Чистый лист

Я уже почти оправилась от первой неловкости и решила поддразнить его. Марья Ивановна упомянула моё имя – пусть сам вспоминает.

– Так ты скажешь, как тебя зовут, или мне нужно угадывать? – он наклонился ко мне.

– Кира, – тут же сдалась я, отпрянув назад. – Просто Кира.

– Приятно познакомиться, просто Кира, – он выпрямился и протянул мне руку. Ладонь была тёплой, пальцы – длинными и уверенными. Я пожала её, стараясь не выдать, как колотится моё сердце. – Как тебе наш дом скорби и печали для сошедших с дистанции?

– Пока не разобралась, – ответила я, отводя взгляд на его лист. На нём было несколько размашистых, небрежных линий и одно большое чёрное пятно, нанесённое с такой силой, что бумага под ним слегка расползлась.

– Тогда спрошу тебя об этом через неделю. Договорились?

Он обезоруживающе улыбнулся, и я в который раз отметила, насколько правильные у него черты лица и как колкий огонёк в глазах контрастирует с этой почти что мальчишеской улыбкой.

– Угу, – я почувствовала, как кровь прилила к лицу, и неожиданно разозлилась на себя. Чёрт, не хватало ещё опять расплакаться. Он всего лишь проявил уважение, а моя нервная система уже готова превратиться в соплю.

Мы замолчали. Я лихорадочно искала тему, чтобы разрядить обстановку, и изучала взглядом стол. Ученический набор не баловал изобилием: банки гуаши основных цветов, пластиковая палитра, два стаканчика с водой, карандаши, несколько синтетических кистей разной толщины и несколько листов ватмана А4, слегка помятых по углам.

Потом мой взгляд снова упал на его «картину».

– Это что, супрематизм? – спросила я, кивая на хаотичные линии. – «Чёрный квадрат» глазами выздоравливающего?

Он тихо хмыкнул.

– Нет. Сегодня тема свободная, вот я и рисую свободу. Как я её чувствую. А это, – он ткнул кистью в чёрное пятно, – система. Которая пытается всё задавить. Пока безуспешно.

Тем временем я взяла кусок ватмана и, подумав, решила изобразить пруд, который видела сегодня. Набрала на палитру синей, зелёной и охры, пытаясь вспомнить, как рисовать пятнами и массами, а не линиями. Ник с интересом поглядывал на мои действия, делая вид, что возится со своей работой.

– Так, – произнёс он вдруг, заставив меня вздрогнуть. – Ты явно не новичок. К тому же в курсе про авангардизм. Школа искусств?

– Неоконченная художка, – ответила я, не отрывая взгляд от бумаги. – А так – самоучка.

– Ага, – протянул он с пониманием в голосе. – То есть, это мама решила, что дочке нужно развивать творческие способности? Чтобы быть гармоничной личностью.

Фраза «мама решила» прозвучала так веско, что я на секунду замерла.

– Мама как раз была против, – пробурчала я, с силой вдавливая в палитру белила. Мне стало любопытно – как он угадал, что именно мама всегда пыталась управлять моей жизнью?

– Опаньки. Неожиданно, – он отложил кисть. – А меня папаня на юрфак запихнул, а потом сюда. Говорит, мозги мне тут перепрошьют. А я вот считаю, их, наоборот, надо наконец вынуть из черепной коробки и посмотреть, что же там за отпечаток на извилинах.

Эта метафора была такой нелепой, что это было даже смешно. Я еле сдержала улыбку, сделав вид, что внимательно смешиваю синюю и белую краски.

– Ну… – откашлялась я, стараясь, чтобы голос прозвучал ровно. – На твоих должны быть оттиски правовых норм и копии родительских постановлений.

– Ага, значит, ты ещё и в теме! – он оживился, и в его глазах снова вспыхнул тот самый ироничный огонёк, который я уже успела запомнить. – Может, тебе тоже в делопроизводство? Словечки уже знаешь.

– Спасибо, но у меня есть своя каторга, – я мазнула кистью по бумаге, изображая линию горизонта. Мне захотелось поскорее сместить фокус с моей биографии на что-нибудь другое. – Так что, ты теперь юрист? Начинающий борец за справедливость?

Он усмехнулся так, словно я сказала что-то невероятно глупое.

– Ага, как же. Я еле-еле первый курс на отвали окончил. На втором меня и вытурили без лишних разговоров.

– И почему же?

– Сказали, что моё поведение… точнее, творческий потенциал не вяжется с уголовным кодексом. Папаша, конечно, взбеленился. Единственный сын, наследник строительной империи, должен быть солидным, а не… – он неопределённо развёл руками. – Ну, ты в курсе. Вот и решил, что годик в «Чистом Глисте» мне поможет «встать на путь истинный».

– Целый год? – искренне ужаснулась я, мысленно взяв на заметку каламбур с «глистом».

– Ну да. Мне недавно стукнуло двадцать, так что времени на исправление всё меньше, а вот желания, как ты понимаешь, совсем нет.

Мне стало вдруг странно легко. Его история была до боли знакомой, просто развивалась она в других декорациях. Та же удавка родительских ожиданий, то же чувство, что ты не в своей тарелке, тот же провал. Мысленно я представила его в скучном костюме, с папкой документов, и это выглядело так же нелепо, как и я в роли дипломата, или кем там хотела видеть меня мама.

– Понимаю, – вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать.

– Да? – он приподнял бровь, явно заинтересовавшись. – И что же ты понимаешь, Кира? Расскажи-ка.

Я пожалела, что открыла рот, но отступать было уже некуда.

– Ну… У меня языковой факультет. Английский, французский, латынь. Мамина мечта – дипломат или топ-менеджер с идеальным произношением. А я… – я повела кистью, оставляя на бумаге размашистые, нервные мазки, – я просто не потянула.

– Просто не потянула? – переспросил Ник, и на сей раз в его голосе не было насмешки, лишь лёгкое любопытство. – Или не захотела тянуть? Разница, знаешь ли, огромная.

Я промолчала, сосредоточившись на том, чтобы вывести аккуратную линию камышей по краю своего пруда.

– И что, языки вообще не зашли? Никак? – не унимался он. – Или это была именно мамина мечта, а не твоя?

– Они… нормальные, – неуверенно пробормотала я. – Просто не мои. Не чувствую я их. Как будто зубришь шифр, в котором нет никакого смысла.

– А что чувствуешь? – его вопрос прозвучал так вкрадчиво, что мне стало не по себе.

Я пожала плечами, уставившись на свою слишком аккуратную, слишком правильную картинку. Она была скучной. Мёртвой. Как и всё, что я делала последний год.

Ник проследил за моим взглядом, потом медленно покачал головой.

– Слушай, а давай не это, – он наклонился ко мне, понизив голос до заговорщицкого, почти интимного шёпота. Его колено снова лёгким теплом коснулось моего. – Это все могут. Рисовать по шаблону. Изображать из себя приличных девочек с пейзажиками. Давай сделаем что-то настоящее? Без правил. Просто выплеснем всё, что там внутри сидит и давит. Всю эту… тяжесть.

Его слова попали точно в цель. Внутри всё сжалось от страха и… дикого, запретного желания. Он предлагал именно то, о чём я боялась даже думать. Перестать пытаться, перестать соответствовать. Просто быть.

– Я… не умею так, – слабо попыталась я возразить.

– Да никто не умеет! – он ухмыльнулся, и его синие глаза сверкнули. – В том-то и фишка. Система хочет, чтобы мы даже рисовали по линеечке, все эти кубы, шары… А давай устроим тут маленький апокалипсис? Хаос в миниатюре.

Он ловко перехватил мою руку с кистью и обмакнул её в баночку с чёрной гуашью.

– Не бойся испачкаться. Чувствуешь? Это и есть жизнь. А не мамины планы на твою блестящую карьеру.

Для меня, которая годами держала всё в себе, его слова звучали как откровение. Как разрешение на то, в чём я себе отказывала. Он говорил с такой убеждённостью, словно знал единственно верный путь.

– Это же… – я дёрнула рукой, но он держал её крепко. – Это вандализм.

– Это искусство, – парировал он. Его глаза горели азартом. – Все вокруг хотят, чтобы мы были удобными. Послушными. А ты какая? Удобная?

Что-то дрогнуло во мне. Злость? Желание доказать? Что-то глубинное, о чём я и не подозревала.

Он отпустил мою руку, и я, затаив дыхание, сделала первый размашистый, небрежный мазок чёрной краской по своему идеальному пруду. Потом ещё один. И ещё. Краска легла густо, грубо, уничтожая выверенные линии.

– Вот! Видишь? – Ник негромко засмеялся, и его смех был искренним, заразительным. – Так-то лучше. Теперь давай добавим цвета. Какой ты хочешь? Выбери самый ядрёный.

Я, всё ещё не веря себе, потянулась к красной гуаши. Набрала полную кисть

– Жги! – подбодрил он.

До моего слуха долетало, как Марья Ивановна что-то воодушевлённо вещала о раскрытии себя через цвет и форму, о выражении внутреннего состояния путём искусства. И каков же он, мой внутренний мир?

Я шлёпнула кляксу алой краски прямо поверх чёрных мазков. Потом ещё одну. Сердце бешено колотилось, но это было приятное, пьянящее чувство.

Яркое, агрессивное, неаккуратное пятно расползлось по бумаге. Я замерла, глядя на него – оно было уродливым. Кричащим. И совершенно честным. Красный – цвет моего страха. Затем я шлёпнула синей – цвет тоски. Потом жёлтой.

– Чувствуешь? – повторил Ник, наблюдая, как я увлечённо уничтожаю свой пейзаж. – Это и есть свобода. Настоящая. Не та, что они нам тут пытаются впарить.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Я чувствовала. Впервые за долгие месяцы я чувствовала что-то кроме апатии и тяжести. Это было странно, пугающе и безумно притягательно. Как и он сам.

Мы смешивали цвета, добавляли мазки, и под нашими руками рождалось нечто хаотичное, яркое и совершенно бесформенное.

Когда работа немного подсохла, Ник взял белую краску, набрал на кисть максимально возможное количество, щедро ляпнул прямо в центр рисунка и принялся старательно размазывать поверх получившей мазни.

– Эй! Зачем? – опешила я.

– Разве ты здесь не для того, чтобы начать всё с чистого листа? – спросил он, пристально глядя мне в глаза.

– Глубоко, – я робко улыбнулась и принялась помогать ему, перекрывая белым всё то буйство красок, что выплеснула на лист.

– Глубоко, как омут твоих тёмных глаз. Слушай, а это твой натуральный цвет радужки? – он склонил голову набок, и я уловила в его голосе наигранное любопытство. – Или это линзы?

Я фыркнула, откладывая кисть и разглядывая наш «холст» – из-под белой гуаши местами пробивались бледные оттенки когда-то ярких пятен. Адреналин от этого маленького акта свободы всё ещё пульсировал в крови, придавая смелости.

– Это что, подкат из подростковых фильмов про вампиров? – парировала я с лёгким вызовом.

Он сделал удивлённое лицо, разводя руками.

– При чём тут вампиры?

– Я думала, ты креативный фантазёр, а тебе воображения не хватает представить, что не у всех блондинок глаза голубые?

Ник хмыкнул, и уголки его губ дрогнули.

– Ах вот оно что, понял. Но при чём тут фантазия? Я просто констатирую приятное несоответствие. Обычно такое сочетание – редкость.

Кровь снова прилила к моей шее. Я проигнорировала его фразу, состроила максимально серьёзное лицо, старательно размазывая белую гуашь про цветным проплешинам на листе, и мысленно приказала себе успокоиться. Это ничего не значит. Просто болтовня.

Я и не заметила, как Марья Ивановна объявила, что до конца занятия осталось пятнадцать минут, и начала обход. Она двигалась неспешно, что-то одобрительно бормоча одним, давая советы другим, пока не остановилась рядом с нашим столом.

Её взгляд упал на наш ватман, покрытый белой краской с едва проступающими следами закрашенного цветового безумия. Она наклонилась ближе, прищурилась, потом выпрямилась и покачала головой, но не с осуждением, а с каким-то своеобразным одобрением.

– Интересно… – протянула она, и её голос прозвучал задумчиво. – Очень символично. – она перевела взгляд с работы на нас. – Подавленные эмоции, страх проявить себя, попытка всё исправить и начать заново. Вы молодцы, очень продуктивно поработали сегодня.

Я взглянула на Ника, который слушал её с невозмутимым видом, потом уставилась на нашу экспериментальную мазню. Кажется Аля была права в своих подозрениях о том, что преподавательница слегка не от мира сего – столько всего разглядеть в обычном хулиганстве и впустую переведённой краске… Быть может, Ник в чём-то был прав, и его призывы к хаосу имеют какой-то смысл, который понимают такие вот чудачки вроде Марьи Ивановны? Может, я настолько законсервировалась в навязанной мамой «правильности» и продуктивности, что боюсь допустить даже мысль, что кто-то посторонний может увидеть настоящую меня, похороненную под маской «хорошей девочки»?

– Можно, мы это заберём? – неожиданно спросил Ник, прерывая мои размышления. Он указал на работу. – Для вдохновения.

Марья Ивановна мягко улыбнулась.

– Конечно, конечно. Это же ваше творение. Ваша энергия. Распоряжайтесь.

Пока я мыла кисти в раковине и наблюдала, как вода уничтожает улики от нашего маленького апокалипсиса, окрашиваясь в мутно-коричневый цвет, Ник стоял рядом и споласкивал стаканчики. Движения его были ловкими и быстрыми.

– А почему твоя маман была против художки? – бросил он, поглядывая на меня. – Обычно предки из штанов выпрыгивают от радости, если чадо желает тратить время после школы на что-то полезное.

– Художка совпала со старшими классами, надо было готовиться к ЕГЭ, сложно было совмещать, – я промокнула кисти висящей возле раковины тряпицей.

– Это официальная версия, – хмыкнул Ник, – а сама ты что думаешь?

– Ну…. реально было сложно… – промычала я.

– Кира, Кира… – Ник забрал у меня кисти, – Единственное преимущество пребывания здесь заключается в том, что можно наконец-то не притворяться.

Его слова прозвучали так легко, будто он мимоходом обсуждал, что подадут в столовой на ужин. Но они снова давили на больную точку, явно провоцируя меня на откровенность.

– Просто мама считала это пустой тратой времени, – наконец-то у меня появилась возможность озвучить это вслух, – знаешь, если ты не гениальный художник с пеленок, то и нет смысла в это ресурсы вкладывать.

– Как знакомо, – вздохнул Ник. – Родоки всегда знают, что для тебя лучше.

– У нас просто… разные понятия о будущем, – осторожно ответила я, отжимая тряпку. – Она видит одно, я… пока ничего не вижу.

– Ага, – он кивнул, как будто это было именно то, что он ожидал услышать. – Знакомо. Они все видят. А мы – нет. Ещё и не слушаем родительских наставлений, а они лучше знают как нам нашу жизнь прожить.

– Мне кажется, она хочет, чтобы я не совершала её ошибок, – я повесила тряпку на крючок, – и перегибает с опекой.

– Твоя маман забывает, что это твоя жизнь, – Ник повернулся ко мне и тихо добавил: – И у тебя есть право совершать в ней ошибки.

От его серьёзного тона и проникновенного взгляда у меня по спине пробежали мурашки. И как назло, в этот момент у меня предательски заурчало в животе. Звук получился неожиданно громким в почти опустевшем классе, и я в ужасе приросла к месту, не зная, куда деваться от стыда. Сейчас он расхохочется, поглумится надо мной, и на этом наше общение закончится.

Однако Ник сделал вид, что ничего не произошло. Его губы едва уловимо искривились, но он промолчал, и эта неожиданная тактичность заставила меня незаметно выдохнуть с облегчением.

– На ужин пойдёшь? – внезапно осмелела я.

– У меня ещё есть дела, – просто ответил он.

Закончив уборку, мы вышли в коридор. Я неловко повертела в руках наше ещё слегка сырое творение.

– И что ты с этим собрался делать? – спросила я, протягивая его Нику.

Он осторожно забрал у меня лист и загадочно улыбнулся. Только сейчас, когда мы оба стояли друг напротив друга, я сообразила, какой он высокий – мне приходилось слегка запрокидывать голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Ник наклонился ко мне и слегка понизил голос:

– Эмоции должны зажигать, Кира. Выплеснутая боль должна превратиться в пепел и дым, чтобы освободить энергию, которую она подавляла. И сделать это надо так, чтобы ни одна живая душа из персонала этого не видела.

Я уставилась на него с широко раскрытыми глазами, не понимая, шутка это или нет.

– Чего? Ты это серьёзно?

– Абсолютно, – подтвердил он кивком. – И я тебе сообщу, когда будем жечь. Ты же поможешь? Это ведь наше общее детище.

Я была слегка сбита с толку, но, чего уж греха таить, весьма польщена его вниманием. Мысль про наше общее «преступление» была чертовски манящей, хотя и пугающей, и я на всякий случай быстренько покрутила её в голове, рассматривая со всех сторон.

– Посмотрим… – туманно выдавила я, чувствуя, как желудок снова сжимается – то ли от голода, то ли от приятного чувства неизвестности.

Ник расхохотался – громко, искренне. Его смех эхом разнёсся по коридору, заставив пару девушек, проходивших мимо, обернуться. Их взгляды скользнули по мне с явным вниманием и лёгкой завистью. Я почувствовала себя неловко от немых вопросов в их глазах «Почему он общается с ней?», но в то же время ощутила свою некую… исключительность? И мне это понравилось.

– До завтра, Кира, – бросил Ник, подмигнув мне.

– До завтра, – тупо повторила я.

Он махнул рукой, уже отходя, и быстро скрылся за поворотом, оставив меня стоять посреди коридора с учащённым сердцебиением и неясным чувством, что внутри что-то наконец сдвинулось с мёртвой точки.

Я потопталась на месте, затем, глубоко вздохнув, побрела в сторону столовой, стараясь не улыбаться до ушей, как восторженная дурочка.

Аля мгновенно засекла меня, едва я появилась в дверях, и принялась энергично махать рукой, указывая на свободное место рядом с собой. Вот чёрт, она же сейчас начнёт расспрашивать меня обо всём… Мысленно поклявшись самой себе, что о знакомстве с Ником я не пророню ни слова, я кивнула ей и отвернулась к раздаче – запах гречки и куриных котлет моментально напомнили мне о том, что я не ела с самого утра. Быстро накидав себе полный поднос еды, я подошла к Але и опустилась на соседний стул, чувствуя, как адреналин понемногу сменяется свинцовой усталостью.

– Ну как? – тут же набросилась она на меня, отложив вилку, её глаза сияли искренним любопытством. – Выжила на первой лекции? Не уснула? А ещё куда-нибудь записалась?

– Всё нормально, – пробубнила я с набитым ртом. – Было трудно, но я вставила спички в глаза и дослушала. И ещё в арт-класс сходила.

– Да ты красотка! – Аля с восторгом хлопнула в ладоши, и её кудряшки подпрыгнули в такт её движению. – Что делали?

– Рисовали что хотели, – туманно пояснила я, уничтожая котлету и запивая её компотом. – Вроде ничего, буду ходить. Училка прикольная, и да, немного странная. А у тебя как?

– О, повезло! А мы всё-таки оладьи пекли, – она с гордостью вытащила из-под олимпийки смятый целлофановый пакетик, в котором угадывалась стопка приплюснутых, слегка подгоревших блинчиков. – Смотри, самые приличные я прихватила. Перед сном схомячим.

Я рассеянно кивнула, механически доедая гречку. Мысли упрямо возвращались к Нику. К его смеху. К тому, как он держал мою руку. К нашему общему «шедевру», который он, по его словам, собирался предать огню. Я скользнула взглядом по столовой, выискивая в толпе чёрную футболку и насмешливую ухмылку. Один раз мне показалось, что я вижу его у дальнего стола, но это оказался просто парень со схожей стрижкой. Сердце ёкнуло от разочарования.

– Хьюстон, приём! – Аля помахала у меня перед лицом ладонью, озабоченно разглядывая меня. – Устала, да? Первый день всегда выматывает. Голова кругом, все новые лица, правила… Я сама первую неделю как зомби ходила.

– Да, – обрадовалась я её логичному объяснению. – Что-то вроде того. Много впечатлений.

– Ничего, привыкнешь, – она ободряюще похлопала меня по руке. – Главное – не замыкайся. А то тут можно и правда с ума сойти от одиночества.

Она снова пустилась в рассказы о своих кулинарных подвигах, о том, как какая-то девчонка чуть не забрызгала всех маслом, пытаясь перевернуть оладушек на сковороде, и как Марья Ивановна рассказывала одной из Алиных многочисленных знакомых про исцеляющую силу цвета. Я кивала, поддакивала в нужных местах, но сама думала совсем о другом. О том, куда пропал Ник. И о том, что значит его загадочное «эмоции должны зажигать».

Ужин подошёл к концу. Аля, закончив свою порцию, сладко потянулась.

– Так, ты сейчас в общагу?

– Я… мне к медсестре, – сказала я, вспомнив про вечерние таблетки.

– А, ну да, – понимающе кивнула Аля. – Тогда увидимся позже в комнате!

Она упорхнула, а я допила компот, сдала поднос и, ещё раз окинув столовую беглым взглядом, направилась к медпункту. Очередь была небольшой – пара человек, такие же сонные и отрешённые. Получив свою вечернюю порцию, я проглотила её, расписалась в журнале под бдительным взглядом Инны Николаевны и вышла в коридор.

Вместо того чтобы идти в общагу, я побрела по главному корпусу, делая вид, что изучаю постеры на стенах и растения в кадках. На самом деле я слонялась в надежде совершенно случайно встретить Ника, но он куда-то запропастился, и это начало меня немного раздражать. Окончательно испортило моё настроение то, что холле у терминала тусовалась Стефа со свитой, негромко обсуждая что-то. Её взгляд скользнул по мне, и я тут же развернулась и сделала вид, что мне срочно нужно в противоположную сторону. Не хватало ещё одного столкновения с ней.

В душевой пара кабинок была занята, но из дальней как раз выходила какая-то девушка, и я поспешила на освободившееся место. Поток горячей воды смыл пот, запах столовки и остатки дневного напряжения. Я стояла под упругими струями, закрыв глаза, и позволила себе на несколько минут забыть обо всём. О маме. Об институте. О правилах. В голове всплывало только одно: его рука на моей, его смех, его слова: «Это же наше общее детище».

Вернувшись в комнату, я обнаружила, что Али ещё нет. Её половина, как всегда, напоминала лавку сувениров для фанатов русалок, и мой взгляд упал на новое приобретение – на столе, среди ярких баночек, сидела небольшая куколка. Не обычная барби, а что-то из разряда БЖД2 – с большими, немного печальными стеклянными глазами, аккуратно уложенными волосами цвета морской волны и лиловым полупрозрачным хвостом вместо ног. Шарнирные ручки были изящно сложены на груди. Выглядело это одновременно жутковато и мило. Я не удержалась, взяла её в руки – куколка оказалась холодной и неожиданно тяжёлой. Видимо, ей передал её сегодня кто-то из родственников – в расписании центра было отмечено, что с шестнадцати до семнадцати время звонков и передачек. «Ну и ну, Аля, – мысленно усмехнулась я. – До сих пор играешь в куклы». Но в то же время мне стало почему-то немного грустно. В этой наивной, детской попытке окружить себя красотой и сказкой сквозило такое одиночество, что у меня в горле встал ком.

Я аккуратно поставила русалочку на место, погасила свет и залезла под одеяло, повернувшись лицом к стене. Через десять минут дверь скрипнула, и в комнату на цыпочках прокралась Аля.

– Кира? Ты спишь? – прошептала она.

Я притворилась, что уже уснула, ровно и глубоко дыша. Аля вздохнула, немного пошуршала у своего стола – видимо, прятала свои контрабандные оладьи, – и затем тихо покинула комнату, закрыв дверь. Я с подозрением прислушалась – шелест пакета исчез за дверью вместе с её шагами. Куда она их потащила?

«Ну конечно, – догадавшись, мысленно фыркнула я, – понеслась к своей Игорессе. Тайно подкармливать его рукотворными оладушками. Романтика»

Я лежала с закрытыми глазами, но сон не шёл. Мысли снова, против моей воли, поползли к Нику. К тому, как он смотрел на меня – не как на проблемного пациента или бестолковую дочь, а как на… На кого? На сообщника? На интересный объект для своих экспериментов? А может, он просто ко всем новеньким так цепляется, чтобы скоротать время в этой душной обители исправления?

Но нет, его интерес казался искренним. Пусть и странным, пусть и опасным. В его словах о свободе и системе было что-то такое, что отзывалось во мне глухим, давно забытым эхом.

Нащупав под подушкой свой старый блокнот, я бессознательно мяла его, чувствуя под пальцами шершавую поверхность обложки. Руки так и чесались взять карандаш, чтобы зарисовать все всплывающие в голове образы – его профиль, тень от ресниц, падающую на скулы, неуловимую ухмылку. Взгляд, ловящий каждое моё движение, складку у переносицы, прямые, тёмные брови, пальцы, сжимающие кисть, и белый лист, залитый хаотичными, освобождающими мазками. Выплеснуть на бумагу эту странную смесь страха, любопытства и того щемящего чувства, что заставляло сердце биться чаще.

Но я не шевелилась, боясь спугнуть этот момент. Упорно перебирала в памяти каждую его фразу, поворот головы, жесты. Руки. Мне вдруг до ужаса захотелось снова почувствовать их тепло. Голос, тягучий, с лёгкой хрипотцой, произносящий моё имя. «Приятно познакомиться, просто Кира». Я лежала и слушала, как за стеной кто-то болтает, как хлопает дверь в дальнем конце коридора, как кто-то прошлепал в коридоре в сторону туалета. Ждала, не раздастся ли под окном знакомый громкий смех. Но его не было.

Одновременно я злилась на себя за эти дурацкие, типично подростковые мысли. Он был первым, кто за долгое время вызвал у меня хоть какие-то эмоции, и мой перегруженный мозг тут же принялся романтизировать этот мимолётный контакт. «Успокойся, – строго уговаривала я себя. – Тебе всё это не нужно. У тебя есть проблемы поважнее».