. А потом ей вспомнилось, что не было никогда у бабушки Даши котов с таким именем. Давно, когда Марина приносила к ней на лечение кошку, ветеринар говорила, что называет своих питомцев исключительно человеческими именами. У котов, мол, есть душа, как у людей, поэтому жили у Дарьи Петровны Муси, Васьки, Сёмушки да Нюрочки.
Кто же тогда Барсик?
Ответ последовал быстро. Из кухни донеслось урчание. Жители поселка замерли, вслушиваясь.
– Что это? – спросил Николай Иванович.
– Не что, а кто, – наставительно произнесла старуха и снова растянула губы в мертвой улыбке. – Барсик мой.
Тут бы им уйти, но никто этого не сделал. Вслед за Николаем Ивановичем, Трофимом, Иваном, Мариной остальные пошли в кухню. Стало ясно, что звук идет снизу, из подвала, вход в который здесь же – вот и крышка. Старуха метнулась к ней и открыла привычным жестом.
– Коли явились, так поздоровайтесь!
И отошла.
Запах, который царил в доме, усилился стократно. Николай Иванович заглянул вниз, но ничего не разглядел: было темно. Тьма казалась живой, шевелилась, словно кто-то передвигался, и спустя мгновение из лаза показалось существо.
Люди, находившиеся в комнате, ахнули и попятились. Только Николай Иванович остался стоять, его будто приморозило.
Существо, отдаленно напоминающее человека, было ростом с высокого мужчину и выглядело кошмарно: тощее, длинное, лишенное волос тело, уродливая лысая голова с круглыми совиными глазами, мощные ладони с костлявыми пальцами, огромные ступни.
– Вырос, Барсик, – не спуская с лица улыбки, проговорила хозяйка дома. – Совсем крошечным подобрала в лесу. В октябре еще. Мяском кормила, потом глядь – а он, проказник, котиками моими лакомиться начал! Ну ничего, Сёмушка уж слепой был, а вот Мусенька…
– Ты скармливала ему людей, – дрогнувшим голосом сказал Трофим.
– Заманивала к себе, а они шли, никто от тебя плохого не ждал. Божий одуванчик, ветеринар, милая, нечастная бабушка Даша! – подхватил Николай Иванович.
– А как иначе? Барсик мне сынком стал. – Лицо старухи помрачнело. – Всю жизнь всем только добро делала – и чего на старости лет получила? Дети бросили, носу не кажут. А Барсик со мной всегда. Любит меня, слушается.
– Но это соседи твои! – воскликнула Марина. – Люся о тебе заботилась!
– Люсю жалко, – признала старуха. – Но она сама виновата, нечего было любопытничать. Не зашла бы, осталась на пороге, не выпытывала – жива бы осталась. А других жалеть нечего! Степан никому жизни не давал. Пропащий был человек. И кошку мою Зиночку обидел. Грачева склочная была баба, вдобавок больная, все равно долго не прожила бы. Куравлева Ната всю жизнь небо коптила, напоследок сделала важное дело: пищей послужила Барсику моему. Но ее одну не взять было, пришлось и мать. Надолго двоих-то Барсику хватило! Младшая Грачева сильно тосковала по сестре, сама мне говорила. Это милосердно было, что она вслед за сестрицей ушла. А Пахомовы – злые, животных не любили, сторонкой ото всех жили. Что были они, что нет. Кому хуже стало, что их съели? А Барсику польза!
Старуха засмеялась, подошла к замершей на краю зловонного подвала твари, любовно коснулась костистого плеча.
– Глянь, Барсик, сколько народу, все к тебе в гости пришли!
При этих словах Николай Иванович словно очнулся. Он был единственный, у кого имелось оружие: каждое утро брал с собой на перекличку пистолет (коллеги подарили, когда на пенсию выходил).
Он сунул руку в карман, но тварь, которую сумасшедшая звала Барсиком, опередила его. Молниеносным движением метнулась к нему, обхватила мощными длинными лапами, легко оторвала несчастному голову.
Дальше было страшное: бойня, жестокая резня. Существо двигалось точно, неумолимо, с почти сверхъестественной скоростью. Люди метались, пытались увернуться, но избежать неминуемой гибели не удалось никому. Один за другим жители поселка погибали, находили жестокую смерть, слыша урчание жуткой твари и безумный хохот бабушки Даши.
…Нет больше поселка Лесной–20, одного из многих в огромной череде мертвых городов и поселков, которые по разным причинам покинули люди.
Но где-то в зеленых недрах бескрайней тайги все еще обитает существо, которому сошедшая с ума от одиночества старуха дала ласковое имя Барсик.