- -
- 100%
- +
– Отменно сделано, прислушайтесь к мнению вашего друга. – Сказал спокойный голос, от которого так и несло знанием множества языков оккупированных территорий и умением сворачивать цигарку из самого наихудшего табака, не просыпав почти ни крошки.
Властный взгляд держал нас так осязаемо, что мне захотелось стряхнуть метку прицела. Человек в куртке, похожей на бушлат, сделал к нам пару шагов, показывая обе большие узкие белые ладони.
Очень умно и предусмотрительно, проворковал мне мой внутренний голос.
Человек приблизился к нам, получив пропуск в виде спустившихся на пару сантиметров сдвоенных стволов, составлявших, похоже, наше единственное достоинство.
Медведь молчал, сочтя себя неготовым к роли переговорщика.
– Здравствуйте. – Приветливо сказал я, продолжая целиться в правое плечо.
– Здравствуйте, господа.
– Вы тут один?
Он не сразу ответил. Я принялся объяснять:
– Знаете ли, время неспокойное. Люди боятся в одиночестве бродить по дорогам.
– О нет, я не один. Или – да, один. Словом, это зависит от того, что вы считаете необходимым для общества.
– Я считаю необходимым увидеть содержимое этого вещмешка. – Грубо поведал медведь, внезапно обнаружив в себе дипломатические способности.
– О… ну, да. Да. – Человек сделал ещё шаг и вздохнул. – Я надеялся, что вы уже это сделали. Чтобы облегчить наше дальнейшее взаимопонимание.
Он циник, однако.
Медведь шагнул, сминая сонную траву, но я удержал его.
– В этом нет необходимости. – Бойко парировал я.
И опустил оружие, тут же принявшись его упрятывать. Медведь пожал плечами и свою игрушку не убрал.
– Там подарочек? – Медведь изобразил, как что-то откусывает и сплёвывает.
Человек недоумённо, хотя и вежливо, поинтересовался:
– А что ваш товарищ имеет в виду?
Он жестом попросил разрешения сесть, что я ему и разрешил, сделав интеллигентнейшее движение заново вынутым стволом.
– Спасибо. – Он сел, не сводя с нас глаз, и вытянул ноги. Длинные и худые в штанинах гражданского образца.
– Он гранату с вытянутой чекой имеет в виду. – Любезно сообщил я.
А вот насчёт глаз я погорячился. В смысле, я дал маху, злоупотребив множественным числом. Око у него было одно, правое, ясное, цвет не определил бы и полицейский литератор, а левое как будто перечёркнуто грубым швом.
Волосы его, богатые числом, распадались двумя скобками над изрядным лбом. Подбородок ему тоже кто-то за семь поколений до него затеял забавный, что ли. Я автоматически даже посмотрел в небо – месяц поискал. Но месяц приладили к его лицу, видимо, чтобы предупредить тех, кто не сразу увидит то, что я-то сразу определил. Характер…
– Так кто же составляет ваше общество? – Жестом спросившись и садясь, продолжал я светскую беседу, как если б мы с ним были два лесоруба.
– У меня тут ученик.
– Где он?
Он повел рукой и чудно разулыбался.
– Со мною…
Я завертел головой и учтиво молвил:
– Быть может, у солдат его подблаженства что-то со зрением, не спорю… или вы владелец какой-нибудь летающей штучки, которая обрушит нам на головы бомбочку-вонючку?
Медведь неуверенно посмотрел бородой вверх и вбок.
Я потрогал свой карман – не тот, где пришпилена иголка.
– Но нет, я уверен, вы высоко цените двигательные реакции солдат его подблаженства.
Медведь снова влез:
– И если напарник у вас не в вещмешке, хотя бы частично…
– Фу. – Сказал я ему. – И всё же, – снова обратился я к собеседнику, не забывая об устройстве его лицевого угла, – если вы сочтёте не лишним удовлетворить наше любознание…
Человек легонько потрогал вещмешок и позвал:
– Мой друг… идите сюда. Шагом марш!
Медведь немедленно успокоился и с недоумённым состраданием посмотрел на человека.
Вещмешок завозился, и из недр его вышла фигурка в октаву высотой, – если брать октаву детской ручонкой. Фигурка носила военную форму и являлась рядовым.
Я услышал тихий ох, и, глянув косо, узрел то, за что заплатил бы деньги, если
бы время было невоенное.
Медведь под бородой побелел и поднял руку со стволом.
Встревожившись, как бы он не сделал какой невежливости, я привстал, но он, оказывается, всего лишь собрался обвести себя охранным жестом. Только руку перепутал.
– Маленький Народец, спаси и сохрани меня первый медведь…
Наш знакомец, ласково смотревший на солдата, крепко прошагавшего среди травы и вставшего у ботинка озёрного господина, перевёл взгляд на теряющего несгибаемость и оттого помилевшего медведя.
– О право, нет… не беспокойтесь. Я вас представлю…
Он обратился к солдату, поднёсшему два пальца ко лбу и застывшему.
– Ах, мой друг. – С лёгкой досадой возразил ему человек, наклоняя стёклышко пониже. – Оставьте это.
Я понял, что тут требуется.
– А-атставить! – Тихо рявкнул я.
Солдат опустил руку и прищёлкнул каблуками. Будь он в иных масштабах, выглядел бы здоровенным обалдуем, не хуже медведя.
– Вольно.
Человек обратился ко мне и прошептал:
– Никак не уговорю его отказаться от этих церемоний.
– А почему шёпотом? – Спросил я.
Он взглянул на меня с интеллигентным укором.
– Но мне неловко… в третьем лице о присутствующих не говорят.
Я взгрустнул.
– Запомню.
Лицо солдата не выражало обиды, оно вообще мало что выражало. Обыкновенное лицо солдата – я таких повидал.
– А вы книжкой, я вижу, заинтересовались. – Отвлёкся этот, со швом.
– Да, он хорошо про рыбу пишет. – Хрипло высказался медведь, зачем-то взявший книжку и прижимавший её к тому месту, где у него под всеми покровами находится большое, сейчас мощно заработавшее сердце.
Мы оба с владельцем плаща воззрились на него снизу вверх. Я – приподняв бровку (жаль, не выщипал), владелец бушлата – с высочайшей степенью доброжелательности.
– Вы – поклонник… – Проговорил человек-бушлат, и я понял, что медведь к нему в любимцы попал.
Солдат тоже быстро посмотрел на медведя, и того слегка продёрнуло по толстым плечам. Так ему и надо.
– Надеюсь, – сладко предположил я, – вы не будете беседовать о предмете вашего обоюдного увлечения…
И я развёл руки в стороны, держа ладошки дощечками. Плащ рассмеялся и, смеясь, весело успокоил:
– О, нет… нет.
Он предложил нам перекусить, мы предложили ему, и слово за слово, обустроили себе пространство на какой-то газете, сложенной, как я заметил, аккуратно, и служившей скатертью-самобранкой целый сезон.
– Вы в город, я из города. – Отламывая хлеб, говорил он. – Не спрашиваю, разумеется, по каким делам, но страшно жалею, что не смогу сравнить наши впечатления.
Солдат прохаживался у самой воды, и я видел, что он при исполнении. Потом он прилёг и вроде как задремал.
– А что, у вас есть впечатления? – Становясь подозрительным и грозным, спросил медведь.
Поскольку выглядел он при этом так, как если бы пострадал на пасеке, то впечатление оказалось несколько подпорченным, подобно газете, на которой под горбушкой я прочитал два слова из заголовка. Два слова сказали мне много больше, чем чтение целой толстой книги по истории.
– Впечатления всегда бывают. – Уклончиво усмехнулся наш хозяин и мельком глянул на кромку воды, что от меня не укрылось. Вот как.
Солдат привстал и подвигал головой, будто у него началось головокружение.
Наш хозяин аккуратно свернул горбушку и с откровенной тревогой позвал его:
– Друг мой…
– Тут бы аспирину. – Ляпнул медведь, пожалев солдата.
Хозяин с испугом посмотрел на него и потерянно проговорил:
– Ах, не знаю я… дружище! – Снова воззвал он. – Он такой впечатлительный человек. Такое случается с простыми и ясными душами, когда они осознают правду. Господин рядовой!
В его голосе мелькнули отчаянные нотки. Я уж собирался чего-то насоветовать, даже вскочил, но тут солдат выпрямился, пропечатал дюжину крепчайших шагов к нам и проговорил молодым бодрым голосом:
– На жёстком диске планеты под пустыней видны стёртые реки.
– Вот и ещё предсказатель. – Вырвалось у меня.
Голос солдатский звучал вовсе не пискливо, а как здоровенный баритон, который вы услышали сквозь две двери.
Наш хозяин быстро глянул на меня.
– Да, он такой.
Я присел рядом, стараясь дышать потише.
Солдат выпрямился, как трава после сапога.
– В городе… – Сказал он. – Они соберутся в мирном городке на побережье… семёрка…
– В каком городе? – Предусмотрительно спросил медведь, очевидно, решив, что ему выдают тактическую схему.
Мы с хозяином переглянулись.
– Тс. – Попросил коллекционер солдатиков, и живой глаз заблестел.
– Медведь и волк на войне, это их история. Если попасть в бороздку, – вдруг солдат повернулся в сторону медведя, который медленно присел на корточки, придавив коленом траву возле солдата, – если попасть, можно уничтожить вечное зло.
Медведь открыл рот в бороде, и я толкнул его в бок.
– А живём мы на планете, где раз в три дня льёт ливень смерти.
Медведь невольно посмотрел в посветлевшее небо.
– Тень отсылают в тенесборник, а тиран выходит из-под земли, как нечестивый дух из могилы.
Медведь закашлялся, и я пропустил слово.
– …дважды погребён.
– Средство для вечной жизни. Механизм, высвобождающий силу вечной жизни, сломан.
– Вот те раз. – Прошептал я.
Солдатик развернулся и бросился прочь в траву. Наш хозяин шагнул за ним, но остановился.
– Мы посторожим книгу о рыбной ловле. – Успокоительно пообещал я. – Идите.
Тот отверг наши услуги покачиванием головы.
– Что это с ним было? – Осмелился заговорить медведь.
Солдатик вернулся маршевым шагом и, встав во фрунт, сообщил:
– Время ухода.
Наш хозяин подумал и, запахивая бушлат, в карман коего забрался солдатик, согласился:
– Верно.
Не обращая внимания на присутствующих, он поднял руку, глядя прямо перед собой.
Тотчас он переменился. На нём был мундир, а помолодевшее лет на двадцать по о.с. лицо обрамляла жесткая шкиперская бородка. Вокруг него истаяли кусты, и часть озера истёрлась. Мы увидели поле боя в огне и дыму. Гул наполнил воздух. Дуло танка двинулось к нам, хотя сам танк был обрублен. Прогремел самолёт-бомбовозка.
Но гул стих, а наш хозяин в штафирской одежде стоял с указкой у школьной доски. Детский смешок вызвал невольную улыбку на его гладко выбритом лице.
– Что за… – Обморочно начал медведь.
Молодое лицо учителя закаменело, глаза загорелись, из-за спины поднялись острые бронированные крылья.
Остромордый дракон сидел на скале, океан вокруг крушил волны на горизонте. Волна росла возле нас, по ней сделали срез ножом. Свист ветра перекрыл тишину, а дракон глянул на нас и взлетел.
Тотчас озеро вернулось и тишина.
Я обернулся к медведю.
– С нами был один из властителей дум.
Тот молчал. Он понял. Меня это заставило призадуматься.
– Где он сейчас?
– В иной обители. Но его собственность осталась у нас.
Я поднял вещмешок. Из него выпала книга – потрёпанный учебник Естественной истории. Рассеянно я открыл и стал читать: Мироздание, по новейшим данным науки, представляет собой полую пирамиду. В глубокой древности, когда физика находилась в зачаточном состоянии, люди полагали, что мир – это гигантский воздушный шар, который расширяется. Несколько великих учёных, высказавших догадки об истинном положении вещей, были казнены. Теперь, когда мы располагаем сведениями, полученными с помощью мембранных кораблей-расширителей…
Рассеянно скользил я такой эфемерной штукой, как взгляд, по строчкам, сочащимся страхом и ложью. Мой взгляд оставлял зримые следы на бумаге плохого качества – нерадивый я ученик, порчу книжку.
Я прикидывал, как лучше использовать подсказку – если это подсказка не от тех, кто сидит в серых окнах.
Возможно, я романтичен. Но вообще-то властители дум просто так не являются простым людям.
Медведь терпеливо переминался, сапоги скрипели. Я ощущал его как пространство, занятое глупыми честными мыслями. То, что надо, для такого пройдохи, как я.
Но я ещё не знал, позволю я ему идти со мной или нет.
Из летописи тьмы.
Властителей дум было девятеро за всю Настоящую историю. На дисках с черновыми Историями для отработки лучшего рабского варианта кое-кто из них встречался в розницу, но вся девятка оптом – ни разу.
Первый был из номера один – большой боевой слон. Второй был мангуст, быстрый, как мангуст и почти такой же быстрый, как молния. Третий – ловчий сокол с высоким полётом и холодными глазами. Далее появился гигантский тур с обманчиво добродушными глазами и ленивой повадкой. Почти тотчас – чудовищных размеров и страшно свирепый медведь, боявшийся только крыс и никого и ничего больше ни на небе, ни на земле.
Он ещё жил, когда на сломе эпох сообщил о себе единственный из номера семь – заметьте, этот номер гуманистов дал только одного Властителя дум. Властитель был печальный и превосходно воспитанный лев, с замечательным чувством юмора, стыдившийся своей природы, само благородство.
Он умер перед войной, и так странно умер, что много говорили об этом и подозревали всякое.
Затем – Белый Волк, о котором уже сказано.
За Волком – из номера шесть мудрее и спокойнее всех длиннолицый змей с крыльями, рассудительный и настойчивый.
И вот не стало и его, а последний из Властителей был заточён в любимую тюрьму Блаженного. Властитель опять был дракон, похоже, пришло время драконов. И хоть я вовсе не понимаю всякой болтовни об аристократах, памятуя рассуждение того смуглого о дереве с засохшими ветвями, и особенно то, что в этой стране часто спутаешь князя и раба – всё же, то, что он был чистокровный дракон, было ясно с самого первого взгляда.
Племя, храня извечные традиции, проводило посвящение мальчиков в статус взрослого. Семилетние отнимались от матери и запирались отдельно, их потчевали священным средством, полученным от сотворения мира. На самом деле, средство было поспешно доработано неделю назад по реальному времени, причём, учёный (из расы номер один, до крайности неторопливой) получил нарекание от других номеров.
Предполагалось дальнейшее использование этого средства каждое семилетие с помощью массовых технологий обработки населения.
На полуострове Луо свобода была забыта через час реального времени и через сто лет времени, вмонтированного в затылки граждан-подопытных. Сто лет аккуратных небольших решений, касающихся всяческих мелочишек, чтобы обеспечить плавный, практически незаметный переход. Создание нового человека потребовало коллективной памяти о причинах ограничения свобод, дабы само слово свобода приобрело совершенно новый оттенок, а затем и смысл.
Оказывается, всё должно иметь причину. Так и сделали. Там – пугающая вспышка памяти о теракте в адмиральской ратуше – а следом просто необходимый для мирной жизни свод правил въезда-выезда, проверок на дорогах, новых ассигнований на дополнительный контингент патрулей; сям – угроза иноземного государства (которое, натурально, существовало), а следом – новая система паспортизации, камеры на уличных перекрёстках… ну и прочее.
Ромбик Луо трижды перекрашивали на карте в зависимости от того, что показывала кривая тревожности в мозжечке испытуемых. Всякий раз это происходило совершенно естественно, по желанию самих испытуемых.
Так из карнавального охлократического айсберга на последних трёх минутах эксперимента территория стала неотъемлемой частью демократической империи, где карнавалы имели сугубо прикладное назначение.
Тут же была приложена к правому полушарию мозга геополитическая карта планеты. Планета была вполне реальна – записана на одном из дисков Слойки. По мере того, как вращался диск, запись ежесекундно претворялась в бытие.
Жёлтая и зелёная из-за раскраски двух гигантских клоков суши, планета грела в лучах дневной звезды два обитаемых основными разумными видами материка.
Правый – если смотреть, встав на флагманский камень в поясе астероидов – всю историческую дорогу целиком занят страной, чьё название менялось, а суть оставалась.
За тридцать тысяч лет она воевала трижды в освободительных войнах, трижды в завоевательных.
На другом материке раньше тоже была одна страна, но она распалась на девяносто девять.
В океане плавали четыре больших острова, на каждом страна – Лёд, Другая, Олово, Трёхэтажная.
Также за двумя крупными полуостровами был закреплён статус так называемых заповедных территорий – там некогда высаживались колонисты «со звёзд». Так записано в коллективной памяти, со словом «якобы», всплывающим как-то неуверенно.
Имелся кочующий ледовый щит с общей тюрьмой, не отмеченный на картах для широкого пользования (из соображений безопасности) и выстроенный под литосферой в огнезащитной капсуле город.
Что касается милейшего Луо (а он был славненький, в окоёме небрежно срезанных ледником низеньких тёплых гор, с кастрюльками прибрежных городков, в которых Мен заваривает густую кашу из тьмы и света в ночи своего торжества) – то именно здесь предполагалось собраться Первопредкам, чтобы решить досадную проблемку. При всём их соборном могуществе, требовались людишки вроде меня – помеси номеров с неожиданно заявленным генетическом преимуществом в искусстве наблюдения, выслеживания и соответственно хватания.
Кроме того, дамы и господа из противоположного лагеря – как та, что навестила меня в гостинице – изрядно укрепили свои силы. Из горстки гордых замарашек с гаснущим на устах «я вам ничего не скажу» они выработались в организацию холодных и остроумных профессионалов. Цель у них была – отнять кой-что. И, как видите, они в этом преуспели.
Ваш покорный слуга, увы, оплошал. То есть, по правде, мне следовало плакать и кататься по земле – до того оплошал. Но в том-то и дело, что я был – помесь, я был ценностью во всех отношениях. Именно поэтому я плакать не собирался и телодвижения совершал самые умеренные. Я знал, и пославшие меня знали – если уж оплошал этот… словом, замены мне не было.
Что ж, по крайней мере, мы теперь понимали, насколько возросло могущество сопротивления. Очевидно, для таких успехов пришлось кое-чем и пожертвовать. Ради благой – с их точки зрения – цели, они сами сделались в некотором роде злом.
Ничего, ничего. Я найду леди и ласково попрошу её вернуть украденное. Я даже найду время полюбоваться ею – думаю, нескольких секунд мне хватит.
А пока следует добраться до городка, и, хотя он пребывает в другом времени и даже измерении, присмотреться – готова ли местность для высадки. Именно здесь, в одном из слоёв, проводились – виноват, проводятся – опыты по внедрению готовой Истории в память горожан.
На этом же полуострове, только на другом диске военнообязанное лицо из гвардии его подблаженства отпускало шуточки по поводу закона о заключении… не пугайтесь раньше времени – о заключении брака. Брошюра с упомянутым текстом была найдена в вещмешке властителя дум, который покинул двух приятелей пару минут назад.
– Не понимаю, что тут смешного. – Возмутился медведь. – Кстати, не забывай, что ты дал обещание влюбиться из чувства долга.
– Друг должен быть закрытой книгой. – Возразил я, закрывая брошюру после слов «Любовь делает человека нравственнее и побуждает к переменам».
– Чего это?
– Тут и требования хорошего тона, да и приятно что-нибудь узнать о нём этак вдруг.
Медведь улыбнулся с милым коварством.
– Я и так о тебе кое-что узнал.
– Правда – не то что, что произошло, а то, что произнесено. – Изрёк я с таким видом, будто произвёл эту мысль с некоторым усилием.
Присвоив собственность властителя дум, ибо, как согласился даже совестливый медведь, она ему не понадобится там, куда он удалился, мы обнаружили к нашему совместному удовольствию большой красивый пистолет в боковом кармане вещмешка.
– Почему же он его в кармане не держал?
– Да штатский, что с него возьмёшь.
Медведь весь покачался в знак несогласия, перебрасывая доп. груз через плечо и пряча пистолет, который мы разыграли на хоп:
– Эге, штатский. – Протянул он. – Не видал ты, что ли, как этот штатский возле танка в погончиках стоял. А на мундире копоть и дырка от пули… – Задумчиво добавил он.
Шоссе погрузилось в тишину, как верёвочка в воду. Так бывает после появления властителей. Время вроде бы теряет ориентир и может поплыть в другую сторону. Над облаками загудело, и мы, сомнамбулически задрав башки, увидели – за стеклом мира летит что-то.
Мерно взмахивая крыльями, предмет тем не менее к птицам отношения не имел. Мы обменялись парой предположений, в частности, не очень приличных. Потом всё отмерло окончательно и мы потопали по шоссе к городу.
Мы уже увидели хрустальный акулий плавник в двигающейся к нам дымке города. Знаменитая адмиральская ратуша являлась одним из стариннейших строений побережья, с того самого года, когда удивительный доктор изобрёл лекарство от всех болезней разом. Принимаемое в измельчённом виде, оно оказывало на редкость успокоительное действие.
Об этом я толковал медведю, и тот, представьте, догадался.
– Порох, что ль.
Проворчал мрачно и этак скосил недурной свой ротик в бороде, будто принял помянутое средство в слабеньком растворе.
Я остановился – туман, приноровившийся к нашему шагу и вплывавший из-за последнего дикого холма, тоже притормозил и повис, помахивая плащом, как наш мимолётный друг у озера. Поглядев на медведя, я только башкой качнул.
– Чего выставился?
– Да ничего, вот пусть будут свидетелями духи неба и земли.
Он засопел.
– Думал, раз я простой, то и вовсе того….
– Да, да, да?
– Дурак, да?
Я поспешно отверг самообвинение нервного, оказывается, медведя. (Хотя примерно так и думал.)
Ещё тот доктор удосужился придумать очки и штуку, сквозь которую так весело смотреть на небо, где духи земли бывают в гостях. В общем, тоже очки, только посильнее, повоеннее. Это я уже не стал обсуждать с медведем, ибо совершенно точно, что он этого не знал.
На балу, в защищённом реальном пространстве-времени.
– Рабороботы всего лишь… Но страшно милы в своих неожиданных химических воспоминаниях. – Сказала дама-лебедь, читая результаты исследования священного средства.
Вернее, она была что-то среднее между оной птицей и драконом. Перепонки её руконог и хребет из высоких зубцов соединялись в единое целое согласно требованиям гармонии. Стан затянут в мундир экспертной службы.
Сказала она это на балу. Как раз в этот отрезок реального времени в большом приморском городе, где жили в основном её дети, как она говорила шёпотом, ибо вслух так называть подопытных было как-то не то, чтобы неприлично, ну – неофициально можно, – так вот, во время столкновений в центре этого города и пожара в Ритуальном Доме, стража получила приказ неизвестно от кого отвести подразделения c места событий.
В маленькой стране – такой площадочке для отработки и закрепления навыков послушания, – шла война. Дама умилялась тем, кто не поддавался закреплению навыка. Это было с её стороны нелояльно, но мы ведь свободные люди.
– Что вы так смотрите? – Потупясь, спросила она и метнула взгляд из-под ресниц в сторону. – Свободные мы или нет, в конце-то концов?
Рыжеватый волкообразный парень почтительно ей поклонился, но его острую морду слегка изменил оскал. Он был из тех, кто улыбаться не умел, поэтому его оскал действовал на некоторых дам совершенно необъяснимо.
– В конце мы превратимся в пар. – Сказал он, распрямляясь и рассматривая сослуживицу.
– Вы знаете, – стремясь избавиться от смущения, заметила дама, – они верят в то, что не умрут после… ну, после. Это так трогательно.
– Какой препарат это вызывает?
– Вы плохой. – Хмуря брови, сказала дама.
Огромный слоносвин вмешался, весело прохрипев:
– Это у них защитный инстинкт.
– Ещё бы. – Ответил волк. В профиль он был похож на сон башмака, как он превратился в человека – знаете, такие остроносые. – Они видят огромное количество брака ежедневно и сами топят печи.
Дама расстроилась.
– Ну, вот не надо… не надо так. – Попросила она.
– А вы не пробовали на себе вытяжку «инстинкт сопереживания»? – Спросил слоносвин и расхохотался.
Волкообразный неожиданно подхватил его трубный смех неприятнейшим и сумасшедшим хохотком.
– Вы ужасно смеётесь. – Поморщилась дама. – Вам не идёт.
– Кому? – Спросил слоносвин не без игривости. Его забавлял номер, особенно крылья и ресницы.
Волк прервал смех.
– Это попахивает расизмом. – Любезно подсказал он.
Дама заметно испугалась и подавила желание оглянуться за крыло. Слоносвин похлопал свой бокал так, будто хотел то же сделать с дамой.
– Бросьте вы, Волкодрак. – Велел он примирительно. – Вы на себя оглянитесь. Вечно шутите этак… а девочку мне тут пугаете.
Он с ещё большим интересом посмотрел на даму, чей клюв совсем выцвел от обиды. Похоже, новый глоток символизировал полную расслабленность номера один. Он увёл даму, прогудев через плечо: