Болезнь по имени Жизнь

Глава 1. Алексей. Точка отсчета

Душный сентябрьский воздух в аудитории 217 был густым, как кисель, и состоял из пыли, витающей в луче осеннего солнца, запаха старого паркета и едва уловимого аромата чьих-то духов, смешавшихся с потом от волнения. Алексей сидел у окна, пялясь в ствол векового дуба во дворе института. Листья уже начинали желтеть, предвещая неотвратимый приход осени, а с ней – и сессию.

Лекция по сопромату текла медленнее, чем смола по стволу того самого дуба. Преподаватель, седой профессор с голосом, наводящим сон, выводил на доске формулы, похожие на древние руны. Алексей старался следить, но мысленно уже составлял список дел, который сводился к трем пунктам: 1) пережить пару, 2) купить кофе в автомате, 3) дожить до вечера.

Именно так выглядела его жизнь сейчас, на третьем курсе. Некое подобие существования, разбитое на полуторачасовые отрезки между парами, перемежающиеся бесцельным блужданием по коридорам, перекурами на крыльце и редкими, но от того еще более ценными, вспышками чего-то настоящего.

«Институт». Когда он поступал, это слово звучало как синоним свободы. Место, где стираются границы старой жизни, и начинается что-то новое, яркое, взрослое. Отчасти так и было. Первые два курса – это калейдоскоп новых лиц, первая съемная квартира-«гроб» с протекающим душем, первые самостоятельные и зачастую ужасные решения, возвращение в общагу. Сейчас же пыльца новизны осыпалась, обнажив каркас рутины. Пару он все-таки досидел. Звонок, резкий и спасительный, всколыхнул дремлющую аудиторию.

– Алексеевич, ты живой? – знакомый хриплый голос выдернул его из ступора. Рядом стоял Сергей, его друг и сосед, с характерными мешками под глазами и сияющей ухмылкой. – Выглядишь так, будто тебе только что прочитали лекцию о смысле жизни, и он оказался весьма печальным.

– Хуже. Сопромат, – буркнул Алексей, закидывая потрепанный учебник в рюкзак.

– А, ну тогда всё ясно. Лечиться будем вечером. У Андрея снос.

Алексей медленно поднял на него глаза. «Снос» – это был их коронный термин для вечеринки в общаге, когда людей набивалось так много, что появлялся реальный риск, что кто-нибудь снесет стену. Шум, гам, дешевый алкоголь, музыка из колонки, которой уже пора в музей, и всепоглощающий, бессмысленный угар.

– Опять? – спросил он без особого энтузиазма. – В прошлый раз ты чуть не подрался с физиком из-за теории струн.

– А он неправильно ее понимал! – возмутился Сергей. – Так что, ты в игре? Будет весело. Обещаю, на этот раз без теоретической физики.

Алексей вздохнул. С одной стороны – он смертельно устал, и мысль о том, чтобы провести вечер за учебником или, что более вероятно, за просмотром сериала, казалась раем. С другой – это был тот самый редкий глоток той самой «институтской» жизни, ради которой, казалось, всё и затевалось. Тот самый побег от формул и конспектов в мир сиюминутных удовольствий и простого человеческого общения.

– Ладно, – сдался он, чувствуя, как где-то в глубине души загорается маленькая, сонная искорка азарта. – Но только ненадолго.

– Все так говорят, – рассмеялся Сергей, хлопая его по плечу. – А потом оказывается, что в пять утра ты танцуешь ламбаду с парнями с филфака.

Они вышли из корпуса. Ветер сорвал с дуба желтый лист, и он, кувыркаясь, упал прямо к ногам Алексея. Он поднял его, покрутил в пальцах. Осень. Пора перемен. Может, эта вечеринка и вправду станет тем самым глотком свежего воздуха, который прогонит рутину? Или просто очередной точкой в череде однообразных дней, после которой наступит тяжелое утро и раскалывающаяся голова?

Не знал он только одного – что этот вечер станет для него не просто еще одной пьянкой, а точкой отсчета. Началом чего-то, что перевернет все его представления об этом Институте, о его жизни и о нем самом. Но пока что все, о чем он мог думать, – это о том, успеют ли они в общагу до того, как в магазине раскупят весь дешевый джин.

***

Глава 2. Мимолетности

Жизнь в Институте оказалась похожа на поезд в метро: долгие, монотонные перегоны в полумраке туннелей и редкие, ослепительные вспышки станций, когда на несколько секунд всё озарялось ярким светом.

Той осенью, после «сноса» у Андрея, в вагоне Алексея ненадолго включили свет. Её звали Алиса. Она была с факультета журналистики, и Алексей встретил её в библиотеке, когда отчаянно искал книгу, которой на полке не оказалось.

– Ищете «Основы теоретической механики»? – раздался у него за спиной весёлый голос. – Кажется, её взяла я. Признаюсь, читаю на ночь вместо сказок. Алексей обернулся и увидел девушку со стопкой книг в руках и хитрой улыбкой. У неё были живые, чуть раскосые глаза, в которых плескалась насмешка над всем миром, включая её саму. Это была Алиса.

Их роман продлился ровно три месяца – ровно столько, сколько нужно, чтобы привыкнуть к присутствию другого человека в своей жизни, но недостаточно, чтобы это присутствие стало необходимостью. Они ходили в кино на дневные сеансы, потому, что это было дешевле, пили кофе из термоса на набережной, целуясь на холодном ветру, и спорили до хрипоты о музыке и смысле жизни. Алиса была его первой. Всё было неловко, стремительно и незабываемо в той самой общаге, под приглушённые звуки музыки из соседней комнаты.

А потом всё так же стремительно и закончилось. Она сказала, что «всё слишком серьёзно», и что ей «нужно пространство». Алексей не стал выяснять, что это значит. Он просто почувствовал пустоту, острую и колючую, как осколок стекла. Следующие несколько недель прошли в тумане лекций, бессонных ночей за компьютерными играми и немого укора самому себе за то, что эта пустота его так сильно задела.

Но Институт не терпел вакуума. Пустоту быстро заполнили мимолётности. Случайные знакомства на вечеринках, мимолётные симпатии, переросшие в один вечер в пустой аудитории или на кухне в общаге, и такие же мимолётные расставания на следующее утро. Была Катя с экономического, с которой они три дня готовились к экзамену, а потом целовались в читальном зале до самого закрытия. Был поход на озеро с компанией, где он танцевал с тихой Леной с химфака, и эта ночь пахла костром и её духами, а утром они разошлись, просто кивнув друг другу. Были разговоры до трёх ночи с одногруппницей Ирой о чём-то бесконечно важном, но так и не перешедшие грань дружбы.

Эти связи были как вспышки тех самых станций – яркие, но короткие. Они не заполняли пустоту, оставленную Алисой, но они напоминали ему, что он жив, что он молод и что мир вокруг не стоит на месте.

Глава 3. Финишная прямая

Пятый курс наступил внезапно, как удар грома среди ясного неба. Всё изменилось. Воздух стал густым от ожидания и стресса. Слово «диплом» висело над курсом, как дамоклов меч.

Вечеринки стали реже и какими-то другими – уже не бесшабашными, а скорее прощальными. Теперь за столом говорили не о музыке или философии, а о том, кто куда устраивается, у кого какие связи, и «вообще, что будем делать после?». Вопрос, на который у большинства не было ответа.

Алексей, сгорбившись над чертежами и ноутбуком в своей комнате в общаге, чувствовал, как стены его «альма-матер» вдруг стали тесными. Эти коридоры, по которым он бегал на пары, эта столовая с её вечными котлетами, эта аудитория 217 – всё это вдруг стало частью прошлого, которое вот-вот захлопнется.

Защита диплома прошла как в тумане. Дрожащие руки, осипший голос, строгие лица комиссии и долгие секунды ожидания вердикта. А потом – «удовлетворительно». Не блестяще, не провально. Просто «удовлетворительно». И это было идеальным итогом его обучения.

Торжественная часть, вручение дипломов в актовом зале, прошла для Алексея как сон. Он стоял в своей неудобной, колющей бабочке и смотрел на своих однокурсников. На Сергея, который уже устроился по блату в солидную контору. На Иру, которая уезжала в другой город. На всех этих людей, с которыми он делил пять лет жизни – её рутину, её угар, её мимолётные радости и горести.

Потом была последняя, прощальная пьянка. Уже не «снос», а что-то тихое и немного грустное. Говорили мало, пили много. Обнимались крепко, по-мужски, хлопая друг друга по спинам, и обещали «не теряться».

Утром Алексей с тяжёлой головой и ещё более тяжёлым сердцем закинул в багажник старой отцовской «девятки» свои коробки с книгами и вещами. Комната в общаге стояла пустая, голая, как и в тот день, когда он впервые в неё заселился. Он обвёл её последним взглядом, щёлкнул выключателем и закрыл дверь. Звук замка прозвучал глухо и окончательно.

Он сел в машину, завёл двигатель и медленно поехал прочь от Института. В зеркале заднего вида огромное кирпичное здание медленно уменьшалось, превращаясь в простое пятно на фоне ясного неба.

Впереди была взрослая жизнь, полная неопределённости. Позади оставались пять лет, которые вместили в себя всё: первую настоящую дружбу, первую любовь, первую по-настоящему взрослую боль, тонны выпитого дешёвого алкоголя, бессонные ночи, слёты, сессии и то особое, ни с чем не сравнимое чувство – чувство принадлежности к чему-то большему, к этому странному, уродливому и прекрасному миру под названием «Институт».

Алексей прибавил газу. Поезд тронулся, и свет станции остался позади. Впереди был только туннель.

***

Глава 4. Предел прочности

Сталь рождалась в огне, а умирала в масле. Этот закон Алексей Игнатов усвоил еще на первом курсе политеха, и вот теперь, спустя семь лет, он наблюдал его воплощение каждый день, с восьми до пяти, с понедельника по субботу.

Цех №4 Волжского машиностроительного завода был его личным видом ада – индустриальным, шумным и бесконечно серым. Глухой гул прессов, шипение пневматики, едкий запах смазки и металлической пыли. Воздух дрожал от работы конвейера, где раскаленные добела заготовки под прессом в пятьсот тонн обретали форму картера, со скрежетом и гулом, от которого вибрировали зубы.

Алексей стоял у пульта управления, тыча пальцем в залипающую кнопку «Стоп», чтобы остановить линию для планового осмотра. На мониторе мигало предупреждение о перегреве подшипников. Он вздохнул, смахнул со лба пот, смешанный с масляной взвесью, и потянулся за инструментом. Его жизнь была циклом: деталь – пресс – деталь – смазка. Бесконечный производственный цикл, где он был всего лишь еще одним винтиком, пусть и с дипломом инженера.

Мысли текли лениво, как отработанное масло по желобу. Воспоминания об институте казались сейчас нереально яркими, почти галлюцинацией. Он вспоминал другой институт. Бессонные ночи за чертежами, горящие глаза сокурсников, разговоры о великом будущем, о прорывах, о космосе. А будущее оказалось вот этим – вечной борьбой с упрямой техникой и сонным лицом мастера Семеныча, который уже тридцать лет ходил по этому цеху и, кажется, сам стал его частью, железным и несгибаемым.

«Игнатов! Опять кнопку до позавчерашнего дня жмешь? Конвейер не дура, она думать умеет!» – донесся скупой на эмоции голос Семеныча.

«Подшипники греются, Иван Семеныч. Надо бы заменить», – отозвался Алексей, не оборачиваясь.

«Замена по графику через две недели. Дотерпят. Ты у меня график не ломай, а работу делай».

«Дотерпят», – беззвучно повторил Алексей про себя. Это был главный принцип. Дотерпит оборудование, дотерпят люди, дотерпит он. До какой-то невидимой черты, которая, как он чувствовал, с каждым днем все ближе.

Он поднял голову и посмотрел вверх, туда, где под куполом цеха, в запыленном стекле зенитных фонарей, отражались блики сварок. Где-то там было небо. Настоящее, осеннее, с низкими облаками. Оно казалось таким же далеким, как те мечты, с которыми он приходил сюда два года назад.

Свисток на обеденный перерыв прозвучал как благословение. Алексей снял промасленные перчатки, швырнул их в ящик с инструментом и потянулся в сторону раздевалки. По дороге он проходил мимо нового, только что смонтированного пресса – гигантского швейцарского монстра, который должен был увеличить производительность на двадцать процентов. Он блестел свежей краской и выглядел чужеродно, как инопланетный корабль, приземлившийся в мире ржавеющего советского наследия.

На его холодном корпусе кто-то из рабочих мелом написал: «Здесь счастливый билет не выпадает».

Алексей усмехнулся. Точно. Счастливый билет уже роздан, и он явно прошел мимо.

Обеденный перерыв в заводской столовой был продолжением серости, только с запахом дешевого супа и пригоревшей каши. Он сидел один за столом у окна, за которым моросил осенний дождь, и смотрел на капли, ползущие по грязному стеклу. Они сливались в ручейки, искажая вид на заводскую проходную и унылые многоэтажки за ней. Весь его мир был внутри этого искажения. Ограниченный, размытый, лишенный красок.

Он достал телефон, пролистал ленту социальных сетей. Однокурсники выкладывали фото с новых работ: кто-то в современных офисах с панорамными окнами, кто-то в командировках за границей. Улыбки, успех, яркая жизнь. У него же был цех №4, Семеныч и вечно греющиеся подшипники.

Он отложил телефон и поймал себя на мысли, которая посещала его все чаще: «А что, если это всё? Если этот цех, этот дождь, эта столовка – и есть та самая жизнь, к которой он так готовился?»

Мысль была тяжелой, как тот пятисоттонный пресс. И такой же холодной.

Он вышел из столовой раньше всех. Дождь усилился. Алексей не стал прятаться, позволил каплям бить ему в лицо. Он прошел мимо цеха, свернул за угол и остановился у глухой бетонной стены, где хранились старые контейнеры. Здесь было тише. Алексей прислонился спиной к холодному, шершавому бетону и закрыл глаза.

В ушах все еще стоял гул цеха. Он стал фоном его существования, внутренним саундтреком безысходности. Алексей сжал кулаки, чувствуя, как под ногтями впилась знакомая масляная грязь. Предел. Он чувствовал его каждой клеткой. Предел прочности его терпения, его надежд, самой его жизни. И где-то там, наверху, за слоем облаков и заводской пыли, существовал другой мир. Мир, о котором он когда-то мечтал. Но добраться до него казалось невозможным. Разве что шагнуть в пустоту.

Он резко открыл глаза, оттолкнулся от стены и побрел обратно к светящемуся провалу двери цеха. Свисток возвещал об окончании перерыва. Цикл продолжался.

Оставалось только дотерпеть.

Глава 5. Отблеск на стали

Свинцовая тоска следующих дней была внезапно разорвана. В цех пришла она.

Не как экскурсия – с каской, нелепо надетой на модную прическу. Нет. Она пришла как часть чужого, яркого мира, который случайно занесло сюда сквозняком. Группа деловых людей в дорогих пальто, сопровождаемая главным инженером, заливаясь сиропом подобострастия, обходила линию. И среди этих солидных мужчин – она.

Высокая, в идеально сидящем строгом, но от этого только подчеркивающем ее фигуру костюме. Волосы цвета вороньего крыла, собранные в тугой пучок, от которого казалось невероятно нежным изгиб шеи. Холодное, прекрасное лицо, на котором читалась легкая скука, но не высокомерие. Она смотрела на прессы, на конвейер, на закопченные стены с видом исследователя, изучающего неизвестный вид насекомых.

И ее взгляд скользнул по Алексею.

Не через него, как это делали все, а по нему. На секунду их глаза встретились. У нее были глаза цвета старого льда, серо-зеленые, пронзительные. В них не было ни интереса, ни осуждения – лишь чистая фиксация факта. Но для Алексея, привыкшего быть частью пейзажа, этот взгляд был как удар током.

Он отвернулся, делая вид, что копается в панели управления, чувствуя, как горит лицо. Он слышал обрывки фраз: «…оптимизация…», «…швейцарское оборудование…», «…инвестиционная привлекательность…».

Группа двинулась дальше. Через минуту они ушли, унося с собой запах дорогого парфюма, смешавшийся с запахом мазута. В цеху снова остались только гул и скрежет. Но что-то изменилось. Воздух словно вибрировал от ее ушедшего присутствия.

«Красивая, а? – подойдя, флегматично произнес Семеныч. – Наш новый технолог-консультант. Из московской конторы. Вероника. Говорят, умница редкостная и со связями».

Вероника. Имя упало в сознание, как камень в гладкую поверхность воды, породив бесконечные круги.

С этого дня его серая жизнь обрела навязчивую идею. Он ловил себя на том, что ищет ее в заводских коридорах, в столовой, у административного корпуса. Он узнал ее график, маршрут от проходной до кабинета. Иногда он видел ее одну, с планшетом в руках, сосредоточенную и недосягаемую. Иногда – в окружении таких же, как она, ярких и успешных.

Однажды, в дождливый пятничный вечер, когда Алексей задержался, сдавая смену, он увидел ее стоящей под козырьком у проходной. Она смотрела на ливень с легким раздражением, мобильный у ее уха был молчалив.

Импульс был сильнее разума. Он подошел, чувствуя, как глупо стучит сердце.

– Э… Простите. У меня есть зонт. Старый, конечно, но…

Она обернулась. Ледяные глаза оценили его с ног до головы. Он ждал насмешки, вежливого отказа.

– Спасибо, – неожиданно просто сказала она. – Меня ждут у главных ворот.

Он проводил ее под своим потрепанным зонтом, на котором красовался логотип завода. Они шли молча. Он чувствовал исходящее от нее тепло, тонкий аромат, который кружил голову сильнее паров масла. У ворот ее ждала черная иномарка. Она повернулась к нему.

– Спасибо, Алексей.

Он остолбенел. Она знала его имя.

– Я… не думал, что вы…

– Я технолог, – она едва заметно улыбнулась. – Я знаю имена всех, кто работает на ключевых участках. Твоя работа с перегревом подшипников на третьей линии была грамотной. Не у многих хватает смелости спорить с Семенычем.

Она открыла дверь машины.

– Хороших выходных.

Машина тронулась, брызги из-под колес отполировали асфальт. Алексей стоял под дождем, без зонта, и понимал, что его мир только что перевернулся. Она знала его имя. Она заметила его работу. В его груди что-то надорвалось и зацвело ядовитым, ослепительным цветком.

Глава 6. Ядовитый цветок

Это началось как случайный разговор у кофемашины. Потом – обсуждение чертежа в ее кабинете. Затем – совместный выезд на склад для проверки партии новых деталей.

Вероника была как другая планета. Умная, начитанная, с острым, почти циничным чувством юмора. Она могла говорить о квантовой физике, о современном искусстве, о тонкостях производственного процесса – и все это с одинаковой легкостью. Она словно видела мир в разрезе, понимая все его скрытые механизмы.

Для Алексея эти моменты стали глотком чистого кислорода. Он жил от одной их случайной встречи до другой. Его собственная жизнь, его проблемы с цехом и Семенычем, стали казаться мелкими и незначительными. Есть только она – Вероника – и тот ослепительный свет, который она излучала.

Он влюбился. Безумно, безрассудно, как может влюбиться только молодой человек, в чьей жизни слишком много серости и слишком мало красоты. Эта любовь была болезнью, лихорадкой, сжигающей изнутри.

Однажды вечером, после рабочего дня, она неожиданно предложила:

– Ты не против, если мы поужинаем? Мне нужно обсудить одну идею по модернизации. Твой взгляд со стороны был бы полезен.

Он, конечно, не был против. Этот ужин в маленьком, уютном ресторанчике, куда он бы никогда не зашел сам, стал для него падением в бездну. Они говорили не только о работе. Вероника расспрашивала его о мечтах, о жизни, смотрела на него так, словно он был самым интересным человеком на свете. Ее нога под столом случайно коснулась его. Он почувствовал, как мир сузился до размеров их стола.

Так начался их роман. Стремительный, страстный и абсолютно секретный. Тайные встречи в ее съемной квартире, быстрые поцелуи в лифте административного корпуса, сообщения, которые заставляли его улыбаться как дурака посреди грохочущего цеха.

Он перестал общаться с цеховыми друзьями. Его перестала интересовать работа. Все, что было до Вероники, померкло. Она стала его вселенной, его религией, его наркотиком. Он видел в ее глазах то же безумие, ту же всепоглощающую страсть. Он был уверен в этом.

Как же он ошибался.

Глава 7. Обрыв

Он купил кольцо. Простое, без изысков, на всю свою заводскую зарплату за несколько месяцев. Это был порыв, решение, принятое в одну бессонную ночь. Он не мог представить себе жизнь без нее. Они были двумя половинками, двумя одинокими вспышками в этом сером мире.

Он пригласил ее на их обычное место – на крышу заброшенного здания заводоуправления, откуда открывался вид на весь гигантский, уснувший завод, на огни города вдалеке. Здесь они чувствовали себя хозяевами мира, здесь делились самыми сокровенными мыслями.

Был прохладный вечер. Небо затянуло тучами. Вероника стояла, прислонившись к перилам, закутавшись в легкое пальто. Она была прекрасна и, как ему показалось, немного печальна.

– Вероника, – начал он, сжимая в кармане коробочку с кольцом. – Я… я знаю, это безумие. Но эти месяцы были самыми счастливыми в моей жизни. Я не могу представить…

Она обернулась. И выражение ее лица заставило его замолчать. Никакой печали. Лишь холодная, отстраненная ясность. Те самые глаза цвета льда, какими он увидел их в первый раз.

– Алексей, нам нужно поговорить, – сказала она голосом, лишенным всяких эмоций. – Мой контракт здесь завершен. Завтра я уезжаю.

Мир замер. Гул завода внизу внезапно стих в его ушах.

– Уезжаешь? Куда? Мы можем… я могу…

– Нет, Алексей, не можешь, – она мягко прервала его. – Это была… замечательная командировка. Ты был милым отвлечением. Но все имеет свой срок.

Слова «милое отвлечение» прозвучали как пощечина. Он почувствовал, как почва уходит из-под ног.

– Отвлечение? – его голос сорвался. – Это все, что было? Все эти разговоры, все эти…?

– Это была игра, Алексей, – она пожала плечами. – Красивая и увлекательная. Но игра закончена. У меня другая жизнь. Ты бы в нее никогда не вписался.

Он смотрел на нее, и образ любимой женщины начал трескаться и рассыпаться, обнажая чужое, безразличное лицо. Вся его страсть, его мечты, его «великая любовь» оказались фарсом. Он был для нее развлечением, способом скрасить скуку провинциальной командировки.

– Ты… ты просто использовала меня? – прошептал он, чувствуя, как внутри все превращается в пепел.

– Не драматизируй, – она повернулась, чтобы уходить. – Все получили то, что хотели. Ты – несколько месяцев счастья с женщиной не из твоего круга. Я – полезный опыт. Все честно.

Она ушла. Ее шаги затихли на лестнице. Он остался один на крыше, сжимая в кармане коробочку с кольцом, которое стало символом его глупости. Весь его выстроенный хрупкий мир рухнул в одно мгновение. Не осталось ничего. Ни любви, ни работы, ни веры в будущее. Только гулкая, ледяная пустота внутри и огни города внизу, которые манили к себе с безразличной жестокостью.

Он сделал шаг к краю.

Глава 8. Падение в тишину

Край крыши был холодным и шершавым под его ладонями. Внизу, в темноте, лежал завод. Его завод. Место, которое съедало его молодость, его мечты, а теперь отняло и последнюю иллюзию. Огни цехов рисовали на земле причудливые узоры, похожие на схемы из его дипломного проекта – бессмысленные и забытые.

Ветер усиливался, завывая в свисающих с крыши проводах. Он срывал с лица Алексея слезы, которые тот даже не чувствовал. Внутри была лишь абсолютная, всепоглощающая тишина. Тишина после взрыва. Не было ни злости, ни отчаяния, ни даже боли. Было ничто.

Он вспомнил лицо Вероники. Холодное, красивое, пустое. «Милое отвлечение». Эти слова звучали у него в голове, как заевшая пластинка. Весь его пыл, его готовность отдать все, его наивная вера в их связь – все это было смешно и жалко.

Он посмотрел на огни города. Там текла чужая жизнь. Счастливая, яркая, правильная. К которой ему не было пути. Его путь заканчивался здесь, на этой крыше, над опостылевшим заводом.

Мысль о самоубийстве не была истеричной или эмоциональной. Она пришла к нему с пугающей, кристальной ясностью. Как единственно логичный выход. Как завершение формулы, все переменные в которой были вычислены и давали нулевой результат.

Он забрался на парапет, не чувствуя ни страха, ни головокружения. Ноги были устойчивы, мысли чисты и пусты в последний раз взглянул на звезды, скрытые городской засветкой. Ни одной падающей. Ни одного знака. Он шагнул вперед.

Не было полета. Был стремительный, неумолимый рывок вниз. Воздух свистел в ушах, забирая последний вздох. Мир превратился в мелькание тусклых огней, темного бетона и ржавых труб.

И в этот миг, за долю секунды до конца, когда его сознание уже начало гаснуть, он увидел ее. Веронику. Она стояла у ворот завода, возле своей черной иномарки. И смотрела. Смотрела прямо на него, падающего. И на ее лице не было ни ужаса, ни удивления. Был лишь интерес. Холодный, исследовательский интерес ученого, наблюдающего за результатом эксперимента.