Слово и дело

Завершив разговор, Ягвида обернулась к Ивану:

– Степан-от в аккурат под конец мая удавился. Умер много лет назад, его тело рассыпалось прахом. Змей имеет его голос и внешность, говорит те же слова. Но единственное, что его роднит с родом человеческим – кожа. Он пользуется ей, как человек одеждой. Будь осторожен.

                                   * * *

Уже в передней Ягвида первым делом подошла к бабе Кате, беспомощно лежащей на кровати. Заглянула в лицо, обхватила узкую ладонь с потемневшей, сморщенной кожей и мимолетно сжала, поправила сползшее одеяло. Иван плохо знал девушку, но искренность ее беспокойства не вызывала сомнений. Чувства бабы Кати тоже легко читались в расширенных, влажных от слез глазах и в сцепленных ладонях. Катерина Петровна боялась. Боялась до такой степени, что едва справлялась с собой.

– Ну, что, Чужачок, – Ягвида задумчиво прихватила зубами палец. – Посидите вместе, а я пока подготовлю кой-чего. Баб-Кать, четверговая соль все там же?

Баба Катя медленно кивнула. Ягвида позвала за собой Ивана, чтобы он снял с полки высокий глиняный кувшин, закрытый куском полотна.

– Пойми, Чужачок! Устои не зря придумали, их нужно соблюдать. Правила не вилами по воде писаны. Кем бы меня ни считали, а прикасаться к церковным предметам не могу. Заповедано так. Даже до этой соли дотронуться не могу.

– Но ты же ходила на кладбище, – Иван поставил кувшин на стол перед Ягвидой.

– Так не в церковь же. Это часть ремесла. Я всех провожаю, чтоб не заплутали.

Ягвида аккуратно, за край сняла тряпицу с кувшинчика, заполненного доверху крупными кусочками черного цвета.

– Что это? – поинтересовался Ваня.

– Четверговая соль. Ее готовят с молитвой из соли, теста для куличей, особых трав. Смесь вымешивается и кладется в белой материи в раскаленные печные угли. И тот, кто готовит, причащается и посещает храм, освящает соль. Баба Катя сама делает ее для меня. Я рассыплю соль по дому. Нечистый, отринувший святое, убоится освященной реликвии. Убоится, но не умертвúтся. Ждать доле без толку. Змей будет чем дальше, тем злее, ни один охотник не любит хитрую дичь. Соль не задержит его даже до петухов. Он достаточно старый и сильный, столкновение с ним дорого встанет. Кто знает, какой вред причинит, прорвавшись сюда?

– Если он придет до твоего возвращения, что мне делать?

Железный прут и кочерга стоят за печкой. Чтобы убить этого нечистого, нужно уничтожить останки или повредить их, набить землей или солью, перевернуть и закопать. Так считала Ярослава, так ее научила старшая. Когда он пришел первый раз, Ярослава сразу попыталась его изжить, только тела в гробу не оказалось. Это помешало ее плану, но она что-то придумала. После этого Змей на долгие годы забыл дорогу сюда. Возможно, почуяв смерть Ярославы, он вернулся. Ярослава говаривала множество историй прошлого, как умерший ходил к живым. Я запомнила и их и многие другие. Былички26 важны для нас. Я поняла одну вещь. Есть два варианта баек, которые, кажется, и не связаны с нашей историей явно. Первый – как черти на самоубийцах катались, второй – о том, как они же сняли кожу с самоубийцы и оделись в нее. Не потому ли не было тела в могиле? И тогда единственный способ, нам посильный, – нарушить шкуру. Все, приходящие с Испода, боятся каленого железа и четверговой соли. Живой огонь и травы их пугают, но не вот чтобы обращают в бегство. Думаю, соль не даст ему уйти, станет клеткой. Железо же закончит эту историю. Главное, не ошибиться и проткнуть шкуру насквозь.

Ягвида отмерила черпаком горсть соли и рассыпала по кровати, на которой лежала баба Катя, задела вторую и разбросала на подоконники и вдоль стен в передней, третью – в задней, кроме печи, где недовольно шуршал дедушка. При каждом взмахе рукой слышался дробный стук соляных песчинок. Она шептала, видно, заговаривала. Четвертую горсть свернула аккуратно в платок и сунула в карман. Огляделась, вышла за порог, притворив дверь. Иван достал прут и старинную кочергу, сел на стул подле кровати и впервые за день обратился к бабе Кате.

– Как вы себя чувствуете?

Баба Катя махнула дрожащей рукой:

– Бог знает, – голос тихий, но слова звучали четко, даже прислушиваться не пришлось. – Не впервой, Ванюша. Тогда я, правда, помоложе была. Я ведь и сына, Алексея, отослала к сестре. Мол, в городе образование лучше и возможности, а в глухом селе што? Молила и его, и Бога. Видать, сильно не хотелось мне, штобы он таким отца видел.

Баба Катя отерла концами платка губы.

– А там у его своя жизнь пошла. Жена городская, куды им в Пригранье-то? Деткии родились, работа – все хотят большими людьми стать, в отпуску не до грядок, так вот… На побывочку приезжал один, а потом и вовсе перестал. Говорит, не молодой ужо, штобы ехать за семь верст киселя хлебать, – в голосе одинокой матери прорезалась давняя обида, но она быстро взяла себя в руки. – Я не могу его судить, сама от себя отвадила, а теперь как объяснишь, што боялась за его жизнь? Раньше еще письма стлал, нынче ему не модно стало. Привез какую-то игрушку, мол, звонить тебе будем, а Микола говорит, здесь связи-то и нет…

Баба Катя замолчала, нечего сказать и Ивану. Ситуация страшная, найди выход из нее. Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что. Ваня поправил подушку и одеяло, спросил, не хочет ли она кушать. Нашел кастрюльку с простыми щами – одна вода да капуста. Загремел посудой в упечи. Громко, чтобы было слышно, сказал:

– А я с вами пожил бы с удовольствием.

Более этого они не сказали ни слова. Когда Ваня принес разогретые щи, заметил, что баба Катя плакала.

Весь оставшийся день прошел мирно, гостей у Катерины Петровны не бывало. Бабка Анна сама к ней ходила редко, тяжело ей давалась короткая дорога до подруги. Ягвида не показывалась. Ваня волновался за нее и часто поглядывал то на часы, то в окно. Баба Катя глухо посмеивалась.

– Я тебе вот што скажу, – не выдержала она. – Много всякого было, правда, да у любой палки два конца, а у людей – два лица. Я тебе сказывала, што про них люди бают. А даже если и привирают для пущей важности! А мне Ярославу довелось ближе многих узнать, а через нее и Ягвиду. Степан умер, и мне не к кому было идтить со своей бедой. Жили мы с ним хорошо, я к нему прикипела. И когда он после похорон до меня ходил, всякого передумала. Сначала-то малясь радовалась, как во сне жила, а потом почувствовала – по самому краешку хожу. Оступлюсь, Алешка как перст один останется. Я к Ярославе уж бегом побежала… А там потихоньку и дружба наладилась.

Баба Катя беззвучно пошамкала тонкими губами.

– Ягвида девушка видная, – все же сказала она Ивану. – Не такая красавица, как Ярослава в том же же возрасте. Но и за ней парни вились, и из соседних сел заглядывали. А што недотрога, не беда – про Ярославу много чегось говаривали, што как к ведьме к ней хаживали – секрета-то не было. А с такой семьи сноху никому не надо. Да только повадился один паренек к Ягвиде-то. Красивая пара. Он статный, кудрявенький, што ты, светлый и она – маленькая, легенькая да тоненькая, што молодая ивушка. Ей шестнадцать годков всего, он-от постарше.

– Он не из Пригранья был?

– Отчего же, здешний. Он Анниному племяннику сын, они друг с другом в соседях жили. Да после всего племянник со всей семьей собрался в одночасье и уехал в город… Долго Эдик за Ягвидой ходил, она упорствовала-упорствовала да смягчилась, поглядывала в ответ. Может, хорошо бы промеж них сложилось, только приврать он не дурак оказался. Ягвида не замечала ничего: иной раз в платок цепится, очи долу и идет подле него. Я уж к Ярославе пошла – Эдик-от с другой женихался у всех на виду, за Ягвидой не всерьез таскался, а злой его шутке никто не думал мешать. Ягвиде бы никто не сказал, молодежь не любила ее. Ан гляжу: только мóлодец в сторону глянет, а девка-то – на него. И недобрый у нее взгляд, темный.

Замешкала с рассказом Катерина Петровна. Тикали ходики в углу да ворчал дедушка за печкой. Ваня не торопил, дал собраться с мыслями.

– Какая уж ей правда открылась, Бог весть, но с тех пор Эдик сам себе на шею удавку надел да своей рукой и затягивал по-тихой. Все, кто с Ярославой али Ягвидой рядом оказывались, по краю болота ходили, утонуть из-за ихенного Слова ничего не стоит, назад не воротишь. А тот парень ой как напрашивался! Если и есть ничего не чуящие люди, то он во главе них должен стоять. Эдик сделал или сказал што, только Ягвида при всем честном народе возьми и выдай, мол, штоб ты с русалками до самого конца света хороводы водил. Все, кто их видел, говорили, у нее глаза аж светились. А Эдик прожил в аккурат до Троицы, потонул и сгинул…

Катерина Петровна прикрыла глаза, устала. Да досказать, видимо, решилась.

– С тех пор Ягвида людей сторонилась, лишний раз рот с ними не раскрывала. Изо всей деревни своими ногами ходила только ко мне и к тетке твоей. Кажется мне, што с тепорась27 она лучше управляется с силенками. Ягвида-то про умения свои рассказывала маленько, хозяина показывала. Я ж его, окаянного, боялась по первости! – баба Катя махнула рукой и отерла тряскими пальцами слезящиеся глаза. – Што ее, што Ярославу с первого взгляда не распознаешь. То люди как люди, то посмотришь, такой страх берет, мочи нет! Не хуже того, который сюда ходит, зло чинить могли бы. Не душа, а колодезь бездонный… Приноровилась я к ним, а тут ты на голову свалился. Мне уж за тебя, сынок, боязно. Вы молодые все такие: ни во што не верите, нарываетесь. Ягвида – другой сорт. Она как… – баба Катя не нашла слов и покачала головой.

– Стихия, – подсказал Иван.

– Да пожалуй, што и так. У жизни свои законы, больше сделаешь ли, меньше ли, а расплата своя найдет. Вот и боялась я, вдруг походя што нарушишь, Ягвиду прогневишь. Вы ж любопытные, идете, куда не просят, на зуб пробуете: то ли жизнь под вас согнется, то ли вас согнет… А судьба вона как разыграла.

– Что вы хотите сказать? – спросил Иван, да вдруг за окном засветилось, будто кто зажег огромный бенгальский огонь, и быстро погасло. Послышался дробный стук по стеклу: по одному, по второму и, наконец, по третьему, у самой кровати, словно по нему перебирали ногтями.

С улицы послышался шепот:

– Катерина, ты меня ждала? Катя… Катенька, отвори дверцу-то… Я пришел, к тебе пришел, Катерина…

Иван зажег свечу и глянул в окно – его захватил рассказ бабы Кати, и он не заметил, как стемнело и наступила полночь. Молодой человек схватил кочергу и повернулся к двери в заднюю. Раз Ягвида оставила дом не запертым, то тварь все равно должна рано или поздно зайти в комнату. И действительно: вскоре зашуршало в коридоре, протяжно скрипнула дверь, ведущая из сеней в жилые комнаты. Ягвида говорила, окаянные плохо ладят друг с другом, вон и хозяин за печкой недовольно заворочался и заворчал. Через порог, на согнутых по-звериному ногах, прокрался человек. В полутьме – они не включили верхний свет – виднелся только силуэт вошедшего. Он поводил головой, принюхался и обернулся в сторону кровати. Ивана взяла оторопь, каждый волосок на голове встал дыбом: у существа глаза горели приглушенным красным светом…

                                   * * *

Иван не мог быть достаточно подготовлен к подобной встрече. Его мать была верующей, но без фанатизма: носила крестик, иногда ходила в церковь и не более того. Последствия многих лет уничтожения православия коснулись именно их поколения. Но что-то в ее душе оставило небольшую пустоту, и она требовала заполнения. Посещение храма успокаивало и обнадеживало, а аналитический ум и библиотекарское образование не давали погрузиться в веру с полной самоотдачей. И Иван точно знал: байки про домовых или бесов она считала бредом и страшилками для детей. Но именно мама воспитала Ивана в полном доверии к собственным чувствам и ощущениям. И он точно слышал и чувствовал домового, как теперь видел перед собой это существо, ощущал его запах – сладковатый и едкий, с привкусом тлена.

Оно оскалилось, неестественно раздвинув тонкие губы, засмеялось так, что Иван отступил к кровати, и его рука, сжимающая кочергу, дрогнула и опустилась. Эти звуки не могло издать ни одно животное или человек – из глотки вырвалось множество голосов: тонких и басовитых, тихих и кричащих, женских, мужских, детских. Некоторые голоса взрыкивали или срывались на визг, но вся какофония то сливалась воедино, то снова расходилась нестройной разноголосицей.

Баба Катя закрыла глаза руками и заплакала. Окаянный замолчал.

– Катенька, – снова лебезил он мужским голосом, и сколько в нем через край плескалось любви и нежности, не передать словами, – что ж ты так со мной? Не посмотришь даже? А ведь помнить обещала, за мной следом пойти… Забыла, – плаксиво вздохнула тварь, – забыла…

Окаянный приблизился, простер руки к бабе Кате и облизал треугольные зубы.

– Как бы я обнял тебя, притронулся хоть пальцем к твоей шее… – еще шаг.

Не шевелясь, стоял завороженный Иван, опомнился, когда нечистый встал напротив. Ваня посмотрел на свою дрожащую руку, которой сжимал кочергу – аж пальцы побелели. Замахнулся коротко, целясь в бок. Ударил, да не рассчитал, что не человек перед ним. Окаянный молниеносно перехватил нехитрое оружие, недовольно поморщился и рыкнул. Кривя рожу, впился взглядом в глаза Вани и, мерзко захихикав сонмом голосов, ударил его в подреберье. Схватил за шкирку – аж ноги оторвались от пола – и, опрокинув с грохотом оземь, снова поднял и впечатал в стену. Иван остался лежать на сгруженных половиках, заходясь в приступе кашля. От сомнений в правдивости сказок, которыми не скупясь потчевала его Ягвида, не осталось следа. Иван схватил змея за запястье. Под пальцами кожа оказалась раскаленной, сухой и пергаментной. А самое странное – змей перестал скрывать свою природу, и Ваня услышал дробный перестук. Вместо человеческих ступней у него красовались раздвоенные копыта, загнутые вверх длинными концами, как у восточных туфель.

Тем временем окаянный подошел ближе к кровати и как ни в чем не бывало снова заугодничал перед бабой Катей, протянул к ней руки: «Катя, Катенька». Она схватила в кулак сорочку на груди и споро, взахлеб зашептала молитву. Змей отпрянул, будто обжегся, заскулил тонко. Под копытом хрустнул оброненный слежавшийся комок четверговой соли, и окаянный взревел на разные лады, рыкнул зло и ринулся вперед, снова пытаясь добраться до своей вожделенной цели.

После этого события развивались стремительно, и Иван не мог с уверенностью рассказать толком, что же произошло. Только ему померещилось: из-под кровати послышалась возня, и тень кинулась наперерез злобной твари. Кто-то взрыкнул и болезненно заскулил, а затем и грохнуло где-то недалеко от Ивана.

Хлопнула дверь, в комнату вошла Ягвида. Окаянный обернулся и принюхался, и в тот же момент ему в лоб полетела горсть соли. Он взревел и заскреб черными пальцами по морде. Ягвида начала читать заговор, обходя нечистого вокруг по часовой стрелке.

– Полынь – горька,Земля-роднаее выносила,а как выносила,так и выпустила,как придет свой черед,снова в землю уйдет,так и ты уходи,как завещано мной.Мое Слово крепко,как замóк велико,из железной рудыогнем выковано,водой выстужено…

Окаянный отнял руки от лица. Оно было все исполосовано царапинами, а из ран торчали черные завитки коротких волос. Ягвида, не отрываясь, смотрела на нечистого. Его глаза разгорелись, как уголья, по комнате потянуло душным смрадом. Ваня чувствовал, что самая большая опасность им еще только предстоит. И вся мерзость того гляди свалится на бабу Катю и Ягвиду, а он до сих пор не смог оправиться от удара о стену, и каждый вдох давался с трудом. Иван снова закашлялся.

Змей зарычал. Его магнитом тянуло к бабе Кате, он приблизился к ней и взмахнул лапой для удара. От стены рядом с Иваном донесся шорох, и тень пронеслась наперерез змею. Вновь послышался визг, падение об пол и звук, режущий слух, будто скребли когтями по дереву. Но даже этот краткий миг промедления помог Ягвиде достать нечистого: пока он отвлекся, девушка перетянула его по спине подобранной кочергой. Он взвыл и выгнулся. Там, куда пришелся удар, рубашка обуглилась и рассыпалась, оголив спину. Кожа на спине вздулась и лопнула, сползла сухими лоскутами до пола, соприкоснулась с солью, съежилась и побурела. Пламя свечи на мгновение высоко взметнулось и почти потухло, но выровнялось. В комнате, кроме них, никого не было.

– Как ты? – Ягвида подбежала к Ивану. Кашель у него все не проходил, и Ваня смог только вяло отмахнуться. Удовлетворившись беглым осмотром, она подбежала к бабе Кате, чтобы проверить ее состояние, и встала в головах кровати28. Задала несколько вопросов и, получив внятные ответы, сказанные тихим голосом, успокоилась, бессильно сползла на пол.

– Иван, – от неожиданности он дернулся и застонал от боли в ушибленных о стену ребрах. Ягвида первый раз обратилась к нему по имени. – Мне понадобится твоя помощь. Негоже хозяина так оставлять, нужно о нем побеспокоиться.

– Хозяина?

Ягвида сидела, уставившись в угол комнаты. На вопрос Ивана не ответила, сказала другое:

– Вот и этот дом остался без дедушки. Окаянный легко с ним справился.

– Может, за Миколой сходите? – спросила баба Катя.

– Миколу я теперь в наши дома не пущу.

– Понять бы, за что ты его не любишь…

– Так, ведь было бы за что… – усмехнулась Ягвида.

– А было бы за што – удавила бы? – спросила Катерина Петровна, приподнимаясь на кровати.

Ягвида сжала руки в кулачки и обхватила себя за плечи, озябла, что ли? Ее взгляд на секунду выстыл, стал колючим, в глазах замерцал зеленый свет:

– Прокляну, сам в петлю полезет.

Некоторое время они посидели, пытаясь прийти в себя. Говорили о незначительном, не трогая вечерние события. Ягвида тяжело поднялась на ноги.

– Пойду до дому дойду и вернусь за хозяином.

– Не ходи одна, – с нажимом произнесла баба Катя. Ягвида отмахнулась, но Катерина Петровна схватила ее за руку. – Не ходи, сказала! Пущай, вон, Иван с тобой идет.

– Думаете, с ночными гостями не справлюсь?

– Со своими гостями, можа, и справишься. Видала я как ты на хозяина цыкаешь, он аж пару дней тише воды сидит. С этими-то ты ловка. Только чего стоит твое Слово против человека? Чай, не нож, сразу не ранит. Раз бессильно Слово, кулак полезнее.

Ягвида постояла, закусив губу. Глаза засверкали зеленым. Она нахмурилась и кивнула Ивану на выход, мол, ступай за мной. Просить дважды не пришлось. От калитки бабы Кати они шли рядом, но приблизившись к крыльцу дома на отшибе, Ваня поотстал.

– Я точно могу войти? – спросил он.

– Мое жилище – это не самое страшное, что ты пережил сегодня.

Ваня недоуменно приподнял бровь. После всего произошедшего оставалось непонятным, что может быть хуже. Разве подумаешь, насколько эта девушка окажется не проста. Примерить на себя роль приманки для окаянного оказалось предприятием неприятным и почти смертельным, но и он, и баба Катя не смогли бы сами ответить змею.

Были ли деревенские правы, обвиняя во всем Ягвиду и сторонясь ее? Наверное, были. Но Иван не считал правильным идти на поводу у людей. Зла она не желала, а ему и вовсе старалась помочь. Того и достаточно.

Тем временем Ягвида, поднялась по ступеням и постучала в дверь, она тут же отворилась. Они вошли. Иван закрутил головой, стараясь рассмотреть каждую мелочь. Дом внутри – просторный, с высокими белеными потолками и большими светлыми окнами – теплый, приветливый. Возникло ощущение, что его ждали здесь долго-долго, он вернулся, и все радуются его приходу.

Ягвида ушла в дальние комнаты и вернулась с корзиной, плетеной из лозы.

– Не ведаю, правильно ли я поступила, встав между бабой Катей и окаянным, или оное повлечет за собой новое зло? – она подошла к развешанным на стене пучкам засушенных трав и положила несколько из них в корзину. – Есть этот, человеческий, мир и мир окаянных. Мы с Ярославой смотрели, охраняли всех и ото всех. Стерегли границу, ходили на ту сторону и возвращались, достойно выполняли работу. Но на любое наше действие есть правила и ограничения. Сегодня я нарушила наставления Ярославы во второй раз, значит, нарушу и еще. Где два, там и третий.

– Что ты называешь границей? – спросил Иван, забирая у нее из рук корзину.

– Все окаянные одного поля ягоды. За редким исключением для всех невидимы и неслышимы, даже неосязаемы. Ты можешь усомниться в их существовании, для меня же оно непреложно. Взгляни на свою шею. Синяки до сих пор не сошли, до сих пор дохаешь29. Как видишь, даже вред причинить могут, но у них свой мир. И он, и наш мир существуют вместе, но большую часть времени окаянных не видно, потому что они находятся на своей территории. Это и есть граница между вами и ими.

– Кто ты такая? И чем занимаешься? Это какие-то ведьмовские штучки?

– Смешной ты, – терпеливо втолковывала ему Ягвида. – Наслушался деревенских баек и поверил им. Я – то, что я есть. Ярослава называла нас ягинями. Она бы с ведьмой за один стол не села, а я и рядом не пройду. Вдвоем с сильной ведовкой нам не ужиться, а слабая супротив меня не выстоит. Одна мне печаль: пока их род крепчает, мой утихает. Может, придет их черед над нами верховодить, а недолго. Уйдет мой род в небытие, не будет хода сюда из Испода для окаянных. А без него оскудеет и род ведьмовской, перестанут они рождаться. И тогда весь нижний мир вместе с нами останется сказкой.

Закончив на том разговор, они вернулись в дом бабы Кати.

«Похороны» не заняли много времени. Ягвида вывела бабу Катю в заднюю комнату, на случай, если от едкого запаха паленой травы станет плохо. Окурила помещение, особенно то место, где лежал хозяин. Иван отвел взгляд и ему померещился силуэт, лежащий у кровати на боку: небольшого размера с длинными лапами. Почти все его тело покрывала длинная и курчавая шерсть, лысыми оставались только ладони и подошвы. Краем глаза Ваня видел короткие крючковатые пальцы и темную грубую кожу. Но стоило снова перевести взгляд на то место, как мираж таял, распадаясь на сизые клубы дыма, вьющиеся от пучка травы.

– Как он выглядит? – неожиданно для себя спросил Иван.

– Хозяин-от? – Ягвида, прежде чем ответить, она ненадолго задумалась. Ваня уже понял, что она ничего не говорит сразу, без лишних размышлений. Будто шахматную партию в уме играет. – Ну, как? Шерсть жесткая, пружинкой закручена. Шкура темная. И вместо лица – морда звериная. А руки вот такие, – Ягвида повернулась к Ивану и показала раскрытую ладонь с прижатыми кончиками пальцев. Она недоверчиво посмотрела на него: – Ты видишь, что ли?

– Вижу, – признаться оказалось просто.

Иван вздохнул. Вздохнула Ягвида. Почесала мочку уха.

– Раньше никто не видел, – сказала она, бросив на расстеленную белую скатерть сушеные травы и отряхнув ладони, поднялась.

Под потолком, обжигаясь о лампочку, металась муха. С упорством билась она о раскаленное стекло и безумно раздражала и отвлекала. Иван попытался сосредоточиться на том, что делала Ягвида, и наблюдал краем глаза. Ягиня переложила дедушку на скатерть и подвязала ее углы сверху. Теперь стало видно, в скатерть что-то завернуто. Ваня подошел, закинул увесистый сверток на плечи и в сопровождении Ягвиды отнес его в сад, разросшийся на месте разрушенного дома.

– Его собратья знают лучше, как поступить. Иди-ка ты спать, Иванушка.

Иван долго стоял на дороге, глядя ей вслед, пока она не скрылась за дверью своего дома. Занималась утренняя заря…

Днем они больше не встретились – не было повода: травки, необходимые бабе Кате, ягиня – какое странное слово! – отдала сразу. Тем не менее мысли Вани постоянно возвращались к Ягвиде. Невеселые мысли, ой, невеселые… Катерина Петровна, заприметив, что Ваня загрустил, отправила его пройтись по выселкам. Вышел он уже в легких сумерках и, повесив голову, как приговоренный, отправился сам неведомо куда. Пришел в себя уже недалеко от дома Ягвиды. Встал, присмотрелся. Окна распахнуты, занавески из простого белого полотна задернуты. За ними горит неясный огонек – свеча? Снова льется голос Ягвиды, звенит тоской над землей, над травами…

…Летели две утицы,Через три улицы,Летели, да пели,Меня, да жалели.Где же мой молодец был?Меня ли он позабыл?Придет ли мой миленький,Придет ли родименький?Вечерком, ой, вечерочкомЧеркнет ли пару строчек?За писмецом, за записочкойЯ к любимому выскочу…

«Не-ет. Не пойду к ней. Ни сейчас, ни после. Разве есть ей дело… Вон какую ношу несет, одна тянет. По Пригранью идет – ни на кого не смотрит. И это не только гордость, что-то еще, пока не доступное пониманию. Нет, не подойду…»

Легкий пар

Иван

Несколько дней ушло на восстановление бабы Кати. Силы покинули ее, и она вставала только к столу. Пыталась быть необременительной для Ивана, он качал головой и раз за разом старался растормошить соседку. Позже самочувствие Катерины Петровны улучшилось, и она уже напоминала себя прежнюю. Спасибо стоило сказать не только Ване, но и Ягвиде. Девушка была добра и приветлива с бабой Катей, навещала дважды в день и приносила отвары и еду. Иван, как и решил, держался от Ягвиды подальше, даже уходил из соседского дома на время, пока она гостит. Что угодно, лишь бы скрыть свою симпатию. Да и ягиня почувствовала изменения в нем и теперь дичилась в ответ. Ваня понимал, как крепко обидел Ягвиду, но и себя переломить не мог.