Отражение

И тут меня настигло бы отчаяние, если бы мозги уже судорожно не суетились в поиске решения. И вдруг я увидела бегущую, маленькую и кругленькую, как шарик, полицейскую. Возможно, все римские боги сразу подкинули мне этот спасительный шанс. Я бросилась к ней наперерез, расставив руки не хуже, чем отчаянные герои американских боевиков. Женщина затормозила в изумлении, и по её обалдевшему взгляду я догадалась, что поступила, мягко говоря, не совсем типично.

– Что?!! – вскрикнула она, немного запыхавшись.

Путаясь в словах, я сообщила ей на ужасном английском, что потерялась.

– Я тут немного занята, – сообщила она, притоптывая от нетерпения на месте, – вот бегу за преступником. Подожди, я его сейчас поймаю и вернусь.

Этот ответ я поняла уже по её красноречивым жестам в сторону убегающего парня и прикосновению к кабуре на поясе. Я отступила, а полицейская побежала дальше.

И знаете, через очень короткое время она таки вернулась! Быстрой оказалась и проворной. А главное – ответственной. И тут началось: ни на один её вопрос я не смогла толком ответить. Всё, бедняжке, пришлось делать самой. Но минут через десять она уже всё обо мне знала: откуда я приехала, в какой гостинице живу и как зовут моего гида.

Она тут же предложила отвезти меня в гостиницу. Я пришла от этой мысли в ужас: потерять целый день впечатлений и радости – что может быть ужаснее?! И наотрез отказалась. Ещё через пару минут она уже звонила Марине, нашему гиду. Оказалось, та и не подозревала, что потеряла одну из туристок, но вся группа здесь, рядом с фонтаном, обедает, и она сейчас за мной придёт.

Меня удивило немного, что никто и не понял, что я пропала. Никто, кроме моего друга, который бегал всё это время вокруг того же фонтана в полной панике и отчаянии. Получалось, мы бегали друг за другом, а надо было навстречу. Такая вот ирония судьбы!

Ну а дальше всё не только наладилось, но даже стало лучше, чем было. Меня пригласили за стол гидов и стали наперебой угощать вкуснейшими яствами, чтобы снять теперь уже наш общий стресс. Признаться, до этого меня не слишком восхищала итальянская кухня – не везло, наверное. Но то, что я ела за столом опытных гидов, было превосходным!

Да и в целом день весьма удался! Ах да, про главное. Полицейская, которая помогла мне, добавила восхищения и без того великолепному Риму. Ей моя персональная благодарность.

АМУРНЫЕ ХРОНИКИ

Балерина

Алекс всегда был везунчиком: 35 лет, хорош собой, любимая работа, карьера, деньги – многие завидуют. Фотохудожник с именем, связями, необременительными любовными приключениями и постоянной тоской, чёрт знает откуда взявшейся и не отпускающей счастливчика Алекса уже почти год. Дошло до того, что однажды утречком подумалось: «А нафига просыпаться?»

Когда позвонил главный редактор журнала «Кумиры» Вадим Акаёмов и попросил зайти, Алекс был в абсолютном психологическом раздрае. Но Вадим был не просто работодателем, он был другом. Они дружили уже тысячу лет, ещё со школы. У обоих были строгие мамы без пап и довольно бедное одинаковое детство. Теперь оба сделали карьеру, поменяли свои когда-то скромные квартиры на совсем нескромные апартаменты, но продолжали дружить и поддерживать друг друга всегда, когда в этом возникала необходимость. Тем более что и профессии их сильно пересекались. Вот и сейчас, Алекс не сомневался, Вадим собирается предложить ему работу. Скорее всего, очень важную для обоих. А работать чертовски не хотелось. Сначала Алекс хотел отказаться, но потом испугался, что, уступив своей тоске, совсем в ней увязнет, и согласился на встречу.

Вадим был необычайно возбуждён.

– Старик, я даю тебе шанс прославиться окончательно и бесповоротно. Ты, конечно, слышал о Лизе Шульгиной?

Алекс слышал. И не только.

Лиза Шульгина была балериной. Не просто модной, не просто талантливой и известной – Лиза была явлением. Алекс любил балет и уже давно следил за творчеством удивительной балерины. Но как-то издалека, не смея, да и не желая приближаться.

Лиза вошла в комнату летящей походкой, выворачивая ступни, как это принято у балетных, – хрупкая и царственная одновременно. Алекс поднялся навстречу, да так и остался стоять, заворожённый блеском её удивительных длинных глаз. Её лицо не было красивым. Но оно не отпускало. Его хотелось разглядывать подробно и долго, оно было прекрасно той особенной породистостью и удлинённостью черт, какими отличались высокородные испанки великого Эль Греко. Давно забытое возбуждение охватило его. И как-то сразу Алекс понял, как нужно её снимать.

Они перекинулись парой слов, и Алекс с удивлением услышал, что голос у него сел. Кажется, так бывает от волнения или страсти только в ранней юности. Но и Лизин голос оказался с хрипотцой. Они почти ничего не сказали друг другу – договорились о встрече, обговорили время сеанса, попрощались – и всё. Она вышла из комнаты той же летящей походкой, что и вошла, оставив после себя лишь шлейф волнующих духов, лёгкое прикосновение к его руке длинных прохладных пальцев и ощущение чего-то нереального, приснившегося, невозможного.

Во время съёмки они почти не разговаривали. Лиза была вожделенной моделью, и их сил хватало только на то, чтобы работать и всецело наслаждаться каждым мгновением этой работы.

Алекс приглушил свет и постарался сконцентрировать его на мягком повороте головы Лизы, с собранным, как это принято у балетных, пучком волос над высокой шеей. Линия перехода шеи в длинную узкую спину потрясла его. В ней было что-то трагическое, очень женское: беззащитность, излом, покорность, хрупкость. За них хотелось отдать жизнь. Руки! Это в них – то на колени брошенных, то вверх взметнувшихся – слышал Алекс, сводивший его с ума голос с хрипотцой. Это они страдали, радовались и умирали в её спектаклях, а сейчас покорно лежали на коленях, словно уставшие крылья Ангела. И взгляд, и осанка, и поза – всё в ней было абсолютно органично и совершенно. Но вот она повернулась, и всё изменилось. Взгляд роковой, обжигающий, не оставляющий надежды на пощаду, спина пружинистая, влекущая – и опять эти руки, зовущие и отталкивающие одновременно.

«Только ПЕРЕДАТЬ, – молил он в страстном возбуждении, – только суметь передать то, что открылось ему: этот взгляд, эти руки, это лицо…»

Сеанс их творчества был настоящим откровением, озарением, ВДОХНОВЕНИЕМ, наконец! Всё получалось само собой, они понимали друг друга почти на телепатическом уровне. Такого творческого подъёма, такой лёгкости и радости от работы у Алекса не было никогда раньше. Он чувствовал себя творцом, почти Богом – и был абсолютно счастлив.

А потом была любовь. Недолгая. Но самая настоящая. Самая ОНА. Как артефакт. Чтобы было что в оставшейся жизни вспоминать и уже ни о чём не жалеть.

А потом Лиза уехала на гастроли, а когда приехала, что-то уже погасло в них. Видимо, вычерпнуто было до дна это невозможное счастье. Сил больше на такой накал не было.

Вот они и расстались.

Принц

Это произошло ещё тогда, когда Петербург назывался Ленинградом.

Она – юная девочка, только что окончившая школу и приехавшая в Ленинград из далёкой провинции учиться. Яркая красивая брюнетка, слишком яркая для серо-угрюмого Ленинграда – высокая, с копной великолепных сверкающих волос, спадающих крупными чёрными локонами на нежные плечи. Когда она шла по Невскому, вслед ей оборачивались все: и мужчины, и женщины – слишком необычна и ярка она была для этого города, какая-то южная экзотическая птица, свободно расхаживающая по улицам, довольно скромно одетая и поэтому явно не иностранка, а своя, но такая необычно чужая.

Ей было всего семнадцать, и Ленинград казался ей тем сказочным миром, в котором её девичьи мечты должны были превратиться в жизнь, полную необыкновенных приключений и счастья. Она чувствовала себя в нём принцессой или даже королевой, но ещё не коронованной, а как бы накануне – королевой инкогнито. И как настоящая принцесса, она с замиранием сердца ждала своего принца и верила в свой сказочный бал.

И вот однажды это случилось. Отец её подруги достал для обеих пригласительные билеты на новогодний бал в Военно-медицинскую академию. Это был первый настоящий бал в её жизни, и он не имел права не стать волшебным. Всё казалось ей чудесным. Всё было похоже на сон. От кавалеров не было отбоя, она танцевала все танцы подряд, едва успевая менять партнёров, и веселилась от души. И вдруг она увидела Его. Их разделял огромный танцевальный зал. Он обернулся, и их глаза встретились. А дальше всё стало происходить как во сне. Музыка, зал, танцующие пары и голос распорядителя бала – всё стало сказочно нереальным. Он был мальчиком её мечты, Греем её грёз. В красивом сером свитере, именно в таком, в каком и должен был быть её Принц, и лицом настолько желанным и родным, а главное – таким знакомым по её девичьим грёзам, что она тотчас его узнала. Конечно, это был их бал.

Объявили белый танец, и она, отодвинув от себя настойчивого кавалера, которому только что улыбалась, направилась через весь зал прямо к своей мечте.

– Я пришла, – сказала она, с трепетным восторгом входя в его ждущие руки, как в судьбу, и ни секунды не сомневаясь в совершенной естественности своего поступка.

– Добро пожаловать, – улыбаясь, ответил он, принимая её в объятия и ограничивая теперь её жизнь и счастье именно этим пространством.

И время остановилось. Вернее, замерло. Заключённые в любовь, они уже больше ничего не замечали. Мир каждого из них был отныне ограничен глазами любимого. Они танцевали теперь все танцы подряд, не размыкая объятий и не замечая, под какую музыку танцуют. И говорили, говорили, говорили, наслаждаясь музыкой голосов и тем волшебным состоянием эйфории, которое присуще настоящему счастью.

Она потом никогда не могла вспомнить, о чём они говорили тогда.

Но вот объявили последний танец, а когда он закончился, они, держась за руки, спустились в гардероб. Он взял номерки её и её подруги (которая почему-то к концу вечера осталась одна) и встал в очередь за пальто. А потом она с ужасом увидела, что он идёт к ней, держа в вытянутых руках шикарное пальто подруги, а её старенькое, перешитое из маминого, небрежно перекинул через руку. Его намерение было весьма красноречивым. Она отпрянула от него, её лицо вспыхнуло, а глаза засверкали готовыми пролиться слезами. Такое унижение от своей бедности можно почувствовать только в семнадцать лет!

«Это моё пальто», – услышала она насмешливый голос своей спутницы. Он смешался лишь на мгновение: «Разумеется. Разрешите вам помочь?» А затем повернулся к ней и жестом пажа, прислуживающего своей королеве, надел на неё её старенькое пальто так, как будто оно было мантией из горностая.

Они вышли на улицу и, вступив в ночь, почти задохнулись от прозрачности и чистоты морозного воздуха и сказочной красоты открывшейся им картины: чёрное небо, слабо подсвеченное тусклой луной, просыпалось на землю тихим торжественным снегом, который, зажигаясь от света фонарей, начинал волшебно искриться и падал на ладони такими замысловатыми и красивыми снежинками, что каждую из них хотелось сохранить как произведение искусства.

– Смотри, – сказал он, подняв голову и любуясь этим завораживающим видом, – тебе не кажется, что снегопад похож на подвенечное платье, сшитое из миллионов бриллиантов? – и, наклонившись к её ушку, нежно добавил: – Тебе нравится этот наряд?

Она жила в Девяткино, где снимала комнату у бабушки сегодняшней подруги. В Девяткино ходила электричка от Финляндского вокзала, и она уже едва успевала на последнюю. Он сказал, что поедет с ней и всю ночь будет стоять под её окнами, а когда она утром проснётся, он будет первым, кто пожелает ей доброго утра. Конечно, они оба понимали всю нереальность этого поступка, но расстаться не было сил, и она только молча качала головой и виновато улыбалась.

Подруга рассмеялась.

– Сумасшедшие, – заявила она, – быстренько прощайтесь, а то электричка убежит без вас обоих, а нам ещё нужно успеть на автобус.

– Я поеду с тобой, – упрямо твердил он, не отпуская её руку, – я очень хочу.

– Нет, сегодня нельзя. Это невозможно. Но я буду всё время думать о тебе, и таким образом мы не расстанемся даже на мгновение до нашей взаправдашней встречи.

– Ну хорошо, – наконец согласился он и, немного подумав, сказал: – Я буду ждать тебя здесь, на этом самом месте в пять часов вечера в среду. До четырёх я дежурю в Академии.

Он успел выскочить из электрички в самое последнее мгновение. Она сидела у окна и смотрела на стремительно убегающий снег, который казался ей продолжением её новогоднего бала. И как она раньше не замечала, что снегопад действительно похож на подвенечное платье или на великолепную волшебную фату, полную неизъяснимого таинства? Ведь это так очевидно. И она засмеялась счастливым смехом расколдованной принцессы.

– Вы очень красивы, – услышала она голос и, с трудом оторвав взгляд от окна, перевела его на сидящего напротив человека. – Вы просто светитесь счастьем. Я специально пересел к вам поближе, чтобы и на меня упало несколько его лучей. Вы не против?

– Нет-нет. Пожалуйста. Я сегодня действительно очень счастлива. Пользуйтесь на здоровье.

Всю ночь она металась в постели, переживая заново каждое мгновение своей любви. О двух последующих днях она не помнила ничего. Но вот наконец наступила среда. Утром она подошла к зеркалу и не узнала себя: на неё смотрела незнакомка с яркими, лихорадочно блестящими зелёными глазами, нежным, как будто освещённым изнутри лицом и небрежными чёрными локонами, которые, как дорогая рама на картине, только подчёркивали и этот румянец на щеках, и этот взгляд. Незнакомка казалась несколько испуганной, но хороша была необыкновенно. Сердце её стучало громко и нетерпеливо, и ей никак не удавалось его утихомирить: оно торопило время и сбивалось с ритма.

Без пятнадцати пять электричка подошла к Финляндскому вокзалу. На условленном месте его ещё не было. Она увидела это издали и почему-то сразу поняла, что он не придёт совсем. Мир рухнул мгновенно.

Она прождала его пять часов.

Однажды на её глазах бросили собаку. Всё было так просто и буднично. Подъехала машина, из неё выскочил весёлый очаровательный пёс, а машина вдруг взяла и отъехала. Случившееся предательство не умещалось в глазах осиротевшей собаки, она не могла в него поверить и всё бегала и скулила от ужаса и горя, никого не замечая вокруг и тщетно ища своего хозяина-подонка.

Сейчас она чувствовала себя так же, как эта ни в чём, кроме любви, не повинная псина. Её предали так же безжалостно и легко… Конечно, можно было предположить, что у принца случилось что-то, помешавшее ему прийти, ей очень хотелось так думать, но она чувствовала, почти знала, что это не так. Возможно, потому, что мерила его чувства по своим меркам. И хотя она так же, как то несчастное животное, тревожно и с надеждой следила за каждым появившимся вдали человеком, делала это она чисто механически, потому что уже знала, что тот, кто ей нужен, не придёт никогда.

В десять часов вечера к ней подошёл военный, капитан, который уже давно ходил возле неё кругами, и пригласил в ресторан. Она молча пошла с ним. Они что-то пили, что-то ели, и он о чём-то говорил, не переставая, а она сидела как каменная и ничего, совсем ничего не чувствовала. А он между тем говорил, что получил назначение в Германию, что она ему очень нравится и он хочет на ней жениться.

– Я буду очень хорошим мужем. Пожалуйста, соглашайтесь! – умолял он, пытаясь взять её за руку. Она как будто очнулась, отдёрнула руку и поднялась.

– Спасибо. До свидания. Мне нужно идти, – и быстрым шагом, почти бегом, устремилась к выходу, задыхаясь от прорвавшихся, наконец, слёз.

С тех пор прошло много лет. В её жизни случалось много всякого, она не раз ещё была влюблена, любила и даже была счастлива, но никогда ни один мужчина не казался ей больше Принцем. Может быть, в тот вечер она просто перестала верить в сказки?

Мы возвращались из Вены

Мы возвращались из Вены. Солнце садилось, и от его угасающего тепла всё вокруг было окрашено в тревожно-розовые тона. Ты взял мою руку, и у меня сразу повлажнели глаза. Мы прощались. Я до сих пор не понимаю, как это было возможно и почему мы смеялись, шутили и даже, забываясь, на вопрос: «Ты счастлива?», «Счастлив?» – почти не раздумывая, отвечали: «Да. Очень». Ведь мы прощались. Каждый день нашего отпуска, каждый его час, минуту, каждое мгновение нашей общей, истекающей этими мгновениями жизни.

Было столько любви! И боли. Временами мне было так больно, что я уже молила о том, чтобы всё кончилось скорее. Домой! Видеть тебя мне становилось невыносимо. А ты говорил о любви… почти всё время… самыми заветными словами… и упивался моими муками. Ты прощался со мной как-то шутя, не очень понимая, что происходит. И только иногда, сжав меня в объятиях, ты вдруг замирал от ужаса и, не в силах разомкнуть руки, сначала нежно, а потом всё сильнее вдавливал меня в себя, пока я не начинала стонать от боли и задыхаться.

Солнечный, какой-то потрясающе праздничный день. Раннее утро, мы едем в Карловы Вары. Ты говоришь о том, как ты любишь меня, и я плачу, уткнувшись в окно. Мне больно. Я прячу лицо и пытаюсь справиться с болью. А ты говоришь, говоришь, говоришь… Не все поэты знают такие слова. И у меня вдруг появляется отчаянное желание ударить тебя по губам, чтобы остановить эту садистскую сладкоречивую патоку. Я едва сдерживаюсь. Нельзя – мы договорились не омрачать наш отпуск ничем, ведь мы прощаемся.

И вот Вена. Всё было прекрасно, пока ты опять не начал казнить меня своей любовью. Тебе было страшно расставаться со мной, и ты пытался бальзамом слов заглушить этот страх. И тут я не выдержала! О! Как я ненавидела и презирала тебя в эти минуты!

– «Ты садист и предатель! Это ты бросаешь меня! Что значат твои признания сейчас?» – кричала я в исступлении прямо на поляне перед Кайзеровским дворцом. – «Ты хотел знать, как я буду тебя вспоминать, когда мы расстанемся? Теперь я знаю, как! Я буду вспоминать тебя как подонка! Потому что все твои объяснения в любви – ложь! Так не любят! Ты мучил меня своими признаниями вчера и продолжаешь эту пытку сегодня! Прекрати, наконец! Я больше не могу этого выдержать!»

Ты ловишь мои руки, пытаешься обнять… я отталкиваю тебя и сажусь на скамью, ты опускаешься рядом. Теперь молчим оба. Проходит несколько минут.

Ты придвигаешь меня к себе и сначала робко, а потом всё более страстно целуешь. И, попав в знакомое кольцо твоих рук, я почти инстинктивно отдаюсь их властной родной теплоте и… отвечаю на поцелуй. Теперь нам обоим хочется только одного – остаться вдвоём, но… это невозможно, и поэтому мы встаём и, крепко обнявшись, идём дальше осматривать парк. О боли удалось на время забыть.

И вот теперь мы возвращались из Вены. Всё вокруг было слишком красивым и потому казалось ненастоящим, как будто природа старалась сгладить нашу боль прекрасной декорацией уходящего дня.

Следующий день был последним. Это был день исполнения последних желаний… как перед казнью.

– «Ты счастлива?» – спрашиваешь ты с тревогой, заглядывая в мои глаза.

– «А ты?» – отвечаю я вопросом на вопрос.

– «Да, я очень рад, что мы поехали. Всё было великолепно! А ты?»

– «И я».

– «Я хочу, чтобы сегодня ты была счастлива».

– «Я постараюсь».

И вдруг ты начинаешь плакать. Ужасно, навзрыд. Практически рыдать.

Как это ни странно, но мне сразу становится легче. Значит, и тебе наконец стало больно. Ты старался не думать об этом, но теперь больше нет времени прятаться от себя, и ты плачешь от страха потери, о которой всё это время так старательно пытался не думать. Мы расстаёмся, и не только я теряю тебя, но и ты теряешь меня. Ты только сейчас это понял.