Европеец

ЧАСТЬ I

Это не Рио!

Самолёт коснулся взлетной полосы и начал резко гасить скорость. За окном показалась стройная череда красно-жёлтых "птичек" Иберии, уткнувшихся тупыми носами в стеклянный терминал аэропорта Барахас.

Ник прильнул лицом к стеклу, разглядывая удивительно чистый асфальт. После грязного московского снега, буксующих машин и пронизывающего холода он ощутил себя где-то возле Адама с Евой, и не потому, что сидел рядом с уже раздетыми почти догола туристами, а потому что в раю.

В голове крутилась бессмертная фраза Остапа Бендера: "Да, это не Рио-де- Жанейро!". Конечно, это не Рио с его грязью и трущобами! Это намного лучше! Это сердце Испании! Это Мадрид!

Стюардесса повернула красную ручку массивной двери боинга, и в салон ворвался вкусный весенний воздух. И неважно, что январь. Для истерзанного серостью и холодом организма это была весна, и даже почти лето, если немного приукрасить.

Но приукрашивать времени не оставалось. Надо было готовиться к первому серьезному испытанию на сегодняшний день – встрече с испанскими пограничниками.

Ник помнил чёткие инструкции московского турагента Владимира: у вас могут потребовать предъявить наличные, так что держите их под рукой. Для удобства предъявления деньги были разменяны на десятидолларовые купюры и разложены в стопочки по дням.

За стойкой сидел смуглый пограничник и подозрительно улыбался. "Не пустит, гад!" – с волнением подумал Ник и во избежание вопросов сразу вывалил пачку купюр на стойку паспортного контроля. Где-то хлопнула дверь, и сквозняк за секунду превратил бумажки в зеленое облако.

С такой помпой в Испанию ещё никто не въезжал. Пограничник открыл рот и не закрывал его до тех пор, пока полуголые соседи по самолёту не помогли Нику собрать всё обратно в пачку и даже подарили резиночку, чтобы больше не разлеталось.

"Он мне взятку, что ли, хотел дать?" – спросил недоуменно один пограничник другого. "Да нет, это же русские! Любят повыделываться!" – ответил другой и пожал плечами.

Не глядя в паспорт, пограничник щёлкнул печатью, попал себе по пальцу, чертыхнулся и показал жестом, чтобы Ник проходил.

За скрипучей железной дверцей его ждал новый неизведанный мир и ещё одно испытание, которое в белой плиссированной юбке уже ждало его у выхода.

Света 

Свете было далеко за сорок, поэтому технически называть её Светой было непозволительной распущенностью. Однако она сразу расставила все точки над "i":

– В Испании на «вы» обращаются только к древним бабкам, а отчеств здесь вообще нет, – отрезала она вместо "здрасьте".

– А по фамилии можно? – зачем-то сглупил Ник.

– Ага, можно. Мармонтель Аристисабаль к вашим услугам, – хохотнула Света и повела его на стоянку автомобилей.

Розовый «Рено», который госпожа Мармонтель называла на испанский манер «ренаульт», выглядел несуразной кляксой на фоне серо-синей череды скучных «Сеатов» и «Опелей». Нику было стыдно даже садиться в такую жевательную мармеладку с детских утренников, но он героически стал запихивать свой чемодан в микроскопический багажник.

Света вела машину эмоционально, вскидывая руки и ругаясь непонятными Нику словами. Таким выражениям его в университете не учили. "Хилипойас", – чётко выговорила она очередному подрезавшему ее водителю. «Что-то очень неприличное», – подумал Ник, но лишних вопросов задавать не стал, памятуя о сказанной глупости про фамилию.

Только спустя много лет он узнал, что выражение происходит от имени испанского прокурора Балтазара Хиля и его дочек-ципочек (по-испански «пойас»), которых он безуспешно пытался выдать хоть за кого-нибудь замуж.

Впрочем, в тот момент задумываться об этимологии испанского мата у Ника времени не было. Тем более что они уже входили в Светину квартиру.

«Французский вонь»

Первым делом Света представила Нику своего мужа Луиса Мармонтеля Аристисабаля, сына француза и баскской террористки.

Его мать в конце 60-х пыталась в Испании что-то взорвать и сбежала потом во Францию, где влюбилась в бургундского фермера Мармонтеля. Многие бойцы ETA1 искали безнаказанности за пределами собственной страны, не сильно задумываясь над тем, что им, борцам с диктатурой Франко, приходилось скрываться у другого диктатора Де Голля.

Луис вырос в интернациональной семье, поэтому во взрослой жизни решил продолжить коллекционировать международные отношения и на выставке туризма в Москве познакомился с гидом Светой.

Его поразил тот факт, что по российским законам жена в браке может взять фамилию мужа. В Испании такого не существовало, зато на просторах бывшего СССР – пожалуйста. Так что Света не соврала по поводу своей фамилии.

Чуть менее существенной причиной брака стало то, что, по утверждению Луиса, русские женщины более страстные, чем испанки и француженки вместе взятые. Как оказалось, супруги находились ещё в статусе молодоженов, поэтому в свою первую ночь в Испании Нику пришлось до самого рассвета слушать доказательства утверждения Луиса о русских женщинах.

А еще Мармонтель был верен своим французским корням, и это проявлялось сразу в двух вещах: фигурке галльского петуха на комоде и пристрастию к ужасно пахнущему сыру.

Света называла этот сыр "французский вонь". Когда Ник осторожно возразил, что вонь должна быть «французская», так как женского рода, Света сказала, что вонь, может, и женского, а смрад от сыра точно мужского. «Только мужчина может так вонять, – сказала она, – так что не учи меня согласовывать рода».

Очень скоро "французский вонь" приобретёт для Светы совсем другое значение, так как у Луиса проявится ещё одна национальная французская черта: забывчивость.

Вы помните, как французы в XVIII веке сначала победили монархию, отрезав голову бедному Людовику, а потом про это забыли и почти сразу же сделали монархом Наполеона? Вот и Луис, как оказалось, "забыл" Свете перед свадьбой кое-что рассказать.

Но обо всём по порядку. А пока Ник давился вонючим сыром, изображая гастрономический оргазм, и думал о следующем испытании, ради которого он и приехал в испанскую столицу.

Ниту

Для выросшего в СССР мальчика образовательный процесс делился на три незыблемых этапа: школа – институт – аспирантура. Это потом школы для взрослых в интернете стал создавать каждый второй "кнопкотык", а пока для Ника было непонятно, как школой может называться высшее учебное заведение.

Но именно ради обучения в такой странной школе Ник приехал в Мадрид, и на её пороге он столкнулся с огромным темнокожим мужчиной, который улыбнулся, как показалось тогда Нику, всеми шестьюдесятью четырьмя зубами – настолько ослепительно-белой была эта улыбка на фоне угольно-черного лица.

– Ниту, – сказал непонятное слово мужчина и, не дождавшись ответа от растерявшегося Ника, пошёл в глубь здания. Из его кармана выпал разноцветный билетик на представление всемирно известного «Цирк дю Солей», реклама которого висела по всему Мадриду.

Пока Ник разглядывал билетик, его владелец исчез из виду, и пришлось нести потерянную бумажку в школьную администрацию.

– Тут на входе один нег…, – начал Ник и тут же осёкся: в голове сработала вбиваемая годами установка не называть негров неграми. – Тут на входе один афроамериканец, – поправился он, – билет в цирк потерял.

Секретарша вытаращила глаза и удивительно тихим для испанки голосом сказала:

– Он вообще-то из Анголы, а не из Америки, – и что-то пометила себе в тетрадочке.

«Как слон в посудной лавке, – подумал Ник, досадуя на себя. – Не хватало ещё расистом прослыть в первый же день!» Он взглянул на часы и понял, что из-за приключения с билетиком опаздывает на свою первую лекцию. Заторопившись, Ник уже через пару минут резко толкнул дверь с табличкой "Зал N 2".  Однако открыть её до конца не удалось. Что-то мягкое возникло на пути и громко ойкнуло.

Оказалось, что анголец тоже опоздал на занятия и теперь стоял под дверью, не решаясь пройти за парту посреди лекции. Он держался за ушибленное плечо и пристально смотрел на вошедшего. «Ну всё, теперь меня отправят на учебу разве что в Ку-клукс-клан», – подумал Ник, представив себя в белом балахоне где-нибудь в Северной Каролине.

Однако африканец опять ослепительно улыбнулся и ещё раз повторил:

– Ниту, – а потом вдруг добавил на хорошем испанском с лёгким португальским акцентом: «Меня зовут Ниту, а тебя?» – и протянул черную руку с неестественно белой ладонью.

Так началась первая в жизни Ника интернациональная дружба.

Сила Европы 

– Международная дипломатия требует от нас открытого мышления и способности интегрироваться в любую культуру, – вещал пожилой профессор с удивительной для его возраста военной выправкой, – если вам ради дипломатического диалога придется принять, например, правила жизни воинов племени масаи, вы не задумываясь должны это сделать.

Ник с ужасом представил, как ему растягивают мочки ушей до плеч и поят коровьим молоком с кровью. Заниматься международной дипломатией резко расхотелось, но Ник взглянул на сидевшего рядом Ниту и устыдился своей минутной слабости.

– Сила Европы заключается в нашей толерантности, – продолжал профессор. – Те же масаи десятилетиями не могут договориться со своими ближайшими соседями, а мы можем договориться и с теми и с другими именно потому, что способны понять и принять их особен....

Микрофон пронзительно загудел, и профессор стал стучать по нему длинным пальцем.

– Позови этого бездельника завхоза, раздраженно приказал он своему помощнику. Через пять минут в зал вошёл коренастый латиноамериканец с непропорционально длинными руками и короткими ногами.

«Вот ещё один пример того, с кем вы так замечательно "договорились"», – злорадно подумал Ник, но вслух произнес другое:

– Простите, профессор, пользуясь технической заминкой, позвольте спросить: говоря про масаев, почему у Кении до сих пор нет посольства в Испании?

Профессор слегка растянул губы в некоем подобии улыбки и с подозрительной доброжелательностью произнес:

– Судя по акценту, вы и есть тот самый русский?

«Какой "тот самый"?» – подумал Ник, с нетерпением ожидая продолжения. «Тот, что отправил ангольца в цирк? Неужели успели доложить?» – бешено завертелось у него в голове.

– У нас с вами, я имею в виду русских и испанцев, много общего, – продолжил профессор, – например, терпение: мы долго терпели в течение XX века, так что сделайте одолжение – потерпите ещё немного, пока мы не начнем разбирать отношения между Испанией и странами Восточной Африки.

Армен

В субботу открывать глаза категорически не хотелось. Звуки просыпающегося Мадрида доносились как будто из-под воды. На фоне этой утренней невнятности голос Светы прозвучал на удивление громко и четко: «Вставай, тебе Армен звонит».

Армен был давним хорошим клиентом московского бюро, в котором работал Ник. Если бы кто-то захотел написать портрет мафиозного босса из России девяностых, то лучше экземпляр сложно было бы отыскать. Толстый живот удивительным образом сочетался с уверенностью в собственной мужской неотразимости, а умение договариваться – с тотальным неумением говорить.

– Ты, это, здорóво, знаешь, в общем, как это, слушай сюда, – услышал Ник голос Армена сквозь громкую музыку и подозрительное женское повизгивание. – У нас тут терки с одним местным фраером, он ни хера по-нашему не бакланит, тут шмара какая-то ему переводит – криво, и за базаром не следит. Короче, ты метнись, билет в Барселону купи на 11, я тебе лаве потом дам, много лаве, вечером жду.

И повесил трубку.

С одной стороны, Ник никуда ехать был не обязан, но "много лаве" и бесплатное путешествие на море склонили чашу весов в пользу небольшого приключения.

И вот уже огни вокзала «Сантс»2 замелькали в синей дымке второго по величине испанского города. Пахло морем и праздником, но внезапно возникшая уркаганская физиономия помощника Армена Паши вернула размечтавшегося Ника на бренную Землю. «Поехали», – коротко сказал он и хрустнул мощной шеей, вернее, полным её отсутствием.

Армен возлежал на мягком кресле у пляжного ресторанчика, которое услужливый хозяин поставил для дорогих гостей прямо на песок возле кромки воды. Рядом стоял длинный диван, на котором между двумя накачанными "шестерками" Армена сидел, как раздавленная сосиска, очкастый испанчик бухгалтерского вида.

Армен встретил Ника как старого друга и барской рукой плеснул ему красного вина в бокал для мартини:

– На, пей, дорогой, а то тут без пол-литра не разберешься, – хохотнул он и с довольным видом погладил живот, прорвавшийся сквозь разъехавшуюся от нелегкой жизни рубашку.

Он начал что-то говорить про какой-то таймшер, «скрысяченные бабки» и «очкастого петушару», но Ник его уже не слушал. Из основного здания ресторана, держа в руках изящные туфельки на каблуках, осторожно ступая по тёплому песку босыми ногами и придерживая простенькое синее платьице от порывов вечернего зюйд-веста, вышла ОНА и направилась прямо к Нику.

– Привет, меня зовут…

Натали

– Гы-гы-гы, – вернул Ника в бурлескную реальность голос Армена, – а вот и толмачка наша припылила. Ща мы ей устроим экзамен по испанскому.

– Заткни пасть, животное, – отрезала Натали и грациозно уселась рядом с "шестерками" и испанским бухгалтером-сосиской.

Ник довольно хорошо знал обо всей важности поддержания авторитета среди членов криминальной организации, поэтому ждал неминуемой бури, но Армен отреагировал на удивление спокойно:

– Я её пацанам на круг отдам, но опосля того, как побазарим. Вишь, как нарывается? Видно, хоцца очень, – и опять гаденько засмеялся.

В это время очнулся очкастый и быстро начал говорить, коверкая на каталонский манер мягкую "л":

– Я им уже много раз говорил, что таймшер – это поочередное поЛзование одной квартирой нескоЛкими владеЛцами, что у меня всё по закону, а он не понимает: выкинул с балкона того, чья сейчас очередь, прямо в бассейн вместе с собачкой. Собачка в бассейн не попала. Ушиблась. В ведерке для Лда сейчас.

– Урод, – пожала плечами Натали и отвернулась.

– Перрито, перрито3, – передразнил Армен. – Скажи, что я ему другую шавку куплю. Эта покоцанная совсем. Только пусть проваливает из моей квартиры.

Ника пять лет в университете учили примирять разность менталитетов, но как привести к единому знаменателю орангутанга и сосиску, он не знал, поэтому окинул быстрым взглядом набережную. По ней медленно ехала машина каталонских моссос4.

Ник повернул голову к очкастому и буквально по слогам сказал ему по-испански:

– Кри-чи!

Тот вытаращил глаза, и Ник вынужден был повторить ещё раз:

– Кричи, сука, а то тебя убьют прямо здесь и сейчас!

И каталонец неожиданно для своей тщедушной комплекции громко заголосил. «Шестерки» Армена накинулись на него, пытаясь заткнуть рот широким бокалом для мартини.

Образовалась куча-мала. Ник схватил Натали за руку и рявкнул: "Бежим!" Синее платьице вздулось от ветра, как парус. Песок летел, как будто из-под колес пустынного багги. Уркаган Паша бросился было вдогонку, но из машины уже вышли, покачивая дубинками, двое рослых полицейских.

– Там, там…человека убивают, – задыхаясь прохрипел Ник.

Один из моссос что-то нервно стал кричать в рацию, доставая из кобуры пистолет. "Шестерки" бросились врассыпную, и только Армен, как и положено большому человеку, остался неподвижно лежать в своём кресле. Он знал, что Ник на него смотрит, и сделал характерный жест большим пальцем по горлу.

Вдали послышался вой сирен. Ник обернулся к Натали:

– Надо бы ещё пробежаться.

Она хмыкнула:

– Босиком или на каблуках? Ты издеваешься?

И они просто пошли вглубь города. Никто их не преследовал.

Испанка из Рязани 

Они сидели в маленьком кафе неподалеку от улицы Рамблас – главной туристической улицы Барселоны. Уже настала ночь, но народу вокруг было целое море.

Рядом сидели пьяные итальянцы, отмечавшие мальчишник. Женские трусы поверх джинсов и силиконовые груди привлекали внимание праздной толпы.

– Ты давно в Испании? – спросил Ник.

– Мои родители переехали сюда из Рязани, когда мне было 6 лет, – ответила Натали.

– Иммигранты?

– Нет, почему. Мой папа испанец.

Ник аж поперхнулся.

– Как это?

– Да вот так, семья его матери бежала в 38-ом от Франко, а потом…

Неожиданно у жениха из итальянского мальчишника лопнула накладная грудь. Ор и без того шумных потомков римлян превысил децибелы рок-концерта.

Разговаривать стало невозможно, поэтому Ник и Натали встали и пошли вглубь Готического квартала5. Рестораны уже закрылись, и здесь было относительно спокойно.

– А ты какими судьбами здесь? – спросила Натали.

– Я? – Нику почему-то захотелось рассказать ей всю свою жизнь, но для этого было явно не место и не время, поэтому он коротко ответил:

– Я учусь в Испании международной дип.. толерантности, – поправился он и улыбнулся, вспомнив бедного Ниту.

Однако Натали было не смешно. Она, похоже, обиделась:

– Не хочешь – не говори. Лучше скажи, откуда ты знаешь этих придурков и что мне теперь делать. Они меня через переводческое агентство нашли, я там подрабатываю, а у агентства есть адрес квартиры, где я живу с мамой.

– Только с мамой? А папа? – удивился Ник.

– Папа уехал в Саламанку к своей новой пассии – практически умер для меня, – Натали как-то очень по-детски шмыгнула носиком и отвернулась.

– Сочувствую, – искренне сказал Ник. – Мы можем снять квартиру в Мадриде вместе с твоей мамой. Уверен, что Армена с компанией либо выдворят, либо посадят, а мы переждём немного, пока всё устаканится.

– Ты совсем придурок? – воскликнула Натали. – У нас здесь вся жизнь, друзья, родственники, мамина работа и моя учеба! Куда я поеду?

В её карих глазах появились гневные искорки. Но Ник уже забыл, о чем они говорили, и как парализованный просто стоял и любовался её тонкими чертами, густыми каштановыми волосами и сморщившимся от возмущения носиком.

– Отвези меня в Тоссу6, – махнула рукой Натали.

В такси они ехали молча. Эмоциональное напряжение схлынуло, и навалилась типичная в такой ситуации усталость. Позади остались порт, гора Монжуик с её разноцветными огоньками и острые башни собора «Саграда Фамилия».

Через час c небольшим вдалеке показались стены средневековой крепости.

– Останови здесь, – громко приказала таксисту Натали. Она повернулась к Нику и пронзительно посмотрела ему в глаза.

– Я тебя не знаю, не знаю, какое отношение ты имеешь ко всем этим людям. Может, ты с ними заодно. Поэтому как раз сейчас … настало время ещё немного пробежаться.

И, резко открыв дверь, бросилась в темноту.

Ник попытался выскочить следом за ней, но таксист крепко схватил его за штаны:

– С вас 10.000 песет!

Натали растворилась в узеньких улочках старой Тоссы, как потухший светлячок в густой траве.

– Видимо, уже 20.000 песет, – расстроено вздохнул Ник. – Поехали обратно!

Понедельник 

Утро понедельника началось так, как начинаются понедельники почти везде и всегда, то есть плохо, ужасно, отвратительно.

В 8 часов на пороге комнаты, где спал Ник, появилась Света и заявила, что он должен найти себе жилье и съехать в ближайшие дни.

Когда Ник спросил, что случилось, она рухнула на диван и неожиданно расплакалась, а когда немного успокоилась, сквозь слезы поведала следующее:

– Пока ты ездил спасать свою Дульсинею Рязанскую (кто это ей, интересно, доложил?), Луис вчера заперся на полдня в туалете и, скорее всего, с кем-то там переписывался по СМС.

– Может, сыр просроченный был? – с надеждой спросил Ник, но Свету опять стали душить слезы.

– У него кто-то есть, и-и-и-и-и, я точно знаю, и-и-и-и-и, нашел себе очередную шалаву.

Про "очередную" прозвучало двусмысленно, но Ника интересовало совсем другое:

– А кто тебе рассказал про Натали?

Света непонимающе уставилась на него:

– Натали? Кто такая Натали? А-а-а… Армен звонил, сказал, что ты у него какую-то бабу из Рязани увел, но он тебя совсем убивать не будет, только помучает, если ты ему быстро позвонишь и расскажешь, где она. Вот телефон!

И протянула ему вымоченную в слезах бумажку.

– Ты бы поосторожнее с ним – сам знаешь, что он за человек.

Однако долго думать о чужих проблемах у Светы не получилось. Мысли о вероломном сыне француза опять нахлынули на нее и выплеснулись наружу очередным пронзительным «и-и-и-и-и-и».

Ник вскользь бросил взгляд на номер телефона Армена. Это был испанский мобильный. «Значит, не в тюрьме», – с грустью констатировал Ник и пошел собираться в школу.

«Хочу донну!»

Лифт несколько раз дёрнуло, и двери со скрежетом открылись. На пороге квартиры Ника ждал высокий сутулый парень в несуразной вязаной кофте. В нос ударил сильный дрожжевой запах вперемешку с чем-то съестным и протухшим.

– Заходи, заходи, – сказал парень по-английски и провел Ника в маленькую комнатку с видом во двор-колодец. – Я Стив, и тут всё просто, – затараторил он с сильным американским акцентом. – Кровати нет, но есть два отличных матраса, комната небольшая, но есть твоя личная ванная, я американец, но …, – тут он замешкался, и Ник ему помог:

– Но русские и американцы – братья навек, так?

И оба рассмеялись.

– А ещё у нас тут живёт Ильдефонсо, но его сейчас нет.

«Сплошные противопоставления», – подумал Ник. Однако про главное "но" Стив не рассказал. Впрочем, оно само про себя рассказало красноречивее любых слов: на кухне вдоль стены стояло двадцать пустых литровых бутылок широко известного в узких кругах мадридского пива Mahou.

– Это меня немного расслабляет, – смущенно пояснил Стив, – а то задолбался я уже этих испанцев учить.

– Учить пиво пить? – съязвил Ник.

– Нет! Английскому, – не понял сарказма американец. – В общем, селись когда хочешь, но бабки давай сейчас, – закончил он разговор.

Ник уже собрался было покинуть американского "брата" навсегда, но тут в квартиру вкатился маленький и круглый во всех местах мужичок.

– Хочу донну7, донну хочу я, – на манер оперного певца пробасил он. – Стив, придурок, вынеси ты уже свою артиллерию на помойку!

Тут он увидел Ника и сразу же расплылся в улыбке, энергично протянув ему пухлую руку.

– Я Ильде. Мясо любишь? Донну хочешь? По глазам вижу, что хочешь! Значит, поладим.

Ильдефонсо

Ильде был буквально соткан из противоречий. Он много лет ходил по квартирам и продавал людям энциклопедии, не прочитав при этом за свою жизнь ни одной книжки.

Справедливости ради надо сказать, что многие клиенты Ильде книг тоже не читали. Ник с огромным удивлением узнал, что в Испании энциклопедии использовались как элемент декора и продавались по большей части вместе с каким-нибудь новомодным пылесосом.

С "доннами" у Ильде тоже было негусто. Он уже 20 лет жил в браке со своей Альфонситой, которую нежно любил и которой постоянно привозил в подарок в родную деревню под Сеговией8 какой-нибудь очередной "звездный" продукт из своего ассортимента.

Правда, на пятом году брака Альфонсита возненавидела энциклопедии и начала ими жестоко дубасить своего благоверного. Зато вспомогательные продукты знаний в виде пылесосов и соковыжималок пришлись ей очень даже по вкусу.

– Скажи мне, друг Ильдефонсо, нет ли у тебя каких-нибудь знакомых в Барселоне? – начал издалека Ник. Как и многие коренные испанцы центральной части Иберийского полуострова, Ильде очень любил каталонское побережье, но не очень любил каталонцев. Он искренне считал, что если заселить Каталонию, например, жителями Мадрида, то она бы от этого сильно выиграла.

– В Барселоне? В этом рассаднике жмотов? Да у меня там лепший кореш живёт. Мы с ним коллеги, только я всё больше по энциклопедиям, а он туристам тимсе́ры впаривает, – радостно сообщил Ильде. – Деньги постоянно зажимают, но всё равно больше заработать получается, чем на книжках.

– Тим … что? – удивленно переспросил Ник.

– Тимсе́ры! Это когда одну и ту же квартиру десять раз продать можно, – пояснил Ильде.

– А-а, таймшеры! – догадался Ник.

Про испанскую привычку приспосабливать иностранные слова Нику рассказывали ещё в университете. Так, например, «Ромео и Джульетту» написал известный английский поэт Секеспеаре, а «Графа Монтекристо» – Алехандро Думас.

Но как бы то ни было "лепший кореш" Ильдефонсо был как нельзя кстати.