- -
- 100%
- +
Ария отпрыгнула, больно дернув спину.
– Нон эго… Нон фэци29…
Она натянула тетиву обожженными пальцами – боль запульсировала новой волной. Стрела дрогнула, пролетела мимо.
Арбалетчик выстрелил. Стрела с тупым наконечником ударила ей в бедро. Не смертельно, но больно и унизительно. Девушка вскрикнула, рухнув на колени. Тени ненависти сомкнулись вокруг.
– Нон! – крикнула Ария, пытаясь ползти. – Мэа магиа нон эст! Хюльван… Дэмон30…
Но они не слышали. Дубина обрушилась на плечо. Нож вонзился в бок. Боль была настоящей, жгучей, не такой, как от теней-волков. Это была боль от злобы, отраженной и умноженной лесом.
Ария увидела над собой лицо арбалетчика – пустые глаза, перекошенный в немом крике рот. Его пальцы впились ей в горло.
– Матер… Соль31… – последняя мысль мелькнула, как искра.
Пальцы левой руки судорожно сжали костяное солнце. Оно не согрело.
Пробуждение Четвертое: Шрам и Счетчик
Вздох. Земля. Угли. Камешек. И… Жгучая боль в бедре и в боку! Ария вскрикнула, схватившись за больное место. Сквозь разорванную ткань плаща она увидела свежий, кровавый синяк размером с монету на бедре – точь-в-точь как от удара тупой стрелы. А на боку, под ребрами – красную, воспаленную царапину, как от ножа. Кровь проступила каплями. Лес оставлял отметины.
Она содрогнулась, не от боли, а от ужаса.
– Квид эст?!32
Три смерти оставили боль. Четвертая – кровавые метки. Что будет после пятой? Шестой?
Ария рывком поднялась, игнорируя боль в спине, в пальцах, в бедре, в боку. Отрицание было мертво. Остался только ледяной ужас и яростное желание действовать, пока она еще могла двигаться.
Инвэстига!
Исследуй!
Девушка схватила острый камень и подбежала к скале, к гладкому участку у входа под свой навес. Она начала царапать. Глубокие зарубки. Четыре вертикальные черты. Кварта Морс. Четыре смерти. Пятая черта, перечеркивающая их. Конец? Или счетчик?
Нон. Нон эст Тэлос.
Нет. Это не конец.
Петля Четвертая: Эхо Отца
Ария шла туда, где по ее вчерашним (или позавчерашним?) наблюдениям, земля была необычно темной, а воздух вибрировал слабым маревом. Аномалия. Возможно, ключ? Или новая ловушка? Неважно. Любая перемена была лучше бесконечного цикла смерти по знакомому кругу.
Внезапно, воздух сгустился, запахло дымом костра. Знакомым дымом клана Пнэума Виаторис. Ария замерла. Из-за огромного, скрюченного бука вышел… он.
Отец.
Он выглядел почти как в ее памяти – высокий, сильный, с резкими чертами лица, смягченными улыбкой. Но его дорожный плащ был порван, лицо покрыто грязью и царапинами. В его глазах горел знакомый огонь, но смешанный с диким ужасом. Он нес в руке не лук, а пылающий факел.
– Ариа! – его голос звучал хрипло, настойчиво. – Филиа мэа! Кур хук венисти?!33
Сердце Арии бешено заколотилось. Отец? Не иллюзия? Она сделала шаг к нему, забыв о боли, о метках, о счетчике на скале. Амулет-солнце на груди дрогнул, будто от близкого пламени.
– Папа! – сорвалось с губ. – Тэ квэсиви! Квомодо34…
Он резко махнул факелом, отбрасывая сгущающиеся тени.
– Нон тэмпус! – крикнул он, и в его голосе была паника. – Ауди! Хюльван нон хюльван эст! Остиум эст! Карцэр анимарум эст! – он указал факелом куда-то вглубь чащи, туда, где земля казалась темнее. – Антрум! Иллюк! Сангвис вэтэрримус вэритатэм скрибит!35
Его взгляд упал на амулет на ее груди. – Соль туус… хик фригидус эст. Сэд… – отец сделал шаг к ней, протягивая свободную руку. – Вени мэкум! Кэлэриус! Приусквам36…
Тень. Огромная, бесформенная, вырвалась из-за соседнего дерева. Не зверь. Не человек. Сгусток тьмы и шепота. Она набросилась на отца. Факел погас с шипением, будто его окунули в воду. Ария вскрикнула, бросившись вперед. Но было поздно. Тень обволокла его, как саван. Он успел повернуть к ней лицо. Ужас. И… сожаление?
– Ариа… Фэугэ37… – его голос донесся, приглушенный, изнутри теней. Потом – тишина. Тень растворилась, унося с собой и отца, и свет, и последнюю искру надежды. Осталась только вонь гари и всепоглощающая тьма леса. И холодное солнце на ее груди.
Ария стояла, парализованная. Это был не призрак. Это было эхо. Эхо его настоящего ужаса, его последних мгновений, пойманное лесом и показанное ей. Он тоже видел пещеру? Он пытался найти правду? И лес… поглотил его. Как поглотит и ее.
Антрум… Сангвис…
Пещера… Кровь…
Слова отца застряли в мозгу, как заноза. Указание? Или последняя ловушка? Неважно. Это было направление. Единственное, что у нее осталось. Она повернулась и пошла туда, куда он указывал факелом. Вглубь. К темной земле. К пещере. К правде, написанной кровью.
Пробуждение Пятое: Перед Пропастью
Вздох. Земля. Угли. Камешек. Боль. Вездесущая боль. Ария не сразу открыла глаза. Она знала. Знакомый холод под спиной. Знакомый запах гнили и меди. Знакомое пятнышко тепла от тлеющих углей на щеке. И счетчик на скале. Она подошла к нему. Четыре черты. Перечеркнуты пятой. Она взяла камень. Провела еще одну вертикальную черту. Квинта. Пять. Пятая смерть. Пятое пробуждение в аду.
Она осмотрела себя. Синяк на бедре был меньше, но все еще багровым пятном проступал сквозь ткань. Царапина на боку затянулась тонкой розовой пленкой, но ныла при движении. Пальцы правой руки все еще были красными и чувствительными. Лес залечивал раны лишь наполовину, оставляя память в плоти.
Она подошла к краю своего временного лагеря, туда, где начиналась настоящая чаща. Туда, куда указал отец. Туда, где должна быть пещера. Место, где старая кровь пишет правду. Место, которое поглотило ее отца.
Страх сжимал горло. Что она найдет? Смерть? Источник кошмара? Или просто еще одну ловушку? Но сидеть здесь, под скалой, ожидая шестой смерти – было хуже.
Мысль о клане, о маме, Эларе, Эфире, беззащитно идущих к лесу, была огнем в ее груди. Она должна была узнать правду. Узнать, чтобы предупредить. Чтобы найти слабину в проклятии. Чтобы остановить клан, не дать им зайти в этот лес.
Она прикоснулась к амулету-солнцу. Он был холодным, как всегда. Но твердым. Реальным. Как ее долг.
Про То Генос. Про То Ойкос.
За наш клан. За семью.
Теперь эти слова значили не гордый вызов, а отчаянную мольбу.
Она перекинула лук через плечо, поправила колчан. Боль в спине, в бедре, в боку, в пальцах – все это теперь было ее частью. Ее броней из страданий. Она глубоко вдохнула густой, медно-гнилостный воздух и шагнула в зеленый мрак. Навстречу пещере. Навстречу правде. Навстречу сердцу тьмы.
Песок в часах ее личного кошмара перевернулся в пятый раз. Но где-то в реальном мире, песок в часах ее клана только начал сыпаться. Она чувствовала это кожей.
Глава 10
– Уста Крови и Камня
Путь туда, куда указал факел «эха» отца, был не дорогой, а продиранием сквозь кошмар. Воздух становился гуще, насыщенней тем сладковато-гнилостным запахом, что теперь неотступно преследовал Арию. Он въелся в кожу, в волосы, стал частью ее дыхания. Свет, и без того скупой, угасал, сменяясь вечными сумерками под сплетением крон. Деревья здесь были древнее, чудовищнее. Стволы вздулись буграми, напоминавшими лица в агонии, ветви сплелись в арки, похожие на ребра гигантского скелета. Каждый шаг отдавался эхом – не в ушах, а в костях. Боль в бедре, в боку, в спине пульсировали в такт этому внутреннему гулу, напоминая о каждой из пяти смертей. Лес помнил. И заставлял помнить ее.
Она шла, сжимая лук до побеления костяшек на левой руке, правая же, обожженная, висела плетью, пальцы едва шевелились. Амулет-солнце на груди казался тяжелее камня, его холод проникал под кожу, до самого сердца.
Антрум… Сангвис…
Пещера… Кровь…
Слова отца стучали в висках мантрой, единственной нитью, ведущей сквозь безумие.
И вот она. Не вход, а зияющая рана в склоне холма, поросшего черным, скользким мхом. Камни вокруг были неестественно гладкими, будто отполированными чьей-то гигантской, шершавой рукой. Из темного провала веяло не просто холодом, а бездонной пустотой, высасывающей тепло и волю. Воздух здесь вибрировал – не маревом, а низким, едва слышимым гулом, похожим на стон спящего чудовища. И запах. Тот самый запах медной ржавчины и старой крови, но здесь он был концентрированным, удушающим, живым. Он обволакивал, как вязкий туман, щекотал горло, вызывая рвотные позывы.
Хок эст иллуд…
Это оно…
Ария замерла на краю. Страх сдавил горло ледяными клещами. Каждая клетка тела кричала: «Беги!». Но куда? Обратно к скале? К шестой смерти? К ожиданию, пока демон не заманит ее клан в эту пасть? Она сжала амулет. Холодное солнце. Символ очага, который она должна защитить.
Про Фамилиа.
За семью.
Она сделала шаг внутрь. Тьма поглотила ее мгновенно. Не просто отсутствие света, а физическая субстанция, густая, тяжелая, давящая на глаза. Девушка зажмурилась, потом открыла снова – разницы не было. Дышать стало труднее. Гул усилился, превратившись в ритмичный, пульсирующий стук, похожий на удары огромного сердца под землей.
Тудум–Тудум. Тудум–Тудум.
Звук входил в резонанс с ее собственным бешеным сердцебиением, с болью в старых ранах, заставляя их ныть сильнее.
Ария шла на ощупь. Левой рукой вперед, скользя по стене пещеры. Камень был не просто холодным и влажным. Он был… мягким. Податливым, как старая кожа, и местами – теплым. Будто пещера была живым существом. Отвращение подкатило к горлу. Ее пальцы наткнулись на что-то липкое, тягучее. Она отдернула руку, но запах – медный, приторный – сказал ей, что это было. «Сангвис…». Не свежая. Старая. Но все еще влажная.
Сангвис Вэтэрримус Вэритатэм Скрибит…
Старая кровь пишет правду…
Ее глаза начали медленно привыкать. Не к свету – его не было – а к самой тьме. Она различала смутные очертания. Туннель сужался, вел вниз. Стены… стены были покрыты письменами.
Сначала девушка подумала, что это корни или трещины. Но нет. Это были руны. Написанные высохшей, почерневшей кровью. Они покрывали каждый сантиметр камня, сплетаясь в сложные, гипнотические узоры, напоминавшие одновременно и паутину, и корни ядовитого растения, и сосудистую систему гигантского сердца. Они пульсировали. Слабым, багровым свечением, синхронно с тем эхом, тудум–тудум, что заполнял пещеру. Свет был настолько тусклым, что лишь подчеркивал ужасающую глубину тьмы, но его хватало, чтобы увидеть кошмар.
Пол пещеры был усеян костями. Не аккуратными скелетами, а хаотичной грудой, словно сброшенной сюда в ярости. Черепа с неестественно раскрытыми челюстями, ребра, сломанные конечности, тазовые кости – все перемешано, неразличимо по виду, но явно принадлежавшее разным расам, разным эпохам. Среди них – истлевшие обереги, обрывки одежды, сломанное оружие. Эльфийские застежки. Человеческие амулеты. Гномьи рунические камни. Все сломанное, оскверненное временем и проклятием места. Это была братская могила вечности.
Ария шла, спотыкаясь о кости. Хруст под сапогами звучал громче пульсирующего гула. Каждый звук отдавался эхом, будто пещера прислушивалась. Она подняла глаза от жуткого пола и увидела стены.
Помимо пульсирующих рун из крови, на них были фрески. Не вырезанные, а выжженные в камне какой-то непостижимой силой. Они изображали цикл:
Путник:
Фигура входит в красивый, манящий лес. На лице – надежда, любопытство.
Страх:
Тот же путник, но лес вокруг него исказился. Тени стали длинными и зубастыми. Лица деревьев гримасничали. Глаза путника – белые круги ужаса.
Смерть:
Различные сцены гибели. Растерзание тенями-волками. Падение в бездну. Удушение ядовитыми цветами. Забивание камнями обезумевшими людьми. Каждая – жестокая, детализированная.
Повторение:
Путник снова стоит на опушке. На его лице – уже не надежда, а пустота и леденящее понимание. А позади него, в глубине леса, светились десятки, сотни пар таких же пустых глаз – эхо предыдущих жертв. И среди них – знакомый силуэт с резкими чертами лица… ее отец.
Центральным элементом всех фресок, венчающим цикл, был символ. Не руна, а образ: огромная, многослойная паутина, сплетенная из темных жил. В ее центре, вместо паука, зияла пустота, всасывающая в себя крошечные, светящиеся капли – души или жизненную силу путников. Паутина была связана с корнями деревьев, с камнями, с самой землей. Она была лесом. И она питалась.
Остиум… Карцэр Анимарум…
Пасть… Тюрьма душ…
Слова «эха» отца обрели зримую плоть. Ария поняла. Весь лес был ловушкой. Живым, древним организмом, пропитанным извращенной магией крови. Демон был не отдельной сущностью, живущей в лесу. Он был лесом. Его сознание было разлито в каждом дереве, в каждом камне, в этой проклятой пещере. Он спал, пробуждался голодом, ловил добычу своей паутиной реальности и времени, зацикливал ее на моменте наивысшего страха, высасывая агонию снова и снова. Каждая смерть не освобождала. Она была перезарядкой. Новым витком муки. Вечным пиром для древнего зла.
Прозрение обрушилось на нее, как удар дубины. Она не была ошибкой. Она была пищей. Ее упрямство, ее попытки выбраться, ее страх за клан – все это лишь обостряло вкус для ненасытной Пасти. И ее клан… Он был следующим пиром. Демон уже чувствовал их приближение. Чувствовал ее любовь к ним.
И использовал ее.
Вдруг, пульсация рун усилилась. Багровый свет замерцал быстрее, ярче. Гул превратился в рокот. Воздух сжался. Ария почувствовала, как невидимые нити паутины сжимаются вокруг нее. Не физически. Ментально. Давя на сознание. Высасывая волю. Внушая один образ: сидящая у костра мама, Элара, плетущая венок, смеющийся Эфир, который размахивал деревянным кинжалом. Тепло. Безопасность. Иди к ним. Иди…
Иллюзия была такой сильной, такой настоящей, что девушка сделала шаг назад, к выходу. Домус… Дом… Но ее нога наступила на череп. Хруст. Холод. Реальность.
– Нон! – мысль была слабой, но яростной. Она сжала Амулет-солнце. Он был ледяным, но его твердая, грубая форма, вырезанная рукой отца, напомнила ей. Напомнила о настоящем доме. О настоящей маме, Эларе, Эфире. Они шли сюда! В пасть! И она была здесь одна, зная правду, но бессильная!
Ярость, чистая и безумная, смешалась с отчаянием. Она подняла голову к своду пещеры, к тому месту, где во фресках зияла пустота Пасти.
– МОНСТРУМ! – ее крик, хриплый от удушья, разорвал гул пещеры, отдался жалким эхом в костях под ногами. – АУДИ МЭ! – она не знала, обращается ли она к камню, к крови, к самому лесу. – НОЛИ ЭОС ТАНГЭРЭ! ТОЛЭ МЭ! ГЛУТИ МЭ! ТАНТУМ МЭ!38
Она била кулаком в стену, покрытую липкой кровью и кошмарными фресками. Боль в руке смешалась с болью во всем теле. Она предлагала сделку. Себя – за них. Зная, что это бессмысленно. Зная, что демон возьмет и ее, и их. Но иначе она не могла. Это была агония души, разрываемой между ужасом и любовью.
Пульсация рун замедлилась. Гул стих до прежнего монотонного эха, тудум–тудум. Багровый свет погас почти полностью. Осталась лишь почти осязаемая тьма, запах старой крови и хруст костей под ногами. Иллюзия дома исчезла. Демон проигнорировал ее мольбу. Или принял к сведению, как новый ингредиент для будущего пира. В тишине пещеры прозвучал тихий, беззвучный смех.
Ария рухнула на колени среди костей предшественников. Слезы текли по ее грязному лицу, смешиваясь с липкой пылью пещеры. Амулет-солнце висел на шее, холодный комок во тьме. Правда была найдена. Правда была ужаснее любого кошмара. Выхода не было. Ни для нее. Ни для них. Только вечный круг страданий в пасти Леса-Демона.
Внезапно, сквозь гул пещеры, сквозь стук собственного сердца, она услышала… или почувствовала?
Далекий, едва уловимый звук рожка клана Пнэума Виаторис. Тот самый, что возвещал сбор или начало движения. Он донесся не снаружи. Он прозвучал внутри нее. В ее памяти? Или… демон позволил ей услышать?
И тогда она увидела это. Образ. Иллюзия такой кристальной ясности, что от нее стыла кровь. Она сама, ее двойник, стояла на опушке меж деревьев. И этот призрачный силуэт – Ария, которой больше нет – медленно кивнула.
Добро на вхождение было дано.
Приманка демона сработала. Они вошли.
Эльфийка не поднялась с колен. Холодное солнце на груди Арии было последним камнем на могиле надежды. Лес помнил. Теперь он будет помнить их всех. Вечно.
Песок в часах клана Пнэума Виаторис перевернулся.
Их вечный кошмар начался.
Часть I
I
– Стеклянный Мальчик
Глава
1 – Родник и Тени Прошлого
Туман стелился по земле, как молочная река, заволакивая подножия дубов и елей, пряча корявые корни, вылезающие из почвы подобно костяным пальцам покойников. Воздух был сырым, холодным, пахнущим прелой листвой, влажным мхом и чем-то еще – едва уловимым, металлическим.
Конрад Гласс шел по знакомой тропинке к роднику, тяжелый деревянный жбан в его огрубевшей, покрытой старыми шрамами и свежими ссадинами руке казался невесомым. Ему было шестнадцать, но плечи уже несли тяжесть, согнувшую не одного мужика в Квелльдорфе39. Его лицо, заостренное недоеданием и вечной настороженностью, было каменной маской. Глаза, цвета грозовой тучи, сканировали знакомый пейзаж сквозь пелену тумана, не ища красоты, а выискивая угрозу. Он всегда искал угрозу.
Руки. Именно руки всегда выдавали его. Не подростковые, а работяги – ладони покрыты мозолями, как броней, кожа грубая, местами потрескавшаяся, несмотря на молодость. Следы бесконечной борьбы с землей, с колотыми дровами, с тяжелыми мешками. Следы выживания. Сегодня они сжимали ручку жбана так крепко, что костяшки побелели. Не от тяжести. От привычного напряжения.
Он вышел на небольшую поляну, где бил из-под камня родник – источник жизни для их деревни. И остановился. Как вкопанный.
Туман здесь был тоньше, клубясь над самой землей. И вместо привычного серебристого зеркала воды, окаймленного сочной зеленью, его взгляд наткнулся на это.
Тело. Женское тело. Раскинутое у самого истока воды, будто поднесенное в жертву источнику. Леандра. Пастушка Леандра, чей смех еще вчера звенел на лугу, как колокольчик. Теперь от смеха не осталось и следа. Осталось только… искажение.
Одежда была изорвана в клочья. Плоть под ней – изуродована. Глубокие, рваные раны пересекали бледную кожу. Следы когтей – огромных, звериных. Отпечатки клыков – таких же чудовищных. Но… что-то было не так. Слишком хаотично. Казалось, кто-то не просто убивал, а изливал что-то – ярость, ненависть, боль? Взгляд Конрада скользнул по искалеченной груди, по неестественно вывернутой руке, и желудок сжался в тугой, болезненный узел. Утренняя похлебка – скудная, но горячая – подступила к горлу, требуя выхода.
Он не позволил себе согнуться. Не страх за себя сковывал его – страх был знакомой, холодной тенью, живущей под ребрами с того самого вечера. Это было предчувствие. Ледяное, тошное, знающее. Оно шептало: Началось. Опять.
Конрад не закричал. Крик привлекал внимание. Неизвестно чье. Вместо этого он отступил на шаг. Один. Четкий, контролируемый. Глаза, холодные и острые, как наточенный нож, метнулись по краям поляны. Туман цеплялся за кусты, пряча все, что дальше десяти шагов. Ни движения. Ни звука. Только собственное сердце, глухо колотившееся в ушах, да мерзкий, сладковато-медный запах крови, смешивающийся с запахом сырой земли и тумана.
Глубокий вдох. Воздух обжег легкие все тем же коктейлем: гниль, медь, страх. Выдох. Он знал, что делать. Знание было выжжено в нем, как клеймо. Протокол выживания. Шаг первый: Не быть обнаруженным. Шаг второй: Предупредить. Не для спасения Леандры – ее уже не спасти. Для спасения… других. Для спасения его.
Парень развернулся и пошел назад, к деревне. Не бежал. Бег – это паника. Паника – это ошибка. Он шел быстро, почти бесшумно, его сапоги с характерным поскрипыванием вдавливали влажную землю. Жбан Конрад бросил у тропы – мертвый груз. Руки были свободны. Одна инстинктивно потянулась к рукояти рабочего ножа за поясом. Холодная, знакомая тяжесть металла под пальцами – слабое, но утешение.
Мысли скакали, как испуганные зайцы, но он гнал их прочь, фокусируясь на шагах, на дыхании, на давящей тишине леса позади. Лес. Всегда лес. И теперь… оттуда пришла смерть. Леандра. Мэтью до нее. Старый Барнаби. Третья смерть за месяц. Опять.
В ушах зазвенело. Не звук леса. Звук из прошлого. Щелчок. Негромкий, но отчетливый. Как ветка под ногой. Или… кость? За ним – хлюпающий, чавкающий звук. Громкий. Ужасающе громкий. Запах дешевой тушенки и чего-то едкого, химического – запах их старого дома – ударил в ноздри, перебивая запах крови и леса. Конрад сглотнул спазм. Не сейчас. Не сейчас, черт возьми!
Он зажмурился на долю секунды, пытаясь сбить накатывающую волну кошмара. Когда открыл – деревня уже маячила впереди, выплывая из тумана: покосившиеся заборы, крыши, крытые дранкой, дымок из труб. Центр – дом старосты Гектора Грина, покрупнее других, с крепкой дубовой дверью.
Конрад ускорил шаг. Его каменное лицо не дрогнуло, но внутри все сжалось в один тугой, ледяной комок страха и отвращения. Отвращения к тому, что он должен был сделать. К тому, что он знал. К тому, что, возможно, ждало их всех. И к тому маленькому, хрупкому существу, которое он оставил в их холодной коморке на краю деревни.
Габриель.
Он подошел к двери старосты и трижды резко, безжалостно стукнул костяшками пальцев. Звук гулко разнесся в утренней тишине. Дверь открылась, показалось усталое, обвисшее лицо Гектора, озабоченное и недовольное.
– Конрад? Чего так рано… – начал староста.
Конрад перебил. Его голос был низким, плоским, как лезвие топора, лишенным всяких оттенков, кроме жесткой необходимости. Каждое слово – гвоздь, вбиваемый в крышку гроба спокойствия:
– У родника. Труп. Леандра. Зверь, но… не похоже. Опять.
Парень видел, как кровь отливает от щек Гектора, оставляя кожу землисто-серой. Видел, как его глаза, тусклые от недосыпа, расширяются, наполняясь тем же леденящим предчувствием, что грызло Конрада. Староста не спрашивал «точно?» или «как?». Он просто крякнул, по-стариковски тяжело, и начал натягивать поношенный тулуп поверх ночной рубахи. Его движения стали резкими, лихорадочными.
– Сходи за Виктором и Дирком, – бросил он через плечо, уже выходя на крыльцо. – Быстро, парень!
Конрад кивнул, один раз, коротко. Он не пошел «за Виктором и Дирком». Он знал, что староста сам поднимет на ноги всю деревню своим видом и парой громких слов. Его задача была выполнена. Предупреждение передано. Теперь… теперь нужно было другое. Нужно было убедиться. Убедиться, что он все еще там. Дома. Запертый. В безопасности. Или… в безопасности ли они от него?
Парень свернул с главной, грязной улицы, пошел по задворкам, мимо покосившихся сараев и огородов, где чахлая капуста едва пробивалась сквозь скудную землю. Туман здесь был гуще, пропитанный запахом навоза, дыма и немытого тела. Он подошел к крошечной, полуразвалившейся коморке, притулившейся к краю леса – их «дом». После «бандитов», после истории с родителями, староста сжалился. Выделил клетушку с одной комнатой, крошечным окошком под потолком и дверью, которую Конрад каждую ночь запирал на тяжелый железный засов изнутри.
Он толкнул дверь. Она была не заперта. Утренняя тишина внутри была гулкой, тяжелой. В углу, на узкой кровати, под грубым одеялом, лежал маленький комочек. Габриель. Семь лет. Слишком худой, слишком бледный для своих лет. Казалось, ветер сдует. Его светлые, почти белесые волосы были растрепаны, ресницы, длинные и темные на фоне прозрачной кожи, лежали на щеках. Он спал. Казалось, мирно.
Конрад замер на пороге, не входя. Его глаза, привыкшие сканировать угрозы, изучали брата с жестокой, хищной тщательностью. Розовые губы, слегка приоткрытые. Тонкая шея. Маленькие руки, сжатые в кулачки даже во сне. Ничего. Ни следов. Ни запаха. Кроме сладковатого запаха детского сна и пыли.
– Поел ли он сегодня? – мысль пробилась сквозь лед, как острый шип. Не о завтраке. О том. О теплом, живом, красном.
Парень резко отвернулся, стиснув зубы до боли. Нет. Он не мог думать об этом. Не сейчас. Не о Габриеле. Мальчик был слаб. Болезненный. Хрупкий как стекло. Их фамилия – Гласс – казалась зловещей насмешкой. Он разобьется. Или… порежет кого-то?