- -
- 100%
- +
© Корвинус Олеандер, 2025
ISBN 978-5-0064-9529-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Мать!
Ты, глотающая звёзды,
Сеющая тьму на земле,
Вершительница всех зол,
Сокрытая!
Чем я прогневала Тебя?
Не я ли, следуя Твоему завету, много лет изводила скот простецов?
Не я ль насылала пагубу на их урожаи?
Не я ль наводила порчу на их жен и мужей, на стариков и детей?
Не я ли похищала их неразумных младенцев? Не я ль варила их в медных котлах?
Где же ты, Мать? Отчего оставила меня? За что посылаешь мне это?
Геката бежала изо всех сил.
На взрыв аорты, на разрыв сухожилий бежала она. Обхватила уже заметный живот и подтянула ладонями вверх, дабы каждый удар стопы о землю не отдавался во чреве острою резью.
Её дитё, лишь оно в тот миг имело значение.
Смерть снова гналась за ней по пятам. На этот раз – в облике злющих псов и мужиков с топорами и вилами.
В скорости своего бега Геката не уступала преследователям, однако понимала, что уйти от собак, когда их хозяева крикнут «фас!» и спустят их с привязи, не сможет. В другое время ушла бы и от собак, но теперь ее чрево было слишком тяжелым, и от былой прыти не осталось и следа. Она стала медлительной и неповоротливой как беременная лосиха.
И говорила в мыслях своих: Измотай их. Выдержи этот темп два-три часа – и они отстанут. Говорила: Ты сможешь. Говорила: Главное – чтобы они не спустили псов…
Но они спустили. Спустили и крикнула псам своим: фас!
И псы их, словно спущенные с тетивы арбалетные стрелы, устремились к цели. И в тот же миг разрыв между ней и ее погибелью стал стремительно сокращаться.
Восемьдесят шагов. Семьдесят. Шестьдесят…
Через несколько мгновений первый и самый быстрый зверь вцепится ей в ноги и начнёт вырывать из голеней и бедер ее куски кровавого мяса. Но не это пугало ее, а то, что ее дитё не познает радости полета над облаками, не испытает счастья служения МАТЕРИ, не опалится черным огнем колдовства…
Пятьдесят шагов. Сорок. Тридцать…
Еще несколько мгновений и звери будут терзать ее тело, захлебываясь кровью и восторгом.
Вдруг приметила во тьме, на берегу реки истлевшую изнутри ветлу. Удар молнии. Сгоревшая сердцевина. В этом пустом, почерневшем изнутри древе она укроется – так ее хотя бы не смогут окружить, и она встретит смерть лицом к лицу.
Двадцать шагов.
Пятнадцать.
Десять…
Она развернулась как раз в тот момент, когда первый пес уже приготовился прыгнуть.
Его мышцы уже напряглись.
Он уже оскалился.
Она сложила украшенные когтями пальцы копьем. Давай! Прыгай! Я воткну свою руку прямо в твою глотку. Подавись, тварь!
И пёс, изо всей силы оттолкнувшись задними лапами, целясь добыче прямо в горло, взмыл над землей…
Если бывают на свете чудеса, то это было одним из них.
В тот самый миг, когда первый пес, раскрыв клыкастую пасть, оторвался от земли и прыгнул на Гекату, произошло нечто, чего не ожидала ни она, ни ее преследователи, ни рассвирепевшие от погони псы.
Что-то со свистом рассекло темный ночной воздух, раздался собачий визг и в тот же миг прыгнувший пес с развороченной мордой пал замертво. Почти сразу завизжала другая собака. А затем – еще одна.
После того, как с переломанным хребтом на землю упала еще одна зверюга, чуть поодаль раздались душераздирающие человеческие вопли – то были вопли преследователей Гекаты. А уже через несколько мгновений всё стихло.
Почти сразу из темноты возник он. Он был возбужден недавней схваткой, от него исходили флюиды смертоносной силы и уничтожения.
Он посмотрел женщине прямо в глаза и сказал:
– Иди за мной!
Ṫ
Её избавитель оказался стар, лыс, сутул и неразговорчив. За всю ночь и весь следующий день, что они шли через лес, он не проронил ни единого словечка.
– Могу я хотя бы узнать имя своего спасителя? – спросила она следующей ночью, когда они остановились на ночлег.
– Криптус, – произнес старик.
– Геката, – представилась она в ответ.
– Я знаю.
Ṫ
Те несколько дней, что они шли через лес, Геката думала, что старик приведет ее в какую-нибудь халупу. Ну, знаете – сложенная из едва отесанных стволов изба. С круглым очагом в центре единственного помещения. С дырой для дыма в крыше. С лежанками, сработанными из стволов молоденьких сосенок, покрытыми сеном да звериными шкурами. С крохотными окошками, затянутыми бычьими пузырями…
Ладно, думала женщина, сойдет и халупа. Главное – отсидеться, выносить и родить дитё в тихом безопасном месте. А там – поглядим.
Однако же, когда на шестой день пути они, наконец, вышли к жилищу старика, Геката была приятно удивлена.
То был не просто дом. Это был Дом с большой буквы «Д». Домина. Domus. С многовековой историей. С тайнами. С характером. Со своею темной непостижимой душой.
Дом был не таким черным, как, скажем, сажа или каменное масло, но все же достаточно черным.
Черной была черепица. Древние саманные стены почернели от въевшейся в них многовековой грязи и пыли. Черной была входная, крепкая как камень, окованная железными полосами, дубовая дверь.
В черном-пречерном лесу стоял черный-пречерный дом…
Первый этаж Дома занимала просторная гостиная. С огромным дубовым столом и резными стульями. С огромным камином. С головами кабанов, оленей и лосей на стенах. С мерцающими от света огня средневековыми рыцарскими доспехами в одном углу и огромной деревянной куклой – в другом.
– Подойди к ней, – сказал Криптус, когда взор женщины упал на эту вещицу, – дотронься до нее.
И когда пришелица протянула руку и коснулась потемневшего от времени дерева, кукла схватила ее за запястье. Схватила деревянной пятерней, но при этом железной хваткой. Геката вскрикнула от неожиданности, а старик захихикал.
– Это Деревяшка, – сказал он, – прошу любить и жаловать. Она выполняет самую простую работу – носит воду, моет пол, колет дрова, подметает. Однако действует, лишь когда я нахожусь неподалеку. Деревяшка не боится ни жары, ни мороза, ни воды. Она страшится лишь одной вещи – огня, и всегда держится от него подальше.
На том разговор о волшебном помощнике был закончен. Мы же, забегая вперед, скажем, что эта чертова безмолвная кукла совершит поступок по собственному почину только однажды. Один единственный раз. Однако же, этот ее поступок заставит сию историю совершить весьма крутой и неожиданный поворот. Правда, случится это еще очень и очень не скоро.
Ṫ
– Внесем ясность в нашу ситуацию, – сказал Криптус утром четвертого дня, когда гостевой, так сказать, лимит пребывания Гекаты в Доме завершился. – Прямо сейчас ты можешь уйти на все четыре стороны. Но можешь и остаться – как видишь, Дому нужна хозяйка. Еcли решишь уйти, я дам тебе припасов на несколько дней. Если же надумаешь остаться, то помимо забот о хозяйстве, у тебя появится еще одна обязанность. – Сказав так, старик посмотрел женщине в глаза долгим немигающим взором. – Ты понимаешь, о чём я, женщина?
Геката понимала: в этом мире платить нужно за всё. Таков закон.
Да, Криптус был стар даже по меркам колдунов – уже тогда ему было далеко за триста, однако было несколько вещей, которые в глазах Гекаты сей недостаток делали не слишком существенным.
Во-первых: старик был хозяином и единственным обитателем чудесного стоящего в дичайшей глуши Дома. Оставшись здесь, она станет его – Дома – хозяйкой, что даст ей ряд привилегий.
Во-вторых: старик обладал чудовищной силой. На что он был способен, женщина могла убедиться в день их со стариком знакомства, которое, как мы помним, случилось при весьма злодейских обстоятельствах.
В-третьих: от своей бабки Геката была наслышана о том, что у мужчин их породы уд растет и загибается кверху до глубокой старости, а потому в делах постельных старый калду способен довести женщину до полуобморочного состояния. И поскольку была она, как и все женщины-калду, крайне распутной, ей было до смерти любопытно, так ли это. Ведь очень скоро она разрешится от бремени и все удовольствия мира вновь будут в ее распоряжении.
К тому же Геката была на сносях, и самым главным для нее было предстоящее рождение и безопасность ребенка. У всех женщин так, и у колдуний – тоже. А здесь, судя по всему, было самое безопасное место на свете.
Возложивши длани на выпирающий живот, Геката ответила коротко и ясно: Мы остаёмся.
Ṫ
О ту пору, когда Геката носила дитё под сердцем, то почти никогда не шевелилось. Казалось, оно, точно лодка, безвольно плывет по тихой и темной реке утробных вод.
Впрочем, сказать, что девочка – а в том, что это была девочка, женщина ни миг не усомнилась – была совсем уж неподвижной, нельзя. Раз в несколько дней она всё же толкала мать под ребра, как бы говоря: Жива я, жива.
Это ее ножка, крохотная, как птичья лапка, думала Геката, чувствуя легкое толкновение у самого сердца, словно ее крошка отталкивалась от него, дабы нырнуть глубже.
Иногда Геката тихонько постукивала пальцами по животу, как бы пытаясь завести с девочкой тайный диалог, но та никогда не отвечала на ее приглашение к беседе.
Возможно другая мать, кабы она была из простецов, обеспокоилась, обратилась к доктору или повитухе. Геката же была калду, и неподвижность своей крошки воспринимала как знак. Но что сей знак означает – понять не могла.
Ṫ
Наслаждаясь жизнью на новом месте, Геката ни на миг не забывала, что за нею вводится должок. В тайном кармане, что скрывался в складках ее чёрного платья, она вот уже месяц носила свернутую записку. Спустя месяц своего пребывания в Доме женщина подумала, что пришло время поквитаться.
Незадолго до полуночи с корзиной в одной руке и горящей лампой – в другой, Геката вошла в чёрную комнату, назначение которой – проведение ритуалов. Если единственное крохотное окошко занавешено плотной черной шторой, то даже днем ни единый лучик света не проникнет сюда. Комната была совершенно пуста, если не считать крохотного низкого столика в самом углу, камина и алтаря Матери, скрытого в нише в стене за небольшими дубовыми створками с рельефным изображением литеры тау.
Женщина выложила на скатерть черную кожаную, набитую конским волосом куколку сантиметров двадцати высотой. Рядом положила три длинные булавки с круглыми черными головками и скрученный в трубочку, извлеченный из потайного кармана листок.
Будущая мать переместила столик из угла поближе к алтарю, поставила на стол свечу, зажгла ее и задула лампу. Затем распахнула створки алтаря, опустилась перед столиком на колени и, развернув листок – дабы не совершить ошибки – прочла короткую надпись.
То было имя. Имя человека, которое, записанное на листке, Гекате дала одна женщина вместе с тремя золотыми монетами. Как ты хочешь, чтобы он умер? – спросила колдунья. Пусть умрет смертью страшной и мучительной, – ответила женщина.
И вот теперь Геката положила листок на стол. Закрыла глаза и какое-то время сидела неподвижно, настраиваясь на правильное animi status – состояние духа. Затем распахнула глаза, устремил взор на фигурку внутри алтаря и сказала:
– Мать! Я чувствую Тебя! Я приветствую Тебя! И трижды преклоняюсь пред Тобой в трех пространствах! Сегодня я приношу Тебе в дар жизнь человека. Его имя (Геката внимательно прочла надпись) – Джерфалоимус Розеншпильцхен.
В этом месте женщина взяла в левую руку куколку, а в правую – булавку
– Я насылаю пагубу на его мозг! – и вонзила булавку куколке в голову.
– Я насылаю пагубу на его нутро! – и вонзила вторую булавку куколке в живот.
– Я насылаю пагубу на его половой орган! – с этими словами Геката загнала третью булавку куколке промеж ног.
Ṫ
Лес…
Он похож был на книгу, гигантскую волшебную книгу. Словно ручьи и болота, поляны и овраги были ее листами и страницами. А кусты, цветы и деревья, и каждая тварь, что жужжит, поет, квакает, крякает, воет или молчит – буквами на этих страницах. А каждый звук, скрип, крик или шорох – знаками препинания на листах этой умопомрачительной книги.
Старик знал Лес, как свои пять пальцев, а Лес знал его. Лес знал – как сильно старик бережет его покой, как защищает от непрошенных гостей, как очищает Его.
Старик и Лес были очень, очень старые друзья. Они знали друг друга так давно, что между ними установилась необъяснимая связь. Старик стал чувствовать Лес. Дернется где-то в паутине обреченная муха – он чует. Пролетит за две версты жук – чует. Прыгнет жаба среди камней – чует. Вгрызется в корень ольхи короед или опустится на землю осенний листок – старик все слышит, все чует, все знает.
И если что-то в этом Лесу происходило, даже если это происходило за три дня пути от Дома, старик узнавал про это в тот же миг. Ведь этот Лес и он сам были одним целым…
Ṫ
Погожим осенним днем по едва заметной лесной тропе шел мужчина лет тридцати пяти.
Одет он был в шерстяной охотничий костюм-тройку. На плече нес двуствольное ружье, а за спиной – кожаный ранец.
Время от времени мужчина с опаской озирался по сторонам, но вот остановился, вслушался в окружающее пространство, снял ружье, прислонил к дереву, извлек из кармана куртки портсигар и закурил.
С наслаждением затягиваясь, пуская кольца дыма, путник не замечал, что позади него, совершенно беззвучно, сверху, ни за что не держась и ни на что не опираясь, спускался древний старец. Как вы уже догадались, то был Криптус.
Опустившись на гнилую листву прямо за спиной непрошенного гостя, старик втянул в себя табачный дымок.
И только тогда мужчина, словно ощутив что-то шестым чувством, медленно повернулся и увидел прямо перед собой старика.
– Дай, – сказал Криптус, протянув руку.
Ошарашенный охотник покорно óтдал папиросу. Старик затянулся, затем уронил папирусу наземь и придавил подошвой сапога.
– Милостивый государь, – сказал он, —прежде, чем Вы продолжите свой путь, позвольте я Вам кое-что покажу.
Сказав так, Криптус правой рукой отдернул накидку с левого плеча, развязал кожаный шнурок и начал медленно стягивать длинную, доходящую до самого плечевого сустава темную замшевую перчатку.
Мужчина смотрел на обнажавшуюся руку старика, как зачарованный, ибо та от плечевого сустава и до кончиков пальцев была сработана из железа, являя собой диковинный механизм.
Всё произошло мгновенно.
Железные пальцы вошли в шею непрошенного гостя, как в масло.
Последним усилием воли мужчина попытался ногтями достать глаза своего убийцы, дабы выцарапать их, но Криптус вонзил железо еще глубже…
Старик никогда не оставлял тело убиенного им ходока как есть. Вырезав ещё горящее сердце, он всякий раз призывал Камни.
Камни всегда были одни и те же: два булыжника чёрного как могила базальта, размером чуть меньше человеческой головы.
В какой бы части Леса старик ни находился, Камни, поднявшись над деревьями, словно два пушечных ядра, почти молниеносно, прилетали к нему и делали то, к чему были призваны.
Словно два кузнечных молота или два кулака Железного Бойца, они попеременно обрушивались на распростёртое на земле тело. И делали это до тех пор, пока то не превращалось в окровавленный кожаный мешок с мясом и миллионом обломков костей.
В какой-то момент старик говорил: Довольно! И Камни замирали в воздухе. И чёрная липкая кровь капала с них. Свободны! И Камни поднимались вверх и теперь неторопливо парили к своему обычному месту – на отмель лесного ручья, где вода смоет с них не только кровь, но и всякое воспоминание о проделанной работе. Так было всегда. Ну, или почти всегда. По крайней мере с тех пор, как старик стал здесь полновластным хозяином. Так было и в этот раз.
Всю дорогу Криптус держал сердце ходока в железной руке, и всю дорогу время от времени мазал кровью стволы деревьев. Он делал это, дабы черный кровавый след был виден еще многие дни всем лесным зверям и птицам. Напоминание о том, кто здесь главный.
Спустя пару часов старик вышел к находившемуся в дубовой роще Алтарю. Алтарь представлял собою колонну черного, как антрацит, гранита квадратного сечения, высотой метра три и шириной поменьше метра. С западной стороны колонны был высечен скелет, облаченный в балахон без капюшона. Правая рука скелета была поднята до уровня глазниц. Предплечье с повисшей на нем тканью было направлено параллельно земле и прикрывало нижнюю часть черепа. Из-под рукава балахона виднелась левая кисть.
Верхняя часть черепа да костлявые пальцы – вот и всё, что мы могли бы увидеть. Остальное было сокрыто балахоном.
– Мать, – сказал Криптус, склонив почти лишенную волос голову. – Я чувствую Тебя и трижды в трех пространствах преклоняюсь пред Тобой! Прими этот дар… – Сказав так, Старик насадил сердце на торчащий из земли заостренный кол.
Ṫ
– Деревяшка, вина! – приказал Криптус, прервав повествование, и стоявшая неподалеку кукла подошла к столу, взяла в деревянную руку бутыль и наполнила кубок хозяина Дома.
– Довольно!
– А что же было дальше? – спросила Геката.
– Дальше? Дальше я сделал вот так…
С этими словами старик развязал шнурок на своей длиннющей перчатке и стал медленно спускать ее вниз, пока не обнажил всю железную руку целиком.
Глядя на эту диковинку, Геката начинала понимать, что испытывал ходок, о котором рассказывал старик.
– Ваша рука, господин Криптус… она… восхитительна…
Геката поднялась и подошла к Старику.
– Вы позволите?
Криптус протянул руку и женщина взяла её в свои ладони, провела по ней кончиками пальцев…
– Ммммммммммм… – застонала Геката и, несмотря на то, что была на поздних месяцах бремени, горячая волна пробежала по всему ее телу от промежности до головы.
Она опустилась перед Стариком на колени и, томно глядя ему в глаза, ладонью стала гладить внутреннюю часть его сухопарых, но при этом крепких как дерево, бёдер. Гладить и массировать.
Очень скоро она заметила, как под тканью стариковских брюк стал набухать и укрепляться здоровенный уд…
Ṫ
Однажды ночью Криптус вытащил Гекату из нагретой постели, вывел úз дому и сказал:
– Задери тельницу.
Геката повиновалась – взяла подол рубахи и подняла.
– Выше! – приказал старик, и Геката обнажила лоно. – Еще выше!
И когда будущая мать забрала ткань до самых грудей, старик опустился на колени, постучал пальцем по круглому животу, приблизил к нему губы и указал на полумесяц ночи.
– Смотри, дитя, – сказал он плавающей в утробных водах девочке, – это – серп Матери. Им Она жнёт своих детей. Однажды Она пожнёт и тебя…
Ṫ
Размышляя о том, как назвать свою еще не рожденную крошку, Геката в конце концов остановилась на имени Персефона.
Persephone… Одно из тысячи имен Матери, которой все колдуны мира так или иначе служат и поклоняются. Древние эллины полагали, что Персефона – всего лишь повелительница мёртвых, что, конечно же, было ошибкой.
Однако намереньям женщины было не суждено осуществиться.
В одну из ночей – часы внизу как раз пробили двенадцать – Криптус, тихонько постучав в дверь Гекаты, вошел. Затем подошел к постели, сел на край и положил правую, плотную руку на выпирающий живот своей сожительницы.
– Носферату, – торжественно произнес он.
– Что Вы сказали? – спросила будущая мать спросонья.
– Носферату, – повторил Старик. – Так мы ее назовем…
Ṫ
Подойдя к окну, старый Криптус отодвинул занавесь. Солнце уже пряталось за деревья и теперь не причиняло его древним глазам боли.
Старик прижался морщинистым лбом к холодному стеклу.
– Носферату… – слетело с его уст слово с каким-то странным колдовским звучанием. Хорошее имя, подумал он, чертовски хорошее. Так – насколько ему известно – ещё не называли ни одну из чёрных сестёр. За время известной истории колдунского рода, а это ни много, ни мало восемь тысячелетий, каких только имён у сестёр не было. Иришкагиль и Танатос, Дьяволиада и Гильотина, Сатáна и Морбифера, Сколопендра и Циклопея, Скорпиония и Кракéна, Алиэна и Ахеронта, Морриган и Мара, Лакримоза и Горгона, Тэнэбрана и Малефицента, Вервульфия и Вампирелла, Кадавра и Цербера, Калиэль и Акаша… и еще черт знает какие!.. Имени Носферату не было ни разу.
В каком-то смысле это было новым словом в деле имя-наречения, и на какой-то миг Криптус ощутил себя ни много, ни мало новатором. Да-да, самым настоящим новатором, и возгордился своей придумкой. Правда совсем немножечко. Но и это было чертовски приятно – словно тонюсенький лучик света осветил его черную как каменное масло душу.
Старик поймал себя на том, что у него отличное настроение.
А почему бы не выпить вина? – пробормотал он себе под нос и тут же добавил, – Выпить вина в компании хорошенькой женщины…
– За несколько дней до нашего с Вами знакомства, – сказал Криптус позже, когда они с Гекатой с бокалами в руках сидели в гостиной у пылающего камина, – я имел удовольствие познакомиться с магией простецов, которая, как Вам известно, основана на изучении законов природы и умении этими законами пользоваться. Называется – синематограф. Представьте себе большую залу, заполненную рядами стульев. На одной стене растянуто огромное бело полотно. В залу набивается человек двести, не меньше. Люди платят несколько мелких монет и занимают места. Свет гаснет. На мгновение зала погружается во тьму и мощный луч света, бьющий из особой световой машины, что стоит за спиной зрителей, падает на полотно. В тот же миг на полотне появляются образы. Вы ведь знакомы с такой вещью, как camera obscura? Так вот вообразите себе ту же самую камеру с той лишь разницей, что образы на стене двигаются, как живые.
Сказав так, старик уселся в кресле поудобней, повернул голову к стене и в тот же миг из его глаз ударили два мощных луча света. И тут же на стене появились тени и тени двигались и жили…
Геката смотрела, как зачарованная, не в силах отвести взора от живущих собственной жизнью, движущихся на стене образов.
– Так вот откуда Вы взяли это странное имя! – сказала она, когда бьющие из глаз старика лучи света, показав историю графа Орлока до конца, погасли. – Носферату… это имя пахнет тленом и ужасом.
– Вот именно! – согласился Старик. – Ужасом и тленом!
Ṫ
Это случилось осенью, когда деревья стояли желтые как египетские мумии и красные, словно кровь жертвенных животных. В десятую ночь десятого лунного месяца у Гекаты начались схватки. У всех женщин так, и у колдуний – тоже.
Она рожала в своей комнате. Cама. Без помощи акушера или повитухи.
Рядом был только старик.
Вот уже в третий раз послеполуночной порой Криптус переступил порог комнаты, где корчилась в муках его сожительница, что мольбой и криком призывала разрешение от бремени.
Казалось, дитя Гекаты всеми силами противилось этому, упиралось, не желая по доброй воле покидать материнскую утробу. Как ни тужилась женщина, как ни сдавливала руками живот, превозмогая адскую боль, ребенок не выходил.
Криптус неторопливо разложил на столе всё необходимое: кувшин с теплой водой, полотенце, урезанную в несколько раз простынь для пелены и, наконец, ножницы для обрезания пуповины.
Он втянул в себя воздух – тот был пропитан запахом пота и крови роженицы. Затем подошел к окну и распахнул его.
Как раз в этот момент женщина поднатужилась еще раз, прокричала, срывая горло: «Твою же мать! Тринадцатое пекло! Чертов зад я имела!» и тут же из ее лона показалась окровавленная головка. Затем – тельце.
И вот с чавкающим звуком сизоцветный младенец выскользнул из материнского лона на окровавленную сложенную вчетверо пелену.
Одного мимолетно брошенного на дитя взгляда старику хватило, чтобы понять: дело плохо.
С огромным трудом сев на постели, Геката во все глаза смотрел на младенца, прислушиваясь к его дыханию, потом встряхнула его. Дитя не кричало.
Женщина взяла его на измазанные кровью руки, пальцами правой руки очистила крохотный ротик от родовой слизи, затем осторожно уложила новорожденную вниз лицом, и – дабы то пробудилось и сделало первый вдох – ладонью шлепнула по крохотной попке. Дитя не шелохнулось.
Тогда Геката прислонила ухо к малюсенькой грудке. Прислушиваясь, задержала дыхание, дабы узнать, наконец, бьется ли сердце.