Ключ

Часы показывали уже половину девятого утра, но аудитория была заполнена студентами лишь на четверть: остальные либо проспали и теперь боролись со сном в транспорте на пути к университету, либо решили пропустить первую пятничную лекцию, тем более, если в расписании стояла педагогика.

Доцент Агеева Ольга Александровна, только на днях вернувшаяся в Казань из Москвы, где проводила рождественские каникулы, заметно нервничала. Она не знала, начинать занятие или подождать еще кого-нибудь. Может, все-таки придут? Преподаватель с досадой посмотрела на присутствующих. Действительно, присутствующих, а не студентов. Молодые люди занимались кто чем: одни куда-то постоянно названивали по мобильным телефонам, другие, собравшись группами по четыре-пять человек, что-то взахлеб обсуждали, третьи шутили с девушками, не выпускавшими из рук косметичек и напоминавшими разукрашенных кукол. Картина удручающая.

Алмаз Галиев не принадлежал ни к тем, ни к другим и уж, конечно, не к третьим. Он был неразговорчив, занимался с усердием, успешно сдавал экзамены и много читал. Жил Алмаз в поселке Караваево на окраине Казани, в частном доме, вместе с тетей и престарелой бабушкой, так что после учебы сразу спешил домой и принимался за хозяйство. Летом на огороде копал, сажал, поливал, ремонтировал мопед в сарае, приводил в порядок дом, зимой ночи напролет сидел с художественными текстами, критическими статьями и литературными журналами, вырезал, конспектировал. Галиев любил русский язык и литературу, в будущем подумывал даже связать свою жизнь со школой, а пока сотрудничал с двумя местными газетами и бухгалтерским журналом, время от времени представляя им очерки по истории Казани и заметки на социальную тему. Парень был что надо: громадного роста, с широкими плечами, аккуратно уложенными светлыми волосами и выразительными голубыми глазами. Только эти его внешние данные и трудолюбие никак не уживались с несдержанностью и грубостью. Алмаз вспыхивал по мелочам, в гневе был страшен, все вокруг швырял направо и налево и даже словом мог втоптать человека в грязь. Может, поэтому девушки его сторонились.

Пару недель назад Галиев устроился на работу в ночную охрану и сегодня вообще дремал после дежурства. Только изредка он открывал глаза и вслушивался в плавный голос Ольги Александровны, которая, на все махнув рукой, уткнулась в старые конспекты и монотонно выводила:

– И запомните: любой ваш будущий урок: литература ли, где изучается художественный текст, математика ли, где решаются задачи, помимо познавательного, обязательно должен быть и воспитательным… На сегодня все. Что вы обязаны были усвоить, то прослушали!

Лекция закончилась. Студенты с учебниками по русской литературе поспешили на тринадцатый этаж. Аудитория оказалась закрытой, и пришлось Галиеву как старосте группы спуститься за ключом к сторожу на первый этаж.

На вахте в этот день проверяла пропуска и выдавала ключи шестидесятишестилетняя Галина Михайловна Андреева, высокая сухая женщина с изможденным лицом и большими грустными глазами, считавшая, что люди давно превратились в зверей и ничего в жизни им прощать нельзя. Вот и сейчас она подозрительно всматривалась в вертлявого, опухшего от сна юношу, который пришел просить (нет, нынешняя молодежь просить не умеет, только требует!) ключи от кабинета на тринадцатом этаже. Студент не понравился Галине Михайловне сразу, ну, хотя бы уже потому, что почувствовала она во всей его натуре презрение к себе.

– А почему это учащийся, а не преподаватель приходит за ключом? – не скрывая административного восторга, заявила Андреева и покачала головой. Потом открыла висевший над столом ящик, внутри которого было множество прибитых к задней стенке гвоздей. Почти на каждом из них висели ключи от помещений университета, но на некоторых белели клочки бумаги.

– Вот, смотри, сколько ключей уже не вернули. И кто должен за них отвечать? Я что ли? Вот повесят все это на меня, век не рассчитаюсь.

– Послушайте, бабуля, – Алмаз Галиев начинал понемногу терять терпение, а он вообще был несдержанным, – мне не нужно обо всем этом рассказывать. Я прошу лишь дать ключ, который после занятий вам сразу же принесут.

– Пусть преподаватель сам спустится, ему дам.

– Ей сколько лет-то, преподавателю, знаете? Старше вас, наверное. Будет она еще туда-сюда по этажам за ключом бегать!

– Не знаю, не знаю, вон сколько потеряли. Кстати, ключа, который просишь, тоже давно нет, – Галина Михайловна снова показала на гвоздики с бумажками, но все же подошла к столу, извлекла связку запасных ключей, в которой быстро нашла нужный. – Ладно уж, давай записывай.

– Чего писать-то?

– Образец же есть: фамилия преподавателя, время, номер аудитории.

Любивший все делать очень быстро и еще злившийся на упрямого вахтера Галиев ужасно корявым почерком вывел что-то в книге учета, взял ключ и собрался уходить.

– Стой, стой, стой! Слишком уж ты быстрый! Как я должна разбирать твои каракули? Что за фамилия у преподавателя, не разберу?

– Валитова.

– Ва-ли-това. Та-ак. Давай сюда документы!

– Какие документы? У меня при себе ничего нет.

– А студенческий где?

Алмаз вспомнил, что оставил сумку с книгами и документами возле аудитории. Нет уж, бегать туда-сюда он точно не будет! Зажав в руке ключ, Галиев резко развернулся и быстрым шагом направился к лестнице – у лифта было слишком много народа.

Андреева опешила, но мгновенно пришла в себя и кинулась за студентом.

– Парень, парень! Стой, тебе говорят! Давай документы!

Она бежала, насколько позволял ей это делать возраст. Догнав юношу у лестницы, Галина Михайловна схватила его за расстегнутую болоньевую куртку.

– Отдай документы!

Галиев рассвирепел, глаза налились кровью, как у бешеного быка. Он терпеть не мог, когда его хватали за одежду.

– Да отстань ты!

И, не помня себя, Алмаз схватил уже белую от страха старушку за руки и со всей своей двадцатилетней силой оттолкнул от себя. Галина Михайловна сразу же упала на бетонный пол, скривилась от боли, заохала, застонала, хватаясь руками за поясницу. Ее тотчас же окружили студенты, помогли подняться, а на бедолагу Галиева устремились десятки недоумевающих глаз…

– Ты что, мужик, с ума сошел?

Не будь никого вокруг, и Алмаз сам бы помог Андреевой подняться и постарался бы хоть как-то вымолить у нее прощение. Негодующая толпа, стоявшая за плачущей вахтершей, смутила его. В отчаянии он решился бежать на тринадцатый этаж. Бежать что есть мочи, без остановок, как маленький ребенок, совершивший проступок, пытается убежать от наказания взрослых. Девятый… Десятый…Уже двенадцатый, и вот, наконец…Во рту все пересохло, сердце учащенно бьется, его фразы, брошенные сокурсникам, сбивчивы и неясны:

– Я… меня…сейчас…это… милиция …приедет.

Дрожащими руками Алмаз сумел открыть аудиторию, бросил на стол проклятый ключ и уселся за парту, обхватив голову руками.

Лекция началась. Преподаватель Валитова Резеда Габдулхаевна, посмотрев на себя в зеркало и поправив на голове копну седых волос, стала рассказывать о творчестве драматурга Александра Островского. В этот момент дверь осторожно приоткрылась и вошла, сильно хромая, Андреева, белая, как смерть. Глаза ее, словно глаза инквизитора, не выражали ничего, кроме желания жестоко карать. Она молча остановилась возле Галиева. Студент встал и обратился ко всем, кто находился в аудитории:

– Простите меня, пожалуйста, я толкнул вахтера, забрал ключ и ушел.

– Не ушел, а во всю прыть ускакал, а я упала, ударилась и теперь вот ходить не могу. Все-все отнимается, кости болят, поясница болит, – плачущим голосом выпалила Андреева, но тут же строго спросила:

– Фамилия и курс!

Резеда Габдулхаевна попыталась заступиться за студента. Молодой человек  был ей симпатичен, на лекциях и практических занятиях проявлял жгучий интерес к новой теме, принимал участие в научных конференциях и, похоже, всерьез решил заняться исследованием психологии художественного творчества:

– Извините его, пожалуйста, он хороший, хороший!

– Хороший, тоже мне! Он преступник и не одного человека еще убьет. Повторяю вопрос: фамилия и курс? Буду подавать в суд, у меня много свидетелей. Это что же такое получается: над пожилой женщиной станет издеваться каждый, кто захочет. Так что ли? Фамилия и курс!

– Галиев, четвертый курс. Можно, я вам все объясню!

– Ничего объяснять не надо! Будешь по суду возмещать мне моральный ущерб!

– Что вы хотите?

– Чтобы тебя, разбойника, наказали по всей строгости!

Галина Михайловна вышла, захлопнув дверь. Алмаз в подавленном состоянии сел на место. Расстроилась и преподаватель:

– Идите, уладьте все. Зачем вам лишние скандалы?

Выйдя в коридор, Галиев чуть не столкнулся со своей сокурсницей, Кассандрой, опоздавшей на лекцию. От нее несло табаком и перегаром.

– Кассандра, меня, наверное, сейчас в милицию заберут!

– А что такое?

Алмаз рассказал ей все.

– Да брось ты! Иди скорее за ней, купи какой-нибудь торт, и все на этом!

Алмаз крепко задумался. Действительно, а чем не выход: дать вахтерше денег или сунуть коробку конфет…Вот они – спасительные кусты, где можно спрятаться от тревог. Правда, разум-предатель упрямо твердил юноше, что для него этого будет слишком мало.

По утрам, шагая в университет, Галиев постоянно встречал на улице оборванную старушку, которая, прислонившись к фонарному столбу, робко протягивала прохожим трясущуюся руку в надежде получить заветные монетки. Иногда он давал ей денег, но каждый раз виновато прятал глаза. Алмаз не чувствовал, что делает добро. Ему казалось, что этого недостаточно: бросить медяки и уйти, тем самым откупившись от собственной совести. Немного успокаивало то, что в одиночку ничего нельзя сделать в стране, где нищета и страдания стали привычным состоянием людей и встречаются на каждом шагу. Может быть, и не надо стремиться спасти весь мир, а помочь хотя бы одному конкретному человеку? Эх, если ты поступил, как последний негодяй, найди в себе силы по-человечески исправить последствия своего проступка.

Галиев решительно спустился на первый этаж и постучался в комнату вахтеров. Галины Михайловны там не было, за столом сидела ее напарница – невысокая бойкая старушка. Алмаз почувствовал, как засосало под ложечкой и кровь стремительным потоком хлынула к сердцу. Когда он волновался, то всегда шепелявил. Получалось что-то среднее между шипением и свистом.

– Вызовите, пожалуйста, милицию! Я толкнул вашу напарницу, она упала и сильно ушиблась!

В этот момент вошла Андреева. Хотя вошла – это громко сказано, потому что женщина еле-еле волочила ноги и все держалась рукой за поясницу. Она мельком оглядела потупившегося студента и отвернулась. Напарница ее, взяв ведра, отправилась мыть полы.

Алмаз вновь попытался навести мосты:

– Простите меня, пожалуйста…

– Я никогда никого не прощаю – так уж воспитана. Тебе-то что, а я уже ходить не могу, наверное, трещина. Все. Инвалид на всю жизнь. Что ты наделал, что ты наделал!  – Галина Михайловна заплакала.

– Давайте, я милицию вызову, – предложил Галиев.

– Зачем мне твоя милиция? Она меня вылечит, что ли? Вези меня в травмпункт!

– В какой? На каком автобусе?

– В мой, Московского района, на разъезд Восстания. Ищи машину, на маршрутке я не поеду! Ой-ой-ой, все отнимается!

Снова плачет. Алмаз звонит в «скорую»:

– Приезжайте, пожалуйста, женщина упала в коридоре университета. Как получилось? Студент толкнул…Не знаю… Извините, – это он уже Галине Михайловне, – спрашивают вашу фамилию, имя и отчество!

– Ой, Господи, да Андреева, Галина Михайловна!

Диспетчер по телефону заверила, что бригада медиков будет через несколько минут. Стараясь не терять драгоценное время, Алмаз помчался  в аудиторию на тринадцатый этаж за вещами. Сокурсники разом обступили его:

– Ну что, разобрались?

Галиев фальшиво улыбнулся:

– Почти. Я вызвал «скорую», посмотрим, что врачи скажут. В любом случае, простите меня, пожалуйста, я виноват и должен быть наказан.

Взяв сумку и куртку, Алмаз вышел, а студенты еще несколько минут сидели в полной тишине. Молчала и преподаватель, но все же потом сказала:

– Я обязательно разберусь и помогу этому мальчику. Хороший ведь студент…

В служебной раздевалке, размещавшейся в подвале, Галина Михайловна, держась за шкафчики, пыталась надеть сапоги, но каждый раз, вскрикивая от боли, валилась на скамейку. Алмаз как раз застал ее сидящей и всхлипывающей, помог ей обуться, подал шубу.

Внезапно в помещение влетела старушка – напарница Андреевой. Она принадлежала к тому типу людей-практиков, которые всегда все знают, умеют и советуют только умные вещи. Голос у этой женщины был, как у сердитого мужчины:

– Дураки вы оба! Никакой милиции и «скорой помощи» не надо было. Начнут разбираться, что да как. Тебя, Галя, с работы уволят, а тебя,– она кивнула студенту, – вышибут из университета. Вам это надо обоим? Поезжайте-ка быстро в травмпункт и сделайте снимок. Если он платный – парень заплатит. Трещины у тебя никакой нет, кости целы, иначе ходить бы не могла!

– Мне вроде бы уже и лучше! – больше себе, чем  остальным, сказала Андреева, а Алмаз, запинаясь, опять стал лепетать свое:

– Понимаете, я виноват, пусть меня накажут…

– Да достал ты меня сегодня, – рассердилась бойкая старушка. – Заладил одно и то же: виноват, виноват. Хватит! Толкнул, что ж, всякое бывает!

– Ой, только бы не трещина, только бы не трещина, – взмолилась Галина Михайловна. – А все из-за этого ключа, будь он трижды неладен. Я сама во всем виновата, дура старая!

Напарница резко повела рукой: стоп, мол!

– Делаем так. «Скорая» приедет, я ее отошлю обратно, дескать, сами уехали в травмпункт. Вот и все!

Часть вторая

Галиев и Андреева вышли из университета, держась за руки. Стоял январь, но зима то ли до сих пор боролась с осенью, то ли уже с весной. Снега почти не было, зато кругом – одни лужи, грязь и, к удивлению, очень скользко. Возле учебного корпуса парковались десятки машин, преимущественно иномарок, в них полусидели, полулежали и даже полустояли студенты и преподаватели всех возрастов. Отовсюду била дискотечная музыка, слышались громкие голоса, неистовый смех, ругань.

Подъехала «скорая» – скрываться от нее было поздно. Пока врачи в машине осматривали Андрееву, Галиев стоял на улице один-одинешенек, со своими мрачными мыслями. И что за промозглая погода! Ветер рвется под болоньевую куртку, заставляя все тело ежиться от холода. Минуты идут…Куда-то побежала бойкая старушка – Алмаз едва узнал ее в пальто и с сумкой. Она погрозила юноше пальцем:

– Не вздумай в милицию идти, понял!

Студент кивнул головой. Тут дверь «скорой» распахнулась, и Галина Михайловна, поддерживаемая врачами, аккуратно ступила на притоптанный сотнями ног снег.

– Говорят, все в порядке, но я подозреваю – трещина. Обязательно надо ехать в травмпункт. Нашел, кто повезет?

– Еще нет, –  потупился Алмаз и пустился на поиски транспорта. Ему повезло сразу: владелец старенького «жигуленка», невысокий полный парнишка, как раз собирался ехать домой, на разъезд Восстания.

Всю дорогу молчали –  каждый думал о своем. Галиев стал понемногу успокаиваться – кости у Андреевой определенно в порядке, раз может двигаться. Просто обычное человеческое беспокойство требует еще и еще раз убедиться в том, что падение в университетском коридоре ничем серьезным не обернется. А если все-таки трещина, что тогда?

В травмпункте не работал рентген-кабинет, дежурный врач осмотрел пострадавшую и объявил, что обязательно надо ехать в НИИ травматологии и сделать снимок, потому что есть подозрение на трещину в позвоночнике. Машину из НИИ уже выслали. У Алмаза екнуло сердце, а Андреева вновь заплакала:

– Что ты наделал, парень! Ты же меня инвалидом сделал. Сколько у меня дел, сколько работы!

Чуть погодя Галина Михайловна встала со стула, решив, видимо, пройтись. Передвигалась она медленно, часто останавливалась, хватаясь руками за стены и кушетки. На одной из них вытянулся пацаненок лет пятнадцати. У него была сломана нога, и он тоже собирался ехать в НИИ травматологии вместе с матерью, которая суетилась рядом. Андреева приблизилась к женщине и стала о чем-то говорить, потом вернулась к Галиеву и уже миролюбиво произнесла:

– Спасибо. Одна я сюда ни за что не приехала бы. Ни за что. Тебе, наверное, на лекции надо идти? Так иди, я уж сама теперь.

– Нет, я буду с вами.

– Как хочешь.

Алмаз уселся на кушетку возле окна и впервые за весь сегодняшний день серьезно задумался. Когда он попадал в сложные ситуации, то сразу терялся, не мог найти выход, поэтому сильно нервничал и суетился. И зачем он побежал с этим ключом от вахтерши? Кому что хотел доказать? Себе? Ей? К чему могла привести сегодняшняя стычка? Если у старушки трещина или перелом, как ему быть и что делать? Вдруг она заявит в милицию и его станут судить? Нет-нет! Что за глупые мысли! Его? Первого студента курса, участника республиканских и общегородских олимпиад! Его, единственную гордость и надежду родных! Нет, такого позора тетя с бабушкой не перенесут, да и он тоже! Как быть?

Алмаз стал думать о своих родных. Нет, в этой ситуации они ничем ему помочь не смогут, только сильно-сильно расстроятся, с ума сойдут, наверное. А друзья? Глупости все, что с ними не надо делиться своими проблемами. Откроешься другу, и на душе станет легче, а он, если настоящий друг, все поймет и поможет. Но много ли среди друзей-товарищей таких, кому по-настоящему можно довериться?

Галиев перебирал в памяти годы сознательной жизни. С шестнадцати лет, помимо учебы в школе, работа дворником в ЖЭУ, фасовщиком и грузчиком у «частника». «Серебряная» медаль, поступление на филологический факультет. Нормальное, трудовое начало жизни. Никаких проблем с милицией никогда не было. Алмаза все знали как порядочного и отзывчивого молодого человека. И тут на тебе!

– Галина Михайловна, «перевозка» приехала! – крикнула из кабинета медсестра.

Алмаз очнулся и посмотрел на часы. С трех дня он вместе с Андреевой. В травмпункте уже более полутора часов. Долго. Кушетка, на которой лежал парнишка со сломанной ногой, была пуста. Отец его приехал на машине и сам увез сына в травматологию – «скорую» разве дождешься! Андреева сидела в кресле у регистратуры и дремала. Алмаз разбудил ее, помог подняться и повел к выходу. В дверях стояла полненькая фельдшер в очках.

– Так. Что тут у нас? С трещиной, да? Вы вдвоем собираетесь ехать?

– Я без него не смогу вернуться, сейчас-то еле иду, – заволновалась Галина Михайловна.

– Исключено! «Скорая» – не автобус, мест на всех не будет. У нас есть еще мальчик с переломом. Где он? Ах, уехал уже! Раз так, то вы, молодой человек, можете остаться с бабулей.

– Вот хорошо! – облегченно вздохнула Галина Михайловна.

Опять дорога. Вечерняя, темная. Уже горит в домах свет, играют огоньки рекламных вывесок, и от этого на сердце становится веселее, ощущение тревоги постепенно растворяется…

Едут молча. Лишь изредка зашипит рация, печально сообщит о каком-нибудь очередном происшествии, и опять воцарится тишина. Галина Михайловна безмятежно спит на носилках, два фельдшера о чем-то задумались, Алмаз сидит на своей сумке и держит в руках вещи Андреевой. Взгляд его отрешенный. Резкий толчок – приехали! Приемное отделение НИИ травматологии. Запах йода и старых бинтов. Коридор заставлен носилками и кушетками. Все мрачное: стены, потолки, пол, даже люди, которые здесь работают, угрюмы и замкнуты. Печать ежедневные человеческих страданий лежит на всем.

Фельдшер нашла Андреевой и Галиеву свободное местечко на кушетке, а сама поспешила в рентген-кабинет. Галина Михайловна достала из кармана « Сникерс», половину съела сама, половину отдала студенту.

– Возьми, ты с обеда ничего не ел.

Алмаз положил шоколад в сумку.

– Андреева, пройдите! – послышался сиплый мужской голос.

Галина Михайловна, прихрамывая, вошла в кабинет, а Галиев сел на кушетку и осмотрелся. У двери, ведущей на улицу, стояли три рослых парня лет двадцати, изрядно выпившие. У одного из них был огромный багровый синяк под левым глазом, щеки расцарапаны. Он поминутно подносил ко рту носовой платок и сплевывал в него кровь. Шептались эти ребята между собой о чем-то, и Галиев отчётливо уловил только одну фразу: «Не надо милиции". Рядом сидела старушка с ободранными до крови руками. Она пошла забирать внука из школы, и ее сбила машина. Сбила и умчалась на всех парах, оставив лежать несчастную на дороге. Галиев достал из сумки половинку «Сникерса» и протянул ей.

– Спасибо тебе, сыночек, может, за кого помолиться, кого помянуть?

– Не знаю даже. Да вы сами выздоравливайте.

– Спасибо, спасибо!

Тут входная дверь отворилась, и врачи вкатили в коридор очередного пострадавшего. Он жутко, на все отделение, кричал:

– А-а-а-а! Больно! Больно!

Его пристроили возле кушетки, на которой сидел Галиев. Алмаз, не скрывая любопытства, встал и подошел ближе. Перед ним лежал, весь корчась от боли, пожилой мужчина в рваной, запачканной маслом и грязью телогрейке, от которой сильно несло мочой, в потертых джинсах и почти уже развалившихся кедах. Длинные, давно не стриженные волосы, густая небрежная щетина на лице говорили об одиночестве и бродяжничестве. Правая нога у него была как-то неестественно вывернута. На левую руку, высвобожденную из рукава фуфайки, уже была наложена шина, лицо уродовали многочисленные кровавые рубцы. Алмаз дотронулся до руки старичка.

– Ой-ой-ой! Сынок, помоги мне, как больно, как бо-ль-но!

Подошел молодой врач.

– Дед, что у тебя болит?

–Ой-ой! Не могу больше, умираю!

– Ничего не болит, что ли?

"Во дурак», – вырвалось в душе у Алмаза, а врач тем временем стал осматривать ногу старичка, делая  все более и более непонимающее лицо.

Трещины у Галины Михайловны  не оказалось, просто сильный ушиб.

Как она обрадовалась, вся сияла, старалась хромать как можно меньше и все подбадривала Галиева, ставшего мрачнее тучи.

– Брось расстраиваться. Все нормально, поправлюсь.

Алмаз натянуто улыбался и верил. Он взял ее под руку и повел из больницы к остановке.

– Ну, – радостно сказала Галина Михайловна, – как меня зовут, ты знаешь, а тебя-то как звать?

– Алмаз.

– На каком факультете учишься?

– На филологическом.

– Я знаю вашего декана – хороший мужик.

– Это точно.

В маршрутку еле-еле влезли. Народ шумит и ругается. На ногу наступили – «хам и медведь», конфеты в сумке помяли – «урод, сам жрать будешь». Один молодой мужчина уронил пакет на колени пристроившейся на сиденье женщине, так она просто взвилась:

– Что, руки уже не держат?

– Молчи, дура! – парень выбрал неверный путь, и это тут же стало понятно. Отовсюду полетели фразы-кинжалы:

– Бандит, стрелять таких надо!

– Во морду наел!

– Высадить, высадить его!

– Ну что вы, что вы, успокойтесь! – Галина Михайловна попыталась примирить крикунов, но было поздно. На ближайшей остановке парень выбежал из автобуса – с разъяренной толпой не поспоришь.

– Ой, какие сейчас люди жестокие пошли, просто звери! – жаловалась Андреева Алмазу, когда они вышли у ее дома на разъезде Восстания. – Я сама живу с внуком, Алешкой. Такой трудолюбивый пацан, просто загляденье. Учится на физическом факультете в вашем университете, занимается, как это он говорил, дай бог памяти… Эх, не вспомню. С кассет, словом, на которых кино записано, переделывает все на круглые диски для компьютеров.

– Оцифровка домашнего видео?

– Вот-вот. Год назад у него отца, моего сына, убили. Преподавателем был в энергетическом. Тихий, скромный был… Никогда ни на кого не кричал, студенты к нам домой часто приходили, он всем помогал. А как-то вечером возвращался с работы домой и напоролся на пьяную молодежь…Мать тоже давно умерла.

Галина Михайловна тихонько плачет и, судорожно комкая носовой платок в руках, вытирает им глаза, из которых все катятся и катятся непослушные слезинки. Алмаз молчит – что тут скажешь…

– Ты зайдешь ко мне чайку попить? – улыбнулась сквозь слезы Андреева.

– Нет… нет… Что вы…

– Ну, тогда счастливо тебе, – она уже открывала дверь подъезда.

– Спасибо вам большое!

– С богом!

На этом они расстались и больше никогда не встречались. Алмаз Галиев в этот день по дороге домой снова обдумывал все, что с ним произошло. Да, ничего в жизни не происходит просто так, во всем скрыт глубокий смысл, надо лишь суметь разгадать его.

– Для чего-то жизнь меня сегодня пожалела, могло ведь все быть иначе: трещина в позвоночнике, суд, – Алмаз тряхнул головой, как бы выбрасывая из себя страшные мысли. – Хотя нет, не пожалела, а преподнесла первоклассный урок… Какое сегодня число? 13 января. Старый Новый год. Нам дается еще один шанс исправить совершенные ранее ошибки и вступить в Новый год с чистой душой. Доцент Агеева говорила, что любой урок должен воспитывать. Жизнь – это постоянные уроки.