Демоны спасения: чертоги отражений
- -
- 100%
- +
– Анатасия никогда не забывает, что они – ее второе оружие.
Алиса замерла, впитывая каждое движение. Затем повторила – неуверенно, словно ребенок, впервые взявший в руки нож. Ее ногти дрогнули, подернулись чернотой, но тут же сжались, вернувшись к обычному человеческому виду.
– Почему не получается?! – Ее голос сорвался, став выше, грубее, совсем не таким, каким должен был быть.
Я невольно скривился, ощущая, как горький привкус разочарования расползается по языку.
– Потому что ты не веришь, что это твое тело. – Прошептал я, и в голове пронеслось: Как она вообще выживет здесь?
Тишина.
Шорох за дверью разорвал ее, резкий, как нож по шелку.
Мы оба застыли.
– Хозяйка?
Голос служанки – глухой, шелестящий, будто доносящийся из-под земли.
– Вам письмо от Леди Тэрри.
Я увидел, как зрачки Алисы расширились, поглощая алый свет ее глаз. Ее губы дрогнули, пальцы сжались в беспомощный кулак.
Сейчас она все испортит.
– …Оставь у двери.
Ее голос дрогнул, как тонкий лед под чьей-то неосторожной ступней. Слишком человеческое колебание. Слишком живая интонация.
Пауза.
Тяжелая. Медленная. Как нож, вонзаемый между ребер.
– Но… Леди Тэрри сказала передать лично.
Мои пальцы сжали рукоять меча – старый рефлекс, выточенный годами службы. Кожаные обмотки заскрипели под перчаткой. Один шаг служанки за порог – и клинок вырвется из ножен.
– Разве ты не слышала?
Мой голос просочился сквозь щель под дверью, тише змеиного шепота, но острее отточенной стали.
– Госпожа не в духе.
Последние слова упали в тишину, как капли крови на мрамор.
Шуршание шелкового подола.
Торопливые шаги – сначала осторожные, потом все быстрее, пока не перешли в почти бег.
Алиса обмякла, как подкошенный цветок, и рухнула на край кровати. Ее пальцы впились в парчу покрывала, вытягивая золотые нити из вышивки.
– Спасибо…
Шепот сорвался с губ, влажный и дрожащий.
Я резко отвернулся, чтобы не видеть, как тень от ее ресниц ложится на бледные, чужие скулы.
– Это не для тебя.
Холодные слова повисли, между нами.
– Для нее.
Тишина.
Где-то за окном сорока вскрикнула – резко, тревожно.
– И запомни хорошенько…
Я провел пальцем по пыльному резному подоконнику, оставляя четкую черту на столетней патиме.
– …Слуги этого дома обращаются к Анатасии не "Хозяйка", а "Госпожа".
Поворот.
Взгляд – жесткий, как удар.
– …И у всех есть спрятанная на воротнике вышитая буква "А".
Пауза.
– Здесь шпионы – чаще, чем пыль в библиотеке.
Алиса вдохнула – глубоко, судорожно.
– Понятно…
Ее голос осел, потрескался, как пересохшая глина.
Голова опустилась – не гордый наклон Анатасии, а сломанный жест напуганной девчонки.
Где-то в коридоре упала и покатилась жемчужина с чьего-то ожерелья.
Мы оба замерли, считая ее удары о каменные плиты.
Один.
Два.
Три…
Тишина.
День, пропитанный потом и напряжением, подходил к концу. Руки Алисы дрожали, как осиновые листья на ветру, пальцы сжимались и разжимались в тщетной попытке поймать ритм чужого дыхания – ровного, холодного, нечеловеческого.
– Я не могу так.
Ее голос раскрошился, став хриплым, слишком грубым, слишком живым.
– Эти… когти. Они будто чужие.
Я закрыл глаза, чувствуя, как усталость накатывает тяжелой волной.
– Потому что ты пытаешься их сделать, когда они в тебе уже есть.
Поднял руку, показав на центр ладони – точку, где сходились все линии, все нити ее нового тела.
– Просто найди нужную точку, и это произойдет так же естественно, как дыхание.
Пауза.
– Или моргание.
Алиса вздрогнула, вскочила так резко, что белые волосы – шелковистые, чужие – хлестнули меня по лицу.
– Отлично! – ее голос взлетел, зазвенел, как разбитый стеклянный кубок. – А я не понимаю, как найти эту точку среди множества запятых!
Ее голос сорвался на крик, и я мгновенно прижал ладонь к ее рту.
– Тише.
Мое предупреждение пролилось в тишину, как яд из острого клинка.
– Ты только что уничтожила полчаса тренировки.
Глаза Алисы расширились, в них плескался испуг, ярость, бессилие.
– Анатасия не кричит.
Я наклонился ближе, чувствуя, как ее дыхание обжигает мои пальцы.
– Она может "разорвать" тебя взглядом, но голос ее всегда – лед и шелк.
Алиса замерла.
Ее глаза – красные, как и у всех Люц, но без привычной мне глубины, без того холодного блеска, что прожигал насквозь – метались по комнате, цепляясь за тени, за отблески свечей, за собственное отражение в зеркале.
– Хорошо.
Она выдохнула, отстраняясь, и в этом движении было что-то от раненого зверя.
– Попробую снова.
***
Раннее утро.
Тьма за окном еще не успела отступить перед рассветом, и в воздухе витал холодный, почти металлический запах ночи. Я проснулся от звука разбитого стекла – резкого, звонкого, будто крик в тишине.
Спальня Анатасии была словно сцена из сюрреалистичного кошмара. Тысячи осколков, острых и беспощадных, рассыпались по черному мрамору пола, отражая тусклый свет уличных фонарей. Они сверкали, как застывшие капли ртути, мертвые и ядовитые. А в центре этого хаоса стояла она – бледная, почти прозрачная, с трясущимися руками, сжимающими в кулаке осколок. Из-под ее пальцев сочилась густая черная кровь, медленно стекая по запястью и капая на пол.
– Что произошло? – Мой голос прозвучал глухо, неестественно спокойно, будто я уже знал ответ, но боялся его услышать.
Она медленно разжала пальцы. Осколок с глухим стуком упал на мрамор, оставив после себя кровавый след – темный, почти черный в этом свете.
– Я пыталась увидеть «ее» своим взглядом. – Прошептала она. Губы ее искривились в подобии улыбки, но в глазах не было ничего, кроме пустоты. – Не сработало.
Я застонал, чувствуя, как в висках нарастает тупая, пульсирующая боль. В комнате пахло железом и чем-то еще – чем-то горьким, отдаленно напоминающим страх.
– Ты… могла просто спросить меня. – Выдавил я, зная, что это ничего не изменит.
Тень пробежала по ее лицу. Она посмотрела на свои окровавленные пальцы, потом на меня – и в этом взгляде было столько отчаяния, что мне захотелось отвернуться. Но я не смог.
– А ты бы ответил?
Ее голос был тихим, но в нем дрожала сталь. Она повернулась ко мне, и в этом движении было что-то настолько знакомое, что у меня перехватило дыхание. Тот же взгляд сверху вниз, с которым Тас оценивала неудачливых подчиненных – холодный, безжалостный, словно лезвие по горлу.
– Ты все время твердишь, что я должна чувствовать, а не думать. Вот я и попробовала.
Я замер. Внезапное осознание ударило, как током: передо мной уже не растерянная девочка, а кто-то, кто начинает понимать.
– Разбитое зеркало – дурной знак. – Пробормотал я, наклоняясь за осколками. Они были холодными и необычайно острыми, будто впивались в кожу даже без нажима.
– Суеверия? – Ее смешок прозвучал чужим, неестественным в этом еще слишком юном теле. – Не думала, что демоны в них верят.
– Не в суеверия. – Я резко выпрямился, сжимая осколки в кулаке. – В символы. Ты только что уничтожила единственное, что могло показать ее отражение.
Алиса побледнела. В ее глазах мелькнуло что-то дикое, почти животное – страх, ярость, отчаяние, слитые в одно.
– Я…
Ее голос сорвался, словно зацепившись за что-то внутри.
– Неважно.
Я резко швырнул осколки в угол. Они рассыпались мертвым дождем, звеня, как кости.
– Но, если хочешь чувствовать – давай по-настоящему.
Резким движением я схватил ее за запястье и прижал ее ладонь к своей груди. Ее пальцы дрожали, но уже не так сильно, как в первые дни.
– Чувствуешь?
– Твое… сердце? – Она попыталась вырваться, но моя хватка была железной.
– Отсутствие сердцебиения.
Я сильнее вдавил ее ладонь в плоть.
– Демоны – не люди. Наша мана заменяет пульс. Ты все еще дышишь. Все еще краснеешь. Ты не чувствуешь это тело – ты в нем сейчас гостья.
Ее глаза, эти чужие, но уже более знакомые, расширились. В них читалась не просто растерянность.
Жажда.
– Как… перестать быть гостьей?
Я разжал пальцы, оставив на ее запястье тонкие царапины от когтей.
– Перестань бояться его.
Мой взгляд скользнул по ее окровавленной ладони.
– Анатасия не боится ничего. Даже собственной крови.
Она медленно подняла руку, разглядывая ее, будто впервые. Затем взглянула на меня – и в ее глазах больше не было прежней нерешительности.
Только ледяная, расчетливая ярость.
И в этот момент я понял:
Зеркало разбилось не просто так.
Вместе с ним треснула и та тонкая грань, что отделяла Алису от той, чье тело она теперь носила.
Где-то в доме снова что-то упало.
Но теперь это уже не имело значения.
Глава 5. Другая
Выйдя из кафе, я погрузилась в холодный вечер, который, казалось, проникал под кожу, напоминая, насколько я здесь чужая. Нос уткнулся в воротник куртки – жесткий, пропитанный чужими духами. Сладковато-цветочный аромат, слишком навязчивый, слишком не мой, витал вокруг, как назойливое напоминание: "Ты не здесь. Ты не она."
Я шла, сгорбившись, будто пыталась спрятаться в этом чужом теле, которое носило имя Алиса. Ноги двигались на автомате, но каждый шаг отдавался странной тяжестью, будто земля подо мной была чуть более вязкой, чем должна быть. Улицы, фонари, прохожие – всё казалось слегка размытым, как в плохо снятом фильме.
"Это не моя жизнь. Это её жизнь. А я просто застряла здесь, как актриса, забывшая текст."
– Эй, осторожнее!
Резкий оклик вырвал меня из мыслей. Я инстинктивно отпрыгнула в сторону, но плечом всё равно задела высокого парня в потрёпанной косухе. Он резко обернулся, и я уже приготовилась к потоку матов – его глаза сверкнули раздражением, губы сжались в готовности выплюнуть что-то колкое.
Но потом его взгляд упал на моё лицо, и выражение изменилось так резко, будто кто-то переключил кадр.
– Алиса? Серьёзно? – Его голос дрогнул, но не от злости – в нём прозвучало что-то другое. Обида? Разочарование? – Я уже думал, тебя похитили инопланетяне. Или мы тебе настолько неинтересны?
"Мы".
Слово прозвучало, как гонг, отдаваясь в висках. Кто эти мы? Почему он смотрит на меня так, будто я обязана знать ответ? Будто я предала их.
Мой желудок сжался в тугой узел, а в горле пересохло. Я бегло оглядела его – светло-каштановые волосы, собранные в небрежный хвост, гитарный ремень через плечо, потёртые джинсы. Музыкант. Друг Алисы. Или… больше?
– Я… приболела. – Выдавила я, нарочито хриплым голосом, будто это объясняло всё.
Он фыркнул, скрестив руки на груди.
– Опять? В прошлый раз у тебя «внезапно сломались все струны», а перед этим – «экзамен по квантовой физике». Хотя ты учишься на дизайнера. – Его глаза сузились, и в них мелькнуло что-то острое, почти подозрительное. – Ты вообще понимаешь, что без тебя мы не можем закончить альбом?
Альбом. Группа. Гитара. Боже, я даже не знаю, как держать медиатор.
Я почувствовала, как по спине пробежал холодный пот.
– Конечно, понимаю, просто… – Я намеренно пошатнулась, прижав ладонь ко лбу, изображая слабость. – У меня… температура… всё плывёт…
– Плывёт. – Повторил он, и его голос стал ледяным. – И имя нашего барабанщика тоже уплыло?
Ловушка.
Я замерла. В ушах застучало. Какой ответ? Какой ответ?!
– Эээ… Миша? – Рискнула я, вспоминая самое распространённое имя для русских барабанщиков.
Он застыл.
– Миша бросил группу полгода назад. После того, как ты назвала его барабанную партию «музыкальной диареей».
Чёрт. Чёрт-чертище.
Я закашлялась так натурально, что даже сама поверила в свою болезнь, схватившись за стену.
– Ой… прости… мне правда плохо…
Ноги подкосились сами собой – актёрский талант, вдруг проснулся в самый нужный момент.
Парень поймал меня за локоть. В его глазах мелькнуло беспокойство, пробивающееся сквозь раздражение.
– Ты выглядишь как смерть. – Пробормотал он, доставая телефон. – Вызову такси и позже я тебе позвоню. Но если завтра не появишься – приду и лично впихну в тебя таблеток.
Я кивнула, едва сдерживая дрожь облегчения.
Но когда дверь такси захлопнулась, я услышала, как он бормочет себе под нос:
– Странно… она же наизусть знала все партии…
– Куда едем? – Раздался хрипловатый голос водителя, и я вздрогнула, будто пойманная на месте преступления.
В салоне пахло дешёвым освежителем воздуха с ароматом "морской свежести", который лишь подчёркивал затхлость старой "Волги". Я закусила губу, чувствуя, как ладони становятся липкими от пота.
– Просто… вперёд. – Прошептала я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Он бросил на меня косой взгляд через зеркало заднего вида – наверное, решал, стоит ли везти эту странную пассажирку, которая не знает, куда ей нужно. Но жёлтые огни фонарей за окном уже плыли мимо, и я судорожно вцепилась в телефон, будто это единственный спасательный круг в этом чужом мире.
Пальцы дрожали, когда я набирала в поиске:
Как выучить рок-альбом за одну ночь
Основы игры на гитаре для чайников
Как не облажаться, притворяясь музыкантом
Каждый новый запрос казался всё более абсурдным. Я представляла, как завтра стою на сцене с гитарой, не зная ни одной песни, а вокруг – десятки разгневанных глаз, которые ждут от меня того, чего я никогда не смогу дать.
"Где YouTube? Где хотя бы тексты песен?" – лихорадочно листала я вкладки, но интернет вдруг стал работать с чудовищными задержками.
Водитель кашлянул:
– Может, всё-таки определитесь с адресом?
Я не ответила. В голове стучало только одно, навязчивое и пугающее:
"Господи, сколько ещё этих «друзей» вылезет из ниоткуда? Кто следующий? Лучшая подруга? Парень? Учитель по вокалу?"
Каждый новый человек в этой жизни Алисы – как минное поле, где один неверный шаг – и я разорвана на куски.
За окном мелькали тёмные силуэты домов, и вдруг один из них показался знакомым. Тот самый дом, где я проснулась сегодня утром в чужом теле.
– Останавливайтесь здесь! – Вырвалось у меня неожиданно резко.
Такси резко дёрнулось к обочине. Я швырнула водителю купюры, которые нашла в куртке, даже не дослушав его возмущённое: – Сдачи-то подожди!
Но мне было не до него. Я уже выскакивала на тротуар, чувствуя, как холодный ветер бьёт в лицо. Этот дом, этот проклятый дом – единственное, что хоть немного напоминало мне что-то знакомое в этом кошмаре.
Дверь подъезда с противным скрипом приоткрылась, выпуская наружу струю тёплого воздуха, смешанного с запахом сырости и десятилетий не мытого линолеума. В проёме возник парень с велосипедом – высокий, в потрёпанной ветровке, с наушниками на шее. Он задержал дверь локтем, пропуская меня, даже не глядя в мою сторону. Я проскочила в узкую щель, едва не задев плечом его велосипедное колесо.
"Спасибо" – Хотела было сказать, но язык будто прилип к нёбу. Вместо этого я только кивнула, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди.
Вдохнула.
Тот самый запах – затхлый, с нотками старой краски, табачного дыма и чего-то ещё, чего я не могла определить. Утром этот аромат казался мне отвратительным, враждебным, чужим. Но теперь… Теперь он пах почти как дом. Почти как что-то знакомое.
Я зажмурилась на секунду, пытаясь поймать это странное ощущение. Как будто тело Алисы помнило то, чего не знала я. Как будто её мышцы сами собой напряглись, готовясь к подъёму на третий этаж.
Первая ступенька. Вторая.
Ноги дрожали так, будто я только что пробежала марафон. Не мои ноги. Её ноги. Но сейчас они были моими, и каждая ступенька давалась с трудом.
"Почему так тяжело?" – Пронеслось в голове, когда я, хватаясь за липкие от многочисленных прикосновений перила, тащила себя вверх.
Рука сама потянулась к звонку.
Я замерла.
"Нет, глупая, у тебя же есть ключ." – Мысленно отругала себя, роясь в карманах.
Металлический холодок ключа неприятно кольнул пальцы. Замок скрипнул, нехотя принял ключ, брякнул что-то внутри себя – и наконец сдался, разрешив войти.
Этот звук – металлический, резкий, безжизненный – почему-то отозвался где-то глубоко внутри. Как будто я слышала его сотни раз. Как будто это было… привычно.
Я задержала дыхание, прислушиваясь к спокойствию квартиры за дверью.
Едва мне удалось перешагнуть порог, тишину разорвал знакомый голос, прозвучавший из глубины квартиры:
– Это ты так тихо подкрадываешься? – В голосе звучала теплая насмешка, перемешанная с лёгким укором.
Я замерла на пороге, будто вкопанная. В горле резко пересохло, а сердце начало бешено колотиться, отдаваясь глухими ударами в висках.
Мама Алисы.
Сегодня утром я видела её мельком – живая, настоящая, с запахом свежесваренного кофе, который витал за ней, как шлейф. Она торопилась на работу, бросив на ходу небрежное: "Не забывай помыть посуду!" – и даже не заметила, как мои руки дрожали, когда я подносила ко рту кусочек бутерброда.
А теперь… Теперь мне предстояло провести с ней целый вечер. Лицом к лицу. Глаза в глаза.
Я стояла в прихожей, сжимая в потных ладонях края куртки, чувствуя, как по спине бегут мурашки. В ушах звенело.
– Алиса? – Из кухни послышались шаги.
В дверном проёме появилась женщина. Руки её были в мыльной пене – видимо, она как раз мыла посуду. На лице читалось лёгкое беспокойство.
– Ты чего молчишь?
Её глаза – серо-зелёные, совсем не такие, как у "меня" в зеркале – изучали моё лицо с материнской пристальностью. В них мелькнуло что-то… настороженное?
Я почувствовала, как под этим взглядом кожа на лице начинает гореть.
– Да просто… устала. – Выдавила я, отводя взгляд.
Она не отвечала. Тишина повисла, между нами, плотной завесой.
Я украдкой скользнула взглядом по её лицу – морщинки у глаз, следы усталости на лбу, чуть потрескавшиеся от воды губы. Её мама. Настоящая. А я…
– Опять эти твои репетиции до ночи. – Наконец вздохнула она, возвращаясь к раковине. – Разогрею тебе ужин.
Но прежде, чем уйти, она на мгновение остановилась и, не оборачиваясь, тихо добавила:
– Ты сегодня какая-то… другая.
Мои пальцы вцепились в куртку ещё сильнее.
"Она чувствует. Она знает."
Я закрыла глаза, чувствуя, как по щекам катятся предательские слёзы.
– Это пройдёт. – Прошептала я – то ли ей, то ли себе. – Это обязательно пройдёт.
Но в глубине души я понимала: ничего не пройдёт. Потому что это не простуда, не усталость, не плохое настроение.
Это я. Чужак в теле её дочери.
И с этим ничего нельзя было поделать.
Я сделала шаг в комнату – свою и одновременно совершенно чужую. Утром я осматривала её как следователь на месте преступления, выискивая улики, подсказки, хоть что-то, что могло бы объяснить этот кошмар. Теперь же каждый предмет будто излучал тепло чужой жизни.
Постеры на стенах – не просто картинки, а части души Алисы. Фломастеры, разбросанные на столе с детской небрежностью, казалось, только что выпали из её пальцев. Вязаный плед на кровати сохранял очертания тела, будто его обладательница лишь на минуту вышла… и не вернулась.
Внезапный писк телефона заставил меня вздрогнуть. На экране – "Макс. Входящий вызов". Опять. Я сжала аппарат в руке, чувствуя, как по телу разливается волна беспомощного гнева, и швырнула его в подушку. Там, в мягкой пучине, он продолжал настойчиво вибрировать, словно живое существо.
Дверь скрипнула. Я резко обернулась.
– Держи. – Мама стояла на пороге, в руках – кружка, от которой поднимался лёгкий пар. Её лицо в полумраке выглядело усталым, но в глазах светилось что-то тёплое. – Ромашковый. Чтобы голова не болела.
Я взяла чашку, и наши пальцы на мгновение соприкоснулись. Её руки были шершавыми от работы, но такими тёплыми… Живыми.
Она вдруг подняла руку и поправила мои волосы – лёгкое, привычное движение, отточенное годами. Пальцы скользнули по виску, задев кончик уха, и в этот момент что-то внутри дрогнуло. В носу запершило, глаза снова наполнились слезами. Я резко опустила голову, пряча лицо за чашкой.
– Спасибо. – Прошептала я, и голос мой дрогнул. Пар от чая обжёг лицо, смешавшись с предательскими слезами.
В этом простом жесте было столько… материнского. Столько настоящего. И это убивало больше всего – потому что я знала: эти нежные пальцы, поправляющие волосы, эта забота, этот взгляд – всё это предназначалось не мне.
Я жадно глотнула горячий напиток, чувствуя, как он обжигает горло. Может, боль отвлечёт? Может, хоть это поможет не разрыдаться здесь и сейчас, не признаться во всём, не упасть на колени с криком: "Я не ваша дочь! Верните мне меня!"
Но я лишь сжала чашку крепче, чувствуя, как её тепло проникает в мои ледяные пальцы.
За дверью зазвонил домашний телефон. Мама вздохнула:
– Бесконечные эти звонки… – И вышла, оставив меня наедине с чашкой чая и неподъёмной тяжестью обмана.
Я поставила чашку на стол и прижала ладонь к голове, ровно на то место, где раньше находились рога.
– Прошу, кто-нибудь, дайте мне сил прожить хотя бы этот вечер. Хотя бы сегодняшнюю ночь. Хотя бы… завтрашний день.
Внезапно в сознании вспыхнула спасительная мысль, словно луч света в кромешной тьме. Я резко подскочила к кровати, почти пролив остатки ромашкового чая, и схватила телефон. Пальцы дрожали, когда я набирала в поисковой строке: "Алиса Candy Rain live".
Сердце бешено колотилось, пока страница загружалась с мучительной медлительностью. "Ну пожалуйста, пусть что-то будет…" Наконец, после вечности ожидания, на экране появились результаты – несколько любительских съёмок с концертов, датированных последними месяцами.
Я ткнула в первое видео пальцем, который вдруг стал непослушным, как у младенца. На экране замерцало изображение – плохое качество, дрожащий кадр, но… Это была ОНА. Алиса. Настоящая.
Камера крупным планом показывала её руки на гитарном грифе. Пальцы двигались с гипнотической уверенностью, перебирая струны в сложном ритме. Затем кадр дрогнул, показав её лицо – сосредоточенное, озарённое сценическим светом, с тёмной прядью волос, выбившейся из-за уха.
И этот голос…
Когда она запела, у меня перехватило дыхание. Голос Алисы был сильным, чистым, наполненным какой-то внутренней мощью, которая заставляла дрожать даже через дешёвые динамики телефона.
Мои собственные руки начали дрожать сильнее. Я сжала их в кулаки, но это не помогло. "Как, КАК я смогу так играть? Я даже не знаю, как правильно держать медиатор!"
Взгляд упал на гитару в углу комнаты – потрёпанный, но явно дорогой инструмент с потертостями на корпусе, свидетельствующими о годах использования. Утром я лишь мельком заметила её, теперь же она казалась мне страшным орудием пыток.
С гулким стуком сердца я подошла и взяла гитару в руки. Она оказалась неожиданно тяжёлой. Запах дерева, лака и металла ударил в нос. Я попыталась повторить позу Алисы с видео, но сразу почувствовала, как неестественно это выглядит.
Первые попытки извлечь звук были катастрофой. Струны противно дребезжали, пальцы левой руки немели, не желая зажимать лады. Мизинец предательски дрожал, отказываясь слушаться. Я ущипнула струну слишком сильно – раздался фальшивый визг.
"Чёрт!" – я чуть не швырнула инструмент, но вовремя остановилась.
Закрыв глаза, я сделала глубокий вдох. Хотя бы один аккорд. Хотя бы один проклятый аккорд.
Я снова посмотрела видео, на этот раз замедлив воспроизведение. Пальцы Алисы двигались так плавно… Я попыталась скопировать положение её руки.
Боль.
Струны впивались в подушечки пальцев, оставляя красные отметины. На экране видео Алиса играла сложный пассаж, её пальцы порхали по грифу, а я… Я не могла даже правильно зажать простейший аккорд.
Капля пота скатилась по виску. Время шло, а прогресса не было. Я снова и снова пыталась, пока пальцы не начали неметь от боли, а в ушах не зазвенело от напряжения.
"Нет, нет, нет! Это невозможно!" – я чуть не зарыдала от отчаяния.
Но потом…
На пятидесятый, на сотый раз… Что-то щёлкнуло. Один аккорд прозвучал почти правильно. Почти как в видео.
Я замерла, боясь пошевелиться, будто это хрупкое звучание могло рассыпаться от любого движения.
Ещё раз… Ещё…
Мышцы ныли, спина затекла, но я продолжала. Потому что завтра была репетиция. Потому что Макс ждал. Потому что…
Потому что у меня не было другого выхода.
И в этот момент я вдруг осознала страшную вещь: я больше не помнила, как звучит мой собственный голос. Настоящий. Не Алисин.
А гитара в моих руках тихо звенела, будто смеялась надо мной.