Унесённые установками

– Потому что, – говорит Алексей Петрович, – полез туда, куда нормальный человек не лезет. В себя. А это, как известно, дело мутное. Вот и результат.

Говорит, что психологи наживаются на чужой слабости, придумывают людям проблемы, чтобы потом им же продавать решения.

Что если человеку плохо – он должен, по канонам предков, либо выпить, либо потерпеть, либо, в крайнем случае, пойти забить гвоздь, но уж точно не плакать на сессии.

А все эти ваши «поговорить о чувствах» – это, как он выразился, «излишества праздной жизни и продукт переедания свободного времени».

Я слушаю его спокойно, без спешки, и задаю единственный вопрос, который обычно срезает всю эту интеллектуальную риторику до живого уровня:

– А вам кто-то сказал, что с вами что-то не так?

– Никто! – немедленно возмущается Алексей Петрович. – Я сам вижу, что всё в порядке. Просто вот жена говорит, что я закрытый и с ней не разговариваю. И дети какие-то странные стали. И на работе всё бесит. Но это же не из-за меня! Это мир с ума сошёл.

– Конечно, – киваю я, слегка подыгрывая. – А вы – последняя опора на этом безумном шаре.

– Вот именно! – обрадовано соглашается он, и впервые за весь разговор в его голосе проскальзывает не снисходительное превосходство, а лёгкая, еле уловимая усталость.

И вот ради этой паузы я и работаю.

Потому что именно в ней – правда.

Та самая правда, которую люди вроде Алексея Петровича прячут даже от себя.

Потому что признать, что страшно, – больнее, чем сто раз назвать психологов шарлатанами.

Потому что проще защищаться агрессией и скепсисом, чем сказать честно: «мне плохо, а я не знаю, что с этим делать».

Так что с Алексеем Петровичем мы начали с простого. С безопасного. С разговоров о мире, о других, о том, как «все сошли с ума».

И только потом, медленно, шаг за шагом, начали подходить к вопросам посложнее: что в этом мире он боится увидеть? Что ему легче не чувствовать? И что будет, если он допустит мысль, что его «нормальность» – не броня, а клетка?

И что в этой клетке – очень даже живой, очень даже ранимый человек, которому, возможно, просто никогда не разрешали плакать, бояться, уставать.

Потому что когда-то кто-то сказал: «Ты мужик. Терпи».

Знаете, иногда мне кажется, что самые громкие борцы с психологией – это те, у кого внутри сидит самый перепуганный внутренний ребёнок.

Тот самый, которого когда-то одели в костюм начальника и объяснили: «Будешь сильным – выживешь. Заплачешь – затопчут».

И вот он вырос. И стал крепким, серьёзным, логичным мужиком с аллергией на слово «эмоция».

И ему, как ни странно, психолог нужен даже больше, чем тем, кто уже в процессе.

Только он об этом узнает чуть позже.

А пока – он проверяет, что ж я умею.

Поэтому улыбаюсь и спокойно говорю:

– Знаете, Алексей Петрович… В психологии есть одна прекрасная новость. Никто вас не заставляет. Это всё про свободу. Даже если ваш выбор – оставаться в своём окопе и дальше воевать с «псевдонаукой».

– Ну, ладно, – впервые улыбается он, и в этом «ладно» звучит уже не вызов, а интерес. – Посмотрим, что у вас тут ещё за ерунда такая.

И мы начинаем. Не с душевных глубин, не с тонкой настройки «внутреннего ребёнка», а с самого простого – с того, что ощущается прямо сейчас.

– Вы говорите, что вас возмущают шарлатаны, – спокойно говорю я. – И непонимание супруги. И странности коллег. А можете показать это возмущение?

– Что, простите?

– Не рассказывать, не объяснять, а именно показать.

Он смотрит на меня, как будто я предложила ему станцевать «Лебединое озеро» в комбинезоне.

– В смысле – показать?

– Ну, представьте, что вот он – предмет вашего возмущения. Стоит прямо перед вами. А слов у вас нет. Только тело. Что делает ваше тело? Как бы вы выразили всё это – без слов?

Сначала, как и ожидалось, срабатывает защита.

Он хмыкает, скептически улыбается.

– Ага, ну понятно. Чего только не придумают, чтобы денег содрать…

Он делает отстранённое лицо, на грани театрального, будто мы не в кабинете, а на сцене, где ему выпала роль рассудительного мужика, пришедшего проверить «всю эту фигню». Я не спорю. Я просто жду. Без давления. Без объяснений. Потому что знаю: пауза иногда лечит лучше, чем самые изысканные интервенции.

И вот в этой тишине вдруг что-то внутри него сдвигается. Совсем чуть-чуть. Он делает пробное движение – короткое, отрывистое, как будто стряхивает с рук невидимую пыль или, может быть, раздражение, которое не хочет больше сидеть внутри. Потом – ещё. Уже шире. Уже резче. И вот он начинает жестикулировать. Его руки будто сами вспоминают, как это – говорить, когда рот молчит. Жесты становятся мощнее, напряжённее, в них появляется экспрессия – злая, уставшая, накопленная годами. Он представляет по очереди всех, кто «выводит» его: жену, начальника, соседа, меня, всех психологов и, кажется, даже самого себя. В ход идут ноги. Появляются порывистые шаги, почти выпады, как будто он отвоёвывает у жизни хотя бы полметра личного пространства, которое у него когда-то отняли.

И в какой-то момент в движение врывается звук – сдержанное рычание, негромкое, не театральное, скорее, вырывающееся сквозь зубы, как крик, которому не дали родиться. Всё это длится минуту, может, две, но в этой минуте столько подлинности, сколько не скажешь и за десяток логичных, рациональных сессий. И вдруг – стоп. Он замирает. Прямо посреди движения. Как будто кто-то нажал «паузу» в момент самого напряжения. А потом – просто начинает плакать, без «простите, я не хотел», – просто слёзы, как вода, прорвавшая плотину. Плачет тихо, с каким-то неожиданным облегчением, будто отпустило то, что жало, давило, но не имело выхода. Я молчу. Мы оба молчим. Потому что в этот момент любое слово было бы лишним, а любое объяснение – оскорбительным.

Позже мы будем говорить про «безопасность слёз», про то, что тело знает больше, чем ум, и про то, что чувствовать – не стыдно, даже если ты всю жизнь был «нормальным мужчиной» и молча терпел. Но это будет потом. А сейчас – просто факт: он разрешил себе быть. Разрешил проявиться. Разрешил выйти из роли крепкого, закрытого и слегка язвительного «наблюдателя», которому всё давно ясно.

И в этот момент мне хочется слегка усмехнуться – не в лицо, не в сарказме, а просто внутренне: ну что, Алексей Петрович… вот тебе и «лженаука». Вот так, оказывается, работают «шарлатаны». Без гипноза. Без пилюль. Без обещаний, что «после пятой сессии вы станете лучше всех». Просто движение. Просто позволение. Просто человек, который рядом и не боится того, что вылезло наружу.

И если это – обман, то пусть в мире будет побольше таких обманов. Потому что, возможно, именно с них начинается свобода. Или, по крайней мере, первый вдох без напряжения.

Скорее всего, самостоятельно он бы до этого не дошёл. Не потому, что не умён или не способен, – вовсе нет. А потому что такие, как Алексей Петрович, в целом не склонны искать помощи. Им не нужны практики, не нужны сессии, не нужны эти «ваши методы» – они же в порядке, это у других проблемы.

Психика в таких случаях действует, как хорошо обученный пресс-секретарь, – фильтрует всё лишнее, выставляет жёсткие рамки и цепляется за любые опорные конструкции: убеждения, привычки, стереотипы, «жизненный опыт», истории о знакомом, который «сходил – и с ума сошёл». Всё, что подтверждает: «мне туда не надо», аккуратно сохраняется в фоновом доступе. Всё, что намекает на возможность перемен, – отсекается, откладывается, высмеивается. Это – способ выживания.

Но иногда в этой конструкции появляется трещина.

Сначала незаметная. Где-то на уровне «что-то не так», смутного раздражения, тихого неудобства. Кажется, будто вы просто устали, или вас снова кто-то бесит, или всё стало каким-то не тем, – и вроде бы вы всё ещё в порядке, но в порядке ли ваш порядок?

Иногда это ощущается как клетка. Не драматично. Не как «жизнь – тюрьма». Просто как будто стало тесно. Как будто раньше вам хватало этого пространства, этих взглядов на мир, этих фраз «да ладно, прорвёмся», а теперь – нет. Что-то внутри начинает упираться. Расширяться. Хотеть выйти.

И если вы это чувствуете – даже в виде лёгкой, неоформленной мысли, – это может означать одно: ваша личность растёт. А клетка, в которой она находилась всё это время, уже маловата. И тут у вас, как ни странно, есть выбор: можно попробовать обустроиться в клетке побольше – сменить формулировки, переформатировать скепсис, добавить пару умных книг и ещё немного аргументов «почему не надо», – а можно по-настоящему выйти наружу.

На свободу. С риском. С уязвимостью. С жизнью.

Иногда это желание обратиться к психологу уже зреет, почти оформилось, но не даёт шагнуть вперёд всё тот же внутренний блок – стереотип о «лженауке», недоверие к «психологам-шарлатанам», опасение быть слабым, смешным, уязвимым.

Что делать? Искать новые опорные точки. Не в себе – там пока тревожно, а снаружи. Прочитать про то, как появилась психология как наука, кто её создавал, какие направления существуют, и как они работают.

На сегодняшний день известно более четырёхсот модальностей психотерапии. Да, шерстить их все – дело бесполезное. Но сменить фокус с «да всё это чушь» на «а что, если не всё?» – уже сдвиг.

Можно просто почитать, как работает тот или иной специалист. Посмотреть интервью. Послушать подкаст. Не для того, чтобы верить, а чтобы позволить себе не отрицать.

А потом – выбрать.

Потому что сразу доверять невозможно. И не нужно.

Доверие – это не предоплата, а процесс. Оно выстраивается. Медленно, с опаской, с оглядкой.

Наша заботливая психика не пустит в свои глубины первого встречного, пусть он даже трижды с дипломом. И это хорошо. Потому что только через эту осторожность, через последовательное приближение – возникает настоящее.

Настоящий контакт. Настоящее доверие. И, в конечном счёте, опора. Но уже не на специалиста, а на себя.

Парадокс в том, что за каждым «я не верю в психологов» почти всегда прячется не агрессия, а страх впустить другого, посмотреть внутрь или осознать, что «всё под контролем» – это не всегда правда. Но когда мы всё-таки решаемся – через сопротивление, через смех, через недоверие, – именно там, в этой точке встречи, и начинается самое ценное. Отношения.

Отношения с психологом – как проекция отношений с другими: с мужчиной или женщиной, с мамой, с ребёнком, с начальником, с телом, с мечтой. А главное – с собой. Потому что любой запрос, как бы он ни звучал, всегда сводится к одному: «А как мне быть с собой, чтобы это было не в напряг, не в боль и не в бегство?»

И здесь важно помнить: если ваша психика хочет остаться в прежней конструкции, она найдёт для этого любые доказательства.

Мозг с радостью отфильтрует всё неудобное, выставит психологов в роли фокусников, а разговоры об эмоциях – как слабость. Даже если перед вами будет сидеть профессор, нейробиолог, телесник с дипломом, лицензионной печатью и тёплым взглядом, – он всё равно будет восприниматься как шарлатан. Просто потому, что так безопаснее.

И, наверное, один из самых первых шагов в эту самую внутреннюю свободу – это позволить другому быть другим. Позволить психологу быть психологом, а не «торговцем воздухом», позволить гуру-самоучке вещать свои трансцендентные озарения и при этом не ощущать острого желания схватить табуретку. Позволить подруге носить кристаллы в лифчике, если ей от этого легче, и не тянуться при этом к диагнозу, потому что, как ни странно, вот это самое «неразрешение» – молчаливое, внутреннее, безобидное с виду, – и есть нарушение чужих границ.

Когда мы решаем, что кто-то не имеет права быть собой, что кто-то делает «не так», «слишком странно», «слишком не по науке», – мы в этот момент переступаем, захватываем территорию, на которую нас никто не звал. И, чаще всего, делаем это даже не потому, что хотим контролировать, а потому, что внутри нас самих что-то дрожит от непонятного.

Ведь «норма» – понятие зыбкое, как перчатки из полиэтилена: надеть легко, а чувствовать – невозможно. У каждого общества, у каждой культуры, у каждой семьи есть свой эталон «нормальности», сформированный средой, воспитанием, уровнем образования, религией, даже экономикой. То, что в одном городе считается эксцентричным, в другом может быть скучной обыденностью. То, что у нас вызывает тревожный вопрос: «всё ли с тобой в порядке», в другой стране может быть элементарным выражением вежливости. И когда мы начинаем хотя бы немного размышлять об этом – не на уровне абстрактного «все разные», а по-настоящему, – что-то внутри отпускает.

И появляется шанс позволить другому быть собой, самому себе – быть немного живее.

А дальше – уже можно и потихоньку практиковать. Начинать расставаться с тем, что, кажется, всегда было внутри, но на самом деле давно уже не твоё. Это, к слову, одно из моих любимых телесных упражнений – на «отдавание» ненужного. Простое, почти детское, но до смешного точное.

Вот, например, родители хранили в серванте «особые» чайные сервизы, которые нельзя было трогать, пока не придёт королева. Она не пришла, а привычка осталась. Или – наряды на «особый случай», который, как правило, особым так и не стал.

А я, повзрослев, продолжаю это делать и складываю, берегу, откладываю… жизнь. Но в какой-то момент ловлю себя на том, что живу, как будто в съёмной квартире, – боюсь сделать «по-своему», потому что «а вдруг испорчу». И тогда беру – и телом, руками, жестом, голосом – начинаю возвращать это обратно. Двигаю руками от себя и говорю:

«На. Это было не моё. Это помогло когда-то, но сейчас – мешает. Спасибо. Заберите. Я выбираю иначе».

И вот здесь начинается магия. Потому что мозгу важны не только мысли – их у нас тысячи в день, и почти все улетают в никуда. А вот жест, движение, физический акт – воспринимается как событие, как действие, а не как фантазия. И тогда появляется ощущение: это произошло. Это можно. Это разрешено. Это моё.

Такие простые телесные «отдачи» становятся началом выхода из огромного количества чужих сценариев – бережно, без драмы, без гнева. Просто: «это мне не подходит». И всё.

И если вы вдруг поймали себя на мысли, что вам это знакомо – это уже много. Потому что всё начинается не с громких инсайтов и не с трагических рыданий в кабинете. Всё начинается с микродвижения, с лёгкого покачивания внутренней клетки и с фразы, сказанной самому себе: «А что, если можно по-другому?»

И вот в этот момент – неважно, с кем вы: с психологом, с котом, с отражением в витрине, – внутри что-то встаёт на место. И вы вдруг чувствуете: воздух стал чуть чище, пространство – шире, а вы – живее.

Так что, если шарлатаны и правда существуют, пусть они лучше вот так работают: через паузу, через жест, через свободу и через разрешение себе быть.

Даже если вы всё ещё «нормальный», но уже не прежний.