ИМПЕРИЯ БЕЗ МАГИИ (трилогия «ПОСЛЕДНИЙ ДРАКОН»)
- -
- 100%
- +
Ведьма тихо сказала: – А значит, потом – люди.
Тия прижала дракончика к груди. – Но ведь нельзя остановить смех.
Фрик посмотрел на неё с философским видом. – Можно, если ввести налог на радость.
Они сидели за столом, пока шум вокруг не стих. Люди постепенно начали подходить к ним: кто-то приносил бумажные журавли с посланиями, кто-то просто касался ладони ведьмы, будто искал подтверждение, что чудеса ещё существуют.
Один мальчишка лет двенадцати сказал: «Я видел, как вы зажгли огонь без спичек. Мама сказала, что это неправильно, но мне было красиво». Лисса улыбнулась. – Всё красивое когда-то было неправильно.
Вдруг дверь распахнулась, и в помещение вошёл человек в форме Совета. Лицо холодное, шаг точный, на груди значок с гравировкой: Инспекция морального равновесия. Люди застыли, смех оборвался. Только Фрик фыркнул: «Моральное равновесие – это когда ты падаешь с двух сторон одновременно».
Инспектор осмотрел зал. – Здесь происходит несанкционированное эмоциональное взаимодействие. Согласно статье восемьсот пятой, за подобное предусмотрено…
– Чашка чая, – перебила Лисса. – Вам с корицей или с истиной?
Он растерялся. На секунду, но этой секунды хватило. Ведьма подняла ладонь, и воздух дрогнул – не заклинанием, не силой, а присутствием. Из её пальцев потёк свет – тёплый, мягкий, как дыхание костра. Инспектор побледнел. В его глазах отразилось детство: берег, огонь, запах хлеба, мать, зовущая домой. Он опустил оружие.
– Я… забыл, – прошептал он. – Каково это – чувствовать.
Фрик вздохнул. – Добро пожаловать в клуб.
Инспектор ушёл, оставив значок на столе. На нём появились трещины, будто металл не выдержал собственной важности. В зале вновь зазвучал смех – тихий, растущий, как весенний дождь. Люди обнимали друг друга, кто-то плакал.
Случайность выбрался из рук Тии, взлетел под потолок и начал выписывать в воздухе искры. Они складывались в слова: «Дыши». Вся таверна, весь этот подвал, казалось, вдохнул вместе с ними. Мир на миг стал живым, настоящим, невзвешенным.
Рован стоял у стены, наблюдая, как свет касается лиц. Он почувствовал, как ломается внутри что-то старое, что не давало ему смеяться. Лисса подошла, положила руку ему на плечо. – Видишь? Магия не исчезла. Она просто ждала, пока мы перестанем бояться быть смешными.
Он кивнул. – А что теперь?
– Теперь, – сказала она, – нам надо сделать невозможное: убедить Империю, что чудеса – не преступление.
На улице уже собирались люди. Кто-то видел свет, кто-то слышал смех, и теперь вокруг клуба кипела толпа – не агрессивная, а живая, как пламя, которое ищет воздух. Лисса вышла на порог. Небо было низким, облака тяжёлыми, но над ними тянулась полоска света, похожая на трещину между мирами.
– Люди, – сказала она, – нас учили жить по указам. А теперь мы сами пишем свой закон. Он короткий – два слова. Слушайте сердце.
Толпа молчала, а потом кто-то начал смеяться. Просто, по-человечески, без страха. Смех пошёл по улицам, от дома к дому, от души к душе, пока город не стал звучать, как старый инструмент, который наконец вспомнил мелодию.
Фрик забрался ей на плечо, зевая. – Ну вот, теперь нас точно объявят экстремистами по статье «Избыточная человечность».
– Пусть, – сказала она. – Это будет самая правильная статья.
Тия плакала и смеялась одновременно. Случайность кружил над головами, оставляя в воздухе золотые линии, из которых потом выросли светлячки.
Ночь опускалась медленно. Империя не рухнула – она просто впервые за сто лет закашлялась. Где-то в её недрах чиновники пытались понять, как классифицировать смех, который не подчиняется регламенту. Никто не знал, что записать в отчёт: «непредвиденная радость» или «эмоциональный сбой системы».
Лисса стояла на площади, где теперь горели сотни свечей, и думала, что, может быть, чудеса всегда начинались именно так – не с грома и молний, а с тихого звука чайной ложки, звенящей в кружке. С тепла, которое передаётся от ладони к ладони. С простого смеха, который невозможно задушить, потому что он – дыхание самой жизни.
И когда ветер унёс первую строчку новой песни, которую кто-то запел на углу, ведьма поняла: теперь уже поздно что-то отменять. Мир снова учился быть живым.
Глава 18. Где Империя объявила войну чайникам, а кот вступил в подполье
Когда утро пришло, оно выглядело уставшим, как чиновник после совещания, где снова не нашли виноватого. Город дремал, но в воздухе ощущалось то напряжение, которое бывает перед грозой или перед инспекцией. В таверне пахло мёдом, дымом и новой реальностью. Лисса сидела у стойки, наблюдая, как Фрик гоняет по столу листок бумаги с надписью «Срочно! Приказ №108 о ликвидации чайных культов».
– Они всерьёз думают, что чудеса рождаются из чаепитий? – спросил он, поддевая лист когтем.
– Разумеется, – ответила Лисса. – Им нужно бороться не с причинами, а с метафорами. Это безопаснее.
Рован стоял у окна. Он был сосредоточен, как всегда, но теперь в его лице появилась усталость, похожая на понимание. – В столице арестовали трёх алхимиков, двух музыкантов и одного пекаря. Всех обвинили в «эмоциональном саботаже».
– Пекаря? – удивилась Тия. – Что он сделал?
– Испёк хлеб, который пах детством.
Фрик перестал играть с бумагой и тихо сказал: – Значит, теперь запахи тоже вне закона.
В этот момент в дверь постучали. Не громко, не угрожающе – скорее, вежливо, но с оттенком срочности. Лисса открыла. На пороге стоял юноша с лицом, где страх и решимость боролись за лидерство. Он был в мантии учеников Совета, но капюшон скрывал знаки отличия.
– Меня зовут Мейран, – произнёс он, – я из Архива. Я пришёл предупредить.
– Опоздал, – заметил Фрик. – Мы уже в бегах, просто ещё не выбрали направление.
Мейран достал из-под плаща пергамент. – Это не просто указ. Это Доктрина Очищения. Совет считает, что магию можно окончательно устранить, если сжечь все её физические якоря. Книги, артефакты, фамильяров, даже воспоминания. Они собираются переписать реальность.
Лисса побледнела. Внутри неё что-то кольнуло – как будто кто-то попытался вырвать страницу из её собственной памяти. – Они начали?
– Уже. В столице за ночь исчезло три библиотеки. Люди не помнят, что там было. Даже имена пропадают.
Случайность, лежавший на печи, приподнял голову. – Значит, скоро забудут и меня?
– Нет, – сказала ведьма. – Пока хоть кто-то тебя помнит, ты существуешь.
Она поднялась, решительно. – Мы не позволим им стереть память. Если мир решил забыть, значит, мы будем его напоминанием.
-–
К вечеру они добрались до старой астрономической башни, где когда-то хранились записи о небесных созвездиях и законах равновесия. Теперь башня стояла пустая, и только ветер шуршал страницами, которых больше не существовало. Лисса зажгла лампу, свет пробежал по каменным ступеням, по стенам, где остались следы мелом – формулы, звёздные карты, чужие имена.
– Здесь был Храм Памяти, – сказал Мейран. – Но когда Совет приказал уничтожить архив, они забыли одно: память не живёт в книгах. Она живёт в людях.
Лисса подошла к старому глобусу небес. На его поверхности медленно вращались крошечные точки света. – Они ещё горят. Даже если мир их не видит.
Фрик сел рядом, задумчиво уставившись на огонь. – Удивительно, как много звёзд выдерживают бюрократию.
Тия разложила на полу старые карты. – Что, если мы сможем вернуть память? Не всем сразу, но хотя бы кому-то. Если чудо – это вспышка узнавания, то, может, мы просто должны зажечь её снова.
Рован кивнул. – Как?
– Через чувства, – ответила ведьма. – Империя может стереть слова, но не запах дождя, не звук смеха, не тепло ладони. Мы будем передавать память не письменно – а живьём.
Случайность поднял голову. – А я могу показать сны. Люди будут видеть то, что забыли.
– Тогда начнём отсюда, – сказала Лисса. – Это будет наш новый архив. Архив смеха, света и неудачных экспериментов.
Они работали до ночи. Мейран записывал имена, которые всплывали в памяти, Фрик рисовал символы когтями на полу, Тия разливала чай, добавляя в него капли слёз – «для правды вкуса». Лисса вплетала заклинание, но оно было не из слов, а из воспоминаний: запаха мела, шелеста страниц, тёплого смеха друга. Каждый звук, каждый жест становился частью нового узора.
Когда ночь легла на башню, воздух наполнился светом. Это было не сияние – скорее, дыхание прошлого. Вдруг послышался шорох, и стены начали покрываться текстами – будто память возвращала себе тело. Фразы проявлялись на камне: письма, стихи, забытые имена. Всё то, что Империя пыталась стереть, оживало.
– Оно возвращается, – прошептал Мейран. – Всё, что было утеряно.
Фрик ухмыльнулся. – Значит, реальность – просто ленивый архивариус.
Но радость длилась недолго. Снаружи послышался гул. В небе мелькали огни – стражи Совета, в доспехах из зеркал. Каждый шаг отражал свет, каждый взгляд искажался в отражении. Они приближались.
Лисса посмотрела на своих. – Если они войдут, всё исчезнет. Мы не можем дать им увидеть это место.
– Что ты собираешься сделать? – спросил Рован.
– Я позволю памяти спрятаться. Пусть она уходит в тех, кто был здесь. В каждом, кто дышит этим воздухом, останется её часть.
Она произнесла слова не голосом, а сердцем. Свет из стен втянулся в них – мягко, как вдох. Башня потемнела, и только дракончик остался сиять, как маленький костёр. Стражи ворвались через мгновение.
– Что здесь происходило? – потребовал один из них.
– Учились, – ответила ведьма. – Смеяться.
Они не нашли ничего. Башня показалась им пустой. Стражи ушли, оставив за собой только запах металла и недоверия.
Когда всё стихло, Лисса присела у стены. – Теперь память живёт в нас. Пока мы помним, они ничего не смогут.
Фрик посмотрел на неё серьёзно. – Тогда держись, ведьма. Мир станет тяжелее, когда начнёт вспоминать.
Случайность зевнул и улёгся у неё на коленях. – А я запомню запах этого вечера. Он похож на чай с дымом и надеждой.
– Хороший вкус для начала революции, – ответила она, глядя в окно, где по небу ползли звёзды, как строчки из книги, которую никто не смог переписать.
Ночь в башне тянулась вязко, как сироп из лунного света, который кто-то пролил между звёздами. Лисса сидела у окна, глядя, как догорает фитиль лампы – он шептал, как старый друг, уставший объяснять, что всё повторяется. Под её ладонями лежала книга, которую никто не писал: страницы пусты, но на них проступали следы чужого дыхания, словно сама память пыталась вернуться через кожу. Рован спал у стены, его меч подложен под голову вместо подушки – привычка, а не необходимость. Фрик расхаживал кругами, собирая с пола тени, будто это были осколки разбитого зеркала, пригодные для шуток.
Тия шептала что-то Случайности, и тот посапывал, раздувая искры в форме слов. «Помни», – складывались они в воздухе, прежде чем раствориться в тёплом дыму. Ведьма чувствовала, как башня дышит – старыми стенами, пеплом, печалью, которая уже перестала быть грустью и стала топливом для упорства. Всё, что забыто, ищет возвращения. Всё, что сожжено, пахнет жизнью.
– Ты не спишь, – заметил Фрик, устраиваясь на подоконнике.
– А ты не молчишь, – ответила она.
– Я не создан для тишины. Впрочем, ты тоже.
Она усмехнулась. – Тишина – это просто момент между двумя смехами.
Он кивнул. – Тогда нам придётся смеяться до утра.
За стенами города начиналось движение. Совет объявил чрезвычайное положение: чудеса признаны угрозой общественному спокойствию. На площадях стояли костры – сжигали книги, картины, музыкальные инструменты. Люди стояли молча, не из согласия, а из страха. Город учился жить без звука. Но звук не сдавался: ветер свистел в щелях, чайник пел на огне, кто-то тихо напевал колыбельную.
В таверне «Последний дракон» в это время заваривался план. Мейран разложил на столе карту Империи, помеченную разноцветными точками. Каждая – место, где когда-то существовали школы, храмы, мастерские, всё, что пахло чудесами. Лисса склонилась над ней, пальцы двигались медленно, как если бы она читала шрифт судьбы.
– Вот здесь – долина Шёпотов. Говорят, ветер там всё ещё хранит голоса, – сказала она.
– А здесь? – спросил Рован.
– Старый перевал, где время не течёт по расписанию. Туда можно отправить память, пока её ищут.
Фрик ткнул когтем в центр карты. – А вот здесь наш чайник. Его никто не должен отобрать.
Случайность поднял голову. – Тогда я остаюсь охранять его. Я дракон, хоть и чайного формата.
Они рассмеялись, но в смехе чувствовалось напряжение. Мир всё ещё трещал, как фарфор в кипятке. Империя готовила главный удар – не мечами, а забвением. И против этого можно было стоять только тем, кто помнит.
Лисса встала. – Мы отправляемся завтра. Если память хочет выжить, ей придётся путешествовать.
Утро встретило их туманом, который пах бумагой и грозой. Дорога вела через поля, где некогда стояли деревни – теперь только руины и эхо смеха, застрявшее в колодцах. Тия шла впереди, неся Случайность на руках, словно свечу. Рован замыкал, проверяя, чтобы их следы растворялись, прежде чем их заметят.
На закате они дошли до Долины Шёпотов. Здесь всё звучало – трава, камни, даже тени. Казалось, сам воздух состоит из полузабытых разговоров. Лисса закрыла глаза и услышала: детский смех, шум дождя, чей-то голос, читающий стихи. Всё это было прошлое, запертое в ветре.
– Это место – как библиотека, – сказала она. – Только книги разговаривают одновременно.
Фрик прищурился. – Удобно. Не нужно искать нужную полку.
Они устроили лагерь у старого дерева, чьи корни пронизывали землю, как вены памяти. Ведьма заварила чай – ритуал, который стал символом сопротивления. Каждый вдох пара соединял настоящее с прошлым, и казалось, что само небо наклоняется, чтобы понюхать этот запах.
Рован наблюдал за ней. – Ты понимаешь, что Совет не остановится? Даже если им придётся переписать небо.
– Знаю, – ответила Лисса. – Но переписанное небо всё равно остаётся небом. Его можно прочесть заново.
Тия тихо спросила: – А если мы проиграем?
– Тогда мир вспомнит позже. Всё, что когда-то было по-настоящему, возвращается. Даже если в другом обличье.
Фрик хмыкнул. – Главное, чтобы меня не вернули в виде морального урока.
Ночь в долине была полна голосов. Они говорили на всех языках – старых, забытых, выдуманных. Лисса слушала, пока сердце не стало эхом всего услышанного. Она почувствовала, как внутри неё загораются маленькие огоньки: память о тех, кто смеялся, кто любил, кто верил. Это и была магия – не сила, а продолжение.
Среди шёпотов вдруг выделился один – знакомый. Голос старой наставницы, исчезнувшей ещё в юности. «Не борись с тьмой, Лисса. Зажигай свечи. Они сами покажут, где темно». Ведьма открыла глаза и увидела, как вокруг вспыхивают огни. Это были не факелы – это просыпались люди. Из тумана выходили фигуры: жители долины, давно забытые, но не исчезнувшие. Они возвращались из памяти, как слова из сна.
Рован сжал рукоять меча – рефлекторно, но потом опустил руку. Эти призраки не несли угрозы. Они просто шли. Каждый нёс что-то своё – мелодию, улыбку, книгу, чашку. Всё, что когда-то делало жизнь живой.
– Это они, – прошептала Тия. – Те, кого стёрли.
– Не стёрли, – сказала Лисса. – Только замолчали.
Она поднялась. – Слушайте. Это наш новый мир. Без инструкций. Без подписи Совета. Здесь каждая история дышит сама собой.
Фрик посмотрел на неё и неожиданно серьёзно произнёс: – Знаешь, ведьма, если память способна воскреснуть, то и надежда, наверное, не умирает. Она просто временно уходит в отпуск.
Лисса улыбнулась. – Тогда пора её вернуть на работу.
Они стояли среди шёпотов, а над долиной поднималась луна – огромная, медная, словно монета, которую кто-то бросил на удачу. Ветер приносил запах чая и дыма, а в небе медленно появлялись звёзды, как знаки препинания в великой фразе вселенной.
И где-то далеко, в самой сердцевине Империи, Верховный канцлер проснулся с ощущением, что забыл что-то важное. Имя. Вкус. Смех. Мир начинал вспоминать.
Глава 19. Как дракон решил стать бюрократом, а ведьма – легендой случайно
Утро началось с того, что Случайность подал заявление на временное прекращение геройства. Документ он составил тщательно, с орнаментом из обугленных краёв и подписью в виде дымного завитка. На вопрос Тии, зачем ему это, дракон ответил философски: «Нельзя же всё время быть символом. Иногда надо быть процедурой». Лисса посмотрела на него поверх чашки чая и кивнула – мол, логично. Её, впрочем, волновала не метафизическая усталость фамильяра, а слухи, что Империя собирается объявить награду за её голову. И не просто награду – «Государственное признание за вклад в хаос».
Фрик, как всегда, был полон идей. – Надо придумать способ превратить ордер на арест в афишу. Пусть висит в тавернах: «Сегодня только у нас – ведьма, дракон и моральная неопределённость!»
Лисса лишь покачала головой. – Вряд ли это поднимет продажи чая.
– Ошибаешься, – возразил кот. – Люди жаждут опасности с лимоном.
Рован, сидевший у двери, не участвовал в разговоре. Он точил меч с видом человека, который давно понял: слова – это тоже оружие, но иногда без железа не обойтись. Когда ведьма подошла к нему, он тихо сказал: – В городе новые патрули. Имперцы поставили зеркальные вышки. Любой, кто отражается не по уставу, подлежит задержанию.
– Что значит «не по уставу»? – спросила Тия.
– Если в отражении ты улыбаешься, – ответил Фрик.
Мейран, молодой архивариус, принесший им вести из столицы, разложил на столе новую карту. На ней Империя выглядела, как растрескавшаяся эмблема – линии дорог напоминали швы, которые вот-вот лопнут. – Мы не одни, – сказал он. – Есть те, кто помнит. В северных провинциях начали собираться общины Памяти. Они называют себя «Шепчущие». Пока их немного, но если объединить…
– Объединять – не наша специализация, – перебила Лисса. – Мы, скорее, по части разрушения глупостей.
Но слова Мейрана задели её. Она понимала: одиночные вспышки – это красиво, но недостаточно. Чтобы выжить, чудеса должны стать сетью.
В тот день они решили отправиться к северным границам. По слухам, там всё ещё существовал «Дом Смешных Историй» – старинная школа магии, где вместо заклинаний учили самоиронии. Говорили, что смех там мог лечить не хуже зелий. Если это правда – у Империи появится достойный противник.
Путь занял три дня. Три дня пыли, чайников, разговоров о смысле жизни и попыток Случайности научиться не плеваться искрами при каждом чихе. Дорога шла вдоль высохшей реки, где на дне лежали старые лодки, покрытые мхом, словно временем. Иногда ветер приносил отголоски песен, и Лисса думала, что это сама река поёт свои забытые куплеты.
На закате третьего дня они добрались до холмов. Там, среди развалин старой обсерватории, стояло здание с выцветшей вывеской: Дом Смешных Историй. Из трубы шёл дым. В окнах горел тёплый свет.
Лисса остановилась. – Кажется, кто-то всё ещё смеётся.
Они вошли. Внутри пахло пылью, вареньем и немного отчаянием. За длинным столом сидели люди – старики, дети, даже пара бывших стражников в растянутых мундирах. Все говорили вполголоса, как будто боялись вспугнуть тишину. На доске мелом было написано: «Сегодняшний урок: как не потерять себя, даже если государство настойчиво помогает».
К ним подошёл седой мужчина с бровями, напоминавшими два задумчивых облака. – Вы по записи или по вдохновению?
– По отчаянию, – ответила Лисса. – И немного по случаю.
Он кивнул. – Отлично. Тогда вы пришли туда, где отчаяние смеётся первым.
Так они узнали профессора Ломаря, хранителя последней школы юмора. Он оказался человеком удивительной мудрости и легкомыслия одновременно. Считался величайшим специалистом по «смехотерапии коллективного бессознательного».
– Видите ли, – говорил он, ведя гостей по залу, – смех – это последний ресурс, который Империя не научилась облагать налогом. Они пытались, конечно. Вводили ставки на иронию, квоты на сарказм, льготы для чёрного юмора. Но люди всё равно смеялись бесплатно.
Фрик шепнул: – Звучит, как экономическая катастрофа.
Профессор улыбнулся. – Для власти – да. Для души – праздник.
Они сидели до поздней ночи. Рассказывали истории, вспоминали тех, кто исчез, шутили над собой. Смех был странный – нервный, живой, как будто люди отучились от него и теперь учились заново. И вдруг что-то щёлкнуло в воздухе: магия. Не громкая, а почти домашняя. На потолке зажглись сотни крошечных огней, похожих на фонарики. Каждый смех вызывал новый.
Лисса почувствовала тепло – не от лампы, а от людей.
– Вы сделали это, – сказала она.
Профессор пожал плечами. – Я лишь дал им разрешение быть нелепыми. Всё остальное делает память.
Снаружи, однако, Империя уже знала. Ночью на небе вспыхнул красный знак – символ Совета. Это значило: ближайшие часы объявлены временем тишины. Любой громкий звук считался вызовом.
Лисса вышла на улицу, глядя на алое небо. Фрик подошёл к ней.
– Думаешь, услышат?
– Пусть слышат. Тишина – тоже вид звука.
Случайность тихо выдохнул дымное кольцо. – А если нас найдут?
– Тогда расскажем им анекдот. Может, проснутся.
Ветер донёс гул. Где-то внизу двигались патрули, броня звенела, как оловянный дождь. Лисса подняла голову. – Пора сделать то, что Империя точно не предусмотрела.
Она встала на пороге школы и громко, звонко рассмеялась. Смех эхом прокатился по холмам, отозвался в долинах, в домах, в сердцах тех, кто давно не смеялся. И вдруг с неба посыпались огни – не кара, не молнии, а искры. Они падали мягко, как звёздная пыль.
Рован подошёл и сказал:
– Похоже, ты начала революцию смехом.
– Я? – удивилась ведьма. – Я просто рассмеялась первой.
Фрик зевнул. – А вот теперь у нас точно проблемы. Потому что смех заразен.
И Лисса подумала, что да – пусть заразен. Пусть Империя, уставшая от контроля, наконец чихнёт.
Смех, как оказалось, обладает скоростью распространения, которой позавидовал бы любой пожар. Когда Лисса засмеялась, звук этот не умер в воздухе – он отразился от каменных стен, проскользнул по ветру, зацепился за слухи и полетел дальше, перелетая через мосты, дворы и каналы, как обезумевшая чайка, несущая на крыльях не весть, а воспоминание о свободе. Люди, услышав этот смех, сперва насторожились, потом улыбнулись – робко, будто нарушая закон, а потом уже открыто, громко, по-настоящему, словно тело само вспомнило, что умеет радоваться.
Имперские стражи растерялись. Им объясняли, что чудеса – это угроза, а тут чудо смеялось. На площадях смех гудел, в тавернах дрожал, как пламя над котелком, и даже из-под масок чиновников кое-где вырывались сдавленные хихиканья.
В школе профессора Ломаря свет горел до утра. Лисса сидела у окна, вглядываясь в огни, что рассыпались по долине, как следы звёзд. Фрик подбрасывал в камин клочки старых указов, комментируя каждый: «Вот это – “Декрет о допустимых эмоциях”. Гори, родимый, а то скука заразна». Тия убаюкивала Случайность, который, похоже, наконец поверил, что драконы тоже имеют право на сон без геройства. Мейран записывал происходящее в толстую тетрадь. «Если нас сотрут, пусть хотя бы останется чернила».
Рован стоял у двери, слушая ночной ветер. – Они идут, – сказал он тихо. – Ветры несут звук шагов.
– Пусть приходят, – ответила Лисса. – Мир слишком долго слушал молчание. Пора услышать ответ.
-–
К рассвету долина уже дышала, как живое существо. По холмам катились волны света – не от солнца, а от тех, кто просыпался и начинал смеяться. Люди вспоминали забытые шутки, говорили старые поговорки, пели песни, считавшиеся «непрактичными». Профессор Ломарь вышел на порог и, глядя на всё это, только пробормотал: – Так вот она, революция. Без манифестов, без барабанов, просто хохот в неподходящее время.
Фрик подмигнул. – Самое подходящее время – когда запрещено.
Имперские войска вошли в долину с осторожностью. Их зеркальные доспехи блестели, отражая чужие лица. Командир остановился, разглядывая толпу, и, кажется, впервые за долгое время не знал, что делать. У него в уставе не было пункта «что предпринять, если враг смеётся».
– Арестовать всех, кто демонстрирует неконтролируемую радость, – наконец приказал он, но голос его дрожал.
Пока стражники пытались понять, как выглядит «контролируемая радость», Лисса шагнула вперёд. – Достаточно. Вы же не можете запретить людям быть собой.