Чрез века

Середина зимы пришла не скоро, дни становились хоть и темнее, но такими длинными, что диву даёшься. Каждые последующие сутки удлинялись, будто время растягивалось. Нес не понимала то ли и правда сутки могли увеличиваться, то ли воображение играло с ней такую шутку. Когда желудок пустой, а твой первый брат уже лежит погребённый на заднем дворе, – думать не очень прилично. Он умер быстро, не было ни одного знака, а казалось, что он такой сильный, раз старший. Отец только встал по утру, чтобы вытащить немного дров из поленницы и натопить избу, когда обнаружил Августа бездыханным. Подозвав Нес и Маркуса к себе, отец зачитал самую длинную молитву, после чего достал лопату и ударами разрубил толщу льда. Ему, неделю не бравшему в рот ни крошки, пришлось не сладко, промёрзшая земля совсем не поддавалась, до самого вечера мужчина сражался за право придать мальчика земле. Он валился с ног, сознание покидало его неоднократно, и, если бы не тёплые руки живых детей, суждено бы ему было замёрзнуть в снегу, в последнем сне рядом с окоченевшим трупом своего первенца. Усилия были напрасны, тело спокойно пролежало бы на снегу, не гния, как и несколько кусков от курицы, зарубленной перед наступлением нового года, но вера не позволяла отцу оставить дело не оконченным.

Мужчина не бросил занятие и, покончив с лопатой, начал копать руками, выдирать куски промёрзшей земли, углублять могилу. К окончанию света солнца сосед, живший в соседнем доме и наблюдавший со стороны, смилостивился и, достав свою лопату, помог закончить приготовления. Он мог ничего не делать, сидеть и смотреть, но жалость пересилила, и его силы были брошены на чужую беду, а не на свою собственную. Жена и девятилетний сын соседа требовали от него, чтобы отец и муж пережил зиму вместе с ними. Когда Август лежал на дне, без гроба, колотить деревянное пристанище уже никто не сумел, живые снова произнесли молитвы, бросили по горсти земли вниз и закопали яму быстро и ровно, чтобы люди в деревне не прознали, что где-то покоится человек. Религия отступала перед голодом, а мясо, хоть и греховное, могло насытить желудок. В ту зиму каждый прятал тела умерших так глубоко, как только мог, не давая никому прознать, что случилась трагедия. Оставалось довольствоваться тем, что тела переживут зиму в земле, а там, если их выкопают и сожрут дикие звери, так уж и нет особого стыда, животным дозволено больше в силу их тупости.

Пошёл последний месяц зимы, февраль принёс стужу и пургу, невиданную до тех пор и невиданную после тех пор, и люди начали таять стремительно, обогрев жилища занимал куда больше усилий, а припасы и вовсе закончились. Молитвы не дошли до небес, наткнулись на ограждения и осыпались на землю вместе со снегом. Нельзя было так, навскидку, сказать много ли погибло, ведь редко кто отходил от ворот дома, чтобы проверить, но смертью пахло ото всех домов, она заглянула во все дворы и продолжала слоняться по пятам, а там с ней и стража, которая видно не удовлетворилась побором осенью и пришла отбирать, перемешанное с пылью половиц, съестное к концу зимы. Они обходили все дома, а тех, кто противился, умертвляли на месте. И раньше кровь проливалась при несогласии, это было не ново. Король славился карающей смертью, дарованной им беспричинно, на то он был и безумец, не спроста же его так называли: король-безумец. Его отец страдал той же хворью, а вот отца его отца мало помнили, но каждому известно – безумие передаётся не хуже лихорадки, затрагивает детей безумных родителей. Видно что-то из тела передаётся потомству, скорее всего гнилое семя, сброшенное в чрево уготованной женской плоти. Сын от отца, дочь от матери, любой постулат бессилен перед плотью. Безумие – порождение худших грехов, сотворённых при жизни, оно покаянным бременем возлагается на плечи потомков. Что сотворил предок короля, оставалось тайной, но грех был видно слишком тяжек, раз будущие поколения были прокляты.

Они, стража, пришли на исходе страшного бурана, вывшего всю долгую безлунную ночь. Вернулись из дальних земель, чтобы насладиться муками самой приближённой к дворцу деревни в последней радостной трапезе. Ходили стройно, отбирали остатки, хохотали без перерыва, отнимали жизни у несогласных. Люд вставал на их пути, чтобы прекратить свои страдания и уйти, пока голод не умертвил раньше. Слабость – умереть от голода, а от меча – нет, так даже лучше, станешь мучеником и заслужишь отпущение всех земных прегрешений. Страх перед смертью отступал, а кто не мог откинуть страх, впалыми глазами тихо следили за казнями со стороны. Король приказал в этот год не щадить никого, умножил потери на исходе зимы, как будто смертей от голода было недостаточно. Это был самый худший из годов, не иначе проклятый, по-другому не назовёшь. Кто пережил его, до сих пор не смогли разуметь, как удалось остаться в живых.

Нес, во время похода стражи, сидела в натопленной избе и ждала, когда заглянут и к ним, обнимаясь с Маркусом, обмениваясь с ним теплом, ведь печка хоть и топила прилично, но не могла обогреть худые затравленные тела. Украдкой девочка заглядывала в окно и с ужасом представляла погибель. Она думала о том, что неужели, как и Августу, ей придётся лежать в вырытой наспех могиле, а потом быть сожранной зверями, а ведь она так и не успела понять вкус жизни. За окном в соседнем доме началась суета, сквозь снежные хлопья девочка заметила, как двое взрослых бегают по двору и усиленно прячут нечто в поленнице. «Еда», – завертелось в голове слово. Еда – вот, что они прятали, иных драгоценностей не изобрели, живот сразу запротестовал от невыносимой боли; он представил, как нечто спустится вниз и обретёт пристанище именно в нём. Слюна непроизвольно вытекла изо рта, спала на пол и отпечаталась в грязи. Нес догадывалась, что такие мысли неправильны, но поделать ничего не могла и продолжала украдкой глядеть, пока солнце поднималось выше и выше. Его не было видно, но это не было важно, оно, невзирая на тучи, поднималось и опускалось вниз. В дни, когда зима не была такой тяжкой, девочка и сама поднималась вместе с солнцем на горку и летела за ним вниз по склону, а потом поднималась и опускалась вновь, гораздо быстрее, чем солнце, соревнуясь только с прежней собой, светило было плохим компаньоном для игр. Оглянувшись, Нес углядела, что брат заснул, он много спал, сохраняя силы, а она же, напротив, не могла так легко, позабыв обо всём, раствориться в морфее. Девочка завидовала брату, его дни проходили гораздо быстрее, чем её.

Собравшись в кучку, она снова глянула в окно, больше соседи не мелькали на горизонте, а вместо них явились люди в блестящем металле. Их латы заставили сглотнуть слюну и примолкнуть; дыхание, сбивчатое, привлекало внимание, а отец, как назло, не возвращался, как ушёл с утра по дрова, так и не появился обратно. Стоило пригнуть голову, притвориться, что дом опустел, тогда они решат будто-то здесь нет живых и пройдут стороной, но вспомнилась пресловутая струйка дыма от печки, и прятаться показалось бессмысленным. Вместо этого Нес смотрела в окно так пристально, как могла, стараясь взглядом отпугнуть демонов, и увидала возню. Стража сковала и бросила на белый пух соседа, его нос разлил кровяную струйку наземь, отчего снег вокруг зловеще заблестел, ослепил. Нес зажмурилась, насилие она не терпела, боли от голода было достаточно. Пару раз отец бил её по голове, и эти дни становились особенно страшными, дополнительная мука усугубляла безволие к жизни.

Мужчина, что теперь валялся навзничь, встал, он, не оглядываясь на жену, что билась в неистовстве, подставил грудь под удар, зная, к чему приведёт его нахальство. Быстрая смерть уготована для тех, кто преклонится, но этот мужчина не собирался унижаться и стремился отправиться на тот свет с достоинством. Храбрость и глупость сразили девочку наповал, она больше не глядела испуганно, только заинтересованно и встревоженно, любопытство пересилило все остальные чувства. Мужчину мучали долго, били ногами, но не по голове, а по телу, неудачный пинок тяжёлых ботинок по черепу мог расколоть его невзначай, а им было важно не отобрать жизнь сразу, так и глядела Нес, так и била стража. Молчаливое эхо не поддакивало, а застыло, сохранив момент навсегда, где гордость не отступала, а просто существовала. Так бы мечтала погибнуть и Нес, опустив голову, но не забыв, что боль не превосходит её собственной важности. Первый урок был выучен. Когда с мужиком было кончено, то стража не осталась удовлетворена, их пыл упал, ведь из горла раздавленного человека не раздалось ни звука. Они бросили взгляд на вдову и, плюнув ей прямо в макушку, ушли прочь, позабыв отобрать припасы.

Отец вернулся ближе к ночи, от него несло спиртным, раздобытым неясным путём, ведь ещё месяц назад последние капли алкоголя вылакали люди, которые мечтали забыться в пьяном угаре до весны. Он проспал целые сутки, а потом и целую ночь, не поднимаясь, и Нес было решила, что отец так и помрёт, но ему уготовано было пожить на земле чуть дольше, чем она ожидала. После того, как отец проспался, девочка доложила ему о том, как убили соседа, как избивали его до самого последнего вздоха, словно дворовую псину. Отец яростно сжал кулаки, но они тут же ослабились, мочи бороться и тратить попусту движения тела на неравную схватку было глупо. Вскоре он ушёл к вдове, чтобы помочь закопать тело, он помнил добро и желал выплатить долг. Его понятия, как для того, кто познал так много потерь, не иссушились, а стали напротив куда сильнее. «Если встать против совести, останков морали, то ничего не останется. Честь, она может и пережиток, но забыть её – словно умереть при жизни», – так отец иногда говорил, когда собирал десяток слов за месяц. В целом, он мало разговаривал, больше молчал, кроме одного дня за месяц, в котором считал долгом чему-то обучить своих чад.

Чтобы отцу не было одиноко рыть могилу, дети засеменили на тонких ногах за ним, они больше не боялись умереть от движения, ведь постоянно слабели и так, а потому старались выбраться на свет, хотя бы раз за день, дабы не умереть, не увидев отблеска предрассветного утра. Дворы прижимались друг к другу вплотную, места не хватило бы для всего люда, коли дома бы раскинулись далеко, так что все жили вблизи, но даже путь длиной в три шага растянулся на вечность. Слабость мешала передвигаться быстрее, а ноги заплетались и грозились опрокинуть в сугроб. Снег перестали счищать на улицу недели три назад, и теперь приходилось, через узенькую тропинку, пробираться к дымке соседского дома. Отец постучал отрывисто и слабо, поджидая хозяйку, но она не спешила открывать. Её можно было понять, оставшись женщиной при дворе без мужа, хоть и с сыном, она могла ожидать подвоха. Всякий пожелает разграбить поленницу, забрать еду и уйти восвояси, больше не убережёшься. Нес видела, как женщина украдкой заглянула за занавеску, отец этого не приметил, он, как и все мужчины, мало замечал, что творилось перед его носом.

Наверное, посчитав отца не опасным, женщина всё же открыла, но продолжала с опаской поглядывать на компанию из мужчины и двух худых детей. Отец не стал медлить и быстро предложил похоронить её мужа, который валялся во дворе на самой вершине сугроба, конечно, не забыв упомянуть о том, что таким образом хочет возместить долг. Женщина не изменила лица, она в принципе не походила на живую, мертвенно бледная она виделась трупом, а зелёные круги под глазами только подтверждали предположение. Нес слышала из старых рассказов, что иногда мёртвые ходят среди живых и могут вскрыть череп и съесть мозги, чтобы удовлетворить такого рода голод. Девочка не желала закончить в пасти восставшей и потянула отца за рубаху в сторону дома, но мужчина только отмахнулся и сдёрнул маленькую ручонку со своей незамысловатой одежды. Он продолжал убеждать женщину, видно приняв её за человека.

– Нет, спасибо, – вскоре произнёс слабый голос, – Он мёртв, ему всё равно.

Нес успокоилась, мёртвые не говорят, даже ожившие, а значит на сегодня её мозги останутся при ней, и стоило ли так бояться? От такой мысли даже голод прошёл; радость, не оказаться сожранной заживо, взбодрила; но вот поленница и спрятанная в ней еда пьянили не хуже страха. Девочка никогда не пила алкоголь, но знала, опьянение голодом – нечто похожее на алкогольный угар; а когда, став более взрослой, смогла добраться до спиртного, то поняла, что её ощущения были на редкость точны.

– Да как же так, нельзя его бросить, грех это, – отец продолжал настаивать на погребении, находя новые доводы.

– Нет грехов сейчас, а религия к чёрту её! Пусть горит. Мой возлюбленный, вот он божество, а те, кто на небесах не вправе таковыми называться! Они позабыли о нас.

На том разговор и закончился, отец больше не настаивал, он отшатнулся от женщины, как от окаянной, и перекрестился, хотя обычно такового не делал. Нес и Маркус последовали его примеру и тоже скрестили пальцы, а женщина будто не придала этому значения, выражение её лица было отстранённым и пустым. Она не заходила внутрь и не выходила наружу, стояла на пороге, прикованная, опустошённая и полуживая, вцепившись в дверной косяк, и тогда девочка поняла, это злость и слабость, которые нельзя отпустить. Не став идти за отцом, который продвигался обратно с братом к избе, девочка застыла и глядела на женщину, в глазах которой видела отражение действительности, сковавшей их вместе. Это не был тот взгляд, что дарят родным, а тот, которым утешают путников на дороге; от него не ждёшь ответного тепла, но надежда всё равно появляется и озаряет дали, неведомые тропы.

– Иди прочь, иди за отцом! – завораживающим тонов распорядилась женщина.

Когда отец отступил на свой двор, женщина вроде порозовела, её щёки стали не такими впалыми, и Нес решила, что молитва во спасение пропащей души сможет воскресить погибающую, и потому девочка зашептала знакомые с детства слова.

– Что ты делаешь? – спросила женщина и поставила на девочку удивлённый взгляд.

– Молюсь во спасение вашей души.

Чистый невинный голос ребёнка утихомирил бурю внутри женщины, и она и правда предстала окаянной, засмеялась, так что дом зашатался. «Вот оно», – подумала Нес, – «Дьявол покидает тело, так что нужно и дальше молиться». И чем девочка усерднее складывала слова, тем сильнее женщина веселилась, и девочка уж подумала, что та полетит, прильнёт к потолку дома, ей рассказывали, что такое бывает, что тело может воспарить в очищении; его станет корёжить, оно будет издавать выкрики, и, если дух сильный можно будет надеяться, что спасение придёт. Это казалось чудодейственным деянием, которое случается единожды. Нес улыбалась, она не могла вообразить, почему стала так сильна в своей вере, порой и самые верующие мужи из приходов не были в состоянии очистить человека, а она сможет отпустить чужие грехи. Вдоволь насмеявшись женщина в раз посерьёзнела, нельзя было сказать, что ещё секунду назад она так хохотала.

– Прекрати! – выкрикнула женщина и потрепала за плечи Нес, – Не видишь, моя душа не поддаётся, не трать молитву на такую как я. Помолись лучше за отца и брата. А теперь прочь!

Девочка не шелохнулась, ей стало страшно от выкрика, и она пожалела, что не ушла с отцом сразу, а теперь он в избе и не видит, как его дочь попала в ловушку. Если она погибнет сейчас, то ему наоборот станет легче, одного ребёнка можно довести до весны, а вот двоих навряд ли.

– Почему вы не похороните мужа? Это грех бросить его, он умер, честно страдая, и не заслужил валяться в снегу.

Нес собрала всё своё мужество, чтобы это сказать, она не пыталась вразумить женщину, она просто интересовалась, почему-то безумие уже не было достаточным оправданием поступку.

– Потому что он мёртв, а мёртвый человек – не живой, ему плевать, где лежать. Если доживу до весны, а его тело не утащат раньше, похороню, возьму лопату вырою могилу и положу его туда, брошу горсть земли, скажу напутственные слова, как положено, – женщина в первый раз за всё это время бросила взгляд в сторону трупа, – А сейчас не время, нужно хранить силы, чтобы выжить, чтобы похоронить его после. Ты понимаешь меня?

Не сильно понимала девочка, что ей стараются донести, но всё же кивнула. Она знала с взрослыми лучше не спорить, можно заработать оплеуху. Она с трёх лет перестала дерзить и упрямиться, так и сейчас не стоило начинать.

– Ничего ты не поняла, – женщина упрямо продолжала, – Смотри, – она взяла Нес и развернула к мёртвому мужчине, – Он мёртв, ты жива, я жива, и зачем тратить силы на обряды, значение которых мы и сами не знаем? Ты уверена, что, похоронив его, он обретёт покой, или что нам отпустят грехи? Какие грехи можно совершить, чтобы так тяжко страдать? Ты мала, но тебе нужно задуматься, кто мы такие люди, почему нам посланы страдания не по силам? Кто распоряжается нашими жизнями, и по чьей указке мы обязаны соблюдать традиции? Кто нам поможет, если мы умрём пока копаем могилу, или кто нас спасёт, если не мы сами? Живи и помни, что стоит иногда поглядеть по сторонам и задать пару вопросов к жизни. Молитвы пока хватит, а если она не поможет, то тут уж дело случая, а никак не прихотей Богов. Они не следят за каждым. Соблюдай все правила, если это было для человека важно, пусть он и мёртв, так будет правильно. А если ему и при жизни это не было нужно, то и смерть ничего не решит. Живи назло жизни, а не вопреки себе.

Нес поняла, как не понимала раньше, вот оно, откровение, которое не смилостивится дать отец. Дикая судорога сковала желудок, и больше мыслей о греховности не возникало, какой смысл искать грех, когда желудок пустой. Что ей до мёртвого человек, когда нет надежды дожить до следующего дня. Хватит и того, что его будут лелеять до нужного времени. Помнить о жизни – превыше ритуалов, которые были созданы неизвестно кем, и даже если в них есть смысл, так и ладно, пусть, но откладывать, не значит забыть, и конец истории. Тогда, в тот день, Нес стала вероотступницей, не утратив веры, и даже в шесть можно понять того, что не понимают взрослые. Взрослость, она так помолодела в наши дни. Наоборот вера Нес стала, что ни на есть, крепкой, сильной, но другой, абсолютно отличной от той, которой учат детей. Вера прежде всего в себя и близких людей, а уже после в тех, кто на небесах. Такой Нес вынесла для себя урок, и чтобы не позабыть его от голода, запереть его в самом сердце, она поспешила удалиться в избу, чтобы, придя домой, сесть в уголочке и посмаковать слова соседки.

– Погоди, – Нес на половине пути окликнул голом, – Иди сюда, подойди, как можно ближе.

Девочка подчинилась, заворожённо проследовала за женщиной к поленнице, где пряталась еда. С трепетом и диким волнением в сердце, что это обман, Нес застыла в ожидании, пока женщина вытаскивала из-под дров мешок. Он, серый и протёртый, был не иначе подарком судьбы, и любые богатства за него можно было отдать, настолько он был важен. Если его забрать, то протянуть до весны стало бы проще, и девочка имела бы шанс вырасти. Ей так хотелось повзрослеть, увидеть ту сторону жизни, что как откровение, была дарована только людям-взрослым таким, как соседка или отец.

– Бери его. Ну же. И беги, беги со всех ног, чтобы никто не увидел.

Собираясь сделать, как велено, Нес схватила узелок и готова была убежать; она уже представляла, как сегодня вечером сумеет поужинать, наесться; и брат, и отец будут делить ужин вместе с ней, и как им будет хорошо, и лучше чем под спиртным. Сладостный запах пищи защекотал нос, нельзя забыть запах свежеприготовленного хлеба или печёной картошки, а запах курятины или свинины, которые так редко переступали порог избы, так и вовсе искоренить невозможно, сколько месяцев ты бы их не едал. Но Нес знала, что всегда нужно платить по долгам, поэтому должной отец её учил не быть; мешок, что сейчас лежал на снегу, завлекал в кабалу, хоть и был так желанен.

– Не могу, – пропищала девочка, – Не могу! – крикнула она сильнее, – А вы, как же вы, и ваш сын?

Нес видела мальчика, что жил в этой избе, редко, он мало придавался уличным забавам, чаще выглядывал из окна, чем принимал участие в делах уличных; он всегда был настороже, ему казалось нет дела до игр. Девочка, глядя на этого мальчика ощущала, что не уместно веселиться, пока отец в поле, пашет как проклятый, чтобы насобирать побольше урожая к зиме, но несмотря на это преданно забавлялась с соседскими детьми, забывая о времени, о том, где находится, и о том, что, возможно, не доживёт до взрослости.

– О нас не волнуйся, бери мешок, да неси в дом, – женщина добродушно улыбнулась и вложила узелок в маленькую ручку, – Бери, если предлагают, не думай, а у нас ещё есть. Пусть жертва моего мужа не станет напрасной. Так беги же, чего стоишь?

Позабыв обо всём, о правильности и неправильности, о стыде, о грехе, о долге, Нес, больше не упрямясь, рванула, откуда только силы взялись, голод и мешок, и больше нет в этом свете ничего более подходящего одного к другому. Забравшись на крыльцо, девочка чуть не упала, прилив сил прошёл также быстро, как и появился, а тяжёлая поклажа потянула в снег, но Нес не сдалась, а рванула снова, перепрыгнула порог и завалилась в дом, где отец и брат уже лежали и готовились ко сну, и день не был тому помехой. Шум поднял обоих, как умалишённые они двинулись к раздобытому богатству и принялись озираться вокруг, будто ожидали, что кто-то отнимет. Мужчина дёрнул мешок и, не без восхищения, развязал, обнаружил муку, гору муки, такой чисто просеянной, просто загляденье. Такую обычно не увидишь и за всю жизнь, такая достаётся верхам, а не простым работягам.

– Где взяла? – строгий голос отца привёл в чувство.

Нес глупо заулыбалась, но не смирила гнев мужчины. Она боялась ему сказать, что греховная женщина поделилась едой, приказала забрать, он мог выкинуть то, что побывало в нечистых руках. Пока между отцом и дочерью установилась безмолвная перепалка, Маркус, который не участвовал в баталии, подполз к мешку и горстью зачерпнул в ладонь муки, и стал жадно лизать белый порошок; слёзы текли из его глаз от отвращения к себе; он, ребёнок, знал, что, увидев его таким, отец побьёт сильно, но сопротивляться инстинктам не сумел, плакал и лизал, лизал и плакал, клейкая масса заполняла желудок, а больше и страшиться было нечего.

– Соседка дала, – пропищала Нес и закрыла глаза, ожидая оплеуху.

Отец только вздохнул, он не готов был жертвовать мукой, которая могла спасти их от смерти, вера отступила на второй план, его, как и детей, одолевал голод, просто он сильнее сопротивлялся. Ничего не сказав, мужчина, наклонился, чтобы взять мешок и запрятать, чтобы по чуть-чуть выдавать паёк своим детям каждый рассвет, а сегодня сготовить небольшой ужин, поесть вдоволь, а потом уж и тянуть остаток. Маркус обнаружился, его личико напоминало бледную поганку, гриб, который можно было спутать с съедобными, если не разбираешься. Грибники хорошо отличали одно от другого, а вот Нес всегда путалась, когда ей доводилось бродить по лесу, запасая дары природы на зиму.

Отец яростно мигнул, его прошибла злоба, со всей дури его рука повалилась на голову бледному от муки мальчику. Из глаз Маркуса посыпались звёзды, он их видел и готов был поклясться, что может схватить перелив рукой, но протягивая вперёд руку, он постоянно промахивался, видно опьянение от сытости давало промах. Жалел ли мальчик о том, что сделал? Едва ли. Яркие переливы и сытость, и жизнь заиграла по-новому, и повилась надежда выжить и не умереть, как Август. Сегодня Маркус спал особенно сладким сном.

***

Март. Целый месяц прошёл, мешок с мукой сильно поубавился, а вот поганая зима не отступала, также сбрасывала снег, который не спешил таять. Откладывались посевы, и это значило только одно – следующая зима могла стать такой же ужасной. Нельзя было и охотиться, и дело не только в законе, который жестко пресекал подобные вылазки и карался ударами плетью, всю дичь давно переловили; редкий зверь пробегал поблизости в эту зиму, он уж точно знал, ему не поздоровиться, встреться он с человеком. А настил снега не позволял пробираться вглубь чащи, мешал ранним ягодам созреть, ранним грибам показаться. Что уж говорить, и цветки, вполне пригодные для жевания, не вылезали из земли, ведь и земля не показывалась. Вечный мороз, Нес предполагала, что он останется с ними до конца, до последнего человека, живой души, и так и закончится людская эпоха. Стражи тоже, в конечном счёте, помрут, и их припасы подойдут к очевидному концу, кто если не крестьяне обеспечат их, бедные и не подозревают, как уныло закончат, а они-то считали, что выше всех остальных по рангу.

Когда еда снова начала подходить к концу, отец больше не ел, он иногда тихо плакал по ночам и перебирал горсти, которых на одного-то ребёнка едва ли могло хватить, а на двух и в помине нет. Нес плохо спала по ночам, она слушала причитания отца, который выбирал, кто из детей боле достоин жизни. У мужчины было много детей, как рождённых, так и нет. Нес знала, что и до них с Маркусом мать потеряла не мало плодов, осталось среди всех приплодов всего двое, но и из них отцу придётся выбрать одного. В одну тихую звёздную ночь отец легонечко погладил Маркуса по голове, по которой раньше бил, поцеловал мальчика в темя. Мальчик не обратил внимание, слишком крепко спал, а вот Нес заметила, она всё поняла. Главным аргументом отца стал вес девочки, у неё было больше шансов выжить на скромном пайке, Маркусу, как мальчику, нужно было больше. Отец больше не причитал, сожалел только об одном, что не принял такое решение раньше, а теперь сможет ли хотя бы дочь пережить зиму.