- -
- 100%
- +
Она обернулась на лес. Ветки качались от ветра, и казалось, что тени между стволами сдвигаются. В груди возникла паника, но она не дала ей выйти наружу. Она вспомнила свой первый опыт расследования, когда пришла в дом, где висела верёвка, и сердце било точно так же, заставляя руки дрожать. Тогда она справилась, шагнула внутрь и нашла правду. Сейчас чувство повторялось, но в иной форме: река предлагала ей шаг вглубь. Она стиснула зубы и осталась на месте, понимая, что проверка ещё не закончена.
Вода колыхнулась, и по ней прошла рябь, словно от лёгкого движения руки. Мария вгляделась – и ей показалось, что среди бликов действительно мелькнул венок. Белые лепестки, зелёные травы, скользящие на поверхности. Но венок не плыл, а держался на одном месте, будто ждал. Она сделала вдох, и лёгкие наполнились тяжёлым, сладковатым воздухом, который походил на запах цветов в закрытой комнате. Ладони снова дрогнули, и она на миг представила, что встанет на колени и дотронется до этой холодной короны.
В памяти возникла мать. Когда Мария была подростком, мать рассказывала о девушке из соседней деревни, которая утонула накануне свадьбы. Люди говорили, что река забрала её, потому что она выбрала не того жениха. Тогда Мария смеялась, но теперь в этих словах открывалась угроза: выбор, сделанный женщиной, может оказаться последним. Её грудь сдавило, и дыхание стало рваным. Она поняла, что легенды возвращаются не словами, а телом: каждый мускул отзывался памятью, которая жила здесь, в земле и воде.
Она почувствовала движение. Слева, у корней ивы, что-то шевельнулось. Вода качнулась, и из глубины показалось нечто светлое. Сердце стукнуло резко, и тело отпрянуло, хотя ноги всё равно стояли у самой кромки. Она не могла точно различить, что это было: ткань ли, кожа ли, или просто игра света. Но ощущение было отчётливым: кто-то смотрит из воды. Этот взгляд не был злым, он был требовательным, настойчивым, как у человека, который уже решил, что собеседник ответит.
Мария прижала ладони к груди, тело отзывалось дрожью, и она ощутила, как язык становится тяжёлым. Слова застревали, но она всё же произнесла: я пришла. Голос её прозвучал тихо, будто утонул в воздухе. Вода дрогнула, венок качнулся, и откуда-то снизу поднялись пузырьки. Она шагнула назад, чувствуя, что связь установлена, но цена этой связи ещё впереди. Пальцы на ногах онемели, и она поняла: река уже коснулась её, оставив свой знак.
Город за спиной шумел, звуки приближались, будто кто-то шёл по тропе. Она обернулась и увидела: фигура двигалась между деревьев, приближалась. Сердце снова ударило, и дыхание стало резким. Она не знала, человек ли это или тень, но понимала: встреча неизбежна. И река, и лес, и сама земля слились в один голос, который говорил: выбор сделан, назад дороги нет. Фигура вышла к берегу. Туман обвил её плечи, и лицо оставалось скрытым. Но шаги звучали уверенно, как у того, кто давно знает дорогу. Мария осталась на месте, чувствуя, как внутри всё сжимается, и холодная сила поднимается вверх, обнимая сердце. Она ждала, и в ожидании было больше правды, чем в любом ответе. Фигура остановилась у самой воды, и тишина повисла, как занавес перед открытием.
И тогда Мария увидела: венок исчез, а на поверхности остался только тёмный круг, словно дыра в реке. Фигура повернула голову к ней, и в этом движении было приглашение. Она почувствовала, что шагнуть ближе значит перейти границу. И в тот миг река тихо выдохнула, и этот выдох коснулся её лица, как холодный поцелуй.
Глава 5. Камни дышат
Старый монастырский двор открылся неожиданно, словно за поворотом тропы выросла целая крепость из камня, покрытая мхом и влагой. Стены были влажные, темные, на них блестели капли, будто пот на коже живого существа. Мария остановилась у ворот, и ей показалось, что сами камни дышат: холодный пар исходил из трещин, как из рта больного. Воздух наполнился запахом плесени и воска, смешанным с тонкой нотой гари, будто здесь недавно жгли свечи, а теперь оставили их догнивать в пустоте. Ветер не проходил внутрь двора, всё пространство стояло неподвижным, застывшим, и именно в этой неподвижности слышалось присутствие чего-то живого, спрятанного между плитами. Она шагнула внутрь, и шаг её отозвался гулом, как в огромной пустой груди.
Тело напряглось: спина словно ожидала толчка, руки стали тяжелыми, ноги не хотели подниматься выше щиколотки. Она почувствовала липкий холод у основания шеи, как будто кто-то дунул туда ледяным дыханием. Ладони вспотели, и перчатки показались слишком тесными, стягивающими кожу. Мария глубоко вдохнула, но воздух был густым, тяжёлым, и он будто сопротивлялся её дыханию, входил в грудь скрипом. Она сделала второй шаг, и сердце отозвалось болью, резкой и знакомой, как воспоминание о страхе. Её тело было словно колокол, и каждая мышца отзывалась дрожью, которая становилась звоном.
В памяти всплыло, как бабка водила её к монастырю и говорила: камни здесь слышат всё. Если соврёшь – они запомнят, если заплачешь – тоже. Тогда Мария засмеялась, дотронулась до стены и почувствовала, как холод пробрал её насквозь. Бабка сказала: никогда не смейся над тем, что помнит камень. С тех пор она избегала этого двора, будто внутри спрятана ловушка, ждущая её. Но теперь она вернулась сама, и воспоминание ожило, словно только вчера бабкины слова прозвучали в её ушах. Она остановилась, коснулась стены и ощутила, как камень холоден, и в этом холоде было что-то человеческое – как кожа умершего.
Внутри двора стояла колодезная решётка, старая, ржавая. От неё веяло влагой, и Мария подумала: колодец всё ещё дышит, хотя давно не используется. Она подошла ближе и увидела, что железо покрыто рыжим налётом, но под ним проступает свежая влага. Капли стекали вниз, как слёзы. Она прислушалась и услышала низкое бульканье, будто внизу кто-то ворочался. Её сердце снова ухнуло, дыхание стало быстрым, и ладони непроизвольно сжались. Она понимала: это не просто вода, это голос, который поднимается из глубины.
Тело её отозвалось сильной дрожью. Колени ослабли, и она схватилась за перила, чтобы удержаться. Пальцы скользнули по влажному железу, и холод прошёл по ним, как по проводам. Ей захотелось отдёрнуть руки, но она не смогла: казалось, решётка держит её. В груди появился спазм, и дыхание стало коротким, рваным. Она закрыла глаза и услышала гул – низкий, непрерывный, похожий на дыхание великана. Она поняла: это не колодец, это сами камни дышат.
В памяти всплыла история, которую ей рассказывал старый учитель: о монахе, замурованном в стене за грехи. Говорили, что его дыхание до сих пор слышно в монастырских коридорах, и что стены сохраняют его мучение. Тогда она отмахнулась, решив, что это глупая легенда для впечатлительных. Но теперь сердце стучало в унисон с этим гулом, и тело знало: в легендах всегда есть правда. Она вспомнила лицо учителя – усталое, серое, и его голос, говорящий: «Слушай камни, они помнят больше, чем люди».
Мария открыла глаза и увидела, что на камнях проступают тёмные пятна, словно влажные лёгкие расправляются изнутри. Она отпрянула, но стены стояли неподвижно, тяжело и равнодушно. Её руки дрожали, и в груди копилось ощущение, что воздух становится чужим, неподходящим для дыхания. Она выпрямилась, пытаясь справиться, и сделала шаг вперёд, но сердце её предательски пропустило удар. Она знала: этот двор – не просто место, а память, которая удерживает живых.
Она пошла дальше, вглубь двора, и каждый шаг отзывался гулом, будто сама земля откликалась. Ноги стали свинцовыми, и тело тянуло вниз, словно в вязкую воду. Она остановилась, вслушиваясь, и снова услышала дыхание, теперь ближе, теперь громче. Оно шло не из колодца, а из самой стены рядом. Мария прижала ладонь к холодному камню, и камень словно ответил – вибрацией, тихим стоном, похожим на человеческий вздох.
Воспоминания навалились: как она стояла у могилы матери, слушала, как земля осыпается, и ей казалось, что под слоем земли слышен вздох. Сейчас это чувство вернулось, и она сжала губы, чтобы не закричать. Её плечи напряглись, сердце билось гулко, и она поняла: камни не просто помнят, они требуют ответа. Она отняла руку, но ощущение осталась в пальцах, как будто камень присосался к ней, оставил след. Она подняла голову, и её взгляд упал на окно в стене. Оно было забито досками, но между ними сочился свет, холодный и тусклый. Она подошла ближе и почувствовала запах воска и дыма. Доски были влажные, но изнутри шёл свет, словно там горела свеча. Она приложила ладонь – и ощутила тепло. Сердце её замерло, и дыхание остановилось. Внутри камня жила жизнь, и эта жизнь дышала.
И тогда изнутри раздался шёпот. Тихий, едва различимый, но явственный. Он произнёс её имя.
Глава 6. Лёд под веками
Ночь спустилась на Белозерье незаметно, как покрывало, брошенное на лицо, и Мария шла по узкой улице, где фонари едва тлели оранжевыми глазами, не рассеивая темноту, а лишь подчеркивая её густоту. Каменные дома выглядели хмурыми, с тёмными крышами, покрытыми инеем, и казалось, что они наблюдают за каждым шагом. Воздух был резким, пахнул железом и холодом, и дыхание превращалось в облака, оседающие на воротнике. Под ногами хрустел лёд, образовавшийся в лужах, и этот хруст казался слишком громким, будто нарушал тишину, в которой пряталось что-то чужое. Мария почувствовала, что каждая тень у стены будто шевелится, дышит ей в спину, и шаги её ускорились, хотя ноги налились тяжестью. Она знала: ночь здесь всегда жила отдельно, у неё был собственный разум и своя память.
Тело отзывалось дрожью, не только от холода, но и от напряжения. Спина словно ожидала удара, плечи были скованы, как будто руки держали невидимые ремни. Её дыхание становилось поверхностным, она не могла вдохнуть глубоко, и сердце билось слишком громко. Она коснулась воротника, но ткань была ледяной, и пальцы тоже потеряли тепло. Внутри всё стягивалось, словно на глазах образовался тонкий слой льда, который мешал видеть ясно. Мария ощутила, что её собственное тело превращается в сосуд для холода, и этот холод медленно поднимается к лицу, к глазам. Веки налились тяжестью, и каждый миг казался борьбой с сонной одеревенелостью.
В памяти всплыло: в детстве ей рассказывали про людей, которых уносила зима. Говорили: стоит закрыть глаза на морозе слишком долго – и внутри век образуется лёд, человек перестаёт видеть мир живых и уходит к тем, кто стоит на другом берегу. Она тогда смеялась, моргала на спор и доказывала, что её глаза сильнее зимы. Но однажды проснулась с замёрзшими ресницами, и страх вжился в тело. Теперь он вернулся: она чувствовала, что мороз вновь добрался до неё, и, если поддаться, тьма закроется, как дверь.
Она вышла к монастырскому кладбищу. Каменные кресты стояли в ряд, покрытые инеем, и казались спящими стражами. Между ними тянулась узкая тропинка, по которой она шагала, слыша, как снег хрустит под сапогами. Воздух здесь был тише, плотнее, и каждый её вдох напоминал чужое дыхание. Она остановилась у старой ограды и увидела: на одном из крестов лёд образовал лицо. Очертания были размытые, но достаточно явные: глаза, закрытые веками, рот, едва заметный. Её сердце застыло, и дыхание сбилось. Лёд словно жил, а под веками скрывалось то, что готово открыться.
Тело её напряглось, ладони дрожали, и она чувствовала, как ноги становятся чужими. Она шагнула ближе, и холод стал сильнее, проникал сквозь сапоги, поднимался к коленям. В груди возникла тяжесть, дыхание стало коротким, и каждый вдох казался шагом к границе. Она смотрела на ледяное лицо и понимала: стоит прикоснуться, и оно откроет глаза. Она не хотела этого, но сила была сильнее страха. Её пальцы вытянулись, и в тот момент, когда они почти коснулись холодной поверхности, по телу прошла волна: сердце сжалось, дыхание остановилось, и весь мир вокруг замер.
В памяти ожил рассказ монахини, которую она встретила в детстве: о мертвецах, которые спят с закрытыми глазами, но ждут, когда кто-то пробудит их взглядом. «Не трогай лёд, не трогай веки», – говорила та, и её голос звучал сейчас, словно из-за плеча. Мария дрожала, но пальцы уже коснулись поверхности, и лёд был влажным, как живая кожа. Внутри неё всё застонало, и она отпрянула, но след на льду остался, её отпечаток, маленькая метка, которую нельзя стереть.
Она пошла дальше, стараясь не смотреть по сторонам, но каждая могила отзывалась тишиной, в которой слышался шорох. Спина горела холодом, и казалось, что за ней кто-то идёт, едва касаясь снега. Она ускорила шаги, сердце колотилось, дыхание сбивалось, и холодный воздух резал горло. Она понимала: кладбище не пустое, и каждый её шаг разбудил тех, кто спал подо льдом. Лёд под веками был их покровом, и теперь он трескается.
Мария остановилась у большой плиты, покрытой инеем. На ней были выбиты слова, но их скрывал снег. Она провела рукой, и пальцы соскользнули по ледяной корке. Под снегом проявилось имя, знакомое до боли. Её сердце замерло, дыхание перехватило. Это было имя её матери. Она отшатнулась, глаза заслезились от мороза, но и от боли. Лёд блестел, словно насмехался, и имя сияло холодным светом, будто оживало в этот миг.
Тело стало ватным, колени дрожали, и она прижала ладони к лицу, чувствуя, как ресницы покрываются инеем. Внутри поднималась паника, но и странное ощущение покоя. Как будто сама мать смотрела на неё через этот лёд, ждала встречи. Она слышала собственный стук сердца и понимала: этот ритм чужой, он звучит не только в её груди, но и в земле под ногами.
Она обернулась – и увидела движение между крестами. Чья-то фигура медленно шла к ней. Туман поднялся, закрывая силуэт, но шаги были отчётливыми, уверенными. Она не могла понять, живой это человек или тот, кто давно покоится здесь. Фигура приближалась, и с каждым шагом холод становился сильнее. Мария сделала шаг назад, но ноги утонули в снегу, как в воде.
Фигура остановилась всего в нескольких метрах. Туман обвил её, и лицо было скрыто. Но веки ледяного лица на кресте дрогнули. Мария почувствовала, что они вот-вот откроются.
Глава 7. Шёпот под спудом
В подвале старого дома, куда привели её следы, пахло затхлой землёй, плесенью и холодным железом. Каменные своды давили сверху, с них капала вода, оставляя на полу темные пятна, похожие на размытые карты. Мария зажгла фонарь, и тусклый огонь дрогнул, словно сам испугался этой тишины. Свет лег на груду старых сундуков, накрытых рогожей, и каждый выглядел как могила, накрытая чужим саваном. Она подошла ближе, чувствуя, как воздух становится гуще, и поняла: здесь не просто хранили вещи, здесь берегли память, закованную в дерево и металл. Половицы скрипнули под ногой, и звук прозвучал как чужой вздох, будто дом недоволен её присутствием. Она подняла руку и провела по крышке сундука, и в тот миг ей показалось, что дерево откликнулось тихим шёпотом.
Тело напряглось, руки стали влажными, дыхание сбилось. Внутри поселилось ощущение, что она стоит не в пустом подвале, а в тесной комнате с людьми, которые замолчали, едва она вошла. Потянуло холодом к спине, словно кто-то встал за её плечом, и позвоночник отозвался ледяным мурашечным током. Она крепче сжала фонарь, но свет дрожал, предательски вырываясь из её пальцев. Ей захотелось развернуться и уйти, но ноги будто приросли к месту. Сердце билось глухо, отстукивая ритм, который совпадал с капелью воды со свода. Она понимала: шаг назад будет поражением, признанием страха. Но каждый вдох становился всё тяжелее, словно воздух был наполнен чьим-то дыханием.
В памяти всплыла история о «спуде» – тайнике, куда прятали вещи во время лихих лет. Бабка рассказывала, что иногда туда клали не золото, а слова: заклинания, письма, проклятья. «Что закопано под спудом, то будет храниться вечно», – шептала она. Тогда Мария слушала рассеянно, думая о школьных тетрадях. Но теперь смысл вернулся с холодной ясностью: слова могут жить в дереве, и сундук становится их телом. Она обошла сундук и увидела щель: между досками мелькнуло что-то белое, словно обрывок бумаги или кости. В груди поднялся страх, но и любопытство, которое всегда вело её вперёд, словно внутренний приговор.
Она наклонилась, прижалась щекой к шершавой поверхности и услышала. Тихий шёпот, невнятный, но без сомнения человеческий. Голос будто говорил сразу на нескольких языках, и всё же она различала ритм: как молитва, прочитанная без пауз. Сердце её застучало быстрее, тело напряглось, и в животе появилась пустота, словно она стояла на краю пропасти. Она резко отпрянула, но звук не исчез – он словно переселился в её голову. Её пальцы дрожали, и фонарь ударился о стену, отбросив прыгающие тени.
Тени на стенах двигались, как люди, которые собрались у стола. Мария зажмурилась, но понимала: закрытые глаза не спасают. Внутри нарастало чувство, что она нарушила чужой покой, и теперь за ней наблюдают. Тело стало ватным, дыхание коротким, и она не знала, чья дрожь сильнее – её или этих камней. Она шагнула назад, но половицы скрипнули так громко, что этот звук прозвучал, как крик. Она стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть в ответ.
В памяти возник рассказ отца: как он однажды в детстве нашёл старый сундук и открыл его. Внутри лежали вещи, но над ними витал холод, который потом долго не уходил. Он сказал: «Некоторые вещи лучше не трогать. Они ждут своего часа». Тогда Мария отмахнулась, не придав значения. Но сейчас слова врезались в сознание, будто были предостережением. Она знала: сундук здесь не просто хранилище. Он был сосудом памяти, и кто-то всё ещё говорил изнутри.
Она решилась: наклонилась, просунула пальцы в щель. Дерево было влажным, податливым, словно кожа. Она дёрнула, и крышка заскрипела. Шёпот стал громче, отчётливее, и сердце заколотилось так сильно, что в груди зазвенело. Она рывком открыла сундук, и фонарь осветил темноту внутри. Там не было золота, не было костей. Только связка писем, перевязанных гнилой верёвкой. Бумага была серой, сырой, но в ней ещё жила буква, жившая дольше, чем человеческая плоть.
Мария протянула руку, взяла одно письмо. Бумага дрожала, словно в ней билось сердце. Она развернула его и увидела строчки, написанные торопливой рукой. Чернила растеклись, но слова всё же читались. «Мы не уйдём. Мы останемся под спудом». Её дыхание перехватило, и она уронила письмо обратно. Внутри поднялось чувство, что эти слова обращены именно к ней. Пальцы онемели, и она прижала ладонь к груди, чувствуя, как сердце бьётся, пытаясь вырваться наружу.
Свет фонаря дрожал, и тени снова ожили, вытягиваясь к ней. Она отступила на шаг, но ноги дрожали, и тело не слушалось. Голоса стали отчётливее, они звучали не из сундука, а со всех сторон. Будто стены сами заговорили, повторяя строчку письма. «Мы не уйдём». Мария стиснула зубы, но в груди поднялась паника. Она поняла: подвал ожил, и она внутри его дыхания.
Она подняла фонарь выше, осветила стены. На сыром камне выступили линии, как будто кто-то чертил их ногтями. Это были слова, повторявшие то же самое: «Мы не уйдём». Они проступали всё яснее, пока не заполнили пространство. Мария почувствовала, что её собственные губы шепчут эти слова, хотя она не хотела их произносить. Лёд пробежал по позвоночнику, и дыхание стало чужим.
И вдруг свет фонаря погас. Тьма сомкнулась, и в полной тишине прозвучал шёпот, который произнёс её имя.
Глава 8. Холодная ладонь
Сквозняк из подвала ударил в лицо, когда Мария поднялась по скрипучей лестнице. Доски стонали под ногами, и каждый шаг отзывался в темноте гулом, словно кто-то внизу откликался на её движение. Она вышла в узкий коридор: стены были влажные, штукатурка облупилась, и под слоем известки проступали следы старой кладки. Пахло сыростью, пеплом и ещё чем-то металлическим, будто железная пыль растворилась в воздухе. Луна пробивалась через разбитое окно, оставляя на полу белое пятно, похожее на вытянутую руку. Она остановилась и посмотрела на эту метку, и ей показалось, что пальцы слегка шевельнулись, словно приглашая ступить. В груди что-то замерло, дыхание стало неровным, и кожа на руках покрылась мурашками.
Тело откликнулось мгновенно: мышцы напряглись, будто готовясь к удару, плечи окаменели, дыхание прерывалось короткими толчками. Мария сжала ладони в кулаки, но почувствовала, что они остаются холодными, чужими, как будто в них больше не циркулирует её собственная кровь. Она сделала шаг вперёд, и вдруг пол под ногами будто качнулся, как палуба лодки, а сердце ухнуло вниз. Она прижала руку к груди, но вместо тепла ощутила холод, пронзающий сквозь ткань, словно кто-то приложил ладонь к её телу. Она знала: это не воображение. Холод проникал глубже, и тело становилось чужим, подчинённым не ей.
В памяти всплыло: в детстве соседка рассказывала о доме, где по ночам являлась женщина в чёрном, и все, кто оставался там на ночь, просыпались с ощущением холодной руки на груди. Говорили, это знак, что она ищет замену себе, тянет живого в свой мрак. Тогда Мария отмахнулась, думая, что это простая страшилка. Но сейчас её дыхание рвалось наружу, а ладонь ледяная прижимала сильнее, и она поняла: сказки в Белозерье не умирают, они ждут своего часа. Каждое её воспоминание о детских рассказах оживало здесь, среди этих стен.
Мария двинулась дальше по коридору. Луна тускнела за мутным стеклом, и коридор всё больше уходил во тьму. Она поднимала фонарь, но свет дрожал, будто боялся разогнать темноту. Её шаги отзывались эхом, и это эхо было двойным: второй звук будто шёл рядом, повторял её движения с запозданием. Она остановилась – и услышала, как в тишине всё равно звучит ещё один шаг, тяжёлый и неровный. Сердце застучало быстрее, и она прижала фонарь ближе к груди, как щит. Она чувствовала: пустота за спиной наполнилась присутствием, и холодная ладонь тянется снова.
Она резко обернулась. Пустой коридор, облупленные стены, обрывки паутины. Но воздух дрожал, словно кто-то только что отступил назад. Она почувствовала, как волосы на затылке поднялись, как тело само приготовилось к бегству, но ноги остались на месте. Она знала: если побежит, тьма погонится быстрее. Внутри всё сопротивлялось, но и любопытство толкало её вперёд. Она шагнула ещё раз, и в этот миг фонарь осветил стену, на которой проступил след – отпечаток руки, тёмный, как влага, и размером с её ладонь.
В памяти ожил другой момент: как она когда-то приложила руку к отпечатку на стене старого храма и почувствовала, как дрожь прошла сквозь кости. Тогда это казалось игрой, детской шалостью, но сейчас отпечаток выглядел живым. Она медленно протянула руку и приложила ладонь. Холод ударил в пальцы, прошёл вверх по руке и достиг сердца. Она отдёрнула руку, но ощущение осталось, словно лёд внутри грудной клетки. Она зажмурилась, стиснула зубы и прижала руку к животу, пытаясь вернуть себе тело, но знала: метка уже сделана.
Коридор сузился, и воздух стал ещё тяжелее. Мария чувствовала, что её дыхание словно крадут у неё: каждая попытка вдохнуть встречала сопротивление. Она дошла до деревянной двери, покосившейся, с ржавыми петлями. На её поверхности виднелись царапины, вытянутые линии, будто кто-то долго скребся изнутри. Она приложила ухо – и услышала глухой шорох, похожий на дыхание. Сердце забилось сильнее, и ноги стали ватными, но она знала: отступить нельзя. Она толкнула дверь, и та скрипнула так, что этот звук показался криком.
Внутри оказалась комната. Потолок низкий, стены сырые, и по полу тянулся след влаги, похожий на длинную полосу. Запах был гнилым, как от старого колодца. Мария подняла фонарь – и свет выхватил из темноты стол, на котором лежала чья-то рука. Не целое тело, не кукла – именно рука, покрытая инеем. Она застыла, и дыхание перехватило. Холодная ладонь, о которой шептали легенды, была перед ней. Пальцы слегка дрогнули, и на секунду ей показалось, что рука дышит.
Тело её отозвалось паническим толчком, сердце колотилось, как птица в клетке, и ноги хотели броситься назад. Но она не двинулась. Внутри что-то держало её, и она знала: если уйдёт сейчас, то упустит правду. Она сделала шаг ближе, чувствуя, как холод сжимает грудь, и подняла фонарь. Свет упал на ладонь, и она увидела: на коже выцарапаны слова. Буквы кривые, но разборчивые. «Я здесь». Её губы дрогнули, дыхание стало резким, и всё вокруг исчезло – осталась только эта фраза, впитавшаяся в мёртвую кожу.
В памяти пронеслось всё сразу: рассказы бабки, предостережения матери, собственные сны, где её тянула вниз ледяная рука. Всё сходилось здесь, в этой комнате. Она почувствовала, что слова обращены именно к ней. Воздух стал ещё холоднее, свет дрогнул, и тени на стенах вытянулись. Она знала: не одна. Ладонь на столе дрогнула снова, и из глубины комнаты раздался шаг.
Она подняла глаза – и увидела фигуру, стоящую в углу, неподвижную, но явную. Тьма обвивала её, но из мрака тянулась рука, такая же холодная, как та, что лежала на столе. И эта рука потянулась к ней.