Чрез века

Застыв в нетерпении, ведь бежать было некуда, Нес положила руку на грудь, чтобы во время задержания суметь выхватить припасённый нож и зарезать несколько гадов. На лице у девушки отобразилось безумство, а глаза загорелись, завертелись в орбитах, она облизнула губы и провалилась в иллюзорный совершенный мир будущего, ведь именно в нём и заключался для неё рай. Встав в стойку, она приготовилась к битве. Скрип калитки отрезвил, и девушка потеряла бдительность, оставив идущую на горизонте стражу в неведении о том, что они уже приговорены к смерти.

– Заходи, юная дева, – голос старика позвал внутрь и, не теряя времени, она быстро забежала.

Стража прошла мимо, они невнимательно глянули на старика, прикрывшего спиной странницу, и удалились до следующего раза, когда снова пройдут мимо этого дома. Нес сразу же, как латы скрылись, всполошилась и вышла из-под защиты, чтобы узнать, где очутилась и когда поняла это, то её ноги дёрнулись, а тело покорёжило от потрясения. Над порогом избы висел деревянный крест, а спасителем оказался единственный в городе служитель Бога. Она находилась в приходе. Нес в первозданном ужасе ощутила, как её конечности затряслись, коленки подогнулись, и лицо сковало помешательство. Старик, напротив, выглядел отстранённо и благоговейно, словно всегда знал, что к нему придёт грешница, задумавшая убийство матери.

– Пойдём внутрь, выпьем травяную настойку, и я выслушаю тебя, милая.

Вместо того, чтобы принять предложение Нес отступила на шаг назад, будто крест, что висел над порогом мог добраться до её макушки и испепелить сразу же, когда у неё проскочит мысль войти. Старик выглядел неопасно в отличии от креста, но кто его знает, она наслушалась старых сказок про муки, коими наказывали батюшки за непослушание, добрый взгляд не вызывал ни капли доверия. И непозволительно долгая жизнь, как добиться годов, что делают волосы серыми, а кожу дряблой и обвисшей. За всю жизнь Нес не видала настолько иссушенного человека до пределов дворов дворца, старик, мертвецки бледный и лишённый влаги, видно не мало заплатил за долголетие. Дева точно не знала, сколько служителю лет, но по слухам, ходившем по городу, страшно сказать: около шестидесяти.

– Ты боишься меня?

– Не вас, – ответила Нес и косо глянула на крест сверху порога.

Батюшка улыбнулся устрашающей лыбой и, медленно ковыляя подошёл к дому, встал на цыпочки и, в несвойственной для стариков манере, подскочил и сорвал крест, аккуратно его завернул в тряпицу и положил на скамейке возле окна, и только потом вернулся обратно.

– Если это всё, то можешь зайти. Теперь тебе не должно быть страшно.

Говорить, что и старец вызывает опасения, дева не решилась и прошла внутрь. К счастью, внутри дом был совершенно обычный без атрибутики и специальных божественных символов. Как и во всех избах в комнате стояла печь, наспех заправленная постель, да и стол с одним покосившимся стулом. Обычно старик не пускал в дом незнакомцев, изредка лишь венчал молодых около порога дома или крестил детей, доживших до года, на заднем дворе. Нес не спешила садиться, поэтому встала в нерешительности в углу, собираясь прятаться здесь до захода солнца, а потом двинуться к своему дому, как и планировала. Обойти родственников выживших, как она и обещала, сейчас было равно самоубийству. Старик же не стал больше ничего говорить и занялся привычной рутиной, натопил печь, поставил на огонь жестянку с водой и сел ждать. Его действия вызывали зевоту, а натопленный дом морил ко сну, а травы, что старик кинул в воду, развеявшись по комнате, умиротворили.

– Это мята? – спросила Нес, – И кажется немного вербены.

– И секретный ингредиент: пара листов от куста смородины для кислинки.

Старик поставил напиток на стол и медленно заковылял в направлении люка, где хранил запасы. Под пристальным наблюдением гости он наклонился, немного подбочившись и издав тихий стон, его суставы непосильно ломило, старик вытащил разнообразные вкусности, которые обычно и за всю жизнь не увидишь. Варенье из ягод, вяленые засахаренные яблоки и груши, немного леденцов и, как венец торжества, пирожки со всяческими начинками. Изобилие угощений сводило с ума не только желудок, но и разум, и Нес почудилось будто это видение или самый прекрасный сон. Она, не помня себя, приблизилась к столу и потрогала пирожки и, только когда они не исчезли, сумела признаться самой себе: яства реальны. Раньше ей приходилось видеть разного рода вкусности, но в пределах дворца, да и то в перебежках между погонями, поэтому отведать нечто подобное до сих пор не удалось. Забыв спросить разрешения, девушка села и положила в рот леденец, его сладость обволокла, от чего она не сумела сдержать наплыв слюней и, с жадность, набросилась на другую пищу, только успевая что прихлёбывать травяную настойку. Покончив набивать брюхо, Нес стало совестно от чрезмерного чревоугодия, но как ей однажды сказали: голодный человек не ведает грехов.

За окном солнце светило до сих пор ярко, оно лишь слегка приспустилось, но не спешило прятаться, а казалось, что не меньше пары недель прошло в дурмане, в доме, что в закромах таил так много богатств. Наконец, в голове Нес многое встало на свои места, батюшка никогда не голодал, вот от чего он жил долго, ей и раньше казалось, что питание существенно влияет на продолжительность жизни, но сегодня ей удалось убедиться в своих подозрениях. Настойка заработала в полную мощь и удерживать глаза открытыми становилось всё труднее и труднее, алкоголь меньше клонил в сон, чем травяной отвар. Чтобы не заснуть за столом и сдержать мысли, Нес решила скоротать время за приятной беседой, видно старик с самого начала так и задумал, а потому совершенно не удивился вопросу.

– Почему в городе тихо?

– Ты заметила, а я думал, что нет, так кралась, будто нет ничего для тебя вокруг, будто и ты невидимка.

Усмешка старика покоробила, Нес и не подозревала, что и служители могут подшучивать, она-то полагала, что они не умеют смеяться. «И почему я испугалась его, он же обычный человек, как и я, как и Уолтер, когда был жив», – Нес встрепенулась и забила неугодную мысль обратно, и с чего ей вздумалось постоянно себе напоминать о том, что любимый покинул мир?

– Так почему тихо? – Нес повторила вопрос.

– Потому что стража приказала сегодня сидеть по домам и не высовывать носа на улицу. Я думаю, тебе не нужно объяснять почему, ты умная девочка.

И снова ошибка присущая обычным людям, когда они впервые сталкивались с Нес: видеть в ней одарённую разумом; знали бы они, как она мучается от своей глупости, как желает познать все причуды мира, понять законы природы. Вся жизнь девы в полной мере зависела от интеллекта других, тех, кто был способен обрести понимание и передать ей жалкие крохи. Глупость в людях более заразительна, чем ум, и приходится тщательно вслушиваться в слова, просить повторять сотни раз прежде, чем хоть что-то запомнится. Если бы она не участвовала в ночной западне, вряд ли бы догадалась о каких вещах говорит дед, но такова была участь тех, кому не повезло от рождения быть прозорливым.

– А вы объясните, я много не знаю, – заупрямилась Нес и сама поразилась, чего вздумала настаивать.

– Жуткие дела творились ночью. Множество жизней было забрано, деточка. И не говори, что не участвовала, не говори, что и сама не отбирала жизни.

Взгляд старика, нахмурившись, скосился, девушке стало не по себе, показалось, будто её собираются покарать за грехи, и она напряглась, захотелось уйти из дома, который принял и спас, но перестал давать чувство безопасности. И тут старик снова пришёл в себя, перестал жутко гримасничать, а лишь устало причмокнул, стал собирать яства и припрятывать обратно в погреб. Нес смотрела заворожённо, но не могла отвести глаза, а желание уйти нарастало. Каждое мгновение промедления дикими встрясками выпроваживало из избы, и если бы не стража, что гуляла по окрестностям, она бы побежала со всех ног, вернулась бы домой, какая бы опасность не поджидала, улеглась бы на пол, вдохнула бы запах рубашки Уолтера, так и валялась бы; и время бы шло, шло, и оно бы проходило не зря, а проходило в её наяву прорвавшихся кошмарах, самых страшных сновидениях, что бывают в угаре ночи, в иллюзии, что время вернулось вспять; галлюцинации прошлого бы закружили, и ей бы было прекрасно в мире, где смерть не существует, где вечность один бесконечный момент. Но всё это суета, морока, и приходилось ждать здесь, ждать захода солнца, верить, что можно изменить предначертанное, не бросить мечты Уолтера, не развеять их по ветру.

– Откуда вы знаете, где я была ночью? Я бродила в лесу, бессонница, знаете ли, – Нес не прекращала попытки переубедить старика в своей непричастности, пусть поверит во враньё и удовлетворится ложью.

Дева не очень понимала, от чего ей важно мнение какого-то старика, прежде ей не думалось ожидать от него похвалы, но выражение лица батюшки, на миг выдавшее презрение, поразило, и Нес перестала соображать, видно страх отчуждения от лица, привилегированного правильностью, забирал последние надежды попасть в воображаемый рай, и пусть её слова полная ложь, зато это то, чего она реально бы желала. Ночь и руки, покрытое кровью людей, не забудутся, но она не сможет признать, что поступила дурно; если бы не она их убила, то они бы забрали её жизнь. И всё же убийство по необходимости – тоже грех, и вспоминая то, как кровожадно бросила умирать недобитого воина, говоря языком божественным – грех, без права на искупление. Нес в тот момент преисполнилась яростью и ненавистью, и в глазах батюшки точна была грешна.

– Разве твоя одежда не говорит за себя? И ты шла перебежками, скрываясь, а придя ко мне испугалась креста, а значит ты видишь, что совершила непоправимое, – Нес промолчала, – Разве правильно вершить правосудие, убивая людей? Праведный путь не предполагает ненужных жертв.

– А разве правильно отбирать у людей еду, вынуждая голодать!? – дева не на шутку разозлилась и, не ведая себя, в гневе повысила голос, – А разве правильно, что дети не вырастают!? Разве правильно жировать на людском труде!? Разве правильно убивать молодых мужчин, которые забрали причитающееся!? Не говорите мне ничего о правильности или мне придётся уйти.

Отвернувшись к окну, Нес вспомнила засаду ночи, вспомнила, как убивали её товарищей, бессовестно загнав по углам. Грудь её налилась от ярости, а дыхание со свистом отзванивалось в тишине. Она хотела заплакать, чтобы освободиться, чтобы бушующая тревога покинула тело, но слёзы, как назло, не шли, что злило ещё сильнее. Мама однажды сказала, что успела к двадцати выплакать все слёзы, Нес тогда не поверила, но видно и дня неё момент иссушения наступил. Когда слёзы текут из глаз они высвобождают давно потерянную человечность, они дают свободу и глоток воздуха, и теперь, когда они полностью исчезли, то освобождение не наступит, а удушение будет нарастать, пока не отберёт волю, не преклонит под гнётом совести. Мораль – чёртова потаскуха, она решает за тебя, что твои выборы не правильны. И снова чёртова правильность, такое заезженное потерявшее лоск слово, от него веет отчаянием и бедой. Сделаны ли поступки тех, кто хочет найти спасение в рае на закате жизни, по совести? И разве им, тем, кто забирал жизни, уготован рай? Действительно ли они провинились меньше, чем мятежники? Если так, то почему тогда ей следует бояться, её поступки, не их, спасали невинные жизни. Три года, три года она благочестиво делилась едой, ни разу не отказала в куске хлеба, что ж теперь унывать, если она проклята, то уже не вымолить прощения при любом из исходов.

– Вы правда верите, что нам уготован рай или ад по земным делам, или же это бредня старых людей? – успокоившись, поинтересовалась Нес у старика, что сел на кровать.

– Я не верю, я знаю, что так и есть. Как солнце встаёт по утру, как заходит вечером, как щебечут пташки, как муравьи собирают припасы, так и жизнь после смерти существует, и, если ты не видишь чего-то, это не значит, что этого не существует.

Батюшка задумался, ему в голову забрела удивительная мысль, которой он бы хотел поделиться с упрямой гостьей, но не успел, за окном замяукала животинка. Позабыв, что хотелось сказать, старик привстал с кровати и заглянул через стекло на задний двор, его морщины разгладились, а лицо стало светлым и радостным. По привычной схеме он вытащил из закромов чудеса: коровье молоко, творог, куски мяса; и без зазрений совести запустил пару облезлых кошек через дверь, поставив прекрасную пищу, предназначенную для людей, под морды никчёмным животным. Глаза Нес округлились от неслыханной щедрости. Как человеку, который не каждый день ел и которому еда доставалась самая простая, ей было невозможно поверить в то, что животные едят куда лучше, чем многие люди. А старик смотрел на то, как причмокивают кошачьи морды, и довольно лыбился. Кошки, которые по зиме казалось вымрут, к весне плодились по новой и наполняли улицы до следующей осени. Дети умилялись пушистым созданиям, просили подобрать животинку домой, но родители откровенно насмехались над предложением обеспечить кровом животное и лишь изредка прикармливали кошек всякого рода помоями, чтобы те ловили крыс именно на их дворе.

– Вы дали кошкам творог и мясо? – Нес спросила, пребывая в крайней степени ужаса, словно еду отобрали прямо из её рта, – Вы покормили животных, а не людей, которые сейчас собирают в поте лица урожай и бояться не пережить предстоящую зиму.

– Я сделал так, как считаю нужным, животные абсолютно беспомощны, они зависят от человека также, как и мы от них, – пояснил старик.

– Как это? Кошки ловят мышей только и всего, чем мы зависим друг от друга?

– Ловят мышей, только и всего? Если бы они не ловили мышей, то весь урожай был бы съеден, и людей погибло бы зимой намного больше. А они зависят от нашего хорошего отношения, они может и кажутся независимыми, но это же совершенно не так, они ластятся, подставляют спинку, чтобы их почесали, выгибаются, ждут поощрения, только что говорить не могут. Любое живое существо – важная составляющая, нельзя уничтожить одно, не повредив следующее звено, мир он требует от нас уважительного отношения ко всему. Будь великодушна, тогда поймёшь.

Но Нес не собиралась понимать и слушать трёп. Когда ты никогда не испытывал нужду, голод, легко говорить о благодушии и уважении, когда ты прожил так много лет, что не жалко и умереть. Дева вновь отвернулась, невыносимо ей было смотреть, на кошек, жадно лакавших молоко, наедаясь досыта. «Что бы сказал Уолтер?», – Нес устала спрашивала его отголосок внутри себя, – «Почему ты меня бросил, когда я в тебе нуждаюсь, я же не справлюсь, во мне много противоречий, как говорила наша мама, такая как я не способна разобраться, я даже сейчас не знаю, что делать… Но и ты же не знал». Разочарование волной окотило, нахлынуло и спало, будто целая жизнь просквозило в сегодняшний длинный, длинный день, а солнце всё продолжало высоко отсвечивать, не думало прекращать агонию. «Если бы знать, что время такое и как оно течёт, есть ли ему мерило, если бы знать, медленно ли оно протекает или скоротечно, или оно всего лишь забвение дня, то мне стало бы легче?», – подобрав руки, Нес припала к окну, подсчитывая сколько осталось ждать вечера, мысленно попросив день, именно сегодня, идти слегка побыстрее.

– Почему вы мне помогли, если считаете грешницей? – задала очередной волнующий вопрос Нес.

– Потому что верю, что ты способна понять, что была не в праве отбирать жизнь. Я думаю, ты небезнадёжна, я помню твою настоящую маму, и как она просила меня одарить тебя благодатью, чтобы ты смогла жить.

– Вы помните мою маму? – от неожиданности Нес повернулась, позабыв о просьбе ко дню закончиться побыстрее.

– Я помню каждого, кто здесь живёт, даже почившего в земле, – старик медленно потянулся, сбросив напряжение с затёкших конечностей, – Я помню её совсем маленькой, она была очень шумной, вечно суетилась, бегала, но это вызывало лишь умиление, дети, они и должны быть такими. А потом у неё появились дети, и её задор исчез, и в глазах зародилось волнение, она каждый день тревожилась за вас.

Как бы Нес хотела узнать побольше о своей родной матери, такой неузнанной и, по воспоминаниям, кроткой, но незачем было дразнить взбунтовавшиеся чувства, они не вернут её к жизни, как впрочем не возвращают к жизни никого, а боль, ей и так было непомерно больно, сердце сжималось от тоски. Как много смертей было на её пути и сколько будет ещё, и сможет ли она впитывать горе до бесконечности; если продолжит, то её разум совсем обезумит, лучше не знать, лучше остаться в забвении.

– Остановитесь, – взмолилась Нес, – Я не могу слушать.

– Дитя, ты так юна и так мне напоминаешь её, твою мать, но, если ты не хочешь, заставлять не буду, – старик от чего-то подобрел, и его теплота окутала с ног до головы, – Но, если когда-нибудь решишься, дай знать, а пока можешь продолжить задавать вопросы, отвечу на любые, ты не стесняйся, я за свою жизнь услышал так много худого, что уже привык, и ты не сможешь меня удивить, я знаю все твои горести, они ужасны, но бывает и куда хуже.

– Хорошо. Тогда у меня и правда есть ещё один вопрос. Почему вы жестоки?

– Что ты имеешь в виду?

– Почему у вас есть еда, но вы делитесь с животными, а не с людьми? Почему вы сделали из меня грешницу только за то, что я пыталась этих людей накормить? Почему вы ничего не делаете, сидите в тепле и несёте чушь про праведность, когда мир погряз в грязи? Это для меня жестокость.

На миг Нес стало совестно, как она может учить морали, когда едва ли не все шаги в жизни были предприняты за неё. Ох, почему же в её голове, после ухода Уолтера, роились только гнусные мысли? Вся эта изба и спасение, и еда, и кошки, и обыденность, с которой она возжелала когда-то расстаться, и смерть, и некое подобие жизни давали предположение, что она сама нереальна; это сон, который заставил стонать во сне, не отпустил; и не было опушки леса, яркого солнца, бодрящей речной воды. И застряла она под землёй, и нет города, улиц, стражи, злобы, нет никакой нужды идти ни вперёд, ни назад, ведь и ты в сущности недвижим. И заход, он поэтому не наступает, он ждёт, когда девушка очнётся, выйдет наружу, чтобы вновь старик спас, вновь загнал к себе под крышу, напоил отваром, отогрел пирожками, сладостная вереница событий продолжится, и капкан не спадёт. И можно очнуться, понять, что земля вокруг, а ты под завалом, ведь не выбрался вовремя; ты похоронен там, в вырытой руками любимого, могиле; и она же, зараза, уже при жизни тебе была предназначена, а ты по глупости и не понял.

– Я жесток, признаю, – отозвался батюшка, – Жестокость, она, по твоим словам, представляется путём веры, который я избрал, а так как отступать мне уже некуда, то поэтому и продолжаю быть жестоким. Я не выбирал стать священником, это сделал за меня мой отец, но я следую его указаниям, потому что знаю, что он прав. Ты думаешь мне важна еда, но это не верно, я не выбирал, чтобы мне её приносили, а мне её приносят с избытком. Ты удивишься, но люди в довольствии тоже боятся смерти и считают, что таким образом смогут искупить свои злодеяния.

– Так значит вы видите их злодейства? – перебила Нес в ажиотажном вдохновении.

– Вижу и их грехи, и грехи всех людей. Это моя работа. Да только это тяжело видеть чужие грехи, а куда тяжелее не иметь право вмешиваться. Те, кто выбрал служение или не выбирал, не имеет значения, скован. Я уже и не человек вовсе, так наблюдатель, но как бывший человек, не утративший чувств полностью, мне, как и тебе, тревожно просто смотреть. Но что поделать, этой мой крест и по нему меня будут судить. Я вижу несправедливость, но выступить против не имею права, вера не вмешивается в людскую жизнь без спроса и не заставляет одуматься.

– Но это же двуличие! – ахнула девушка.

– Возможно, но мне остаётся только жить и молиться, а вы, молодые, непорочные до ныне люди исправляете несовершенства мира, губя себя. И это мне приходится сносить тоже, но я уже привык, это доля таких, как я, – пояснил батюшка и прикрыл глаза, будто уснул, но это было всего лишь видимостью, – Я закрываю глаза, не принимаю ничью сторону, а открыв плачу, мне очень жаль, что твои друзья сегодня погибли, но мне также и жаль тех, кто погиб и от их рук, – старик поднял веки, – Каждая человеческая жизнь – ценный дар, а мы разбрасываемся им в поисках чего-то на земле, не думаю о вечном. И знаешь, никто так и не узнает, есть ли в этих поисках смысла, не я, не ты, не наши потомки, а всё потому, что люди не прекратят убивать, природа человека, я боюсь, и впредь пересилит здравый смысл, и люди не придут к миру.

«Верно», – подумала Нес, – «Борьба не прекратится, она, как яд, проникнет в умы, породит взаимную ненависть и неприязнь, мига для жизни никогда не останется». В отличии от старика девушка не до конца верила в жизнь после смерти, а потому ей было гораздо печальнее осознавать, что отчаяние вкупе с непродуманным счастьем разрушат мир будущего. Не возродится сказка, о которой они с Уолтером так долго мечтали, которая придавала сил просыпаться и двигаться вперёд, как заведённые. Все мимолётные дни вместе утеряны, а если и правда ад и рай вымысел, то и смерть не даст полюбоваться на неосуществившееся на земле будущее. Придётся и дальше подстраивать мир под себя, пока не отдашь концы, и даже тогда хрупкому равновесию может прийти конец. И Нес вздрогнула и заприметила, что солнце перекатилось к противоположному горизонту, а значит день сдвинулся с мёртвой точки, а значит скоро придёт пора уходить.

Замыслы, придётся найти их в бредне дней, уладить дела, залатать прохудившиеся дыры и идти, идти до конца, без устали, без права на промедление. Нес вдруг заупрямилась, заныла от безысходности будущего, которое не наступит и огляделась по сторонам, чтобы узнать, а где скрывается правда, есть ли в доме старца ответ. Нет, и здесь она не нашла ответ, ни слова батюшки, ни её мысли – не принесли ясности, а внизу, под землёй сидели в ожидании товарищи, окутанные жаром, измученные, голодные. Но Нес не спешила думать о том, как побыстрее навестить друзей, как пронести им еды, придётся ждать подходящего случая, она сама едва ли была живой. Пока она сидела здесь, ей ничего не грозило, а как придёт пора покинуть пристанище, тут и начнётся главная проблема, человек ли она теперь или зверь? Для стражи она станет добычей, дом, который пригоже принял после скитания в одиночестве, и дом, что стоял напротив, оба они больше не были пристанищем, придётся скрываться, но сколько? Изгнанные люди, брошенные всеми, и ей снова придётся вернуться к таким же, как и она, и это снедало, не давало порадоваться наступающей тьме.

– О, люди, выйдите на свободу! Убедитесь во лжи! О, люди, бросьте страдать, отдайтесь на волю нашего господина, нашего истинного Бога!

Возглас снаружи заставил Нес подпрыгнуть, она сразу поняла, кто именно, наплевав на приказ, по средине дня выбрался из домов и сейчас бродил по округе, пугая народ. Шарлатаны, что вздумали указывать людям истину, не испугались нести свою новую веру в массу. Когда, если не сегодня. Горожане сидят по домам, уставившись в окна, и им придётся слушать речь от конца до начала, хотят ли они того или нет. Люди припадут при малейшем упоминании верного спасителя, припадут слову, которое несут антихристы в мир, ведь люди напуганы, а кто если не испуганный человек способен поверить в любую чушь, только бы выжить. Нес и сама уставилась жадно в окно, словно возжелав присоединиться к вяло двигавшейся процессии. После слов старца, который не снискал в её глазах уважения, который запрятался в сытом тихом месте, деве хотелось найти тех, кто действительно готов действовать во спасение, а не просто сидеть на месте, прикрываясь невозможностью выбирать путь.

– Люди, наделённые умом, вы, как никто иной, понимаете, что ваш путь обманчив. Не доверяйте никому, будьте с нами, ведь именно мы знаем правду, – завывал голос впереди стоявшего в процессии мужа, облачённого в длинную мантию, – Прекратите мольбы вашему лживому Богу, есть один истинный, и он уже среди нас, на конце земли, ждёт вас, когда вы наконец прозреете. Люди, явите ему свою душу, и тогда каждый будет спасён!

Заманчивое предложение, как хлыстом, ударило по щекам Нес, заставив отринуть реальность и воссоединиться с речами распутников, нёсших свою версию мира. Мужи ласково пели, уши принимали голоса странствовавших по миру, как верное заявление, и дева заулыбалась, а процессия продолжала идти, покрывая своими голосами дороги. Вокруг, в ближайших к возгласам домах, завертелась жизнь, многие вышли на крыльцо, заворожённо наблюдая, как иное разумение отбирает сомнения, порождая в душах более приемлемую реальность. Жалость к загубленным жизням, которые отобрал король, и Нес захлестнуло волной великого отчаяния, дарованного столь сладостной песней, нёсшей выход из западни. «Пора отдать жизнь в лапы Бога, что с нетерпением ждёт, и всё закончится», – деву взволновало желание покориться, – «Всего-то нужно прийти к концу мира, и там, где пар и свист, поглотиться; и там рай, а не в лживых речах старика».