Ведьмовской Гримуар. Начало

Чувство собственного достоинства заставляет расправить плечи и снова поднять глаза, протягивая пострадавшей стороне бумажного Эндрю Джексона[9], который, по моим подсчетам, должен восполнить потерю минимум в тройном эквиваленте. Обиженный же какое-то время продолжает варить меня все в том же ледяном презрении, лишь еще немного приправив его удивлением и молчать. При том молчать во всех доступных мне направлениях.

«Интересно бывает ли так, чтоб человек мог попросту не о чем не думать», – снова возникает в моей голове вопрос, а с ним попутно наклевывается и подозрение в умственной отсталости стоящего напротив. И я неволей начинаю его разглядывать. Мгновенно приходит понимание, что я явно поторопилась, приобщив некоторых индивидов к званию мужчины. Нет, дело вовсе не в визуальном расхождении, да и не в позиционировании себя великого – тоже нет. Не об этом… Он высокий, я бы даже сказала статный. Широченные плечи облачены в черное пальто свободного кроя, которое вовсе как-то не по сезону расстегнуто. Выше волевой подбородок, высокие скулы, тонкий нос, не большие, но выразительные глаза, в которых плещется холодное серебро.

«Красив говнюк!» – откликается подсознание на очевидный факт, но все же он не мужчина, нет. Парень. Парень, который, навскидку, может года на три-четыре старше меня, а значит…

«Какого хрена спрашивается, я должна тут распадаться на простишечки!?»

Короче окончательно воспрянув духом, я набираю в легкие воздуха и собираюсь отомстить за надругательство над своей гордостью. Но не успеваю и рта открыть, как старбаксик полностью теряет интерес к происходящему. Внезапно делает разворот на 180 градусов и… Уходит! Просто уходит!

«Козел!» – пыхтит ущемленное самолюбие, и я потупляю взгляд, внимая лужице черной жидкости, что вытекала из недр брошенного формированного картона.

«Двойной эспрессо. Фу, какая гадость!» – проносится в голове, и я все более отчетливо начинаю ощущать себя выбившимся пазлом, который наспех всунули в чужую коробку и сейчас сборщик активно пытается влепить меня в инородную картинку.

На какое-то время даже погружаюсь в великие размышления о том, что ж за дичайший сюжетец был в моей родной головоломке. И в очередной раз натыкаясь на все тот же вопрос, добивающий своей неизвестностью – кто я?

– Тупица! – гремит теоретический ответ, – Для тебя одной что ль улица!? – и в следующий миг меня сметает строну грудастым тайфуном.

– Да твою же мать! Я вообще-то тоже человек! Не дерьмо, чтоб на меня так смотреть! И не пустая баклажка, чтоб просто отбрасывать в сторону! – не выдерживаю и едва ли не срываюсь на крик. Но проносящееся, пыхтящее существо из разряда «я и лошадь я и бык я и баба, и мужик», мой эмоциональный всплеск мало заботит:

– Поговори мне еще! – отбрасывает оно мне, и, обернувшись на миг, грозит кулаком. Однако, не на этом фиксируется мое внимание. Взгляд цепляется за маленького мальчика, что стоит у огромной витрины левее и все прежние эмоции моментально гаснут. Он с нескрываемым восторгом рассматривает её содержимое, и в нем я ощущаю нечто болезненно родное. Мы с ним одинокого не вписываемся в эту картинку суетного мира, пусть и имеем совершенно разный оттиск.

Это был отнюдь не в край избалованный ребенок, который узрел очередную яркую игрушку и уже складывал план о том, как выпросить её у безотказной матери. Здесь было скорее наоборот – этого малыша и вовсе нельзя было отнести к счастливчикам, которым удалось появиться на свет в обеспеченной, ни в чем не нуждающейся, семье. Растрёпанные, местами спутанные волосы. Светлая кофта под горло, что очень давно утратила свой явно когда-то белый цвет. Поверх нее надет вязаный кардиган с геометрическим узором, под названием «привет мое детство», в котором местами топорщатся выбившиеся из вязи нити. Потертые штаны с заплаткой на колене и заношенные кеды. Все в нем говорило о том, что за столь короткий отрезок жизни, а это, на мой взгляд, от силы лет десять, эта живодерка уже изрядно успела его потрепать. И не было у него безотказной матери. Возможно, её и не было вовсе, как и не было огромного склада игрушек. Да и не игрушки его интересовали. Мальчуган вожделенно рассматривал банальное пирожное в витрине «Сладкого мира». И мне не нужен был мой «дар» чтения мыслей, для того чтоб понять, насколько этот ребенок обделен. Для него эта небольшая сладость была желанней всего. Она была для него недостижимой мечтой.

– Опять ты!? – выскочил из магазина, я бы сказала, чересчур плотно сложенный мужчинка. Белый передник, перетягивающий наеденное пузо, и бэйдж, приколотый к груди, выдавали в нем продавца. Своими сардельчатыми пальцами он ухватил мальца за грудки, растягивая трещащий по швам кардиган:

– Сколько раз мне тебе говорить, чтоб ты не залапывал витрину, и вообще даже не приближался сюда!?

Понятия не имею, зачем в очереди стоял этот монстр, когда людям выдавали душу и банальное сострадание. Теоретически это мог быть свиной ошеек, которым он на радостях даже заменил свой кадык. Очевидно, было лишь одно: теория о том, что хорошего человека должно быть много, а худощавые людишки, заведомо злые – туфта на постном масле.

– Дяденька, пожалуйста, всего одно пирожное. Я вас очень-очень прошу. У меня нет денег, но я могу мыть пол, выносить мусор… – на такую речь ребенка мужчина лишь громко рассмеялся:

– Да и неужто ты думаешь, что в таком виде я могу позволить тебе делать хоть какую-то работу!? Меня же прикроют за несоблюдение санитарно-гигиеничных норм. Давай проваливай отсюда подобру-поздорову!

Губы ребенка предательски задрожали, а на глазах начали наворачиваться слезы.

– Кусок дерьма! – мыслю с вслух и видимо достаточно громко, чтоб быть услышанной. Ведь человекоподобная свинюшка тут же вопросительно оборачивается в мою сторону с мысленным «Малолетка! Это ты мне?!», но озвучить не успевает:

– Для тебя вообще есть хоть что-то святое?! Это же ребенок! – скопившееся негодование находит заветный ключ, дабы открыть для себя выход, и я подхожу ближе, интуитивно немного прикрывая собой мальчонку.

– Защитниками обзавелся, жеребёнок? – саркастически протягивает мужчина, а после обращается ко мне:

– Слушай, сюда дорогуша! – толстый палец появляется перед моим носом, зарождая внутри знакомую пульсацию, а в ушах снова начинает шуметь кровь, в которой бурлит вскипающая злость, – Не тебе меня учить жизни – молоко еще на губах не обсохло! Проваливайте оба! Терпеть не могу попрошаек!

– А разве он попрошайка?! – делаю глубокий вдох, чувствуя, как воздух вокруг становиться физически ощутимым, приобретает некую плотность, набирает температуру, – Он готов работать за свое желание, а тебе мразь, не знакомо даже такое простое понятие, как снисходительность.

– За языком следи малолетка! У меня нет проблем с обслуживающим персоналом. Так что если денег нет – катитесь отсюда, к чертям собачим!

Странно, но сейчас, все внутренне знакомые ощущения не находили ответа ни в свете ламп, что еще не успели потухнуть с приходом утра, ни в физическом состоянии рыжеволосого отброса общества (а жаль). Не отразились они и на стеклянной витрине. Возможно, причиной стало то, что на данный момент мною была поставлена определенная цель. И достичь её я собиралась любым путем. При любом раскладе этот недо-мужчина отдаст ребенку злосчастное пирожное.

– Болта тебе с левой резьбой, а не денег, – эмоции и ощущения испаряются, словно предрассветный туман, оставляя холодность разума и нерушимую уверенность, – ты просто так отдашь это пирожное! – произношу тихо, четко, как приказ.

Мысленно пучеглазый вспыхивает:

«И что же ты мне сделаешь мелочь пузатая!»

Происходящее его явно веселит, он даже запрокидывает голову и выбрасывает в воздух пару «ха-ха», от чего его брюхо сотрясается подобно желе. Возвращая внимание ко мне, продавец готовиться озвучить комкующиеся в злобе мысли, но на пересечении наших взглядов все они в момент исчезают. Гаснут и все эмоции. Взгляд его становится стеклянным. И прежде чем я успеваю озвучить подобранные доводы о том, что готова в противном случае засвидетельствовать в полицейском участке о физическом насилии над ребенком, как вдруг, словно под гипнозом, мужчина молча направляется в магазин. А возвращается, держа в руках пакет. Он протягивает его ребенку, но взор мальчика прикован ко мне и в нем читается лишь страх.

– Ну что же ты? – слегка улыбаясь, склоняясь ближе, от чего мальчишка пятится, – Видишь, дядя передумал…

– Глаза… – шепчет едва слышно, – ваши глаза… – не находя больше слов, малец тычет пальцев сторону витрины, где в следующий момент я сталкиваюсь со своим отражение и мою душу заполняет тот же ужас. А заключается он в том, что глазное яблоко у меня словно вовсе исчезло. Разрез глаз затопила болотная зелень, поглотив все, не позволяя увидеть даже зрачка.

Я двинулась ближе к стеклу, дабы убедится, что это не иллюзия, в то время как мальчишки и след простыл. Он убежал, совершенно забыв о своей сладкой мечте в руках продавца. Убежал от меня. Ребенок безумно боялся, до дрожащих колен, до похолодевших конечностей, но не жестокого, злого дяденьку, а меня.

Небесное светило, что, казалось бы, вот только что воскресло, уже начинало клониться к горизонту. Заканчивая свой очередной цикл, оно щедро заляпывало яркими красками небосводный холст, пропитывало светом перистые облака.

Устало отвожу взгляд от неба, что весьма красноречиво вещает мне об уходе еще одного дня, и закрываю глаза. Яркие блики поддевают привычную тьму сомкнутых век, голова снова немного кружится и я, прогнувшись в спине, упираюсь руками в гудящие ноги. Наверно, за все 18 лет я не выходила на своих двух столько, сколько было вытоптано мною за одни эти сумасшедшие сутки.

После случая у кондитерской, личный транспорт под номером «11» сам нес меня прочь. Направление ему задавали глаза. Главным их критерием было потенциальное количество людей, с коими я могу столкнуться. Местами, где все же приходилось соприкасаться с кипящим социумом, я опускала голову ниже. Порой даже прикрывала тот самый навигатор ладонью. По сути, задача не дать еще кому-либо узреть пугающую мглу в очах моих, заняла все мысли, отметая все прочее, выключая даже часть первостепенных потребностей. Банально – я даже не ела. Ведь покупка той же «горячей собаки» в уличном фаст-фуд-фургончике требовала непосредственного контакта с людьми, а больше чем его я боялась разве что саму себя. В конечном итоге, установка «вон там народу меньше» и привела меня к данной точке.

«Кстати, где я? Почему так тихо и холодно?» – с этой мыслью с трудом размыкаю, точно склеившиеся, ресницы. Делаю глубокий вдох, наполняя легкие свежим, я бы даже сказала, слегка морозным воздухом. А после, выпустив изо рта мягкое облака пара и обняв себя руками, приступаю к ориентации на местности.

Стоит отметить, что с задачей убежать туда, где нет никого, я справилась настолько качественно, что это даже пугает. Вокруг нет ни единой живой души, да и окрестность для меня вообще не знакомая. Хотя оно и не мудрено. По правую сторону обнаруживаю стремящиеся ввысь каменные пики, местами припорошённые снегом, а в горной части Денвера мне крайне редко приходилось бывать. Собственно, наличие мерзлых осадков тут же объясняет пробирающий меня до кости холод.

Обернувшись в противоположную сторону, взором натыкаюсь на вымощенный досками, уступ, огражденный по краю не высоким старым забором. Вообще, я не великий ценитель прекрасного, но то в следующий момент внутри зарождается странная, острая необходимость пройти вперед. Растирая плечи в попытке отогнать озноб, я поднимаюсь на террасу явно давно заброшенной смотровой площадки. И там все же открываю для себя просто ошеломляющий вид на родной город, тонущий в пурпурном цвете заката. Это завораживает, это заставляет делать еще шаг вперед.

«Ладно, Бишоп… а вернее не совсем Бишоп, от людей убежала, а дальше-то что?» – опершись о перекладину, глубоко вдыхаю. Точно налитые свинцом веки смежаются, вызывая легкое жжение, и ненадолго я таки разрешаю себе думать.

«Дальше жрать хочу!» – вырывается на передний план нагло попранная базовая потребность, живот протяжно бурчит в знак согласия, а вестибулярный аппарат и вовсе подымается на митинг. Глова кружится с новой силой, темнота взрывается сотней ярких вспышек, и я, чувствуя, как меня начинает вести в сторону. Крепче хватаюсь за деревянный поручень.

В ушах подымается шум, но в этот раз он никак не связан ритмом крови в моем организме – нет! Это больше походит на глушенный, некачественный, как вещание старого приемника, гул множества голосов. Они кричат в разной тональности, переплетаются до неразборчивости. Но в какое-то мгновение мне все же удается выхватить одно четкое слово:

«Падай!»

После же ощущается толчок в спину, но он точно не материальный. Это не прикосновение чьих-то рук, скорее больше похоже на резкий порыв ветра, устремленный в одну точку. А дальше земля под ногами теряется, все переворачивается, и…

Я кране херово учила физику. Посему наверняка не знаю, по каким там законам динамики, инерции все происходит. Чхать! Ведь по факту важно только то, что в следующую секунду я испуганно открываю глаза, оказываясь уже по другую сторону ограждения. И в мире живых меня удерживает разве что ржавая опора, цепко выхваченная инстинктом самосохранения.

Будет, пожалуй, глупо кривить душой и говорить, что в мою голову, за эти садистские 24 часа, ни разу не закралась мысль о том, как сложна эта жизнь и о том, что она явно не имеет смысла продолжаться. Но сейчас, когда усталость повторно сыграла со мной злую шутку, вляпывая на сей раз в нечто гораздо более серьезное, чем плечо надменного старбакса… Так вот, сейчас я отчётливо осознавала только одно – я хочу жить. Несмотря ни на что, хочу жить! Желание мое в следующий же миг обрело звуковое проявление. Оно сорвалось криком с губ в момент, когда пальцы одной руки начали соскальзывать, а второй я все никак не могла дотянуться до ограды. Звук отчаянья будто ударился о проржавевшие прутья, отзываясь в них дребезжанием, и это окончательно свело на «нет» мою попытку остаться в теле своем бренном. Визжа, я зажмурилась, уже готовясь принять неизбежное, и таки сорвалась.

Но в ту же секунду конечность мою перехватила чья-то другая. Теплая, крепкая, мужская:

– Держу! – послышалось сверху, – Я держу!

– Пожалуйста! Пожалуйста, помогите мне! – взмолилась я, сквозь пелену застывших в глазах слез, толком и не разобрав к кому взываю. В размытом пятне я видела лишь то, что одето на благодетеле моем нечто коричневое, и волосы у него светлые.

– Ограждение низкое, нет хорошей точки опоры, – мое предплечье перехватывает вторая рука спасителя, – сам не вытяну, так что давай, попробуй ухватиться за перила. И не барахтайся так, не тонешь ведь!

Собрав все свои эмоции в кулак, что было крайне сложно с учетом накрывающей оторопи, я сосредоточилась лишь на четко озвученном условии к возможному таки сохранению своей жизни.

«Ухватиться! Нужно ухватиться!»

Но ни первая, ни вторая моя попытка не увенчались успехом, ибо страх перед смертью был настолько велик, что буквально парализовал все тело. Что там говорят: выброс адреналина в кровь и человек способен на многое? К чертям все это! Единственное, на что я была способна, так это продолжать телепаться в воздухе, словно тряпка на ветру.

– Только не отпускай, пожалуйста… – под прессом отчаяния, вывалила я в слух, делая еще один рывок. Да, блондин был моим последним якорем. В его руках совсем не фигурально находилась если не моя жизнь, то ее полноценность однозначно. И возможность пренебрежения этим не могла не пугать.

– Дура, что ли?! Соберись! И ни в коем случае не смотри в низ! – ответ полился на душу елеем легкого умиротворения, синхронно чему моя новая попытка таки увенчалась частичным успехом. Мне удалось ухватить один из прутьев, но ладонь была настолько влажная, что рука мгновенно соскользнула. А вместе с ней скользнул и взор в тот самый оговоренный ранее низ. Вместе с пониманием, что вот там меня и по частям не соберут, и что в широкой ладони, отнюдь без преувеличения, покоится моя биография, в груди холодеет, а с губ срывается неистовый вопль.

Если до этого мне было просто страшно, то сейчас и вовсе смело тайфуном всепоглощающего ужаса. Мир вокруг, казалось, задрожал, ограждение томно заскрипело, а ощущение высказывания второй конечности из рук спасителя окончательно спихнуло меня еще и в пропасть истеричной безысходности.

– Так, все понятно… – донеслось многозначительное сверху, когда грудину мою уже распирало от подступающей горечи исступления. Потупив взгляд в теоретическое место моей финальной дислокации, я уже начала примерять себя с самым реалистичным исходом всей этой постановки. Картина маслом, так сказать. И это более, чем логично – отпустить. Ведь в противном случае гранитный утес украсят две кровавые лепешки. И винить себя человеку, рискнувшему прийти на помощь, в целом-то, будет и не в чем. Он пытался, и это именно я не смогла. В голову закралась мысль, что все это нужно успеть озвучить, но перейти к её реализации я не успела:

– Посмотри на меня! – слова прозвучали, словно приказ и даже заставили слегка вздрогнуть.

– Что? – смысл сказанного как-то шёл врознь с происходящим.

– Просто посмотри мне в глаза!

Решение делать то, что просит этот человек, пришло само собой. И, запрокинув голову, я снова на него взглянула. Понадобилось сморгнуть пару раз, чтобы найти в туманной, засвеченной закатным солнцем, кляксе бездонно-синие глаза, которые тут же стало заволакивать темно-лазурной дымкой. И я уже подобное где-то видела. Видела это в своем отражении. Парень, коим, собственно, оказался мой спаситель, тем временем что-то говорил, вот только я напрочь утратила способность слышать. Пустующее пространство наново загудело как пчелиный улей, а за спиной моего личного помазанника начинало клубиться нечто, не имеющее формы или оболочки. В неверии собственным глазам, я зажмурилась, а когда услышала знакомое «падай», в очередной раз сорвалась на крик.

Хотя, если называть все своими именами, то это был скорее кликушеский[10] вой, что продолжался даже после того, как исчезло состояние невесомости, а под собой я начала чувствовать твердую землю. Наличие, кстати, почвы под филейной частью тела, кою я не переставала ощупывать, сделали мои стенания еще на пару октав выше. Открыть глаза я попросту боялась. Даже когда воздух в легких окончательно иссяк, глуша мое вытье, я продолжала действовать наощупь, зарываясь пальцами в прохладный гравий и тяжело дыша.

– Ума не приложу, какого черта ты делала в этом месте… – раздался знакомый голос все так же где-то над моей головой, заставляя выйти из зоны мнимого комфорта и взглянуть на текущую реальность. Первое, что открылось с доступного угла зрения, это то, что земля подо мной была отнюдь не иллюзией. А руки мои, в своих тактильных восприятиях, уже были на подходе к соприкосновению с массивными мужскими ботинками.

– Я не… – вперившись в желтые шнурки, предприняла я попытку к весьма неуместному, наверно, оправданию, роняя с запинкой, – не собиралась… Нет!

– Этого я и не подразумевал. Эмоционально нестабильных девочек, как правило, слишком заботит вид их возможной мертвенной бледности, а для окончательно принятого решения, ты очень крепко держалась за жизнь. Но и при других раскладах – сие у тебя, не получилось бы…

По сути, парень вещал о построенных им логических цепочках, в которых я сейчас мало нуждалась. Совесть-то моя была чиста, а скованный потрясением разум зажигал куда более важные вопросы. Оцепенение спало, и я холерически принялась озираться по сторонам, ища на них ответы.

– Что за…?! – изумление сорвалось в момент, когда взор мой прилип к смотровой площадке, что находилась метров на 20 выше текущего местоположения.

– Ты?.. – взгляд пустился в короткий забег по поиску моего спасителя, – Я?.. – воткнувшись в ноги, вскарабкался выше и сбросился в бездонные океаны глаз напротив:

– Как? – удалось, наконец, сформировать пусть и простейший, но столь волнующий меня сейчас вопрос.

Светловолосый глядел на меня с высоты своего роста с неподдельным удивлением, словно я сейчас призналась в том, что не смотрела ни единой серии «Игры престолов», а после опустился на корточки. Наши лица поравнялись друг с другом, позволяя мне полноценно разглядеть человека, спасшего мою тушку от превращения в кровавую отбивную. Главной достопримечательностью слегка квадратообразного лица, с четко очерченной линией челюсти и высокими, слабовыраженными скулами, были, разумеется, огромные бездонные глаза. А если спуститься ниже прямой переносицей, можно было столкнуться с не менее примечательными пухлыми, но обветренными губами. Такими во все времена просто бредят большинство девушек, накусывая их, прибегая к перцовым блескам, а тут подарок природы и такое пренебрежение. Финальной изюминкой блондинистого торта была мягкая впадинка на широком подбородке. Пока я занималась изучением новой визуальной картинки, брови парня, что были немного темнее белесой шевелюры, сошлись на переносице, образуя характерную складку, а голова его склонилась на бок. Рука потянулась ко мне, после чего тонкие пальцы откинули в сторону прядь волос, что, оказывается, все это время застила полноценный обзор:

– Что с тобой не так, ведьмочка? – наши взгляды крепко врезались в самые души друг друга. У себя я подозревала расстройство слуха, но попутно все же искала шуточную подоплёку, в явно риторическом вопросе собеседника. Что же искал он, можно лишь предполагать. Казалось, шторм в его глазах разбивал меня на молекулы, вычленял атомы в поиске того самого изъяна.

– Кто? – не разрывая наш зрительный контакт, решила уточнить я – ну, мало ли, может неправильно разобрала. Голос на выходе оказался совсем тихим, хриплым, с лихвой выдавая внутреннее волнение. Потрошащий прищур снова перешел в удивление, а уголок губ с одной стороны приподнялся, образуя кривую улыбку:

– Серьезно не знаешь? Родители ничего не рассказывали? – рванул по наболевшему не задумываясь, вновь распиная материнский крик на периферии слуховой памяти. Отвернулась я в ту же минуту, переводя взгляд на пролегающую рядом узкую серпантиновую дорогу. К ответу волокти себя приходилось силком, напоминая о той мгновенной схожести, что я видела в наших глазах.

– Какие именно? – тело начинало потряхивать, от чего я сильнее сжала в кулаке прохладные камешки. Понимая, что ответ мой недостаточно точен и даже груб, добавила пространственное, переводя взгляд ближе к собеседнику, – Меня бросили еще в роддоме…

– Странно… – боковым зрением улавливаю движение личного мессии, возвращающегося в вертикальное положение, – Становится все чудесатее и чудесатее…

За сим многозначительным цитированием, повисает пауза, в которой я так же пытаюсь встать, но тело словно ватное и все заканчивается повторным впечатыванием зада обратно в насиженное место. Парень же продолжал препарировать меня синеоким скальпелем – это я чувствовала интуитивно. И лишь спустя пару десятков секунд, опосля филейного фиаско, склонился и протянул мне руку помощи:

– Давай руку, Алиса. Судя по теме, я буду твоим гидом в кроличьей норе[11].

– Куда мы идем? – спустя минут десять немого ковыляния позади нового знакомого, осведомилась я, перебивая шуршание гравия под ногами. Неровность почвы крайне усложняла движение, что в силу морального, да и физического истощения, было и без того не легким. Я то и дело спотыкалась, оступалась, лавируя на грани падения, в то время как поступь спутника, напротив, была легка и уверенная. Засунув руки в карманы, парень шествовал впереди этак на десяток шагов, периодически оборачиваясь, но отнюдь не с целью проверить, не сдохла ли я от тяжести нового шага. Его хмурый взгляд точно вгрызался в горизонт, и, судя по всему, не находя там ожидаемого, возвращался своему обладателю под ноги.

– К черте города. – Откинул он, вновь повторив свой ритуал, даже не удостоив меня внимания.

– Пешком? – сорвалось в ужасе.

– Если повезет, поймаем попутку.

В моменте стало предельно ясно, что именно, раз за разом, ищут синие глаза. Также в голове я довольно быстро соотнесла обратную дорогу с собственным путем в горы, что занял едва ли не целый день, и с трудом переборола протест гудящего усталостью 11-го транспорта.

– Почему не вызвать такси? – нащупывая в кармане чудом не потерянную пластиковую карту, я принялась искать более приемлемые варианты дальнейшего передвижения.

– Ну, если у тебя имеется средство связи, – продолжал вести беззрительно-контактный диалог спутник, – в чем я глубоко сомневаюсь, но буду только за, ведь мой мобильный пал жертвой твоего спасения.

Хоть камень и летел в мой огород, молотящая кости усталость заставила от него нагло увернуться, фактически без чувства угрызения совести. Оная была не менее обессиленной.

– А… – я занялась поиском в архивах словарного запаса того самого необходимого слова, попутно душа в момент из последних сил воспрянувшую моральную ответственность, – телепортироваться… – поверженная совесть залепила себе фейспалм, и, признав полную капитуляцию, ушла восстанавливать силы, лишь вскользь намекая, что отнюдь не прощается, – или как это там правильно называется? – допытывалась я, – Никак?