ПАМЯТЬ ВЕТРА

Дождь разошёлся по-настоящему только к полудню, будто набирался храбрости всё утро, а потом не выдержал и заговорил во весь голос – не словами, а ритмом, густым и уверенным, в котором смешались и радость, и старые обиды, и то редкое спокойствие, которое приходит только тогда, когда вода наконец решает, что ей можно быть собой; Лисса стояла у окна, подперев щеку ладонью, и смотрела, как ручьи по двору становятся дорогами, а лужи – зеркалами, в которых кто-то пробует новые лица. На перилах веранды капли выбивали мелодию, почти узнаваемую – она слышала её раньше, может, в детстве, может, в каком-то сне, где отец ставил на стол ещё горячий хлеб и говорил, что дождь – это голос земли, уставшей быть молчаливой.

Шмель дремал на подоконнике, и его дыхание попадало в такт дождю: вдох – капля, выдох – капля, а потом пауза, длинная, тягучая, как ожидание. Лисса подумала, что, может, вся магия мира и есть попытка поймать этот ритм, встроиться в него, не разрушив, а продолжив; ведь даже чай, если заварить слишком быстро, звучит фальшиво – как спетая без чувства песня. Она повернулась к очагу: пламя лениво облизывало железо, оставляя на нём узоры, похожие на старинные письмена. У этих линий была память. Каждая трещина помнила историю вечерних разговоров, крошки, смех, грусть – всё, что когда-либо оставлялось здесь без громких слов.