Чистый лист

Мы наконец вышли на развилку коридоров.

– Мне направо, – Аля указала пальцем. – Не опаздывай на лекцию к Душниловне!

Она махнула мне рукой и скрылась за поворотом. Я развернулась и почти побежала в противоположную сторону, к выходу из корпуса и затем в общежитие – за своей косметичкой и полотенцем. Мысли путались: лицо той девочки, Стефы, её холодный взгляд и сладкий, вежливый голос, слова Али, вкрапления обрывков сна… и вечная необходимость везде успеть.

Войдя в кабинку и заперевшись, я плюхнулась на унитаз, пытаясь отдышаться. В горле встал ком, а в глазах задрожало предательское тепло. «Нет, только не это», – яростно подумала я, зажмурившись. Но было поздно. Слова той куклы – «Ты здесь вообще-то не одна» – прозвучали в голове точь-в-точь маминым голосом, её вечным, раздражённым «Когда ты уже начнёшь соответствовать?». Это было так неожиданно и так больно, что слёзы хлынули сами, тихие, горькие и совершенно бесконтрольные. Уткнувшись лицом в колени и стараясь не слишком громко шмыгать носом – вдруг ещё кто-нибудь был в соседних кабинках, – я позволила себе выплакаться всласть. Здесь меня хотя бы никто не видел и не мог сказать, что я слабая, несостоятельная или делаю это назло.

Не знаю, сколько я так просидела, но вскоре почувствовала, что ноги стали затекать. Когда спазм наконец прошёл, я сделала все свои дела, высморкалась, с отвращением вытерла лицо туалетной бумагой, заставила себя подняться и доплелась до умывальника. Прохладная вода немного привела меня в чувство, и я посмотрела на свои заплаканные красные глаза в зеркале.

– Соберись, чмоня, – прошипела я сама себе. Нужно было ещё почистить зубы перед лекцией.

Осталось двадцать минут. Реально, если бегом.

В кабинет я влетела буквально за пару минут до начала, едва успев привести себя в порядок и кое-как пригладить волосы. Помещение напоминало стандартный школьный класс: ряды парт, доска, мел, стопка книг и папок на учительском столе. Я юркнула на последний ряд, в угол, надеясь стать как можно менее заметной.

Преподавательница, строгая женщина с узкими губами и собранными в тугой пучок волосами, напомнила мне чем-то директрису – такой же пронзительный взгляд поверх очков, то же отсутствие эмоций на лице. Она начала монотонно бубнить о важности целеполагания, самореализации, ответственности и прочих вещах, которые в моём нынешнем состоянии казались пустым звуком.

Лекция оказалась ещё более тягомотной, чем я ожидала. Я уставилась в окно, стараясь не засыпать, потом принялась разглядывать аудиторию. Большинство слушателей сидели с одинаково скучающими лицами, кто-то втихую листал под партой книжку, кто-то усиленно делал вид, что не спит.

И тут мой взгляд наткнулся на него.

Парень сидел через ряд от меня, развалившись на стуле с таким видом, будто он оказался здесь по чистой случайности. В отличие от других, в его позе не было ни скуки, ни покорности – лишь откровенное, вызывающее безразличие ко всему происходящему. Он не пытался делать вид, что слушает, и не просто изображал равнодушие – он был его воплощением, рассматривая класс и учеников.

И в какой-то момент его взгляд задержался на мне.

Не просто скользнул, а именно задержался – изучающий, насмешливый, будто он видел меня насквозь и всё это его лишь забавляло. Он не отвёл глаз, когда я заметила его внимание. Напротив, он ухмыльнулся и чуть заметно наклонил голову.

Я быстро опустила глаза в планер, ощущая какое-то неясное чувство. Не раздражение, нет – смущение. Кто он такой, чтобы так смотреть?

Скосив на него глаза ещё раз, я отметила детали: тёмные коротко остриженные волосы, чёткие черты лица, далеко не субтильное телосложение, угадывающееся даже под мешковатой формой. Он выглядел так, будто правила этого места написаны не для него, и нарушал их просто одним своим видом: олимпийка была расстёгнута, под ней виднелась чёрная футболка с какой-то непонятной символикой. Как будто он здесь не пациент, а тайный наблюдатель, собирающий материал для какого-то сатирического романа. И при этом он нагло, без стеснения разглядывал меня.

Симпатичный. Даже слишком.

Я отвернулась и попыталась сосредоточиться на бубнеже Душниловны, приказав себе больше не смотреть в его сторону. Но его взгляд, казалось, прожигал мне кожу. Я встряхнула головой, занавесив лицо волосами, и раскрыла планер. Что ж, Аля говорила про арт-класс? Пожалуй, запишусь сегодня же – я обвела предмет в списке и поставила жирную галочку напротив. Может, это хоть немного вправит мне мозги.

Я не заметила, как лекция подошла к концу. Душниловна постучала по доске указкой, сухо кивнула, и класс ожил, заскрипев стульями. Я поспешно засунула планер в карман и выскользнула в коридор, стараясь не смотреть в сторону того парня.

В холле было немноголюдно. Я пристроилась у стены, делая вид, что изучаю распорядок и правила, и украдкой наблюдала за другими обитателями центра.

Вот девушка с короткими волосами, что-то яростно строчащая в блокнот – «Графоманка». Парень, ритмично постукивающий пальцами по стене и дёргающий в такт ногой – «Гривотряс». Две девочки, о чём-то шепчущиеся в углу и бросающие настороженные взгляды по сторонам – «Бабки на лавке».

Мои внутренние комментарии были плоскими, безэмоциональными, как будто я составляла каталог экспонатов в музее. Ни любопытства, ни интереса – лишь набор фактов. Даже мысль о том парне с лекции не вызвала ничего, кроме лёгкого раздражения. Ещё одна деталь этого странного места. Не более того.

Можно было пойти на улицу, подышать воздухом – или остаться здесь и продолжать наблюдать. Я выбрала второе. Было что-то гипнотизирующее в этом бесцельном созерцании.

«Качкун», – отмечала я про себя, разглядывая проходящих мимо. «Ботан», – в коридоре мелькнул кто-то сутулый, в очках и с сальной чёлкой. «Игоресса», – я внезапно развеселилась, когда запыхавшийся Игорь промчался мимо меня, и успела ответить кивком на его приветствие.

Интересно, к какой категории относится тот скучающий нахал с лекции?

Так, хватит.

Терминал я нашла там же в холле – он притулился между окном и кадкой с тощей драценой. И снова символизм – потёртый экран и новенькие наклейки на корпусе. Словно заплатки на том, что пытаются починить, прикрыть яркой обёрткой и выдать за новое. То же самое можно сказать и обо всех нас.

Пролистав список доступных активностей, я нашла нужную: «Арт-класс. 17:00. Свободных мест: 3». Палец дрогнул над клавиатурой, когда я вводила свою фамилию. Вспомнились слова Али про особый корпус, и я тут же ткнула в «Записаться».

Итак, у меня есть ещё целых шесть с половиной часов. Значит, сейчас можно проветриться, изображая полезную прогулку под солнцем. Впрочем, этот август не баловал жарой – хотя днём температура и держалась выше двадцати градусов, ночи становились всё прохладнее. Бесцельно слоняясь по территории и мысленно хваля себя за первый шажок ко взлому системы, я старалась тянуть время изо всех сил. Я дважды обошла главный корпус, сходила к пруду – вблизи он оказался довольно чистым, с узким песчаным бережком, растущим по краям невысоким тростником и парой скамеечек у самой воды. Наверное, я бы долго стояла и пялилась на лениво колышущуюся от ветра гладь воды, но в мою сторону направилась группа бегунов, и я тут же ретировалась. Похоже, мне тоже предстоит предаваться этой радости физических нагрузок – пока физкультуры в моём расписании нет, но я чуяла, что следующий визит к доктору Резцову внесёт в него коррективы. Кстати, когда там мне к нему идти?

Заглянув в планер, я увидела отметки напротив пятниц, с десяти до одиннадцати утра. Была я у него вчера, в понедельник – значит, до душеспасительной беседы всего два с половиной дня. От этой мысли всё вокруг тут же стало казаться серым и приглушённым, будто кто-то убавил насыщенность у реальности.

Перелистнув страницу, я похолодела, уставившись в отметку врача о приёме лекарств – я совсем забыла о них! Каждый день, после завтрака и после ужина. Но утренняя доза – особая. С ней полагался краткий отчёт психотерапевту о своём состоянии прямо в медкабинете.

Разумеется, я пропустила первый приём, размазывая сопли в туалете. О таблетках и утреннем визите к врачу я в этой суматохе забыла напрочь. Я должна была явиться в медкабинет перед первой лекцией, ещё в девять утра, а сейчас уже полдень и уже поздно. Или нет?

Немного поборовшись с искушением плюнуть на это дело, я всё же поспешила в медкабинет, надеясь, что меня не заставят мыть унитазы в первый же день.

Дверь была приоткрыта. В кабинете была только медсестра, молодая и довольно миловидная – Плотникова Инна Николаевна, как гласила табличка. Она что-то печатала на клавиатуре, хмуро глядя в монитор.

– Кира Знаменская? – произнесла она, не отрывая взгляд от экрана. – А мы уж думали, ты сегодня не придёшь. Виктор Андреевич уже ушёл.

– Извините, я забыла, – пробормотала я, чувствуя себя школьницей, пойманной на прогуле.

– Забыла? – наконец посмотрела на меня Инна Николаевна, поднимая тонкую бровь. – У нас тут, милая моя, не санаторий «Восход». Распорядок – для твоей же пользы. Утренний приём – это не просто таблетку получить. Доктор смотрит на твоё самочувствие, как спала, как аппетит, оценивает твоё состояние перед началом дня. Без этого сложно корректировать терапию при необходимости. Это важно.

– Я просто гуляла по территории, – почему-то оправдалась я.

– Знаю, – выражение её лица слегка смягчилось. – С пульта охраны видели, что ты не сбежала за забор, а просто бродишь по дорожкам. Виктор Андреевич сказал не поднимать тревогу – первый день, стресс… Посчитали, что свежий воздух тебе будет полезнее. Но это не должно войти в привычку. Понятно?

По спине пробежали мурашки. Они буквально следили за мной каждую секунду. Я судорожно сглотнула и поспешно кивнула.

– Попроси куратора напомнить тебе. Или поставь будильник, – деловито предложила медсестра, её взгляд скользнул по моим часам. – Удобно, прямо на руке. Утром после завтрака – приходишь сюда, получаешь лекарства, принимаешь, расписываешься, доктор задаст пару вопросов. Вечером, после ужина – возвращаешься ко мне, всё то же самое, но без доктора.

Я снова кивнула, ощущая себя шестерёнкой в отлаженном, тщательно контролируемом механизме.

– Хорошо. На сегодня, так уж и быть, без утреннего отчёта. Но предупреждаю – это в первый и последний раз. Держи, – она выдавила из блистера маленькую розовую таблетку и протянула её мне, указав глазами на кулер с водой.

Я проглотила пилюлю, запила её. Потом расписалась в протянутом мне журнале.

– Жду тебя завтра, – улыбнулась Инна Николаевна, делая пометку в компьютере. Её тон снова стал сдержанно-безразличным.

– И какого эффекта мне ждать? – отважилась спросить я.

– Может вызывать лёгкую сонливость. У тебя сейчас есть лекции?

– Только в пять вечера.

– Тогда можешь посидеть в своей комнате. Но будильник поставь, а то вдруг уснёшь и опоздаешь.

– Хорошо, – я попятилась к выходу. – Могу идти?

– Конечно. Если почувствуешь, что что-то не так, сразу ко мне, ясно? И, Кира… – я замерла у двери. – Не забывай. Мы тут всё равно всё видим. Но лучше, когда ты сама помнишь о своих обязанностях.

– Поняла, – выдохнула я и побыстрее ретировалась из кабинета.

Оказавшись снова в холле, я опасливо огляделась, ища глазами Алю, но её нигде не было видно. Либо она всё ещё на кулинарии – я понятия не имела, сколько времени занимает этот её урок, – либо в общаге, и мы снова пересечёмся в столовой.

Поймав себя на мысли, что мне хочется избежать этого, я решила сходить на разведку в общежитие. Есть мне не хотелось, так что обед в час можно будет и пропустить – обойдусь ужином в шесть вечера. Побыть одной в тишине было куда ценнее, тем более я не знала, чего ожидать от таблеток, которыми меня будут пичкать теперь два раза день.

На цыпочках прокравшись по коридору к нашей комнате, я прислушалась – внутри было тихо. С облегчением проскользнув внутрь, я плотно прикрыла дверь, скинула кроссовки и с наслаждением плюхнулась на кровать. Здесь хотя бы не было чувства тотальной слежки, как в коридорах и медкабинете.

Тишина после утреннего щебетания Али и гомона в столовой казалась неестественной, звенящей. Повернув запястье, я глянула на часы – электронные секунды размеренно отчитывались в углу зелёного экрана, и эта ритмичность немного успокаивала. Немного подумав, я выставила будильник на половину пятого – до арт-терапии ещё есть время, можно и вздремнуть. В голове шумело, веки налились свинцом – всё-таки недосып и эта чёртова таблетка делали своё дело.

Мысль о том, что это только начало, что так будет каждый день, промелькнула и погасла, не успев оформиться. Сознание поплыло, поплыло, поплыло…

…и спустилось в зеленоватую, мутную мглу.

Я снова медленно брела – нет, плыла – по тому же бесконечному коридору, но теперь он был заполнен водой. Плотной, вязкой, словно кисель. Она не холодила, а была тёплой и пахла стоячим прудом, лекарствами и чем-то сладковатым. Стены облепляли водоросли, шевелящиеся в такт невидимому течению. Вместо ламп дневного света в потолке зияли чёрные провалы, откуда свисали длинные, бледные щупальца, и сквозь толщу воды казалось, что они сжимаются и разжимаются, как ленивые пружины.

Впереди, в конце коридора, мерцал неровный свет. Я поплыла к нему, стараясь не делать резких движений – почему-то я даже во сне хорошо помнила то ощущение дикого страха прошлой ночью, когда пыталась оторваться от своего преследователя.

Этим мерцанием оказалась сцена. Вернее, нечто, её напоминающее – возвышение, озарённое мертвенным, холодным сиянием, исходящим от фонариков, раскачивающихся на головах огромных рыб-удильщиков. Их раздутые, покрытые бородавками тела парили в воде, пустые глаза-блюдца уставились в никуда, а светящиеся приманки на гибких отростках метались из стороны в сторону, выхватывая из мрака жутковатые подробности.

На сцене танцевали тени. Те же размытые фигуры из прошлого сна, но теперь их движения были ритмичными, хоть и нелепыми – какой-то безумный подводный балет. Они кружились, взмахивали размытыми конечностями, и их силуэты отбрасывали на стены громадные, искажённые тени.

А в центре, освещённая тусклым невидимым прожектором, парила русалка. На секунду мне почудилось, что это Аля, но это была не она. Длинные кудри, точно водоросли, колыхались вокруг бледного лица с огромными, пустыми глазами. Вместо хвоста – два сросшихся, бледных, извивающихся щупальца. Она пела, широко разевая пасть с острыми зубами, но звука не было – только пузыри, вырывающиеся из её глотки и лопающиеся в тишине. Она манила меня к себе, протягивая руки с длинными белыми пальцами, и в её движении была неземная, пугающая грация.

Вокруг сцены в такт этому немому представлению кружил хоровод медуз – синие, розовые, фиолетовые, их полупрозрачные тела переливались неоновым светом. Морские коньки в забавных крошечных пиджачках жонглировали баночками с таблетками и пустыми шприцами. Яркие рыбки-клоуны с красными носами и идиотскими улыбками проносились стайками, выписывая замысловатые петли. Всё это было ослепительно, красочно, сюрреалистично и до тошноты фальшиво – словно немое бурлеск-шоу, поставленное сумасшедшим режиссёром.

Я прижалась к холодной, склизкой стене, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Это было одновременно прекрасно и отвратительно. Я не хотела смотреть, но не могла оторвать глаз.

И тут я снова почувствовала Его. Того, кто шёл за мной в прошлом сне.

Его присутствие осязалось где-то сзади, за левым плечом, и как в тот раз, оно было плотным, реальным, и от него веяло не только печалью, как тогда, а ещё и тихим, но твёрдым неодобрением. Он словно смотрел на это буйство красок и движений и молча качал головой.

«Не надо, – говорило всё его существо. – Это всё неправильно. Не ходи туда».

Я обернулась, пытаясь разглядеть хоть что-то в зелёной мгле. Ничего. Только тяжёлая, колышущаяся вода да танцующие тени.

Русалка на сцене снова сделала манящий жест в мою сторону, её лицо исказила настойчивая, почти голодная улыбка. Один из морских коньков запустил в меня шприцом, и он, медленно вращаясь, поплыл в мою сторону.

И я послушалась того невидимого спутника. Сделала шаг назад. Потом ещё один.

И почувствовала, что проваливаюсь.

Пол ушёл из-под ног, и я полетела вниз, в чёрную, бездонную шахту, затянутую тиной. Вода ревела в ушах, сдавливая виски, свет сцены мгновенно пропал, сменившись абсолютной, давящей темнотой. Я не кричала – не могла. Только падала, падала, падала…

– А-а-а! – взвыла я, подскакивая на кровати.

Сердце колотилось, выпрыгивая из груди. Лоб и спина были мокрыми от пота, на подушке расплылось тёмное пятно от слюны. Судорожный глоток нагретого солнечными лучами воздуха немного отрезвил меня – он пах Алиными духами, пылью и обыденностью, а не затхлой водой и безумием.

Комната, расчерченная косыми лучами вечернего солнца, была пуста. Только за окном ветер качал ветки сосен, отбрасывая на стену пляшущие тени. Часы на запястье показывали без двадцати семи минут пять – я проспала почти три часа, не услышав будильник. Голова была ватной, во рту стоял противный горьковатый привкус. Таблетки. Это они так действуют.

Я спустила ноги с кровати, с трудом фокусируя взгляд, чувствуя, как взмокшая от пота футболка неприятно липнет к спине. Сон не отпускал, прокатываясь волнами по моему сознанию. Подводные коридоры, уродливые рыбы-удильщики с фонарями на лбах, мерцающими в мутной воде. Кудрявая русалка с акульей пастью. Свет софитов.

И это чувство – острое, щемящее – что кто-то стоит за спиной, невидимый, но абсолютно реальный. Его молчаливое неодобрение, исходившее волнами, заставило меня отшатнуться от того безумного карнавала. И упасть в тёмную, холодную бездну.

Помотав головой, я попыталась отогнать наваждение, потрогала лоб – он был влажным и горячим, волосы прилипли к коже. Сны здесь становились какими-то слишком яркими, слишком живыми. Слишком тревожными.

Сердце всё ещё колотилось, как ненормальное, а мочевой пузырь настойчиво напоминал о себе. Тело, от которого вечно были одни проблемы, в этот раз сослужило мне добрую службу, заставив стряхнуть с себя оцепенение. Я порывисто скинула одеяло и рванула из сумки первую попавшуюся футболку – вещи я так и не разобрала. Пошатнувшись, влезла в кроссовки одним пинком, вылетела из комнаты и понеслась в конец коридора, в туалет. По дороге я наткнулась на дежурную – женщину в таком же синем халате, что и у медсестры, – которая с подозрением покосилась на меня.

– Всё в порядке? – спросила она, сверяя мою фамилию с планшетом.

– Проспала после таблеток, – буркнула я, не останавливаясь. – На арт-терапию опаздываю.

Она что-то пробормотала себе под нос, но не стала меня задерживать. Видимо, опоздания на допы не считались здесь криминалом.

Мне было плевать. Нужно было бежать. Бежать от этого сна, от этой комнаты, от самой себя.

Мне несказанно повезло – в туалете никого не было. Отвернув кран с холодной водой, я сунула ладони под ледяные струи, затем набрала полную пригоршню и плеснула себе в лицо. Холод обжёг кожу, смывая липкий пот и остатки жуткого сна. Я тёрла лицо, шею, руки, стараясь уничтожить это ощущение сладковатой гнили и немого ужаса.

Трясущимися руками натянув чистую футболку и стараясь не смотреть на своё отражение в зеркале, я усилием воли заставила себя остановиться. Хватит. Это просто сон. Да, кошмар, но мне и раньше подобные снились, ещё в школе.

– Кира, хватит врать себе, такие тебе не снились никогда, – сдавленно проговорила я чужим голосом, всё ещё не решаясь взглянуть в глаза самой себе.

Потом всё же подняла взгляд, уставившись на своё лицо.

Ничего необычного. Всё как всегда. Это моё лицо. Да, со зрачками на всю радужку, но моё. И форма эта мне не идёт.

Когда моё дыхание немного пришло в норму, а сердце наконец успокоилось, я пригладила волосы, проверила, на месте ли планер, и посмотрела на часы. Без пяти.

Я пулей вылетела из туалета, на ходу промакивая лицо рукавом, забросила грязную футболку в свою комнату и бросилась вниз по лестнице. По дороге чуть не снесла какого-то парня – он что-то крикнул мне вслед, но я не стала оборачиваться.

В основном корпусе было непривычно тихо – основные потоки учащихся уже разошлись по занятиям или отдыхали в своих комнатах. Замедлив шаг, я попыталась унять предательскую одышку и отыскать в памяти номер нужного кабинета. Двадцать четыре, второй этаж.

Лестница наверх показалась бесконечной. Я влетела в нужный коридор и замерла у двери углового кабинета с табличкой «Арт-класс. М.И. Фабрикантова». Из-за двери доносились приглушённые голоса и лёгкое шуршание.

Сделав глубокий вдох, я толкнула дверь.

Комната оказалась просторной и светлой, шторы были распахнуты, открывая вид на лес и часть пруда. Воздух и стены здесь пропитались целым букетом запахов – сладковатая гуашь, терпкое масло, едковатый, но не противный дух растворителя, бумага, дерево и лак. Я на секунду замерла на пороге, принюхиваясь – это сочетание мгновенно перенесло меня в прошлое, когда после школы я неслась на занятия в художку. К сожалению, я её так не окончила: с девятого класса началась гонка подготовок к ОГЭ и ЕГЭ, мама посчитала, что получать аттестат об окончании художественной школы мне не обязательно, раз я всё равно пойду на языковое. Но именно там, в худклассе, я могла часами возиться с баночками, разминая комки гуаши до однородной консистенции, смешивая цвета на палитре и получая из базовых все оттенки радуги. Школа запомнилась мне как тихое и спокойное место, можно сказать, как второй дом – только без попыток в нравоучения и одёргивания. В том прошлом пахло точно так же, как и здесь.

Вдоль глухой стены тянулся гигантский стеллаж, упирающийся в потолок. Его полки ломились от банок, тюбиков, коробок и папок – всё было заставлено, завалено, засыпано богатством: стопки бумаги разных форматов и фактур, рулоны холста и холсты на рамах, ёмкости с кистями и карандашами, деревянные макеты, папки с картоном. Возле стеллажа, ближе к двери, ютилась небольшая раковина с забрызганной краской столешницей, на которой засохшие капли создавали собственный, абстрактный узор. В углу стояли мольберты – складные, деревянные, некоторые с закреплёнными на них начатыми работами, прикрытыми тряпками.

Это был не кабинет, не просто арт-класс. Это была мастерская. От этого места веяло безопасностью и хорошо знакомой мне энергетикой, и моё тревожное сердце наконец начало унимать свою бешеную дробь.

В центре, за большим столом, сидело несколько человек, увлечённо что-то творя. Остальные же располагались попарно за отдельными столиками. Всего я бегло насчитала человек десять, впрочем, я не решилась рассматривать всех и поспешно уставилась на учительницу, неловко переминаясь с ноги на ногу.

Преподавательница – та самая Марья Ивановна – оказалась полной, добродушной на вид женщиной в палантине, широкой клетчатой юбке и лёгким безумным блеском в глазах. Она близоруко сощурилась на меня и рассеянно улыбнулась.

– Заходи, заходи, не стесняйся. Новенькая, да? Кира?

Я кивнула, чувствуя неловкость от любопытных взглядов.

– Извините, что опоздала. Проспала.

– Ничего страшного, – махнула она рукой. – Садись вот туда, – она указала на столик у дальней стены, за которым уже кто-то сидел. – Сегодня работаем гуашью, тема свободная. Просто попробуй порисовать, что душа пожелает. Расслабься, получай удовольствие.

Я кивнула и, потупив взгляд, пробралась к указанному месту. И только подойдя вплотную, я подняла глаза и встретилась взглядом с тем самым парнем с лекции.

Олимпийка на нём была всё так же расстёгнута, под ней – всё та же чёрная футболка с потёртым непонятным принтом. Увидев меня, он замер на секунду, потом медленно ухмыльнулся, и в его глазах вспыхнул знакомый насмешливый огонёк.

Когда я осторожно села рядом, его колено почти коснулось моего. Краем глаза я заметила, как некоторые ученики украдкой посматривают в нашу сторону, но как будто опасаются пялиться откровенно.

– Привет, я Ник, – он даже не подумал отодвинуться, а напротив, развернулся ко мне всем корпусом.

– Николай?

– Ник.

– Никифор? Никодим? – глумливо продолжала спрашивать я. Очень уж самоуверенным был этот наглец, и мне не хотелось ещё больше подпитывать его чувство собственной важности. А может, такую реакцию я выдала просто от испуга.

– Издеваешься? – он покачал головой, но ухмылка не сходила с его лица.

– Мы же не в романтическом фентези. Сомневаюсь, что у тебя в паспорте написано… – я взглянула на его шеврон, – Графов Ник Валентайнович.

– В паспорте у меня написано Никита и, ты угадала, Валентинович. Но я предпочитаю Ник. Такой ответ тебя устраивает?

– Да, вполне. Ник.

– А вот твоего имени я не расслышал.

– Я его и не называла.