Люди – они хорошие. Люди – они товарищи

© Сергей Обухов, 2024

ISBN 978-5-0064-0023-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Марта опаздывала на работу из-за непредвиденных обстоятельств. Соседка, помогавшая ей по дому, неожиданно уехала к заболевшей дочери, и ей самой пришлось собирать и вести сына в школу. Конечно, опоздания могло и не быть. Достаточно было не идти до перехода со светофором, а перебежать улицу прямо перед входом в метро, а потом улыбнуться молодому парню и со словами «извините, пожалуйста» оказаться первой у турникета, а дальше по газону к входу в больницу. Марта любила представлять, как она нарушает все мыслимые и немыслимые правила поведения – хотелось свободы и интриги, но никогда так не делала. Она сама не понимала, откуда эта привычка к самодисциплине и желание делать все, как надо. Но размышлять на эту тему было некогда, так как она уже быстро шла по коридору терапевтического отделения, снимая на ходу плащ и поправляя густые темные волнистые волосы, спускающиеся ниже плеч. Марта вполне могла быть моделью, но работала старшей медсестрой, и сейчас главной её задачей было не размышления на всякие абстрактные темы, а попасть в комнату для переодевания, чтобы облачиться в спасательный белый халат. Если человек в форме, значит, он на работе, и значить, никакого опоздания нет. Пусть даже это и маленькая десятиминутная ложь, но это ложь во имя спасения хорошего человека. Марта остановилась перед дверью с надписью «Служебная» и оглянулась. Удалось проскочить. На её лице появилась улыбка облегчения. Она сделала глубокий вздох и открыла дверь. Улыбка мгновенно исчезла. Выдох перешел в щеки, раздувая их. Марта застыла перед завотделением, представительным пятидесятилетним мужчиной, который, не торопясь, достал из кармана мобильный и показал на время.

– И…и…и? – с намеком на издёвку в голосе произнес завотделением.

– И…и…и? – теряясь, повторила Марта.

– За мной не обязательно повторять. Можно сразу отвечать на вопрос. Хотя, я знаю эту вашу пластинку. Опять семейные обстоятельства…

– Да, понимаете… Соседка неожиданно уехала. Пришлось сына в школу вести.

Марта опустила голову. Волосы закрыли лицо.

– Понимаю, – равнодушно произнес завотделением, – И про сына, и про школу. А вы понимаете, что вы старшая медсестра, и пример для других.

– Исправлюсь. Буду крутиться, как белка в колесе.

Завотделением едва заметно улыбнулся и отошел в сторону, пропуская женщину, пожелавшую стать белкой, только чтобы не получить выговор.

– Так уж не надо. У нас не уголок Дурова, а больница. Проходите, раздевайтесь.

Марта, поняв, что избежала наказания, выпрямилась, откинула волосы назад и в упор посмотрела на завотделением.

– Раздеваться? – спросила она кокетливо.

Завотделением немного смутился, но принял игру:

– Одевайтесь, раздевайтесь. Делайте, что хотите, только чтобы через полчаса вип-палата была готова. Больного принимаем.

Марта стояла за стойкой медицинского поста и разбирала папки с историями болезней. Она была одета в идеально подогнанный халат с бейджиком «старшая медсестра». Подошла Лариса, молодая женщина с аккуратно «подкаченным» в некоторых местах телом, и положила руку на её плечо. Марта обернулась и приветливо кивнула ей.

– Ну, как, шеф застукал? – спросила Лариса, потягиваясь.

– Да, как будто ждал в засаде, но все обошлось. Надо только срочно вип-палату подготовить.

– Не парься, подруга, я тебя подстраховала. Там все в порядке.

– Спасибо, Лариска, ты человек! – сказала Марта, укладывая папки в стопку.

– Хорошо, что хоть ты об этом знаешь, – игриво отреагировала Лариса, – но только так просто от меня не отделаться.

– Готова на все, но подменить не смогу. Пашку не с кем оставить.

– Жаль, что не с кем, – задумчиво протянула Лариса.

– А что случилось? – поинтересовалась Марта. – Ты меня заинтриговала.

– Да здесь такое дело, – оживилась Лариса, – мне тут благодарность перепала от одного больного. В конвертике. Понимаешь? Хватит на двоих, чтобы культурно посидеть в клубе, а может даже и не так культурно поорать в караоке. Давно мы с тобой никуда не выбирались и «карасей» не ловили. А?

– Ой, ля! – отреагировала Марта с насмешкой, – а у кого вчера голова болела? А кого я три дня назад в ночной подменяла…

– Марфуша, ты вот хоть и старшая медсестра, но такая невнимательная. Я говорю – «мы с тобой». Понимаешь. Ты и я, – с надеждой на понимание сказала Лариса.

– Понимаю. Ты опять хочешь, чтобы я была наживкой, как в прошлый раз. Еле избавилась от того красавчика. Как он пыхтел…, – с возмущением вспомнила Марта.

– Не переживай. Карась не пожалел, что угостил двух элегантных дам веселящими напитками, – примирительно сказала Лариса. – Вот только клюнул, к сожалению, всего один раз. Атак… – Лариса со вздохом опустила руки на бедра. – Он в разводе. Я как ветер. Эх, все могло бы сложиться. – Она отряхнула ладони, как если бы они были испачканы. – Ну, так как насчет караоке?

– Идея, как всегда, шикарная, но сегодня не могу. Говорю же – соседка уехала к дочери. Не оставлять же сына одного? Волнуюсь.

– А может, ему кнопочный мобильный дать, чтобы быть всегда на связи? – не унималась Лариса. – У меня есть где-то старый. Хочешь, принесу?

– Бесполезно. Уже давала и не один. То кому-то отдаст, то где-то забудет. Если вещь не из его мира, то она ему не нужна, – пояснила Марта.

– А чего не попробовать его в интернат устроить, чтобы ходил хотя бы на рабочей неделе? – осторожно спросила Лариса.

Марта резко отстранилась. По лицу Ларисы пробежали испуг и раскаяние, и она бросилась обнимать подругу.

– Прости, прости меня. Я – дура, – с испугом сказала она. – Как можно нашего Пашку кому-то отдать. Хочешь, я с ним сама посижу? Лего пособираем. Я ему песню на ночь спою. Он точно не будет против. Мы же с ним друзья.

Марта грустно улыбнулась:

– Эгоистка. Ты с моим сыном, значит, со своим конвертом и на моих харчах в моем доме. А я на свои деньги буду глотку драть в караоке и от карасей отбиваться? Так что ли?

Лариса и Марта переглянулись и тихо засмеялись.

– А давай я с завотделением поговорю, чтобы разрешил ему к нам на работу приходить после школы, пока соседка в отъезде, – сказала Лариса, поправляя прическу. – У меня есть к нему подход. Я бы даже сказала подкоп.

– Хорошо бы, – неуверенно сказала Марта и передала папки Ларисе. – Закончи за меня здесь с бумажками. Я пойду все же загляну в палату.

– Иди уж, товарищ начальник. Жаль, что рыбалка отменяется. Я вся прямо на подъеме, – мечтательно сказала Лариса и тронула свою грудь. – Жаль, что никто сегодня не оценит.

– Ну, уж если ты на подъеме, то загляни в седьмую к этой, ну, с венами. Может еще капельницу поставить? Надо с лечащим поговорить. У неё с ногами не очень хорошо.

– В седьмую? Это мать телевизионщика твоего что ли? – спросила Лариса.

– Да, никакой он не мой, – с притворным возмущением ответила Марта. – Хотя приятный парень. Мне даже кажется, что я немного того… в него. Только очень уж он маменькин сынок.

– А ты думаешь, что только ты одна такая бешено заботливая мамаша? – с насмешкой спросила Лариса.

– Сравнила тоже.

Зазвонил мобильный Марты. Она посмотрела на экран и сбросила вызов. Лариса успела заметить лицо мужчины.

– Опять он? – поинтересовалась она.

Марта кивнула головой.

– Чего-то зачастил со звонками, да и изменился как-то, – осторожно заметила Лариса.

– Чего ты хочешь? Время бежит. Пашке уже восемь, – тихо отозвалась Марта. Она вздохнула и поправила халат. – Пойду, все же, загляну в палату. Начальник я или нет?

Марта медленно шла по отделению, машинально здороваясь с пациентами. Настойчивые звонки от Хайнца, которые она игнорировала, растревожили её, так как заставили вспомнить прошлое, когда она была счастлива и когда она думала, что это навсегда. Жаль, что только недавно ей попалась на какой-то интернет страничке китайская мудрость «пришло счастье – будь бдителен…» Продолжение она не помнила. Хотя, о чем это? Какая бдительность, когда ты любишь, и мир сосредоточен в пределах запаха любимого человека, не дальше его губ, его волос, его дыхания, его желания. Если только можно было бы поймать любовь, как красивую бабочку, и приколоть на стену булавкой. Хотя опять не о том. Опять – эмоции. Любовь на булавке, это уже не любовь, а энтомологическая коллекция. Любовь – это всегда свобода. Любовь – это всегда риск, что время утопит её в «белом шуме» жизни, где незаметно растворится страсть, желание быть вместе, и умереть в один день. С такими мыслями, только оформленными не в словах, а в наборе расплывчатых, тревожных ощущений, Марта вошла в вип-палату и огляделась. От прошлого здесь ничего не осталось – все новое и современное. Все радостное и обнадеживающее для пациентов. Только память о тех днях жила занозой в её душе и не поддавалась апгрейду.

Хайнц, молодой, подтянутый мужчина с темно-рыжими вихрями на голове и едва заметной щетиной на скулах, аккуратно заправил рубашку в брюки и потянулся за пиджаком, висевшем на спинке кровати, когда в палату вошла Марта. Она с удивлением развела руками, давая понять, что не понимает, что здесь происходит. Хайнц после секундной паузы и легкого вздоха пожал плечами, показывая, что он не виноват – обстоятельства, и быстро надел пиджак.

– Ты куда? Врачи хотели еще неделю понаблюдать тебя, – строго и одновременно игриво поинтересовалась Марта.

Ей нравилось изображать командира для самоутверждения, хотя она прекрасно знала, что Хайнцу достаточно было моргнуть, чтобы превратить её в беспомощную куклу с протяжным звуком «мама-а-а». Но в этот раз он не моргнул, а эмоционально заговорил с таким смешным и любимым ею акцентом:

– Да, да, я знать, но босс из Берлин. Звонок. Документы послать. Сейчас работать. Вечером дома.

– Дома? Ой, я прибраться не успела. И ужин тоже… – теряя командные позиции, заволновалась Марта.

– А-а-а, ничего. Давай ужин ресторан. Я – есть. Ты – петь, – улыбнулся Хайнц и стал проверять карманы.

– Что петь? – спросила сбитая с толку Марта.

– Ты что? Совсем забыл? Я не знать, как называть. Вот… – Хайнц попытался вывести мелодию.

– О, нет, – сказала Марта, закрывая ему рот ладошкой. – Что не дано, то не дано. Вот эту что ли? – Марта стала серьезной и запела песню «Дорога к тебе», но быстро остановилась. – Не хочу дальше. Грустная.

Хайнц обнял и поцеловал её.

– А ты хитрый, немец. Давай наоборот: я – есть, ты – петь, – сказала Марта, показывая на едва округлившийся живот. – Мне много есть надо. Нас двое. И один из нас парень.

Хайнц взял Марту на руки и закружил, повторяя радостно:

– Нас много, нас много.

– Стой, стой, – закричала Марта. – Я на работе. Мне нельзя быть закруженной. Мне еще уколы в попу делать. Меня не поймут, такую веселую.

Хайнц поставил Марту на пол и отошел к окну. Он явно собирался с мыслями и хотел сказать что-то важное. Наконец, он робко начал:

– Я не знай. Я понимай, что «кранкенхаус» не место говорит про любовь. Я хочу быть муж. Я хочу делать все правильно. Я люблю тебя. Люблю. Мне надо в Германия. Я буду говорить отец, мать. Потом свадьба. У меня большой дом.

– Я не хочу жить в Германии, – осторожно возразила Марта. – У меня здесь подруги, работа. За могилами мамы и сестренки надо ухаживать. Я хочу в институт поступить. Стать гросс врачом. Понятно?

– Хорошо. Хорошо. Жить здесь. Строить дом. Гости – Германия, – с готовности согласился Хайнц. – Как звать будем ребенок?

Марта пожала плечами. В её глазах читалась растерянность от неожиданного вопроса.

– Пауль, – воспользовался моментом Хайнц.

– Пауль? – спросила Марта, приходя в себя. – Его в школе засмеют. Что еще за Пауль? У нас нет такого имени.

– Пауль нет? – удивился Хайнц. – Кто тогда есть?

– Ну, если на букву п… – Марта задумалась и принялась кокетливо крутит пояс халата. – Во. Пашка. Красиво. И кричать удобно.

– Пашка, Пашка. Хорошо. Гуд. А зачем кричать? – удивился Хайнц и взъерошил от волнения волосы на голове.

– Вот поэтому я в Германию и не хочу, – притворно обиженно сказала Марта. – Кричать зачем? Объясняю. Когда в лесу по грибы ходишь и потеряешься, то кричишь: Пашка. Пашка.

– Зачем потеряешься? А навигатор? – не понимая объяснения, спросил Хайнц.

– Ну, тебя. Зачем, зачем? А романтика? Грибы, лес, опасность, – попыталась объяснить Марта, но поняв, что её не поймут, стала помогать Хайнцу с галстуком. – Ладно. Адаптация не получилась. Иди, арбайтен. Вечером я – есть. Ты – петь, пить и что там еще хочешь. Вот такие мы русские женщины. Все разрешаем.

Колька сидел на школьных ступеньках и разглядывал свои стоптанные ботинки, подошва которых готова была остаться на асфальте в любой момент. Он был худым вертлявым пацаном тринадцати лет среднего роста с цепким взглядом, острым личиком и взъерошенными сальными волосами, одетым в потрепанную легкую куртку, имевшую когда-то голубой цвет. Домой ему идти не хотелось. После того, как год назад умерла его любимая мама, и из тюрьмы вернулся отец, это был не дом, а ад. Еще не так давно он был «хорошистом», озорным, но опрятно одетым мальчиком. И это были не его фантазии. Этому были подтверждения – школьный альбом. Маму, которая работала в этой школе уборщицей, любили за доброту и отзывчивость. Часть этой любви перепадала и ему. Иногда озорство и хулиганство рвалось из него наружу, но он не мог подвести её. Он не хотел быть похожим на отца, испитого нервного существа, обтянутого кожей с наколками. Когда мамы не стало, то злость отца за неудавшуюся жизнь перешла на него. Вначале побои удивляли его и заставляли страдать, но потом он привык и научился защищаться, ругаться матом, что немного охлаждало отца, и курить, что придавало ему весомость в собственных глазах. Мамы больше не было. Подводить больше было некого. Он мог позволить себе быть оторвой и хулиганом. Мир стал пустым, и его надо было чем-то заполнять. Чем? Колька без страха вступал в любую драку, особенно если там был хоть какой-то намек на справедливость, но если такого намека не было, то он его придумывал. Кольке вообще нравилось заменять реальность фантазиями. Вот он едет на поезде к морю. Он высовывается в окно. Южный ветер несет запахи нового мира, а значит и счастья. Колька почему-то думал, что все новое должно быть счастливым. Он мог позволить себе так думать. Он был еще ребенком, который преждевременно попал в мир взрослых людей. Колька склонился и потрогал подошвы. Да, рвануть к морю было бы хорошо. Там и ботинки не нужны. Тепло. Купайся, загорай. Крики ребят на школьном стадионе вернули его в реальность. Надо пойти посмотреть, чего там. Хоть какое-то развлечение.

На пришкольной площадке царило оживление. Подростки 9 -13 лет выстроились в круг и по очереди толкали Пашку, молчаливого мальчика восьми лет с копной тяжелых, темных волос, и едва заметными признаками аутизма на лице, одетого в бардовую фирменную байковую рубаху в широкую клетку. Подростки понимали, что они делаю что-то не то, но законы стаи диктовали свои правила, и они, как бы оправдываясь, подбадривали себя смехом и свистом. Пашка не чувствовал их злобы, поэтому не сопротивлялся и податливо перемещался от одного подростка к другому. Ему даже нравилась эта игра. Мама за ним не пришла, соседка – тоже, а здесь сразу так много незнакомых людей. Он не мог еще понять, опасны они для него или нет, поэтому внимательно смотрел на них широко открытыми темно-карими глазами. Отсутствие сопротивления и этот спокойный взгляд смутили подростков. Они перестали его толкать, отчего Пашка потерял равновесие и упал на землю. Его рюкзак отскочил в сторону и оказался в воротах. Подростки заметили подошедшего Кольку и, зная его драчливость, стали переглядываться, решая бежать или остаться поиграть в футбол. Колька полез в карман потрепанной куртки и демонстративно достал пачку сигарет. Подростки забыли о своих опасениях и бросились к нему. Он сделал оборот на 360 градусов, убрал пачку обратно в карман и показал всем фигу.

– За что прессуем? – предельно хриплым голосом спросил Колька, подражая отцу.

Ребята задумались, пытаясь вспомнить, с чего все началось. Подросток девяти лет по прозвищу Картавый, которого тоже часто «прессовали», решил первым установить с Колькой контакт в надежде заслужить его расположение:

– Иглать не хочет. Нам влатарь нужен. У них есть. А мы что? Они нам сейчас наваляют.

– А чего не хочет? – искренне удивился Колька, переходя на обычный голос.

Подростки с опаской посмотрели на Кольку и пожали плечами. Колька понял, что рано вышел из образа отца, и вновь прохрипел, обращаясь к Пашке:

– Не хочешь с пацанами играть? Эй, чего молчишь? Я тебя спрашиваю.

Колька повернулся к подросткам и изобразил кривую улыбку:

– Откуда он такой смелый?

– Да, он не смелый, – решил вступить в разговор подросток 11 лет по прозвищу Рыжий, – он из этой школы, ну, для придурков, там за углом.

– А чего сюда приперся на чужую территорию? – раздраженно спросил Кольки и, не дожидаясь ответа, подошел к Пашке и рывком поставил его на ноги.

В воздухе повисло молчание. Колька и Пашка замерли. Их взгляды встретились. Кольке показалось, что ветер несет ему в глаза мелкий песок. Он стал часто моргать. Голос подростка по прозвищу Толстяк, который вывалил содержимое Пашкиного рюкзака на землю, вывел Кольку оцепенения. Он хотел толкнуть Пашку, подозревая, что тот незаметно бросил ему что-то в лицо, но зрение восстановилось, и он передумал.

– Во, смотрите, у этого аута, как у нас, – перебирая вещи, пыхтел Толстяк. – Математики. Букварь. А это что? Какие-то рисунки.

Ребята разобрали рисунки и стали их рассматривать. Все рисунки были сделаны карандашом и очень походили на черно-белые фотографии, так детально в них все было прописано. Вот белые голуби в черно-белых лучах невидимого яркого солнца. Вот искрится несущаяся куда-то черно-белая река в окружении красивых и почти оживших берез. Вот множество треугольников, квадратов, овалов и других геометрических фигур, которые не поддаются одновременному восприятию, отчего мозг сбоит и принимает их за странных существа из другой вселенной. Вот лицо красивой женщины, с которой хочется немедленно начать разговаривать, и узнать про взрослый мир и все такое. На лицах подростков застыло многосекундное удивление.

– А что, клево, – первых поделился своим впечатлением Толстяк. Он поднес один из листков к Картавому. – А ты так можешь, Картавый?

– А чего калтавый? У меня четыле по лисованию…

– По лисованию у него… – передразнил его Толстяк

Перепалка по поводу рисунков могла бы продолжиться, но подросток 10 лет по прозвищу Шахматист замахал руками, привлекая внимание остальных:

– Смотри, смотри, ребя. Они там тоже пишут сочинения. Ну ка… Это чего за сочинение? Всего два предложения. Да, аут он и есть аут. Мыслей ноль.

Шахматист вспомнил все свои с трудом вымученные трояки за сочинения и почти с любовью посмотрел на Пашку. Он не последний в борьбе с «великим и могучим». Вот, парень вообще написал всего два предложения, а ему за десять не хотели трояк поставить. Колька вырвал листок, пробежал глазами по крупным буквам, набрал в легкие воздух, чтобы перекричать всех, но замешкался, как бы что-то вспоминая, а потом произнес каким-то не своим, вернее сказать, каким-то забытым голосом из прошлого, когда они были счастливы с мамой:

– Люди – они хорошие. Люди – они товарищи.

Подростки не заметили его смущения и начали неистово смеяться, стараясь превзойти друг друга в истошности. Их лица стали похожими на мелкие пельмешки, варящиеся на высоком огне и норовящие выскочить из тесной кастрюли. Колька попытался засмеяться. Не получилось.

– Чего смеетесь, придурки? – зло сказал он, но испугался за свой образ «плохиша», и начал кривляться, – это же о нас. Мы чё не люди? Люди, и тоже хорошие. А некоторые даже прекрасные. – У Кольки получилось восстановить злость и уверенность. – Эй, где мяч?

Подростки прекратили смеяться и переглянулись.

– А где влаталь? – опять занудил Картавый.

Колька махнул рукой на Пашку.

– Ну, парень, – обратился он к нему, стараясь не смотреть в глаза, – раз мы твои товарищи, тогда выручай. Играть будешь. Вишь, вратаря не хватает. Давай топай в ворота.

Пашка не среагировал на слова и остался стоять неподвижно, как будто размышляя о чем-то.

– Во, блин, дебил, – начал злится Колька, – у них все там такие что ли в этой школе? – Он быстро снял с себя куртку. – а вы чего стоите? Вратарь есть. Давай играть. Соберите его рюкзак, бросьте за ворота.

Колька решительно подошел к Пашке, взял его за рукав, и, не почувствовав сопротивления, отвел в ворота, поставив по центру. Колька обрадовался, что ему не пришлось применять силу или устрашение, как это обычно было с другими. Да, это могло и не помочь с этим парнем, как он понял. Только репутацию подмочил бы. А так все в норме. Он рулит.

– Ты не стой так. Рожу мячом расквасят, – посоветовал он. – Ты хотя бы руки вперед вытяни, товарищ.

Пашка послушно выставил перед собой руки. Подростки вновь засмеялись, но на этот раз более дружелюбно. Ведь он мог стать их вратарем, хотя бы понарошку. Колька полез в потрепанный рюкзак, достал перчатки, которые можно было так назвать только условно, и передал их новому вратарю. Пашка стал неумело надевать их, морщась и пыхтя, а затем вернулся в исходную позицию и застыл. Кто-то из подростков ударил мячом по воротам. К удивлению всех, мяч попал в Пашкины руки и отскочил в сторону. Подростки оживились.

– Во! – Колька показал Пашке большой палец, – ты, главное, не суетись. Мы сейчас их всухую сделаем.

Все закричали и в споре разобрались на команды. Началась сумбурная игра с криками, пиханием и обзывательствами. Вначале всех приводило в изумление, а затем в злость, что каждый раз мяч, летящий в Пашкины ворота, попадал в его выставленные вперед руки и отскакивал в сторону. Пашка не пытался поймать его. Это было ему не нужно. Он охранял ворота непонятных ему, но хороших людей и товарищей. Он давно не видел столько радости в одном месте.

Из-за угла аккуратного, двухэтажного дома, построенного в традиционном немецком стиле, вышел Хайнц. В нем еще можно было узнать энергичного, молодого мужчину восьмилетней давности когда-то крепкого телосложения. Только выступили скулы, только поредели волосы, только… Перед собой он толкал одноколесную тележку с лежащей в ней полутораметровой яблоней и лопатой. Хайнц медленно дошел до центра лужайки, окруженной кустами, и стал намечать место посадки дерева. Он хотел, что яблоня располагалась строго по центру и была видна с любого места. Она должна была стать сердцем лужайки, сердцем дома. Хайнц присел на тележку, но сразу встал и принялся копать медленно и монотонно, делая частые паузы и обтирая рукавом обильный пот со лба. С крыльца дома за ним наблюдали его отец, мужчина семидесяти пяти лет с прямой осанкой и крепкими руками, и мать, коротко стриженая женщина семидесяти лет с резкими, правильными чертами лица. Отец и мать переглянулись. Мать что-то сказала отцу и направилась к Хайнцу. Отец резко остановил её. Она заплакала. Отец крепко обнял её. Теперь плакали оба. Хайнц упорно копал и не обращал ни на кого внимания.

Колька и Пашка сидели на подоконнике лестничной площадки. Колька рассматривал что-то за окном и теребил пустую пачку сигарет. Пашка тер колено, морщился от боли и пытался отлепить комья грязи от своих джинсов. Иногда он переключал свое внимание на Кольку и внимательно разглядывал его. Колька замечал это, но не подавал виду и старался придать своему лицу более мужественное выражение, для чего вспоминал обелиски нашим войнам, которые он видел в журналах. Колька бросил пачку на пол и соскочил с подоконника. Он устал изображать мужество. Хотелось есть, пить и спать.

– Слушай, у тебя скоро предки придут? – спросил он командным голосом, – Мне надоело здесь с тобой торчать. Курево закончились. Жрать хочу. Отец опять бить будет, если не заснет. – Колька оживился. – Надо вообще куда-то валить. Вот ты бы куда сбежал от родичей?

Пашка внимательно смотрел на Кольку и молчал.

– А, да, чего я спрашиваю. Ты же из этой школы, – раздраженно сказал он, но примирительно добавил, – а на воротах ты хорошо стоял. Офигеть. Мяч прямо все время в тебя попадал. А Картавый тебе специально по коленке ударил. Они же проигрывали. Не дрейф, разберемся.

Пашка не дрейфил. Он обнулился, как разряженный аккумулятор, после такого физического и эмоционального напряжения, после необходимости столько раз реагировать на свое имя, после стольких ударов мяча, появлявшегося из ниоткуда и улетавшего в никуда. В нем поднималась волна тревоги и страха. Сейчас он хотел попасть в свой мир, где все на своем месте: коробка с пазлами, карандаши в стакане, экран с мультфильмами, бутылка воды в холодильнике, леденцы в вазе, диван с покрывалом в квадратах и мягкий коврик с деревьями на стенке. Он хотел раствориться и стать невидимым для всех. Послышался звук подъехавшего лифта. На лестничной площадке появилась Марта. Она уже открыла дверь квартиры, когда вышла из своей задумчивости и заметила ребят. Колька, как зверек, почувствовал её нарастающее возбуждение и с опаской отошел к ступеням.