ИМПЕРИЯ БЕЗ МАГИИ (трилогия «ПОСЛЕДНИЙ ДРАКОН»)

День тянулся лениво, как старый кот на подоконнике, и казалось, что весь город решил выдохнуть после ночи тревог. В «Последнем драконе» пахло дрожжами, подогретым элем и тем тихим уютом, который возникает там, где усталость не побеждает, а просто садится рядом. Лисса убирала со столов, напевая себе под нос старую балладу о ведьмах и налогах на чудеса, пока Фрик дремал на бочке с надписью «предчувствие урожая».

Рован сидел у окна, подперев щеку рукой. За стеклом проходили жители – кто-то с корзинами, кто-то с мятой газетой под мышкой, кто-то просто шёл, потому что ходить легче, чем думать. В воздухе висело странное ожидание, будто весь город чувствовал, что что-то назревает, но никто не мог сказать что именно.

Пепелок стоял у очага и мешал огромным половником содержимое котла. Изнутри доносились подозрительные звуки – то ли бульканье, то ли шёпот.

– Это точно суп? – спросила ведьма.

– Теоретически, – ответил дракон. – На практике – жидкий философский эксперимент.

– Если это опять зелье вдохновения, предупреждай заранее. В прошлый раз я три дня писала рецепты на потолке.

Фрик приоткрыл один глаз. – А может, оставить? Потолок всё равно пустует.

– Нет, – сказала Лисса. – У нас теперь заведение общественного назначения. С потолков должна капать стабильность.

Тия принесла поднос с булочками и поставила перед Рованом. Он взял одну, но не ел – просто смотрел, как пар поднимается к свету.

– Ты опять в мыслях, – сказала ведьма, садясь напротив.

– Я думаю, как долго им удастся держать людей в страхе.

– Пока у них не кончится бумага для приказов.

Он усмехнулся, но взгляд остался тяжёлым. – Знаешь, что самое страшное? Они верят, что делают правильно.

– Да, – ответила Лисса. – И это делает их особенно опасными. Но, – она кивнула на кота, – у нас есть своя контрмагия.

Фрик потянулся, лениво умываясь. – Сарказм и выпечка. Универсальные средства.

Пепелок громыхнул крышкой котла. – И философский суп. Не недооценивай кулинарию.

Снаружи кто-то постучал. Дверь открылась, и в таверну вошёл мальчишка – тот самый, с фонарём. Лицо у него было взволнованное, а в руках – свёрток из старой ткани. Он подбежал к Лиссе и прошептал:

– Это вам. От тех, кто теперь прячется в старом театре. Они говорят, что это нужно сохранить.

Ведьма осторожно развернула ткань – внутри лежала книга, потемневшая, переплетённая ремнями. На обложке выгоревшие слова: «Каталог чудес, неподлежащих отмене».

Фрик поднял хвост трубой. – Это шутка?

– Нет, – ответила Лисса, ощупывая кожаную поверхность. – Это одна из первых хранилищных книг Академии. Я думала, все сожжены.

Рован подошёл ближе. – Значит, кто-то всё-таки сохранил память.

– Или память сама сохранила себя, – сказала ведьма.

Она открыла книгу. Вместо слов – изображения: искры, запахи, вспышки воспоминаний, детские смехи, старческие слёзы, всё то, что невозможно описать приказом. Книга будто дышала.

Пепелок осторожно наклонился, и от его дыхания страницы вспыхнули мягким светом. – Её можно спрятать в подвале, но лучше – прочитать вслух.

– Тогда спрячем в голосах, – сказала ведьма. – Пусть каждый, кто сюда войдёт, унесёт хотя бы строчку.

Тия смотрела на всё это широко раскрытыми глазами. – А если Совет узнает?

Лисса усмехнулась. – Тогда им придётся арестовать воздух.

Она поднялась, подошла к стойке и поставила книгу на полку, где раньше стояла бутылка с надписью «утратившее актуальность». Теперь полка выглядела почти священно.

В этот момент дверь снова отворилась, и на пороге появился человек в сером плаще. Лицо скрывал капюшон, но голос был знаком.

– Надеюсь, у вас всё ещё подают элем для тех, кто устал быть правильным?

Лисса замерла.

– Мортен.

Он снял капюшон. Лицо осунулось, глаза потемнели, но во взгляде мелькнуло что-то новое – неуверенность.

– Я не пришёл арестовывать. Мне просто нужно понять.

Фрик прошептал: – Великое чудо, он наконец-то заинтересовался смыслом.

Пепелок шепнул в ответ: – Тише. Сейчас редкий миг – инспектор ищет душу.

Лисса налила ему кружку. – Пей. Это не зелье.

Он отпил, и пар поднялся в воздух в форме тонких букв. Они сложились в слово «прощение»

Мортен смотрел, как оно растворяется, и тихо сказал: – Я думал, чудеса – оружие.

– А они просто живут, пока кто-то верит, – ответила ведьма.

Он поставил кружку, встал. – Мне пора. Если узнают, что я здесь, это будет мой последний визит.

– Значит, он должен быть хорошим, – сказала она.

Он кивнул и вышел. Дверь закрылась мягко, будто не хотела нарушать равновесие.

Фрик посмотрел на ведьму. – Он вернётся?

– Вернётся, – ответила она. – Все, кто хоть раз попробовал кофе с совестью, возвращаются.

В таверне снова стало тихо. Лисса подошла к окну – за стеклом вечерел город, улицы плавились в закате, дымовые трубы дышали мягким светом. Где-то далеко слышался смех, как напоминание, что не всё потеряно.

Она достала книгу, открыла на последней странице. Там не было ни слов, ни рисунков, только отражение её самой, но чуть другой – спокойной, чуть старше, с улыбкой, которую она ещё не носила.

Лисса погладила страницу и сказала тихо, почти шёпотом:

– Пусть мир думает, что магия спит. Мы просто даём ей время выдохнуть.

Фрик потянулся, Пепелок зевнул, Рован подбросил дрова в очаг, и на миг всем показалось, что стены таверны стали шире, чем были, будто внутри неё помещался целый мир – с огнём, смехом, книгами, утратами и тем, что невозможно отнять.

Снаружи зазвенели первые капли дождя. Они падали на крышу с ровным ритмом, похожим на дыхание. И каждый, кто был в таверне, понимал – пока звучит этот ритм, пока люди помнят вкус кофе, смеха и теплого света, никакая Империя не победит.

Глава 6 Как омлет стал пророчеством и дипломатией одновременно

Утро застало город в лёгком похмелье после дождя – запахи мокрой брусчатки, гари и карамели смешались в густой туман, в котором Привратная улица выглядела как сон, забытый на полдороге. В таверне «Последний дракон» всё начиналось с грохота. Пепелок, с видом архимагистра алхимии, попытался одновременно варить овсянку, сушить перчатки и изобрести способ поджаривать хлеб взглядом. Результат был предсказуем – потолок стал слегка дымным, а у кота в усах застряли хлопья.

Фрик стоял на бочке и читал вслух объявление из свежей газеты: «Указ №81. Считать чудеса несанкционированной деятельностью. Нарушителей отправлять на обязательное переобучение по специальности “бухгалтер реальности”». Он хмыкнул, скомкал газету и бросил в ведро с водой. – Прекрасно. Теперь любое вдохновение придётся оформлять через канцелярию.

Лисса наливала кофе и улыбалась. – Пусть оформляют. А мы будем выдавать рецепты чудес под видом десертов.

– Например, пирог “Эмоциональная стабильность”? – уточнил кот.

– Или «Суфле из личной свободы». Главное – подать с правильным соусом.

Тия, разбирая ящики у входа, нашла между мешками с мукой запечатанный конверт. На нём не было ни имени, ни адреса – только отпечаток чешуйки. Она принесла его ведьме.

Лисса поднесла к свету. – Это от тех, кто прячется в старых шахтах. Они нашли подземный источник магии.

Пепелок шевельнул крыльями. – Если источник настоящий, Империя его почувствует.

– Поэтому и написали мне, – сказала ведьма. – Придётся идти.

Фрик вздохнул с обречённым достоинством. – Как всегда: кто-то должен спасать вселенную, а я опять буду сторожить котёл с кашей.

Она усмехнулась и потрепала его по голове. – Ты сторожишь не котёл. Ты сторожишь равновесие.

Рован появился из комнаты на втором этаже. Волосы растрёпаны, глаза усталые, но голос твёрдый. – Я иду с тобой.

– Конечно, – сказала ведьма. – Кто-то должен нести серьёзность, пока я несу сумку.

Пепелок фыркнул дымом. – А я остаюсь?

– Ты прикрытие, – ответила Лисса. – Если придут проверяющие, изображай дракона-декоратора.

– Я прирождён к этому, – вздохнул он. – У меня всегда был талант к бесполезному величию.

Они вышли в серый полумрак улицы. Воздух был густым, как сироп, и пах ржавчиной. Город шептал – вывески потрескивали от влаги, трубы вздыхали, мостовая скрипела под шагами. Вдали, у старой площади, слышалось гудение – то ли рынок, то ли собрание.

Рован шагал рядом, молчал, пока не сказал:

– Знаешь, я всё чаще думаю, что Империя даже не злодей. Она просто устала от неопределённости.

– Это и есть худшая усталость, – ответила ведьма. – Когда люди путают покой с бессмысленностью.

Они свернули в переулок, где застыли старые дома – у каждого был характер: одни ворчали трещинами, другие смеялись перекошенными ставнями. У дверей лавки сидела старуха и продавала соль в маленьких мешочках. На табличке было написано: «Соль, что помнит море». Лисса купила один.

– Зачем тебе? – спросил Рован.

– Чтобы напомнить себе, что даже кристалл может хранить бурю.

Дальше путь вёл вниз, к старым шахтам, где когда-то добывали не уголь, а воспоминания. Земля там дышала медленно, как будто ждала, когда кто-нибудь снова спросит у неё совета. Они спустились по скользкой лестнице. Внутри пахло влажным камнем, огнём и чем-то древним, не человеческим.

Под землёй их ждал свет – тёплый, пульсирующий, не магический и не природный, а словно сердце самого мира билось где-то рядом.

– Вот оно, – сказал Рован. – Источник.

Лисса протянула руку – и почувствовала не жар, а воспоминание: лето, ветер, детский смех, запах молока.

– Это не магия, – прошептала она. – Это то, что люди чувствовали, прежде чем научились бояться.

Из тьмы вышел человек – старый шахтёр, лицо покрыто копотью. – Мы думали, всё умерло. А оно просто спало.

– Оно и не просыпается без причины, – сказала ведьма. – Мир не любит спешку.

Она опустилась на колени, коснулась ладонью земли. Камень дрогнул, и по стенам прошли волны света, будто кто-то тихо заиграл на струнах подземелья. Рован смотрел молча, зная, что вмешиваться здесь – всё равно что пытаться объяснить закату, как работает свет.

– Если Империя узнает, – сказал шахтёр, – сюда пришлют очистителей.

– Пусть приходят, – ответила Лисса. – Мы напоим их чаем.

Когда они вышли обратно на воздух, город будто стал другим. Даже ветер изменился – он не гнал пыль, а трогал лица осторожно, словно проверял, помнят ли их улыбку.

У ворот таверны стоял Фрик, держа под мышкой поднос с пирогами. – Ну что? Спасли вселенную или хотя бы часть?

– Вселенную нет, – сказала ведьма. – Зато нашли место, где она всё ещё умеет мечтать.

Он удовлетворённо кивнул. – Тогда я не зря переворачивал кастрюлю философского супа. Кулинария всегда была стратегическим оружием.

Вечером таверна снова наполнилась людьми – кто-то пришёл просто выпить, кто-то – услышать новости, а кто-то – потому что почувствовал: здесь можно не бояться. Пламя в очаге играло мягкими отблесками, тени на стенах шевелились, будто тоже хотели послушать разговор.

Лисса сидела у стойки, медленно вращая ложку в чашке. Рядом Рован рассказывал историю про город, где запрещали любовь и выдали всем одинаковые сердца из металла. Люди смеялись, но в их смехе была печаль.

Когда последние посетители ушли, ведьма поднялась, подошла к окну. В небе стояла огромная луна – золотая, немного усталая, но настойчивая, как те, кто продолжает идти, даже когда некуда.

Она шепнула:

– Пусть Империя считает, что победила. Настоящая магия всегда ходит без документов.

Фрик усмехнулся, потягиваясь у камина. – А пока – завтрак. Мир лучше спасается на сытый желудок.

Пепелок зевнул и сказал: – И с правильным поваром.

Лисса улыбнулась. – Тогда завтра начнём с омлета. А потом – с новой главы вселенной.

Огонь в очаге вспыхнул чуть ярче, словно согласился.

День начался с запаха подгоревшей философии. Пепелок опять пытался готовить без рецепта, утверждая, что «творчество – это состояние кастрюли». В результате в таверне стоял густой дым, который, по мнению Фрика, тянул на самостоятельную форму жизни. Ведьма стояла посреди кухни, размахивая полотенцем, и думала, что, возможно, в древних свитках недаром упоминалось: любое великое чудо начинается с кулинарной катастрофы.

– Что это? – спросила она, наблюдая, как нечто пузырится в котле.

– Омлет, – гордо ответил дракон.

– Омлет не должен шипеть, разговаривать и цитировать поэтов.

– Этот – особенный, – сказал Пепелок. – Он вдохновлён реальностью.

Фрик прыснул, спрыгнул со стола и прищурился на кастрюлю. – Реальность, говоришь? Тогда она снова не досолена.

Рован вошёл с улицы, неся под мышкой свёрток документов. Лицо его выражало ту смесь скуки и осторожного оптимизма, с какой обычно встречают бюрократию. – Имперский комиссар прибудет через час, – сказал он. – Проверка на соответствие нормам безопасности и благонадёжности.

Лисса всплеснула руками. – Идеально! У нас подгорает омлет, разговаривающий цитатами, а кот собирается философствовать о соли. Всё идёт по плану.

Фрик выгнул спину. – Если комиссар выживет, он, возможно, даже одобрит нас.

– Или арестует за проявление художественного мышления, – добавил Пепелок.

Когда дым рассеялся, оказалось, что омлет… светится. Не ровным светом, а мягким, словно в нём горело утреннее солнце, не успевшее забыть, зачем светит. Лисса задумчиво посмотрела на него. – Может, не выкидывать?

– Вдруг это знак, – сказал дракон. – Или хотя бы завтрак.

Через полчаса, когда комиссар явился, таверна уже выглядела почти прилично. Фрик притворялся официантом с врождённым чувством сарказма, Тия вытирала стойку, а Пепелок пытался выглядеть безобидным предметом интерьера. Комиссар оказался сухим, как закон, и пах, как архив. Его взгляд скользнул по залу, остановился на ведьме.

– Гражданка Лисса, в связи с проверкой приказ №12 требует отчёт об использовании чудес.

– Кофе, – ответила она. – Вот чудо, и вот отчёт.

Он моргнул, не привыкший к таким формам магии. – Я имел в виду формы.

– А я – формы жизни, – сказала ведьма. – Хотите попробовать омлет? Он философски одобрен.

Комиссар с подозрением посмотрел на тарелку, но, ведомый голодом или любопытством, взял ложку. Через мгновение его лицо изменилось: с него исчезла строгость, глаза стали мягче. Он замер, а потом тихо сказал:

– Моя бабушка готовила так же…

Лисса едва заметно улыбнулась. – Тогда вы в безопасности.

Он ел медленно, будто каждый кусок возвращал ему память. Когда закончил, отставил ложку и вздохнул. – Не знаю, что вы добавили, но вкус… будто детство.

– Ничего лишнего, – ответила ведьма. – Просто немного солнца и прощения.

Фрик повернулся к Пепелку. – Видишь? Я же говорил, нужно солить доброту.

Комиссар сидел молча. Потом встал, поправил воротник и сказал уже другим голосом, почти человеческим:

– У вас не всё по нормам. Стены кривые, на полках живут книги без регистрации, а в воздухе чувствуется неподконтрольное вдохновение.

– Мы стараемся, – мягко ответила Лисса.

– И всё же, – он помолчал, – я закрою глаза. На всё. Потому что иногда нарушение порядка – единственное, что спасает людей от полного оцепенения.

Он ушёл. Дверь захлопнулась тихо, словно извиняясь. В таверне повисла тишина, а потом Фрик объявил:

– Ну что ж, поздравляю всех. Мы только что выиграли дипломатическую битву омлетом.

Пепелок гордо выпустил облако пара в форме медали. – Следующий шаг – мирный договор на основе супа.

Ведьма села у окна, глядя, как солнце пробивается сквозь серое небо. – Забавно. Мы живём в мире, где еда может быть оружием, а добро – статьёй нарушения.

Рован сел рядом. – Но пока ещё можно дышать. А значит – можно шутить.

– И варить кофе, – добавила Лисса.

Вечером, когда за окнами снова потянуло дождём, в таверну заглянули первые посетители. Кто-то пришёл просто выпить, кто-то – услышать новости. Никто не говорил прямо, но все знали, что здесь можно посидеть в тишине, где никто не осудит за смех. На полке рядом с «Каталогом чудес» теперь стояла миска с остатками светящегося омлета – как талисман.

Фрик сидел на подоконнике, разглядывая капли дождя. – Знаешь, Лисса, я понял, почему люди всё ещё выживают. Они слишком упрямы, чтобы перестать смеяться.

Она кивнула. – Смех – последняя форма магии, которую не придумали запретить.

– Подожди, – сказал Пепелок. – Я слышал, Совет собирается издать закон о «неконтролируемых проявлениях радости».

– Тогда устроим фестиваль, – ответила ведьма. – Чем больше радости, тем труднее её контролировать.

Огонь в очаге вспыхнул сильнее, словно соглашается. На улице кто-то свистнул мелодию, простую и ясную, будто напоминание: всё важное начинается с обычных звуков.

Рован допил свой кофе и сказал тихо:

– Кажется, ты действительно меняешь этот город.

– Нет, – ответила ведьма. – Просто помогаю ему вспомнить, каким он был, пока не придумал отчётность для чудес.

За окном дождь перешёл в редкий снег. Белые хлопья падали на крышу, как медленные мысли, которые не спешат становиться выводами. В таверне пахло хлебом и молчаливым согласием. И когда кто-то из гостей спросил, что за свет идёт из кухни, Лисса только улыбнулась:

– Это завтракает надежда. Она любит начинать день с чего-то тёплого.

Глава 7. Воспоминания пахнут имбирём и безответственностью

С самого утра в таверне стоял запах имбиря, корицы и беспорядка. Это значило одно – Тия решила печь пироги, а Фрик, ведомый чистым вдохновением, помогал ей, как только кот может помогать человеку: бегал по столу, воровал из миски тесто и утверждал, что дегустация – это священный ритуал. Пепелок лежал у очага, изредка выпускал струйки дыма и изображал равнодушие, но хвост у него предательски подрагивал от любопытства.

Лисса сидела у стойки с чашкой кофе, на которой отразилось утро. Оно было блёклым, серым, но не унылым – просто усталым, как город после слишком длинного сна. Ведьма смотрела в окно, где на мостовой отражались вывески, и думала, что жизнь иногда похожа на витрину старой лавки: пыльная, но полная неожиданностей.

– Мы, между прочим, создаём историю, – заявил Фрик, вытирая лапы о скатерть. – В кулинарных хрониках будущего про нас будут писать: “они рискнули добавить слишком много имбиря, но тем самым спасли мир”.

– Мы спасаем мир от плохого настроения, – поправила Тия. – А это куда важнее.

Рован вошёл с улицы, стряхивая капли дождя с плаща. На нём был вид человека, который встретил слишком много абсурдных разговоров за один день.

– В Имперской конторе сказали, что скоро введут налог на самовольную радость, – сообщил он. – Теперь смеяться нужно будет по расписанию.

– Тогда давай смеяться наперёд, – ответила ведьма. – Чтобы у них не осталось квоты.

Он усмехнулся, но в его глазах мелькнула тень. – Люди на улицах стали тише. Даже дети теперь играют осторожно, будто боятся нарушить закон о приличном веселье.

– Дети всё равно найдут способ, – сказала Лисса. – Они просто придумают новые игры. Например, “прячь эмоции”.

Пепелок поднял голову. – Или “угадай, кто я под протоколом”.

Смех прошёл по залу, лёгкий, как дуновение сквозняка. Лисса вздохнула. – Иногда мне кажется, что магия – это не сила, а просто умение не терять вкус к жизни.

Дверь распахнулась, и внутрь вошла женщина в длинном плаще, с лицом, которое знало слишком много о холоде. Она держала в руках маленький свёрток, завернутый в тряпицу.

– Мне сказали, здесь принимают потерянное, – сказала она.

Лисса кивнула. – Мы принимаем всё: от сломанных сердец до недопитых надежд.

Женщина развернула ткань. Внутри лежала старая кукла с оторванной рукой. На шве блестели крошечные символы – забытые знаки привязанности.

– Она плачет по ночам, – сказала гостья. – Я слышу.

– Это не кукла плачет, – мягко ответила ведьма. – Это память. Ей нужно просто место, где можно быть услышанной.

Она взяла куклу, осторожно поставила на полку рядом с книгой чудес. В ту же секунду воздух в таверне стал теплее, а за окном дождь перешёл в тихий снег.

Женщина посмотрела на это и впервые за долгое время улыбнулась. – Сколько с меня?

– Столько, сколько стоит дыхание, – ответила ведьма. – То есть – ничего.

Когда дверь закрылась, Тия сказала: – Кажется, я начинаю понимать, почему сюда тянутся люди.

– Потому что здесь никто не требует квитанцию на чудо, – сказал Фрик.

Рован сидел у окна и молчал. Его взгляд был направлен куда-то вдаль, за границы улицы, где начиналась неизвестность. – Иногда я думаю, – сказал он наконец, – что всё это слишком хрупко. Словно стоит кому-то громко крикнуть – и всё рассыплется.

– Может, – ответила ведьма. – Но пока кто-то смеётся – оно держится.

Пепелок хмыкнул. – Тогда нам срочно нужен запас анекдотов.

Вечером, когда солнце крутилось над крышами, словно пыталось вспомнить, как светить, в таверну пришёл старый музыкант. С ним – скрипка, потёртая, с трещиной, как будто в ней хранился кусочек грома. Он не сказал ни слова, просто сел у двери и начал играть. Звуки были неровные, будто сам воздух не был уверен, хочет ли слушать, но постепенно музыка стала мягче. Люди, пришедшие просто за элем, замолкли.

Лисса слушала и чувствовала, как внутри расправляется что-то древнее, как дыхание после долгой заминочной паузы. Скрипка пела о домах, где ждут, о дорогах, где теряются, о том, что не нуждается в законах.

Когда последний аккорд затих, Фрик сказал: – За такую музыку Империя точно введёт акциз.

– Пусть, – ответила ведьма. – Мы всё равно не заплатим.

Музыкант поднял глаза. – Я искал место, где звуки не становятся доказательством. Кажется, нашёл.

Лисса кивнула. – Тогда оставайтесь. У нас всегда найдётся угол для тех, кто помнит, как звучит свет.

Он кивнул и остался. С тех пор в «Последнем драконе» по вечерам играла музыка, которой не было в законах. Люди приходили, приносили истории, оставляли усталость и уносили с собой тёплый кусочек неба, будто обожглись, но не жалели.

Позже, когда все разошлись, ведьма записала на клочке бумаги: «Имбирь – специя памяти. Даже если добавить слишком много – он согреет». Она сунула бумажку в банку с мукой. Фрик, наблюдавший из-под стола, пробормотал:

– Вот так и начинаются пророчества. С рецепта и доброй глупости.

Лисса усмехнулась. – Возможно. Но если в пророчестве пахнет выпечкой – значит, мир ещё не совсем потерян.

Пепелок вытянул лапы к огню, шепнул: – Главное – не дать ему остыть.

И пламя в очаге откликнулось, вздрогнуло, словно согласно. Снаружи снова падал снег, тихо и упорно, как будто хотел доказать, что тепло можно хранить даже в холоде.

Ночью таверна «Последний дракон» напоминала спящего зверя – в углах дремали отблески свечей, за стойкой тихо посвистывал чайник, а на подоконнике кот Фрик бдительно следил за луной, будто она могла сбежать без предупреждения. Воздух был густым, сладковатым – от имбиря и мускатного ореха, оставшихся после пирогов Тии. Где-то под столом мягко дышал Пепелок, свернувшийся клубком и время от времени выпускавший искры во сне.

Лисса не спала. Она сидела у очага с кружкой травяного отвара и думала о женщинах вроде той, что принесла куклу. О тех, кто носит внутри себя больше памяти, чем может выдержать ночь. Она понимала их – в ней самой было слишком много тихих голосов, не смирившихся с тишиной. Иногда эти голоса отзывались в ложках, в чашках, в трещинах на стенах, как будто мир шептал: я помню тебя, даже если ты забыла себя.

Рован вышел из комнаты, босиком, с усталым лицом. В руках – потрёпанная карта. Он опустился рядом. – Пытаюсь понять, почему Империя хочет вычеркнуть всё живое, – сказал он. – Ведь это требует больше сил, чем просто жить.

Лисса ответила, не поднимая глаз: – Потому что живое непредсказуемо. А страх всегда ищет инструкцию.

Он улыбнулся криво. – Ты говоришь, как философ, который печёт пироги.

– А есть ли другие философы? – усмехнулась ведьма.

Снаружи послышался странный звук – тихое бренчание, будто кто-то щёлкал по струнам. Они переглянулись. Рован схватил фонарь, открыл дверь. За порогом стоял мальчишка лет десяти, босиком, с самодельной балалайкой. Он дрожал от холода, но глаза светились, как звёзды в луже.

– Простите, – сказал он. – Я искал музыку. Мне сказали, она живёт здесь.

Пепелок приподнял голову. – Музыка? Мы держим только остатки и обрывки, но они домашние, не кусаются.

Лисса вышла к мальчику, наклонилась, положила ладонь ему на плечо. – Заходи. Здесь не спрашивают, откуда ты идёшь. Только – хочешь ли остаться.