ИМПЕРИЯ БЕЗ МАГИИ (трилогия «ПОСЛЕДНИЙ ДРАКОН»)

– Надежды, – повторил Рован. – Теперь она выдается по квоте. Каждый гражданин имеет право на три надежды в год. Четвёртая – только по особому разрешению.

Лисса хмыкнула. – Что ж, хорошо, что у нас запас. У ведьм они обычно неисчерпаемые, хоть и слегка просроченные.

– А ты не боишься? – спросил Рован.

– Конечно, боюсь, – ответила ведьма. – Но страх – это тоже форма магии. Просто плохо оформленная.

Они молчали, слушая, как трещит дрова. За окном по-прежнему лил дождь, и в нём слышался странный ритм – словно город шептал сквозь воду: «ещё чуть-чуть, не сдавайтесь».

К утру таверна снова ожила. Тия спустилась на кухню, зевая, Пепелок старательно растапливал печь, а Фрик вычёркивал из свитков ненужные пункты. – Если Империя решила выдавать надежду, значит, мы должны открыть подпольный рынок мечтаний, – заявил он. – В обмен на пироги и честный смех.

– Смешной рынок, – сказала Лисса. – Без налогов, без лжи, но с обязательным количеством объятий.

В дверь постучали. На пороге стояла женщина в плаще чиновницы, но лицо её было усталым, с глазами, в которых теплился огонь, явно неподконтрольный ведомству. – Я из Министерства надежды, – сказала она, снимая перчатки. – Нам сообщили, что у вас превышение лимита.

Фрик вскочил на стойку. – Превышение чего? Радости?

– Ваша таверна генерирует слишком много положительных отклонений, – сухо ответила гостья. – Люди, посетившие вас, возвращаются домой с ощущением, что жизнь имеет смысл. Это мешает статистике.

Лисса поставила перед ней чашку кофе. – Тогда, может быть, вы сами попробуете нарушить правила?

Чиновница замерла, взяла чашку, вдохнула аромат. Впервые за долгое время её плечи чуть расслабились.

– Это против инструкций, – сказала она, делая глоток. – Но вкус… как будто кто-то вспомнил обо мне.

Рован, наблюдавший из-за стойки, тихо улыбнулся. – Иногда достаточно одной капли смысла, чтобы бюрократия дала течь.

Женщина подняла взгляд. – Вы не понимаете. Министерство скоро закроет все подобные места. Слишком много эмоций, слишком мало контроля. Они боятся того, чего нельзя учесть.

– А вы? – спросила Лисса.

– Я устала бояться, – ответила чиновница. – Но если я останусь, они пришлют других.

Фрик задумчиво прищурился. – Тогда пусть приходят. У нас скидка на сомнение и кофе с последствиями.

Она улыбнулась впервые за весь разговор. – Если честно, я пришла не предупреждать, а попросить. – Она достала из плаща небольшой конверт. – Это списки тех, кого собираются арестовать за незаконное использование мечтаний. Среди них – ваш мальчик, Нол. Он поёт на улицах. Его песни называют подрывом благоразумия.

Ведьма взяла бумагу. Слова на ней были холодными, аккуратными, как будто писаны рукой человека, давно потерявшего веру в красоту. – Спасибо, – сказала она тихо. – Мы разберёмся.

Когда женщина ушла, Рован спросил: – Что ты собираешься делать?

– То, что всегда, – ответила ведьма. – Спасать непредусмотренное.

Они отправились в город. Улицы были полны плакатов: «Надежда – под контролем! Берегите благоразумие!» Фонари горели ровным светом, слишком правильным, чтобы быть живым. На площади уже стояла сцена, на ней – группа солдат и несколько детей в серых рубашках. Среди них Лисса увидела Нола, всё с той же балалайкой.

Офицер читал обвинение, но мальчик вдруг начал играть. Музыка прорезала воздух, как трещина в ледяной корке. Люди остановились, кто-то засмеялся, кто-то заплакал. Солдаты растерялись. Офицер попытался крикнуть «заткнись!», но слова растаяли в звуке.

Лисса подняла руку – едва заметно. Воздух вокруг сцены задрожал, как вода, куда бросили камень. На миг все увидели – не свет, не пламя, а просто чувство: дом, смех, запах пирога, нежность. Этого хватило. Толпа двинулась вперёд, солдаты опустили оружие.

Когда всё закончилось, Нол стоял посреди площади, а рядом – Лисса. – Вы ведь знали, что я не остановлюсь, – сказал он.

– Конечно, – ответила она. – На это и была надежда.

Рован подошёл, глядя на разорванные афиши. – Империя этого не простит.

– Зато, может, простит себя, – сказала ведьма.

Они вернулись в таверну уже под утро. Фрик лежал на стойке, мурлыча что-то вроде гимна свободных существ. Пепелок заснул, держа в лапах кусочек пергамента, на котором углём было написано: «Надежда. Срок действия – бесконечен».

Лисса улыбнулась. – Пожалуй, этот документ я подпишу лично.

И в тот миг ветер распахнул дверь, и где-то вдалеке послышалось пение – не громкое, но упорное, как жизнь, отказавшаяся замолчать.

Глава 10. Как из таверны сделали штаб-квартиру аполитичных чудес

Утро в Прибрежных землях началось с того, что солнце проспало. Оно выглянуло лишь ближе к полудню, зевая и посылая ленивые лучи прямо в вывеску «Последний дракон». Лисса сидела за стойкой, разбирая ящики с ингредиентами: сушёный тимьян, веточки смеха, немного лунной пыли. Пепелок шевелился у печи, подрагивая хвостом, а Фрик стоял на бочке и читал свежую газету, пахнущую типографской тоской.

– Заголовок дня, – произнёс он. – «Империя благодарит Министерство надежды за успешную ликвидацию веры в чудеса». Далее по тексту: «Население отмечает стабильное отсутствие удивления».

– Прекрасно, – сказала Лисса, наливая кофе. – Можно праздновать официальную скуку.

– Уже празднуют. Объявлен Всенародный день благоразумного равнодушия.

Рован вошёл, отряхивая плащ. На нём были следы дороги, запах соли и небольшой укус реальности. – Столица шепчет, – сказал он. – Люди начали обменивать имперские лицензии на вдохновение. На рынке появилась новая валюта – смех.

– Отлично, – отозвалась ведьма. – Наконец-то экономика перестала вонять отчаянием.

Тия притащила с кухни огромную кастрюлю и поставила её посреди зала. – Варим похлёбку из демократии, – сказала она. – Каждый может добавить свой ингредиент, но ругаться запрещено.

К вечеру таверна наполнилась народом. За столами сидели крестьяне, ремесленники, два бывших инквизитора, переодетых в циркачей, и даже один поэт, утверждавший, что его вдохновение сбежало в ящик с картошкой. Атмосфера напоминала совещание хаоса под звуки лютни.

Фрик раздавал кружки с горячим элем и принимал жалобы. – Вот, – говорил торговец из столицы, – они заставляют нас подписывать бумаги о благодарности за разрешение чувствовать.

– Стандартная бюрократическая уловка, – ответил кот. – Если чувства зарегистрированы, ими можно торговать.Пепелок в это время сидел на подоконнике и играл дымом, складывая его в формы. Сегодня это были птицы, завтра, возможно, бюрократы, у которых вырастут крылья. Лисса наблюдала и думала, что, пожалуй, всё идёт к тому, что именно их таверна снова станет эпицентром необъяснимого.

Так и случилось: вечером явился курьер. Щуплый, в очках, пахнущий чернилами и страхом. Он передал конверт, на котором красовалась печать Империи – и приписка от руки: «Отдел по борьбе с инициативой».

Лисса вскрыла письмо ножом для масла. Внутри – уведомление: «Таверна "Последний дракон" временно признана местом общественной опасности. До выяснения обстоятельств – под наблюдением».

– То есть они официально подтвердили, что мы опасны, – усмехнулась ведьма. – Не зря старались.

Рован подошёл к окну, глядя на улицу, где стояли двое стражников, явно притворяющихся фонарными столбами. – Похоже, у нас зрители.

– Тогда давай дадим им представление, – сказала Лисса. – Но без фейерверков. Пока.

Тия принесла из кухни кувшин с тестом. – Если смешать немного тёплого смеха и ложку отчаянной веры, получится нечто вроде символического восстания.

– Прекрасный рецепт, – сказал Фрик. – Добавим щепотку иронии – и подадим на десерт.

Они устроили импровизированное собрание. Лисса сидела на стойке, Фрик рядом, Пепелок на люстре, Рован у карты. Вокруг собрались завсегдатаи.

– Империя считает нас центром опасности, – начала ведьма. – А значит, у нас есть редкая возможность стать центром смысла.

– И как ты предлагаешь бороться? – спросил один из ремесленников.

– Мы не боремся, – ответила Лисса. – Мы заражаем. Радостью, смехом, теплом. Пусть попробуют поставить на это санитарный барьер.

Толпа загудела одобрительно. Кто-то предложил открыть «школу несанкционированного вдохновения». Кто-то – печатать листовки с цитатами из старых сказок. А поэт с картошкой заявил, что посвятит Империи балладу в жанре сатирической меланхолии.

Фрик поднял лапу. – У меня идея. Назовём это движение «Аполитичные чудеса». Без лозунгов, без партий, без планов – только добрые поступки, которые выбивают из чиновников почву под ногами.

– Это опасно, – заметил Рован.

– Зато эффективно, – сказал кот. – Власть не знает, как бороться с добротой без повода.

Ведьма одобрила. Так «Последний дракон» стал штаб-квартирой самого странного движения в истории Империи. Их действия были просты: починить фонарь, если он погас. Поделиться хлебом, если рядом кто-то голоден. Сказать правду – особенно если она смешная.

Первые слухи пошли уже через неделю. В деревнях стали появляться таблички: «Здесь произошло несанкционированное добро». Магистры пытались вычеркнуть их из реестра, но таблички росли быстрее, чем бумага успевала их отменять.

Лисса смеялась, слушая донесения. – Наша революция пахнет хлебом и корицей.

Рован добавил: – И звучит, как песня, которую невозможно запретить.

Однако Империя не собиралась сдаваться. Через месяц в таверну пришёл инспектор из того самого отдела, где боролись с инициативой. Он был высокий, тощий и носил на груди значок с девизом «Порядок превыше вдохновения».

– Вы, – сказал он, не снимая перчаток, – подозреваетесь в организации массового оптимизма.

Фрик широко зевнул. – Массовый оптимизм у нас по вторникам. Сегодня индивидуальная надежда.

Инспектор нахмурился, но, как и все прежде, не выдержал аромата кухни. Тия подала ему чай с вареньем из светляков. После первого глотка он перестал моргать синхронно с протоколом.

– Что это? – спросил он.

– Исключительно административная поддержка нервной системы, – ответила Лисса.

Инспектор замер, потом внезапно улыбнулся. – Пожалуй, я ничего не видел. И не слышал.

– Прекрасно, – сказала ведьма. – Тогда приходите завтра на концерт бюрократической баллады. Вход по отсутствию здравого смысла.

Когда он ушёл, Фрик протянул ей бумагу. – Мы официально непроверяемы. Он случайно поставил подпись не там, где хотел, и теперь сам ответственен за нашу радость.

– Значит, чудеса всё ещё умеют шутить, – сказала Лисса.

Ночью, когда все разошлись, ведьма вышла на улицу. Небо было чистым, звёзды – как крошки света, оставшиеся после чьего-то ужина. Пепелок тихо дремал у порога, а Фрик мурлыкал, сжимая в лапах свежий номер газеты. На первой странице – заголовок: «Империя отрицает существование Аполитичных чудес».

– Идеально, – прошептала ведьма. – Пока они нас отрицают, мы живём.

Она подняла глаза к небу, где, казалось, сами звёзды улыбаются, и тихо добавила:

– Пусть они пишут свои приказы. А мы будем писать запахи, смех и тёплые следы на земле. Это и есть настоящие документы мира.

Ночь тянулась долго, словно Империя решила замедлить ход времени, чтобы понять, почему мир снова смеётся. Лисса сидела у окна своей комнаты, босиком, с чашкой чая, который уже остыл. Внизу, под вывеской «Последний дракон», мерцали фонари – теперь они светились неровно, будто смеялись. Иногда один из них подмигивал другому, и Лисса знала, что это не сбой, а знак: магия снова разговаривает с городом.

Пепелок дремал у камина, вдыхая и выдыхая ровно, как живой кузнечный мех. Его дыхание мерцало янтарными искрами, и на стенах играли тени, похожие на миниатюрных драконов, готовых выпрыгнуть в реальность при первом вздохе мира. Фрик устроился прямо на книге налогового кодекса и использовал её как подушку, чему придавал глубоко философское значение. «Пусть хоть одна польза будет», – сказал он перед сном и храпел, как ленивый моралист.

Рован не спал. Он сидел у карты, которую сам нарисовал неделю назад, но линии на ней всё время менялись. Реки сворачивали, горы переставали быть гордыми, деревни появлялись там, где вчера были руины.

– Мир двигается, – сказал он тихо. – Как будто ему надоело стоять на месте, пока мы спорим, где у него центр.

Лисса кивнула. – Мир всегда живой, просто мы привыкли считать его недвижимостью. Она встала, подошла к двери и спустилась вниз. Таверна пахла пеплом, корицей и свежим воздухом. Столы были пусты, но воздух ещё держал смех вечерней толпы. В углу кто-то оставил плащ с вышитой фразой: «Добро без ведомости». Лисса провела по ней пальцами, словно по молитве.

Снаружи дождь моросил как разговор двух стариков – тихий, упрямый и добрый. Ведьма вышла на крыльцо. Мир спал, но не совсем. Где-то вдалеке бродили фонари, словно души ночных мыслей. Из окон ближайших домов доносились отголоски песен, те самые, что Нол пел на площади. Люди, кажется, начали верить не в законы, а в голоса друг друга.

Она подняла взгляд к небу и тихо сказала: – Смотри, Империя, мы не разрушили тебя. Мы просто сделали тебя смешной.

Рядом появился Фрик, зевая так широко, что звёзды могли провалиться прямо ему в пасть.

– Если бы смех был валютой, мы бы уже купили себе новую эпоху, – произнёс он.

– Может, так и будет, – ответила Лисса. – Эпоха смеха без разрешений.

Утром началось нечто странное. Люди приходили в таверну не за элем, а за советом. Крестьянин спрашивал, как лучше спрятать свои мечты от налоговой. Старушка – как оживить цветы, которые устали жить по регламенту. Один из бывших стражников просил заклинание, которое позволило бы ему не смотреть в глаза приказам.

Лисса каждому отвечала по-своему: кому-то – рецептом супа, кому-то – старой песней, кому-то просто взглядом, который говорил больше любых слов.

Так «Последний дракон» превратился в неофициальную Академию несерьёзных чудес. Учебный план включал уроки доброты, лекции о пользе иронии и семинары по безопасному применению надежды. Пепелок преподавал «основы эмоционального огня», Тия читала курс «кулинарная алхимия», а Фрик возглавил кафедру «практической лености как формы внутреннего равновесия».

Рован пытался составить расписание, но расписание вело себя подозрительно – строки мигали, предметы перемещались, а в разделе «обязательные курсы» само собой добавилось: «Спонтанное счастье. Практика. Неотменяемо».

– У нас даже бумага учится у жизни, – сказал он.

– Это потому, что жизнь наконец-то разрешила себе быть без плана, – ответила Лисса.

К вечеру снова пришли гости. Среди них – тот самый чиновник, который когда-то предупреждал их о проверках. Только теперь у него не было формы, лишь плащ, пахнущий свободой.

– Я уволился, – сказал он, садясь у стойки. – Больше не могу описывать надежду параграфами.

Фрик подал ему кружку. – Тогда выпей за незаконное дыхание.

Мужчина поднял взгляд. – Знаете, что смешно? Они создали комиссию по борьбе с хаосом. А внутри этой комиссии теперь спорят, что считать хаосом.

– Всё, что живое, – сказала Лисса. – А значит, мы на правильной стороне.

Он кивнул и достал из кармана небольшой лист – приказ о закрытии таверны. – Я должен был вручить это вам неделю назад. Но я решил подождать. Теперь срок действия истёк.

– Видишь, – сказала ведьма, беря лист. – Даже у глупости есть срок годности.

Они засмеялись. За окнами снова начинался дождь, и капли звенели по крыше, как монеты из параллельной реальности, где счастье всё ещё в обращении.

Поздним вечером к ним пришёл мальчишка, весь в грязи, с перепуганными глазами. – Ведьма, – сказал он, – на южной дороге солдаты жгут таблички с надписями «Аполитичные чудеса».

Лисса нахмурилась. – Ну конечно. Сначала боятся, потом сжигают, а потом строят музеи.

Фрик поднял хвост трубой. – Поехали посмотрим, чтобы хоть музей получился красивый.

Они отправились ночью. Дорога блестела от дождя, деревья шептались, будто обсуждали их план. Когда добрались до перекрёстка, увидели пепелище – но посреди него, прямо в мокрой земле, стояла одна-единственная табличка, не обугленная. На ней светились слова: «Чудеса не подлежат уничтожению. Проверено огнём».

Рован присел рядом, потрогал доску. – Кто-то её защитил.

Пепелок расправил крылья. – Это не кто-то. Это сама идея. Она выживает лучше всех.

Лисса долго стояла, глядя на огни вдалеке. – Значит, всё ещё есть смысл. Пусть даже его пытаются запретить.

Фрик тихо фыркнул: – Смысл – это то, что начинает смеяться, когда его сжигают.

Они вернулись под утро, мокрые, уставшие, но странно спокойные. В таверне пахло хлебом. Тия уже проснулась и пекла пироги – «на случай неожиданного счастья».

Лисса подошла к окну. На подоконнике стоял старый подсвечник, и в его тени можно было разглядеть что-то вроде улыбки.

– Империя думает, что магия вернулась, – сказала ведьма. – А на самом деле просто люди перестали притворяться, что её нет.

Рован кивнул. – Знаешь, я понял одно: если чудеса становятся привычными, значит, жизнь наконец вошла в норму.

Фрик зевнул и растянулся на стойке. – Тогда у нас всё катастрофически в порядке.

И впервые за долгое время Лисса рассмеялась по-настоящему – не потому что хотела бросить вызов, не потому что нужно было держать дух, а просто потому, что в этом смехе было что-то живое, беспорядочное и прекрасное, как дыхание самого мира, который наконец-то снова позволил себе быть странным.

Глава 11. Где ведьма устраивает завтрак для инспекторов и моральных паник

Утро началось с запаха сгоревшего блина и победного вопля Тии: «Он всё-таки перевернулся!» – после чего сковорода обиделась и выстрелила жиром в потолок. Лисса, едва проснувшись, вышла на кухню в халате с надписью «Главный эксперт по абсурду» и лениво зачерпнула ложку мёда прямо из банки. Мир, казалось, снова устроил себе выходной от здравого смысла.

Фрик сидел на полке и листал отчёт Министерства, оставленный случайно одним из чиновников. – Слушай, – сказал он, поднимая взгляд, – у них теперь есть «Комиссия по предотвращению спонтанного воодушевления».

– Значит, мы в списке, – ответила Лисса. – У нас оно хроническое.

– Да, пункт первый: «Особо опасны субъекты, способные вызывать смех без административного разрешения».

– Мы должны гордиться, – сказала ведьма, отпивая кофе. – Наконец-то признали наш вклад в национальную нестабильность.

Пепелок катался по полу, гоняя обугленный комок теста, а Рован сидел у окна, проверяя карту, на которой с недавних пор появлялись новые города. Сегодня добавился пункт «Смехоград». Маленький кружок между холмами, без дороги, без координат.

– Люди строят города из эмоций, – задумчиво произнёс он. – Кто-то из веры, кто-то из гнева. Этот – из радости.

– Главное, чтобы его не обложили налогом, – пробормотала Тия.

В это время в дверь постучали. Стучали официально – как будто каждое прикосновение было нотариально заверено. Лисса вздохнула. – Если это снова инспекторы, я предлагаю накормить их завтраком и отправить философски переосмысленными.

На пороге стояли трое в серых плащах с гербом Империи. На лицах у них было выражение людей, которые всю жизнь боятся случайно улыбнуться.

– Ведьма Лисса? – спросил старший.

– Временно, – ответила она. – А вы кто?

– Комиссия по проверке моральной температуры населения.

Фрик прыснул. – Надеюсь, у вас есть градусник на совесть?

– Мы получили жалобу, – продолжил старший, игнорируя кота. – На чрезмерное распространение несерьёзного отношения к реальности.

Лисса пригласила их внутрь. – Проходите. Мы как раз завтракаем. Заодно измерите нашу температуру юмора.

Инспекторы сели за стол, неловко, как люди, которые впервые видят еду без протокола. Тия принесла блины, Фрик поставил на стол варенье из просветлений, а Пепелок поджёг свечу, излучающую запах тёплых воспоминаний.

– Что это за аромат? – насторожился младший инспектор.

– Ностальгия по детству, слегка карамелизированная, – ответила ведьма. – Без побочных эффектов, если не считать внезапного желания жить.

Они попробовали блины. Старший что-то записал в блокнот: «Эмоциональное воздействие: нестандартное, приятное. Возможна зависимость».

– Мы обязаны предупредить, – сказал он, – что слишком высокая моральная температура может привести к спонтанным улыбкам.

– Тогда придётся держать градус, – заметил Фрик.

Лисса улыбнулась. – Послушайте, а вы когда-нибудь смеялись просто так, без разрешения?

Инспектор растерялся. – Это против внутреннего регламента.

– А если бы никто не увидел? – мягко спросила она.

– Это всё равно будет зафиксировано совестью.

Рован, до этого молчавший, поднял голову. – А совесть у вас зарегистрирована? В каком отделе?

Младший инспектор запнулся. – В разделе моральных активов.

– Тогда берегите, – сказал он. – Такие активы исчезают, если их не использовать.

Некоторое время они ели молча. Только посуда тихо звенела, а из камина тянуло ароматом яблок и дыма. Потом старший инспектор вдруг вздохнул.

– Вы знаете, – сказал он, – иногда я вспоминаю, как моя дочь в детстве пыталась поймать светляков в банку. И почему-то мне кажется, что это было правильнее, чем всё, чем я занимаюсь сейчас.

Фрик фыркнул. – Советую попробовать снова. У нас как раз сезон нелегальных светляков.

Инспектор не ответил, но уголки его губ дрогнули. Лисса заметила это и решила не упускать момент. – Так, господа, объявляю внеплановую практику по моральной термометрии. Сейчас вы закроете глаза и скажете, что чувствуете.

Они подчинились.

– Я… чувствую запах детства, – прошептал один.

– Я слышу, как трещит дождь по крыше, – сказал другой.

– А я… – начал старший и замолчал, – …я впервые за годы не думаю о работе.

Ведьма кивнула. – Поздравляю, вы выздоровели. С вас три смеха и два вдоха благодарности.

Инспекторы открыли глаза. Старший долго смотрел на неё, потом аккуратно сложил блокнот. – Вы ведь понимаете, что я должен написать отчёт.

– Конечно, – ответила она. – Только напишите правду.

– Это опасно.

– Всё живое опасно. Даже надежда.

Они ушли через час, явно не зная, как классифицировать происходящее. На прощание старший оставил ей визитку. На обороте, где должно было быть написано «служебный номер», стояли слова: «Иногда чудеса нуждаются в прикрытии. Я помогу».

Когда дверь закрылась, Фрик потянулся и сказал: – Пожалуй, это был самый продуктивный завтрак за последние годы.

Тия подняла блин на вилке. – И вкусный. Особенно если приправить лёгким ощущением победы.

Лисса села у окна, глядя, как инспекторы уходят вниз по дороге. За их спинами ветер аккуратно срывал гербы с плащей – так, будто мир сам подписывал прошение о помиловании.

– Знаете, – сказала она, – кажется, чудеса стали не только возможны, но и заразны.

Пепелок фыркнул и выпустил кольцо дыма в форме улыбки.

– Тогда пусть заражаются, – сказал Рован. – В конце концов, это единственная эпидемия, за которую стоит нести ответственность.

День растянулся, лениво и тепло. Люди заходили в таверну, смеялись, пили чай, спорили о погоде и смысле жизни. В воздухе висел запах свежего хлеба и чего-то большего – свободы, вперемешку с дымом и корицей. И Лисса подумала, что, возможно, именно так пахнет настоящий порядок – тот, что не навязывает, а просто живёт.

А вечером пришло письмо. Без печати, без подписи. В нём было всего две строки: «Империя трещит, но пусть трещит от смеха. Не останавливайтесь».

Лисса долго смотрела на бумагу, потом аккуратно приколола её к стене рядом с картой. На карте сияли новые названия – «Смехоград», «Добронск», «Чудовель». Мир рос, и его границы больше не чертили перья чиновников, а пальцы тех, кто ещё верил в чудеса, поданные на завтрак без разрешения.

Вечером таверна снова дышала жизнью – запахом тёплого хлеба, древесного дыма, чуть прелого пива и свежего ветра, который приносил сплетни быстрее любых гонцов. За стойкой Лисса натирала кружки, но в каждом её движении чувствовалось то тихое удовольствие, которое приходит, когда хаос наконец становится привычным. В углу Пепелок гонял клубок света, будто учился жонглировать молниями, а Фрик сидел у окна и наблюдал, как над крышами деревни медленно поднимается новый месяц – тонкий, как усмешка судьбы.

Рован вошёл с дороги, отряхивая плащ, пахнущий пеплом и морем. В руках он держал свёрток, похожий на секрет, который слишком долго ждал своей очереди. – На северных трактатах начали происходить странные вещи, – сказал он. – Деревья поют. Причём в рифму.