Планета в клетке

С дерева осторожно спустился небольшой ящер и уютно устроился на газетной странице, аккуратно подоткнув край под себя длинными интеллигентными пальцами.

Джонатан обменялся с ящером понимающим взглядом, послушно пошёл следом за остролицым, но остановился.

– Значит, за сумасшествие, особенно заразное, здесь платят, и платят дорого. Но кому это нужно?

Остролицый был не склонен отвечать на праздные вопросы. Он торопился увести короля – приближался определённый час суток, когда на улицах города разрешены преступления средней тяжести.

– Значит, кому-то нужно. – Наставительно ответил он, ибо оставить короля и вовсе без ответа – против правил.

Но сейчас, припомнив интересный факт, Джонатан сразу упустил его. Быть может, потому, что смысловой связи между потомками великих людей и взбесившимся аристократом, имеющим право за деньги кусать всё, что движется – не прослеживалось.

Джонатан вспомнил, что у него тоже кое-что есть. Отчего не похвастаться? Он выудил из куртки, и показал ему артефакт из школы, который он украл у Лис. Вернее, он выпросил его в обмен на право рассказать избранным лицам о Хождении.

Остролицый хмуро рассмотрел расстрелянный портрет и, поднимая глаза, буркнул:

– Варварство.

– Да ты что. – Запротестовал король, разворачивая изображение. – Это знамя перемен.

– Баловство.

Остролицый протянул руку, но Джонатан отдёрнул портрет и с видом собственника развернул на безопасном расстоянии, любуясь.

– Красава.

Они частенько приоткрывали здесь на лугу то одну, то другую дверь. Иногда они приходили на Эрец, когда здесь работало поколение великих испытаний, прибывшее из не такого уж далёкого мира, красного и золотого, помпезного, как старый семейный корабль, на котором они потом пережидали катастрофу.

Ну, сказать, что они работали – ничего не сказать. Эти милые парни и девицы, все не старше тридцатника, благодаря которым на планете окопалась чужая раса, успевали и многое другое. Их обуревали страсти, и подглядывать за ними было одно удовольствие. Занимались они своими делишками

Правда, и трудились, следуя своим талантам, граничащим с преступлением. Во-первых, они простодушно присваивали себе чужое наследие, выкапывая золотишко и брильянты. С помощью золота они предполагали улучшить атмосферу собственной очаровательной родины – великого космического государства, чьи границы в космосе издавна чертились с детской непринуждённостью. (Что они делали с брильянтами – неизвестно.)

Во-вторых, они присвоили себе самих наследников.

Именно они затеяли соорудить из людольвов собственное подобие, дабы решить проблему с дешёвым трудом в штольнях и на шахтах.

С этим они просчитались. Созданная раса оказалась либо слишком генетически успешной, либо полным провалом – это как посмотреть.

Разразилась катастрофа, вызванная чрезмерным куражом их чертежей переустройства полюсов. В результате последние из богов остались на Эрец и смешались со своими потомками.

Диск, на котором была записана эта история, чем-то привлекал джентри. В этой классической саге об экспансии и колониализме чувствовалась первобытная правда творения.

Так или иначе, возмездие настигло оккупантов в самой неожиданной и человечной форме: произошло то, что происходит в каждой семье, куда дети приводят своих партнёров.

Диск, находящийся сразу под Экспансией, записал схожую историю, которая тем не менее, была полной противоположностью.

Там флот с поколением пиратов-романтиков до Эрец не долетел.

Вместо них с территорий космоса, расположённых куда дальше, за Балконом, слетелись стервятники с семи планет.

Но эти две версии, лежащие прямо одна на другой по линии игры, как два слипшихся блина, притягивали болезненно любопытных джентри. Ибо они, представьте, не помнили, на какой из абсцисс появились они сами. Что касается ординат – вертикалей схемы – то с этим образовалась в их науке полная ерунда. Болтовню учёных насчёт полёта стрелы и полного выхода из оков времени и пространства, разрушении самой клетки псевдобытия, ради бытия осознанного – эту болтовню не стоило принимать в расчёт.

Кроме того, Джонатан отдавал себе отчёт, что в сходстве и противоположности версий скрыто упущенное им звено.

Но, может, то была блажь, а Джонатан слишком мнителен.

В каком-то смысле этот мир из пары двоящихся графиков стал их домом. (Они бы никогда в этом не признались. Владения – официальные владения джентри – располагались в безвременье. Обустроили они своё государство вполне разумно – если не считать досадных заворотов с белочками и гастрономическими министрами, проевшими дырки в Слойке.)

Главным для них признавалось другое.

…Знать, что где бы они не находились, они всегда могут вернуться. На той стороне – ха, какие стороны могут быть у отсутствия? – трава на лугу завьётся штопором и штопор откупорит выход в их блаженное безвременье.

К тому же, этими двойниками Слойка не исчерпывалась.

Они бывали в мирах, имеющих начало и конец, границы и предрассудки, с мышами и мышиными хвостами.

А дома всё иначе. Сама его призрачность и вариативность источала ощущение надёжности.

Даже этот луг имел для них особое значение. Они испытывали пристрастие к нему… во всяком случае, они выходили здесь чаще всего. Или им не под силу – сменить место встречи. Быть может, это время установил кто-то другой? Не они?

Впереди сформировался тоннель и в глубине его забрезжил тревожный свет чужого послеполудня.

Они увидели смутные фигуры – крупные, нелепые и громоздкие, переглянулись, но без усмешки. Смеяться не хотелось.

– Только после вас. – Пригласил остролицый.

Джонатан глянул через плечо и нарисовался его профиль в обрывке тумана, который был его дыханием – слишком кислотным для деликатных атомарных связей этого приторного мира.

Здесь их будут называть луговыми, а то и нечистью.

Дух луга уже ждал их, он сразу скользнул прочь… штормовой рёв густой травы и витающий гул насекомых, как дивизии садящихся и взлетающих бомбардировщиков, оглушил визитёров.

А если подгадать правильно, они получали возможность подправить кое-что.

Но не сейчас. Они испытывали головокружение, как всегда, когда входили сюда из ниоткуда.

Снаружи свет и шум создавали ощущение грохота, хотя ветры обвинять не стоило. Не ураган, а лишь поток тёплого океанического дыхания, который джентри всегда слышали, когда шныряли не вдоль, а поперёк линии.

Джонатан вспомнил одну из их совместных вылазок.

Тогда Лис предпочитала, чтобы её называли настоящим именем, данным при рождении, а не тем, которое она криво написала сбоку на своей рукописи. И волосы свои, цвета песка под луной, не красила то и дело в тона тёмные, ночные.

Предмет, когда торопится, становится тяжелее.

Эту неглупую мысль, почерпнутую из собственного суетливого мозга, из той части, где отпечаталась страница учебника вперемежку с шёпотом одноклассников сзади и спереди, и убийственными репликами учителя, высказал, ну, надо же – Джонатан.

– Случайно. – Отрезала Лис. (Она имела в виду, что страница отпечаталась случайно.)

Джонатан насупился, открыл рот, но язвить не стал – Лис была явно не в себе. Во-первых, она не вымыла голову, во-вторых, в чужие мысли полезла.

Правда, её ничего из этого не портило. Волосы она сунула за маленькие острые ушки, и они блестели чуть пыльным золотом. Что касается второго, то Джонатан отчасти сам выболтал свою тайну – упомянул до этого школу, похожую на башню, и что-то про запах мела.

– Ты главное, мел не ешь. – Посоветовал остролицый и вздрогнул: Лис забралась в машину на заднее сиденье и так бумкнула дверцей, будто холодильник пустой наказала.

Остролицый обменялся понимающим взглядом с Джонатаном.

Они ехали в маленькой чужой машине, духота аккуратно заполняла неухоженную покачивающуюся норку. Джентри смутно хранили в генетической памяти все убежища, которые последовательно занимали на протяжении миллиардов лет все предки джуни.

Лис сразу насупилась – стало быть, внутри головы всё в порядке, взгляд двух самцов не пропущен.

– Передай мне книгу. – Попросил елейным голосом разведчик. – Там… ага. Ну, да.

– Ты вот так на допросах третьей степени не разговаривай. – Сказала Лис свежим злым голосом, который никто из её спутников не оценил. – А то нечаянно Патерполис предашь.

Лис укачивало в машинах джуни – это была истина, известная двум самцам. И с этим ничего нельзя поделать. Таблетки и водичка не помогали, а уж насчёт советов сглатывать и дышать ровно и речь не шла. Лис как-то раз ответила на подобное сочувственное вмешательство в таких выражениях, что даже разведчик крякнул, что ли.

Нет, неприличия не услышали. Лис не такая девушка, к тому же, вполне образованна, чтобы заменить качественными литературными блоками ослабевшие от многократного употребления подъязыковые штампы.

Разведчик уселся в кресле водителя по госту – спинку стройную впечатал и показал чудесный мужской профиль. Рассмотрев книгу, он спокойно сказал, едва повернувшись:

– Мне страшно неловко…

С этими словами раздался неудобный звук ожившей и возбудившейся от предвкушения езды машины, и все они, включая не успевшего пристегнуться Джонатана, тронулись в путь.

– …но я имел в виду другую. Извини, я иногда так невнятно… вот, спасибо. Тысячу извинений.

Лис, почти швырнув в лобовое стекло какую-то брошюру, огрызнулась:

– На дорогу смотри, сыскарь.

Джонатан, спасший свой нос – в самом деле, неплохой – поймал книгу и, рассмотрев обложку, вопросительно глянул на водителя, сразу взявшего едва допустимую скорость.

Вместе с ними поехала аллея дубов на востоке и серое побережье слева. Небо в розовом декабрьском тумане, хотя торопился окончиться апрель, запрыгало впереди.

Да, трудно было поверить, что остролицему начальнику разведки вдруг понадобилась инструкция к лётным очкам второго класса, но он ответил на забавную ухмылку короля непринуждённым бесстрастием и сунул книгу себе на колени.

С таким лицом ни одно выражение из учебника разведшколы не кажется нелепым, подумал Джонатан. Его собственная широкоскулая физиономия только в предутренних сумерках могла показаться величественной.

Он тоже повернулся и, стараясь подражать остролицему, молвил:

– Лис, жутко неудобно тебя затруднять, но ты не глянешь… там под сиденьем должна быть моя кепочка с длинным козырьком.

Лис издала протяжный вздох раздражения.

– Перебьёшься.

Однако полезла тонкой длинной и слегка удлинившейся рукой в указанное место. Джонатан забрал потёртую шапочку и, немедленно надев, пояснил:

– У меня в ней глупый вид, и я буду в ней для камуфляжа.

Даже то, что он так нагло подставился под почти просчитанную оскорбительную реплику, не утешило Лис.

– Сразу говорите, что ещё вам нужно, ваше королевское величество луговой нечисти, и ты, властитель филёров.

– Да ничего. – Ответил остролицый, кидая машину вбок, чтобы избежать соприкосновения с дикого вида камнями, громоздящимися один на другой, как на лежбище сытых плотоядных ящеров. – Что ты думаешь о восстании кентавров?

– Ты меня спрашиваешь?

Остролицый даже не глянул на соседа, хотя Джонатан прикоснулся пальцем к собственной широкой груди.

– Тебе идёт шапочка. – Вскользь похвалил он. – Так что ты думаешь, Лис? Получится ли у них что-нибудь?

Лис залилась счастливым злым смехом, разглядев в зеркальце ошарашенного отсутствием солидарности со стороны заговорщика Джонатана. Отсмеявшись, она заговорила напружиненным голосом – смех пошёл на пользу:

– Кентавры, единороги, люди… Как же – я помню. Самый глупый из дисков. Придуман двумя сёстрами на вечеринке.

Джонатан тоненьким голоском переспросил:

– Что, роса была хороша?

– Не просто, высшего качества, дорогой король.

Лис вздохнула и еле приметно улыбнулась.

– Там правит злая королева? – Припомнил водила.

– И недурна… когда причепурится, конечно. – Жестоко ответила Лис.

Она изменилась в лице.

– Юных девиц, какие покраше, похищает и держит взаперти. А принцесса Шиповничек сидит в обветшалом замке, окружённом колючими кустами, и дремлет над книжкой.

В машине сделалось так тихо, что даже ветерок залетел и притих – смутился. Лис внезапно сказала:

– Что ж. Нехорошо эти сёстры поступили. Пожалуй, пора им вмешаться.

– А как же свобода выбора? – Неосторожно брякнул остролицый.

Джонатан зашикал, но поздно. Лис усмехнулась.

– Одна из сестёр напортачила. У них нету этой штуки.

Она повернулась к Джонатану. Он умильно улыбнулся. Лис сорвала с его умной головы шапочку и вышвырнула в окно.

– Чтоб не задавал дурацких вопросов. – Низким и страшным голосом объяснила она.

За окном только свистнуло, и в качестве аккомпанемента где-то за горами прогремел гром. Звуки природы заглушили дальнейшие реплики. Когда ворчание сошло на нет, Лис схватила с переднего сиденья бутылочку с водой…

Джонатан простил Лис – главное, чтобы ей стало полегче. Но она снова помрачнела и проныла скучным голосом, трогая прекрасную всклокоченную голову:

– Долго там ещё, следак?

Остролицый проглотил грубость вместо мятной подушечки, которую Джонатан отправил в собственный рот.

– Где мои очки? – Задумчиво молвил он.

Машина виртуозно сыграла пронзительную ноту, обогнув пролетевшую косо вбок маленькую рощу осинок. За нею мелькнула пронзительно зелёная в просветах тумана низкая гора. Океан в окнах принялся усерднее лизать берег, намеревался долизаться до легендарного золота из ночного поезда городских преданий джуни.

– Инструкция вот она, но куда я сунул…

Сзади раздался яростный стон.

– Клади место на вещи. – Отрезала могущественнейшая из джентри, но Джонатан увидел (и кивнул водителю), что Лис привстала на колено и обшаривает сиденье.

Потом посыпалось:

– Лис, хочешь конфетку?

– Всё же я думаю, что у них не хватит тяму войти в столицу.

– Лис, глянь, какие козочки. Ах, нет – проехали. Лис, честное слово – они были.

Когда машина, подняв четыре тучки песка, встала, Лис первая открыла дверцу и, не вылезая, толкнула речь:

– Чтоб я села с вами в этот саркофаг. Таких болтливых мужиков нету даже в игре Трёхмерный Звук. А там туалетная бумага говорящая. Дайте обещание, что на обратном пути будете играть в города. И ни слова о восстании.

Джонатан обескуражено брякнул:

– Но мы же для тебя старались.

– Чего?

Остролицый бросил предупредительный выстрел взгляда, но поздно – Лис выпрыгнула из машины, её волосы подхватил южный ветерок и явно наслаждался этими золотыми прядями, пахнущими какой-то тревожной сладкой дрянью: когда отправлялись в дорогу, Лис они забрали с порога её лаборатории.

– А ну-ка, попрошу вас, граждане?

Остролицый сердито буркнул:

– Ну, тебя ведь… тебе ведь делается некомфортно в транспорте, вот мы…

Джонатан, потеряв робость, радостно подхватил:

– Тебя ж мутит и пучит в тачке, вот мы и отвлекали тебя.

Лис слушала, присев на выставившее локтем искривлённый ствол дерево у дороги.

– Вот оно как. – Ласково молвила она.

Остролицый глубоко вдохнул – их учат, – и убедительно проговорил:

– Эй, товарищ, мы и впрямь хотели, как лучше.

– Мы же, как лучше, хотели. – Полез и Джонатан, но натолкнулся на локоть остролицего.

Лис и это выслушала и, вскочив с ветки, пообещала:

– Я вам за добро отплачу, хотелки, раптор чешуйчатый тебе товарищ.

И направилась прочь. Джонатан облегчённо вздохнул – если она грубит, значит, смущена. А это хорошее чувство, чтобы кто ни говорил.

Он пошёл следом, шагая слишком мелко для своих размашистых ног.

– Лис. Эй, Лисок. Тебе же лучше стало…

Она не оборачивалась.

– Флора. – Тихо позвал остролицый.

Лис прошла ещё пару шагов и остановилась – но король не успел соизмерить свою реакцию, и потому обычное в таких случаях резкое сближение предметов оказалось слишком вольным, учитывая их одушевлённость и стандарты воспитания.

Флора стряхнула его руку.

– Ох, Лисочек… я не тово. Ух, ты.

Она, казалось, не услышала щебетания Джонатана, прозвучавшего не слишком покаянно, и яростно глянула на посмеивающегося остролицего.

– Хорошо, что вы не тычинка и пестик. – Высказался тот, возвращая их к товарищеской непринуждённости.

Мера форм всегда относительна, особенно, если учитывать особенности пространства и времени. Что касается первого – океан за коренастыми бородатыми лесами, похожими на ризеншнауцеров, сбившихся в стаю, приветствовал приехавших в это пустынное место маревом вроде туманного флага. Даже это призрачное присутствие волновало, а то, что воды не видно, хотя она рядом, сбивало с толку – где они: на побережье или на опушке леса.

А вот со временем дело обстояло даже запутанней. Сумерки, навсегда застрявшие в собачьей шерсти, притягивали взгляд, и небо поэтому казалось низким и вечерним, хотя выехали по утреннему холодку, на чём настоял, конечно, остролицый.

В таком примерно духе он и высказался, желая утешить Флору, раздражённую соприкосновением с Джонатаном.

Разговор не был слишком отвлечённым, как могло показаться духам местности, сопровождающим их с культурной неназойливостью. Дело в том, что они направлялись к знаменитому санаторию, в котором очень часто менялись руководители. Санаторий славился своими водами и своими целебными кашами. Но не эти заслуженно прославляемые в газетах всех трёх столиц чудеса терапии приворожили к себе из другого мира трёх могущественных и опасных джентри.

Каждый раз, покидая свой пост, бывший руководитель санатория влёк за своей машиной ещё одну, следовавшую, как на верёвочке или под гипнозом за рукодителевой. Содержимое этой влекомой было самое разнообразное. Но одно повторялось неизменно. Всякий раз санаторий во время приёма новым руководителем ответственности не досчитывался какой-нибудь утвари, – а она здесь сплошь ценная, ибо предназначалась для джуни высшего разряда, – а также приборов научного характера и просто столовых, нескольких упаковок мазей и зелий, а также двух-трёх, числящихся по накладной, баков со знаменитой на весь мир кашей.

Новый руководитель изображал лёгкое изумление, но не настаивал, ибо был культурен, не хуже этих местных духов.

– Кофеварка?

– Нету.

Тут руководитель всё же опешил.

– Разве это научный прибор? Которые разбились во время шторма?

– Почти. – Мудро отвечал кастелян.

И вот сегодня согласно сведениям остролицего, который не раскрывал своих источников, очередной, семнадцатый по счёту руководитель намеревался покинуть свой пост.

На память о кратком, но блестящем правлении он увлекал с собою даже не одну машину, но ещё и прицеп, прикреплённый к его багажнику уже не гипнозом, а вполне реальным, струною натянувшимся буксирчиком.

Джентри собирались подождать его на этом повороте дороги, чтобы, ну, во-первых, посмотреть на кортеж, о котором слагали местные жители уже второе поколение вполне симпатичные легенды, годные для перехода в разряд мифа, что повышение для всякого повествования. Во-вторых, и в последних, иметь беседу с главою кортежа.

Остановили машину, как отмечено, за осиновой рощицей.

Дошли до поворота, где играли в прятки три ветки дерева, такие сильные и мускулистые, будто задумывали отделиться от ствола.

– Дриады перессорились. – Глядя на этот интеллектуальный выпендрёж, вскользь изрёк остролицый.

Джонатан немедленно присмотрел для себя удобное седалище, вроде детских качелек, у подножия массивного подножия – дерево, несомненно, проросло в самую нижнюю часть паркета Эрец.

– Если это не одна, у которой множественные личности. – Предположил он, взглядом спросившись у Лис.

Та отвернулась, показывая, что подобную вежливость воспитанная леди и в грош не ставит. Ну, что это – сперва плюхнулся, а потом разрешения спрашивает. Не дам разрешения, сиди на своё усмотрение, толстопятый.

– А ты что думаешь, Лис? – Заискивающе переспросил Джонатан.

– Думаю, что мы заняли слишком заметное место.

Мужчины еле приметно отправили друг другу по сигналу – лучше с ней не спорить, она ещё не отошла после поездки. Лис мигом зыркнула, но оба уже вернули себе первозданную невинность.

За поворотом всхрапнула машина, и все трое сразу отменили перестрелку. Никому не хотелось пропустить выдающееся, можно сказать, историческое зрелище.

Остролицый вышел на середину дороги и расставил ноги на аккуратном в этой части страны асфальте.

Показался жирный гладкий бампер, густо покрытый пятнистым болотным принтом. За стеклом на веревочке плясал предмет, в котором не сразу, но можно узнать череп, увенчанный короной.

Когда машина выбралась на дорогу, раздался предупреждающий вой. Остролицый остался стоять, где стоял. За машиной, ну наконец-то, выполз на длинном натянутом шнуре прославленный прицеп, похожий на передвижную усыпальницу джентри.

Закрыт он был, и замок был серьёзен, побрякивая на ходу.

Водитель, гладкая рожа, заснул тотчас, и толстенные руки его остались на штурвале.

Храпака пустил, по неосторожному и вульгарному выражению Джонатана, который хихикнул и осёкся. Внутри ворочался огромный куль, смутно виднелась та же расцветка, что и у машины.

Статус сана и возраста кое-что значит на этой линии, это они помнили. Поэтому трое сопляков, застрявших на ведомственной тропе, вызвали внутри поползшей машины протестующий вопль.

Пассажир явно не понимал, почему едет медленнее.

Остролицый приветливо крикнул, поднимая руку ладонью вперёд:

– Тысяча извинений, сир… мы заплутались.

Пассажир, – они видели – перегнулся вперёд и потряс водителя. Видно, он был не промах, или годы повышенной ответственности лишили его остатков робости. Оставив попытки справиться со странным сном водителя, он заворочался, и резко толкнув дверцу, выглянул.

Крупный, с погонами на плечах, выгнувшимися по причине полноты, он выглядел разгневанным. Это было само по себе поучительное зрелище, ибо тело господина бывшего руководителя санатория чрезвычайно напоминало хорошо сваренный кисель, влитый в почтенного размера мундир.

– Что тут происходит? – Произнёс он низким голосом, слегка размягчённым во время эмоциональных излишков отвальной.

Остролицый, не двигаясь, откликнулся:

– Повторяю, простите, сир… Работа. Вы позволите взглянуть на ваш груз.

При этих словах он извлёк из воздуха какую-то бумажку и помахал ею. Но пассажир был не лыком шит.

– Кто бы вы там не были… – Молвил он. – Советую, и очень…

Внезапно он умолк. Виной ли был день, который с утра то изображал ранние сумерки, то оживал и моргал сонным солнцем, то с места в карьер подпускал такие облака, что создавалось ощущение, будто вы наблюдаете рассвет на краю мира?

Или же последствия отвальной, которая, если честно, затянулась со вчерашнего вечера? Не так это важно. Во всяком случае, пассажир ощутил некую несуразицу.

Господин бывший начальник санатория принюхался. Взгляд его, ощупывающий окрестности, наткнулся на Лис. Она стояла, глядя в сторону. Специально для неё поднявшийся ветерок перебирал недлинные густого золотого цвета волосы.

Острое ушко Лис шевельнулось. Она и вправду умела шевелить ушами, а принижают это умение лишь те, кто этого не умеет.

Господин бывший начальник санатория всё ещё размышлял по поводу нестыковок, когда разглядел лицо начальника разведки.

Из углов и впадин состояло оно, его привлекательность – если таковая объективно наличествовала, представляла из себя нечто вроде упавшего листа. Издалека свеж, вблизи – мудр.