© Дмитрий Одушев, 2025
ISBN 978-5-0067-2009-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Немного от автора, совсем чуть-чуть
Причиной всему бессонница. Сначала я не мог заснуть и стал придумывать себе какие-то истории. В них я мысленно общался со своими детьми, друзьями, женой, родителями. Оказалось, есть, что сказать. Тогда я попробовал записывать хотя бы самое важное. И тут вдруг обнаружил, что писать не менее интересно, чем читать. Есть возможность донести до своих детей то, к чему пришёл за прожитые годы, в чём убедился не раз в своей жизни. Попытаться чему-то их научить, уберечь от, порой непоправимых, ошибок. Но сделать это ненавязчиво, через нехитрую и не затянутую историю, конечно же, фантастическую.
Притча
Создал сад садовник. Над садом был его дом, и зацвели деревья, и стали созревать плоды. Многие наливались сладким соком и розовели. Какие-то раньше, какие-то позже. По мере созревания садовник собирал плоды и уносил наверх, к себе в дом. Были и такие, что оставались зелёными, дабы подольше висеть на дереве. Садовник жалел их и не трогал. Со временем они сморщивались и падали на землю. И оставались в земле. Были и такие (сначала немного), что стали гнить и распространять эту гниль на сами деревья. Чтобы спасти сад, садовник срывал гнилые плоды, нёс вниз к реке, сжигал, а пепел сбрасывал в реку, которая уносилась в неизвестность. Шло время, текла река, и садовник увидел, что гнилых плодов становится всё больше. Тогда он отправил сына спасти сад от этой напасти. На какое-то время гниль отступила. Но, когда здоровых плодов осталось совсем немного, садовник собрал их и унёс наверх в свой дом, чтобы не пропали. Оставшийся сад он предал огню и поднялся к себе, чтобы думать и ждать, когда река очистит место для нового сада.
Начало
Сегодня начал писать. Видимо, это нужно сделать, чтобы не сойти с ума. Не сойти с ума от одиночества, от боли, которая полностью меня заполняет. Это даже не боль от сломанных ног, это боль от понимания: всё, что было дорого, всё, что было вокруг меня, видимо, уже уничтожено, видимо, этого нет. Не знаю, остались ли мои родные, остались ли мои друзья, остался ли кто-то вообще из людей…
Так, наверное, чувствовал себя Робинзон Крузо. Но он-то знал, что где-то там кто-то ещё остался. Возможно, действительно, кто-то ещё остался. Но сейчас, когда так больно, в это уже трудно поверить.
Если попытаться рассказать всё по порядку, то начать нужно, видимо, с того, что у меня есть удивительная особенность оказываться не в то время и не в том месте. Какого шута мне понадобилось выйти в коридор как раз тогда, когда там шёл мой начальник и ещё какой-то очень серьёзный, озабоченный человек с короткой стрижкой в форме МЧС? Когда начальник увидел меня, он сказал: «О! Ты-то нам и нужен», – утащил к себе в кабинет и начал рассказывать, что какие-то нефтяники на какой-то реке Лена попали в какое-то отчаянное положение. Туда собирается борт МЧС со спасателями, и им нужен обязательно строитель. Почему-то строителей у них нет, или, может быть, есть, просто никто не захотел лететь, или не смог полететь, или ещё что-нибудь. Короче, понадобился именно я и именно туда. Какой-то умник запроектировал ангар не на шестую, а на третью снеговую нагрузку, в результате выпал хороший снег и ангар сложился. К счастью, его запроектировали легковозводимым каркасно-тентовым, и, если постараться, можно быстро восстановить. Сама конструкция пролётом аж 30 м и длиной 100м, куда газовщики или нефтяники загнали всю свою технику. И ещё много чего у них там осталось под этим ангаром, в том числе дизель-генератор и склад с продуктами. То есть сейчас у них есть куча железа, которую, в принципе, можно разобрать и восстановить, и тент, который можно склеить. Собственно, для чего меня туда и взяли.
И вот, в результате того что я вышел в коридор не в то время, спустя сутки после нашего разговора я уже летел с МЧСниками в самолёте, который битком набит всевозможными гуманитарными спасательными грузами, страшно тарахтит, в нём холодно и грустно.
Через 4 часа полёта мы совершили промежуточную посадку. Я уже немножко пообвыкся и после взлёта завалился спать. Поэтому не слышал ни как лётчики объявили, что что-то не так, ни как начали давать какие-то круги, и выяснилось, что никакой аэродром нас не принимает. Потом пропала вообще всякая связь, а внизу творилось что-то невозможное. Такое ощущение, что трясло всю землю. Но ничего этого я не видел, это мне всё потом рассказали. Я проснулся только оттого, что самолёт жутко тряхнуло, я куда-то полетел, куда-то попали мои ноги. В результате чего хруст, боль, и я потерял сознание.
Когда я очнулся, жизнь вокруг кипела. Около меня суетился врач, чувствуется, с огромным опытом, и ему помогала девочка – практикантка из института медицины катастроф. Они мне перевязали обе ноги, наложили гипс, кололи, чтобы не болело. Сказали, что болеть будет долго и сильно, собрали кучу лекарств и дали подробную инструкцию, чего и когда принимать. Но по их смущённому виду я понимал, что в общем-то шансов снова встать на ноги у меня маловато. Плюс ко всему есть вариант, что всё это будет болеть сильно и долго. Но это грустная история. Пока меня перевязывали, вокруг началось собрание, и лётчики рассказали, что же с нами такое произошло.
Сначала мы попали в какой-то страшный воздушный вихрь, и нас стало кидать, как бумажку во время смерча. Потом самолёт удалось выправить. Но пропала радиосвязь. Попытки связаться с каким-либо аэропортом ни к чему не привели. При этом, судя по солнцу, мы продолжали лететь на восток. Компас же показывал совсем другое. Тогда было принято решение снизить высоту и попытаться сориентироваться по карте. Когда топлива осталось на 2 часа полёта, стали интенсивно искать место посадки. Сделав несколько кругов, заметили большую ровную ледяную поверхность. То ли озеро, то ли водохранилище. Деваться было некуда, и решили садиться. Лёд в это время в этих местах должен быть не меньше метра. В результате самолёт посадить удалось, правда, его несло километра 4. Когда уткнулись в берег, сломалась передняя стойка шасси, то есть взлететь уже не получится, да и некуда пока что. Чтобы сориентироваться, МЧСники предложили пойти вдоль берега на запад, так как близ водоёма всегда есть люди. Пока я был в отключке, все пытались обнаружить какую-нибудь связь или радиосигналы. Бесполезно: ни Маяк не ловится, ни сигналы SOS.
МЧСники – молодцы, собираются быстро. На следующий день у них уже всё было готово к выходу. Встал вопрос брать меня с собой или нет. Я понимал, что со мной далеко не уйдут, но аргумент привёл другой: если кто-то видел, как садится самолёт, скорее всего будет искать его. С добрыми намерениями или наоборот – неизвестно, но лучше будет, если я гостей встречу. Со мной согласились, и только старый врач, похоже, разгадал мою маленькую хитрость. Он отдал мне свой пистолет с двумя обоймами и сказал: « Не торопись стрелять, но на борт никого не пускай». Практикантка требовала, чтобы её оставили со мной, говорила, что нельзя бросать человека одного. Но судьба моя, прямо скажем, незавидная, и не нужно, чтобы этот почти ребёнок оставался с беспомощным инвалидом. К тому же, если я умру, она останется совсем одна. Хотя, как потом выяснилось, лучше бы нам с ней согласиться.
Так вот я и остался, как Робинзон Крузо, один на воздушном, правда, корабле с горой всяких полезных средств, которые к нефтяникам и газовщикам так и не попали. Мне установили печку в кабине пилотов, наломали досок от упаковочных ящиков, чтобы я мог разводить огонь и греться. А ещё установили солнечную батарею и от неё провода к сотовому телефону. Радист рассказал и показал, как выходить на связь с передатчика самолёта. Сказал, что аккумуляторов хватит не на один год, если два раза в день пытаться выйти на связь и оставаться на приёме хотя бы 3—4 часа. Буду теперь наговаривать дневник в телефоне, а потом нацарапывать это всё на обшивке самолёта. Надо чем-нибудь заняться, чтобы не сойти с ума.
Робинзон один
Вчера все ушли, и сразу стало как очень спокойно. Я попытался вспомнить, что делал Робинзон, когда немного обустроился и его потянуло на размышления, но, кроме плюсов и минусов на страничке записной книжки, ничего на ум не пришло. Зато я придумал себе прозвище – «Робинзон один». Так себе, но пока сойдёт. А в голову лезли совсем другие воспоминания. Вспомнил свою холостятскую квартиру в Чертаново, нашу проектную контору. Прошло меньше трёх суток с тех пор, как я улетел из Москвы, а кажется, что это было во сне и не со мной.
Видимо, все же надо заставить себя поразмышлять в стиле Робинзона Крузо. Хотя бы расписать плюсы и минусы.
Минус – я один в сломанном самолёте со сломанными ногами.
Плюс – я жив, самолёт битком набит всем необходимым для жизни на полгода – год точно.
Минус – я, как заключенный в одиночной камере, без связи с внешним миром (если он ещё есть).
Плюс – меня наконец-то оставили в покое.
Пока, наверное, все, но к этой теме мы ещё вернёмся. Хотя самый главный плюс – это то, что у меня есть память и есть надежда.
Сегодня пятый день моего одиночества. Предыдущие дни пролетели на удивление быстро и незаметно. Ребята, уходя, нашли мне портативную газовую плитку на баллончиках и притащили этих баллончиков два ящика прямо к двери в кабину пилотов. Теплоизоляция в самолёте сумасшедшая, в смысле отличная. Печку топил всего два раза. Я вспомнил, что в школе и на первом курсе занимался спортивной гимнастикой. Теперь я каждый день по четыре раза качаю руки. Если удастся на них пойти, будет здорово. Ноги, конечно, болят, обезболивающие и все остальные лекарства пью, но что будет – то будет. Попробовал выходить на связь с группой, три часа сидел на приёме. Либо что-то делаю не так, либо что-то не так у спасателей. Связи нет.
Вечер пятого дня. Смотрел в окно кабины. Темнело. Вдруг я заметил какое-то движение у края леса. Через пять минут стало понятно, что это медведь. Я даже немного обрадовался. Но то, что я увидел потом, заставило меня сначала схватить пистолет, а потом срочно выключить истерику и ползти к выходу, где мне оставили лесенку на всякий случай.
На спине медведя был человек в серо-зеленом комбинезоне. Я с трудом приоткрыл дверь фюзеляжа и стал смотреть. Не доходя метров двадцать до самолёта, медведь остановился и лёг. Присмотревшись, я увидел, что на его спине была наша практикантка. Она сползла в снег. Видимо, от этого очнулась и посмотрела вокруг. Боясь напугать медведя, я сильнее приоткрыл дверь и начал спускать лестницу. Это была обычная строительная алюминиевая четырехметровая стремянка. Ее длины едва хватало до земли. Слава Богу, девочка все это увидела и, погладив медведя, медленно пошла к самолёту. Она подошла к лестнице, взялась за неё руками, попробовала поднять ногу, не смогла и заплакала. Медведь услышал, поднял голову и насторожился. Я опять схватился за пистолет, хотя понимал, что эти пульки медведя только разозлят. К счастью, он не вставал и даже снова опустил голову. Девочка стояла и тихонько плакала. Как можно тише, но так, чтобы она слышала, я велел ей собраться с силами и хотя бы встать на ступеньку. Она это сделала. Я спросил, крепко ли она держится. Девочка обхватила лестницу руками и начала истерически смеяться. Медведь снова поднял голову, встал и пошёл к самолёту. Я понял, что медлить нельзя, закрепился, как мог, у края люка и начал тянуть лестницу, перехватывая ступеньки. Сразу ушёл страх, волнение, и все мысли были только о ступеньках. Рывок – перехват, рывок – перехват. Внезапно лестница упёрлась во что-то. Я понял, что это её руки не дают тянуть дальше и она близко. Тут и меня проняло на смех: «Залезай уже», – сказал я весело. Она перестала смеяться. Как-то быстро вскарабкалась, упала рядом со мной и отключилась. Я выглянул вниз. Медведь шёл в сторону леса.
Мы ещё долго лежали втроём: я, она и лестница. Рук я не чувствовал. Не знаю, сколько мы пролежали, но я сильно замёрз. Надо было закрыть люк. Я увидел, что и дверь в кабину открыта. Нужно все закрывать, снова топить печь и как-то бодрить эту мою Пятницу. Кстати, я даже не запомнил, как её зовут. К счастью, она очнулась, молча закрыла люк и пошла куда-то в глубь фюзеляжа. Через некоторое время вернулась с пластиковой бутылкой, вопросительно посмотрела на меня. « Будешь?» – это было её первое слово. Я догадался, что в бутылке спирт, утвердительно кивнул и сказал, чтобы разбавила водой. Она залпом выпила целый стакан, я тоже отхлебнул пару глотков. « С увидом!» – сказал я, как обычно говорил мой дед в таких случаях. Не дожидаясь, пока я затоплю печь, она, в чем была, растянулась на моей лежанке и мгновенно уснула. Когда в печке разгорелся огонь и стало светлее, я разглядел её лицо. Это была совсем не та по-детски озабоченная мордашка, которая на меня смотрела, когда все собирались уходить. Это было лицо человека, испытавшего что-то ужасное, кошмар, от которого можно легко сойти с ума. Стало теплее. Я завернулся в спальник и задремал в кресле пилота.
Мне приснилась Светлана. Она архитектор, художник, поэтесса и просто красавица. Я ей нравлюсь, мы мило беседуем на любые темы, иногда, как мне кажется, даже более откровенные, чем можно. Но нельзя: у неё муж, который от неё без ума, и двое милых мальчишек. За чужой счёт счастлив не будешь. Правда, не думать о ней у меня тоже не выходит. Однажды мы сидели в обед в кафешке рядом с работой, она рассказывала о своих мальчиках, о том, как она их безумно любит. А потом вдруг замолчала и говорит: « Я была бы самой счастливой на свете, если бы ОН был моим лучшим другом или братом! Мой стакан полон его любовью, но я не могу ответить, вернуть хотя бы половину. Я изо всех сил пытаюсь этой любовью наполнить своих детей, но это другая любовь, и они её мне возвращают сполна. Мне плохо». Я спросил: «Секс?» Она сказала: «Нет, я привыкла, это очень похоже на посещение массажного салона. Раздеваешься, ложишься, тебя ласкают, гладят, ты получаешь удовольствие, но в процессе почти не участвуешь. Говоришь: «Да, мне было очень хорошо, спасибо». Откуда у него столько любви…? Я боюсь и одновременно жду, когда его стакан опустеет. Я хочу любить, но точно знаю, что не смогу позволить себе предательства».
Это было незадолго до моей командировки. С тех пор мы старались говорить о погоде и работе, но в день вылета она предложила подвезти меня на самолёт. Всю дорогу мы молчали, а когда приехали, она разрыдалась, потом мы целовались, как сумасшедшие. Она сказала: «Все, иди». По её глазам я понял, что у неё какое-то дурное предчувствие, и промелькнула мысль, что больше мы никогда не увидимся. Я быстро зашагал машинально пробормотав: «На все воля Божья».
Во сне мы шли по какому-то незнакомому городу, явно заграничному, вдоль высокой бетонной стены, исписанной граффити, мимо широкой реки под огромным мостом. На противоположном берегу стояли небоскрёбы в огнях, а с нашей стороны было темно, кругом валялся какой-то мусор, брошенные старые машины. Но мы шли, нам было хорошо и совсем не страшно.