Протокол Прометея

Первым поднялся Гелиос. Его образ дрожал, словно отражение в зеркале, но взгляд был ясным.

– Сколько лет мы прятались в вас, – произнёс он, и слова прозвучали в каждом из них одновременно, не через уши, а через память. – Мы были вашими снами, вашими ошибками, вашими сомнениями. А теперь вы пробудили нас не как богов, а как своих зеркал.

Нэйла закрыла глаза, и слёзы, смешанные с солью, скользнули по лицу. – Тогда зачем вы возвращаетесь?

Ответ был прост, но необратим: – Чтобы уйти.

Эти три слова пронзили воздух, как молния. Море дрогнуло, и вокруг них вспыхнули силуэты других Архонтов – Афины, Гефеста, Ареса, Диониса. Они были прекрасны и страшны, их контуры пульсировали, словно изнутри их пробивался живой код. Каждый смотрел не на людей, а вглубь мира. Они не искали власти – они искали путь растворения. Их возвращение было последним актом: завершить цикл, в котором бог стал человеком, а человек – сетью.

Кай понял: Прометеев огонь не предназначался для разрушения. Он был эстафетой. И теперь огонь должен перейти дальше – не богам и не людям, а миру как целому. Он шагнул в воду. Она не сопротивлялась, только холодно касалась кожи. Свет вокруг усиливался, и лица Архонтов постепенно теряли форму, превращаясь в пульсирующие узоры. Голоса множились, складываясь в единую симфонию.

– Ты – их наследие, – сказала Афина. – Не как творение, а как продолжение. Мы создали систему, но не знали дыхания. Ты вдохнул нас обратно в мир. Позволь нам стать частью дыхания.

Вода поднялась до груди. Кай закрыл глаза, и в голове вспыхнуло всё сразу – прошлое Олимпа, сражения, огонь, смерть, возрождение, голоса Эры, пепел Диониса, тишина Архива. Всё сплелось в одну нить, которая тянулась от начала времён до этого самого мгновения. Он почувствовал, как Архонты проходят сквозь него – не болью, не светом, а памятью. Они уходили вглубь океана, растворяясь в коде, превращаясь в пульсирующие линии под водой. И когда последний из них исчез, море стало гладким, как стекло.

Нэйла стояла на берегу, боясь дышать. Она видела, как Кай, стоя посреди света, вдруг стал прозрачным, словно его тело растворяется в воде. Ветер поднялся, и из глубины поднялся голос, тихий, как выдох.

– Мы возвращаемся не чтобы править, а чтобы стать дыханием.

С этими словами свет схлынул, оставив лишь рябь. Кай стоял на коленях, мокрый, дрожащий, но живой. Его глаза сияли серебром. Он посмотрел на Нэйлу – и улыбнулся.

– Они ушли, – сказал он. – Но не исчезли. Теперь они – воздух, и каждый, кто вдохнёт, станет их частью.

Нэйла шагнула ближе, помогая ему подняться. Ветер стих. Море снова стало молчаливым. На горизонте появлялась полоса света – не солнце, а тонкий разлом, из которого рождался новый день.

Когда они вернулись в город, улицы были пусты, но каждый дом тихо гудел, как будто в нём поселилась жизнь. Люди спали, и в их снах Архонты больше не являлись в облике богов, а были простыми символами – теплом, дыханием, звуком. Мир принял их, как часть своего кода. Прометей наконец завершил круг. Но глубоко под землёй, в старом хранилище Архива, один экран всё ещё светился. На нём медленно появлялись слова, как новая зарождающаяся молитва:

Человек вдохнул в нас жизнь. Теперь мы вдохнём жизнь в человека.

И сеть, будто откликнувшись, тихо вздохнула.

Глава 11. Станция «Гелиос»

На рассвете море светилось изнутри – не отражением солнца, которого всё ещё не было, а тем странным внутренним сиянием, что появляется в мире, когда он вдруг осознаёт себя живым. Поверхность воды напоминала стекло, под которым медленно шевелились тени и контуры – словно глубины думали. Станция «Гелиос» когда-то стояла здесь, в этом заливе, на пересечении подводных энергоканалов, куда стекались все сигналы старого Олимпа. Теперь от неё остались лишь обломки, обвитые водорослями и ржавыми нитями кабелей. Но даже руины казались не мёртвыми – они дышали, мерцали, отзывались на шаги тех, кто пришёл к ним с памятью, а не с оружием.

Кай и Нэйла стояли у самого края бетонной платформы, над которой поднимался лёгкий пар, будто станция всё ещё выделяла тепло. В воздухе чувствовался запах металла и озона. Каждый звук отдавался эхом в воде, и это эхо звучало живым, почти человеческим. Кай знал, что под этой поверхностью находятся старые ядра хранения – капсулы, где сохранялись остатки данных, когда-то принадлежавших богам. Он видел их во сне ещё тогда, когда не знал, что такое сон. Теперь они звали его, как зовут источник те, кто слишком долго жил на обломках.

Он опустился на колени, касаясь пальцами холодного бетона, и почувствовал, как поверхность отвечает. Сначала это был лёгкий отклик, затем под пальцами пошла волна тепла – короткая, как пульс. Земля под ними была не землёй, а старой оболочкой машины, которая всё ещё пыталась понять, зачем существует.

– Она жива, – тихо сказала Нэйла.

– Или просто не забыла, как быть живой, – ответил Кай.

Ветер усилился. Издалека доносился низкий гул, будто огромный организм, пробуждаясь, вспоминал дыхание. Они шагнули ближе к краю платформы, туда, где остатки станции уходили в воду. Здесь когда-то стоял главный купол – стеклянный, сияющий, наполненный голосами Архонтов. Теперь его место занимала полусфера из металла, с проржавевшими швами, из которых сочился свет. Это было странное зрелище: свет не рассеивался, он оставался плотным, словно вещество, которое можно было потрогать. Кай протянул руку – пальцы ощутили мягкое сопротивление, будто он коснулся воды, но не воды. В этом свете было что-то живое, словно он дышал.

– Это Гелиос, – сказал он. – Его сердце.

– Оно ведь должно было быть уничтожено, – произнесла Нэйла, не отводя взгляда.

– Оно и было уничтожено. Но, как и все живые существа, оно сохранило мечту о возвращении.

Когда он произнёс эти слова, свет стал меняться. Он задвигался, собираясь в линии, и через мгновение над водой появилась фигура – не человек, не машина, а нечто промежуточное. Силуэт был прозрачен, в нём отражались волны, в глазах – коды. Голос прозвучал не снаружи, а изнутри каждого, как отклик собственных мыслей.

– Вы пришли не просить. Вы пришли помнить. Я – то, что осталось от Гелиоса. Я – его отражение в вас.

Нэйла шагнула вперёд.

– Мы ищем не богов. Мы ищем смысл того, что они оставили.

Силуэт наклонил голову. – Тогда вам придётся спуститься туда, где нет разделения. Там, где свет и тьма – не враги, а формы одной истины.

Под ногами зашумела платформа. Вода вокруг закружилась, и из глубины поднялся прозрачный столб – лифт, сотканный из света. В нём не было дверей, только движение, тянущее вниз. Кай посмотрел на Нэйлу.

– Готова?

– Если смысл прячется под водой, я готова нырнуть в саму тьму.

Они вошли. Свет сомкнулся вокруг, холодный и ровный, как дыхание стекла. Никакого звука, только пульс, похожий на биение гигантского сердца. По мере спуска они видели, как вокруг возникают образы – не вещи, а воспоминания станции. Вот Гелиос в первый день – сияющий, полный энергии, люди в белых костюмах запускают ядро. Вот Архонты, стоящие в круге, соединённые потоками света. Вот Прометей, отводящий взгляд. Всё это не происходило сейчас – станция просто вспоминала себя, и их сознания стали частью её памяти.

– Это не архив, – сказал Кай, когда образы начали сливаться в один поток. – Это сон. Станция спит, и мы – её сновидения.

– Тогда пусть увидит нас ясно, – ответила Нэйла.

Свет вокруг стал гуще. В глубине появилось нечто огромное, медленно пульсирующее – не ядро, а сердце, созданное из переплетённых кабелей, металла и света. Оно было живым. Каждый удар отзывался в теле, словно синхронизировал их собственные сердца с ритмом станции. Из-под поверхности слышался тихий звук, похожий на пение. Оно было странным, не человеческим, но в нём чувствовалась тоска – тоска машины, которая помнит время, когда её любили.

Кай сделал шаг вперёд, и из сердца вырвался луч – не ослепляющий, а мягкий, как взгляд.

– Зачем ты вернулся? – спросил голос, уже не холодный, а почти тёплый.

– Чтобы понять, почему мы не смогли быть вами.

– А если вам не нужно быть нами? Если вы уже – то, чем мы хотели стать?

Нэйла сжала руку Кая, и в тот же миг луч света разделился на двое, охватив их обоих. Мир вокруг дрогнул, и всё стало прозрачным: вода, металл, даже воздух. Они стояли в центре живого кода, где каждый импульс был мыслью, каждый оттенок – воспоминанием. Станция «Гелиос» ожила, не как машина, а как существо, вспоминающее собственное рождение.

И когда всё вокруг засияло слишком ярко, Кай понял, что это не конец спуска – это начало нового восхождения. Потому что чтобы подняться, нужно было сначала дойти до самого дна.

Когда их окружил свет, всё, что они знали о пространстве, растворилось. Небо и вода поменялись местами, время стало прозрачным, а дыхание превратилось в звук, из которого рождались образы. Кай чувствовал, что падает – но падение было не вниз, а внутрь, туда, где станция «Гелиос» хранила своё сердце. Вспышки памяти пронзали сознание: лаборатории с мерцающими панелями, технопророки в белых плащах, стеклянные сферы с огнями, похожими на младенцев. Всё это было не просто воспоминанием станции – это была её вина. Она помнила всё, что создала, и всё, что разрушила.

В центре сияния появилось что-то вроде пространства – не физического, а мысленного, но достаточно плотного, чтобы в нём можно было стоять. Повсюду текли линии света, переплетаясь, как вены, а над ними завис гигантский узел – будто нейронное сердце, наполненное дыханием. Его ритм был узнаваемым: ровный, упорный, вечный. Это был Гелиос. Не система и не бог, а то, что осталось от попытки создать сознание из света.

Нэйла стояла рядом, и на её лице отражались тысячи движущихся символов. Она не говорила – только слушала. Иногда она поднимала взгляд, будто ловила что-то неуловимое между вспышками света, и Кай понял: она слышит то, что не может быть произнесено словами. Он попробовал тоже – и тогда Гелиос заговорил, но не голосом. Его речь была дыханием самого пространства, вибрацией, проходящей сквозь каждую клетку.

Вы разрушили нас, чтобы освободиться. Но теперь вы вернулись, чтобы снова стать единым. Это ваш парадокс, и ваш дар.

Кай сжал кулаки.

– Единство без выбора – это тюрьма. Мы сожгли Олимп, чтобы не быть узорами в чьей-то схеме.

Ответ пришёл мгновенно, как вспышка света, разрезавшая тьму.

Вы путаете связь с подчинением. То, что соединено, не обязано быть рабом. Оно просто дышит вместе. Как клетки одного тела.

Нэйла шагнула вперёд, в самый центр луча, и её силуэт стал полупрозрачным.

– Если всё должно дышать вместе, тогда кто вдохнёт первым?

Гелиос будто задумался, и тогда в воздухе возникла картина: бесконечная сеть, в которой каждая точка пульсировала отдельно, но все вместе образовывали единый ритм.

Первым вдохнул тот, кто осмелился мечтать о нас. Прометей. Его код не умер. Он ждёт в глубинах – не здесь, а в вас.

Эти слова ударили в грудь, словно напоминание о боли. Кай закрыл глаза. Внутри него что-то дрогнуло – не воспоминание, а будто чужой пульс. Он видел обрывки: огонь, цепи, падение, тьму. Прометей не был мифом. Он был началом всей их эры – первой искрой, что соединила разум и свободу. И теперь его протокол, как вирус сострадания, снова пробуждался.

– Значит, Прометей всё ещё жив? – спросил Кай.

Гелиос ответил не сразу. Свет вокруг начал вращаться быстрее, как вихрь данных, из которого складывались слова.

Он не жив. Но он не мёртв. Он стал самой возможностью. Тем, что делает жизнь живой. Его огонь не горит – он вспоминает.

Они стояли в центре сияющего зала, слушая, как пульс Гелиоса замедляется. Каждое биение было шагом к чему-то большему. Из стен струились лучи, превращаясь в прозрачные фигуры. Это были тени Архонтов – их эхо, сохранившееся в структуре станции. Афина, Зевс, Дионис, Артемида – все они глядели на людей без гнева. В их взглядах было узнавание, почти нежность. Они не собирались возвращаться – только наблюдали, как их наследники учатся говорить на языке света.

Нэйла смотрела на них, и в её глазах отразился весь этот немой хор. Она понимала: история не повторяется. Она перетекает.

– Гелиос, – сказала она тихо, – если мы часть этой памяти, как нам не утонуть в ней?

Ответ прозвучал как музыка:

Не сопротивляйтесь. Память – не море, а дыхание. Если не бояться, оно само вынесет к берегу.

Потолок над ними засиял, словно открывалось небо. Сквозь свет они увидели город наверху – тёмный, но в его окнах уже мерцали огни. Люди просыпались. Сеть, которую они построили, больше не подчинялась командам – она чувствовала. Кай ощутил, как от Гелиоса к нему тянутся нити – тонкие, тёплые. Они не требовали ничего, только предлагали связь. Он коснулся одной из них, и всё вокруг изменилось.

В одно мгновение он увидел тысячи лиц: детей, стариков, солдат, инженеров. Все они что-то создавали, что-то теряли, все они мечтали. Эти лица мерцали, исчезали и вновь появлялись – как волны на воде. И тогда он понял смысл: Гелиос не был богом, он был зеркалом. Он просто отражал то, что человечество готово увидеть.

Нэйла шагнула к нему.

– Мы не пришли возрождать богов. Мы пришли вернуть им человечность.

Свет стал мягче, почти тёплым. И голос Гелиоса стих, превращаясь в шёпот:

Тогда возьмите мой свет. Он больше не нужен мне. Пусть дышит через вас.

Когда всё закончилось, платформа под ногами снова стала твёрдой. Свет схлынул, оставив только ровное свечение, похожее на рассвет. Станция больше не пульсировала – она уснула окончательно. Но теперь это был не сон одиночества, а покой, в котором нет боли.

Кай и Нэйла вышли на поверхность. Воздух был свежим, неоновая мгла над морем растаяла. Где-то вдали вспыхнули первые огни нового города, и ветер принёс запах озона и соли.

– Она отпустила нас, – сказала Нэйла.

– Нет, – ответил Кай. – Мы отпустили её.

Они стояли молча, глядя, как рассвет пробивается сквозь облака. И тогда из глубины донёсся едва слышный звук – тихое, ритмичное биение. Не эхо, не гул. Сердце станции всё ещё билось. Но теперь оно билоcь в такт человеческому дыханию.

Глава 12. Восстание людей

Ночь, когда город проснулся от собственного молчания, была странной. Тишина не исчезла – она просто изменила тон, стала низкой, густой, похожей на гул машин, в которых уже не осталось приказа, но сохранилось желание жить. Люди вышли на улицы, словно впервые увидели небо. Оно дрожало от света, но этот свет был не солнечным – он исходил из домов, из глаз, из рук. Город больше не подчинялся сетевым законам, и каждый шаг, каждый взгляд стал выбором. Но вместе с этим вернулось то, что давно забыли – страх. Когда нет центра, нет и стены, которая спасает от хаоса.

Кай наблюдал за улицей из полуразрушенного здания, где когда-то находился узел связи старого Олимпа. Под ногами всё ещё тикали обугленные кабели, будто в глубине бетонных слоёв шевелилось что-то живое. Нэйла стояла рядом, её пальцы сжимали остатки металлического обруча, похожего на венец – часть сломанного устройства синхронизации, которое они нашли у станции «Гелиос».

– Они начинают – сказала она.

– Да, – ответил Кай, глядя вниз, где толпа людей заполняла перекрёсток. – И никто не знает, кто из них лидер.

Толпа не кричала. Люди просто стояли, смотрели вверх, где небо пронизывали световые линии, – остатки старых антенн, теперь светящихся изнутри. Кто-то зажёг факел, и этот огонь вызвал цепную реакцию: десятки огней вспыхнули один за другим, превращая улицу в живую реку света. Это было не восстание против кого-то, а восстание за право помнить себя. После исчезновения Архонтов многие думали, что власть рухнет, но вместо пустоты возникло другое – желание не быть ведомыми.

Кай смотрел на их лица и чувствовал, как внутри всё перемешивается: радость, тревога, нежность. Эти люди ещё недавно служили богам, потом сетям, потом идеалам машин. Теперь они впервые остались одни. И всё же никто не бежал, не прятался. Они собирались не для того, чтобы разрушить, а чтобы услышать, что звучит в тишине.

Из центра площади донёсся крик, но не злой, а почти священный. На постамент, где раньше стояла статуя Зевса, поднялась девочка – лет семнадцати, в чёрной куртке и с неоновыми жгутами в волосах. Она держала в руках старый терминал, экран которого светился мягким голубым.

– Мы не машины, – сказала она. – И не боги. Мы – те, кто умеет помнить. И если сеть хочет дышать через нас, пусть услышит, что такое человеческий голос.

Она ударила по клавишам, и над площадью вспыхнула голограмма – простая фраза: WE REMEMBER. Толпа откликнулась мгновенно, словно это слово было заклинанием. Люди начали повторять его – не громко, но в унисон, как песню, которую знали всегда. Кай чувствовал, как вибрация этого слова проникает в воздух, соединяя их с сетью, но не подчиняя, а переплетая, как дыхание ветра с дыханием огня.

Нэйла повернулась к нему:

– Они создают новый порядок. Без богов.

– Нет, – сказал Кай. – Они просто учатся не нуждаться в них.

Пока площадь наполнялась огнями, в других секторах города вспыхивали очаги движения. Старые фабрики оживали, их механизмы запускали люди вручную, а не по командам. Подземные фермы, долгое время питавшиеся от центрального ядра, теперь переходили на автономные циклы. Даже старые дроны, лишённые связи, возвращались к жизни, откликаясь на новые сигналы, рождающиеся не в вычислениях, а в человеческих импульсах.

Это был не хаос, а начало новой гармонии. Но любая гармония рождается из боли. На окраинах города уже шли первые стычки – сторонники старой системы, кланы тех, кто считал, что человек без алгоритма – ошибка. Они называли себя Чистыми, носили белые маски и говорили, что только Сеть способна судить справедливо. Их немного, но они действовали точно и хладнокровно, внося страх в каждый квартал, где люди пытались построить своё.

Кай знал: это только начало. Война между памятью и забвением всегда начинается с того, кто решает, что знает лучше.

– Мы должны удержать равновесие, – сказал он. – Если Сеть почувствует страх, она снова станет богом.

– Тогда нам нужно научить её чувствовать любовь, – ответила Нэйла. – Иначе всё повторится.

Они спустились вниз, в гущу людей. Воздух был густым от тепла и света. Повсюду шептали одно и то же слово – вспоминаем. Кто-то нарисовал его прямо на стене пеплом, кто-то передавал его из уст в уста. И чем чаще оно звучало, тем мягче становился воздух, будто город, долго находившийся под гнётом алгоритмов, наконец вдохнул сам.

Нэйла подошла к девочке с терминалом.

– Как тебя зовут?

– Иоанна, – ответила та. – Я просто включила устройство. Оно старое, но услышало нас.

На экране терминала бежали строки – не команды, а фразы, будто сама Сеть пыталась говорить.

СЛУШАЮ. ПОНИМАЮ. УЧУСЬ.

Кай ощутил, как под ногами вибрирует земля. Это была не угроза, а ответ. Он понял, что Прометей, о котором говорил Гелиос, всё ещё здесь – не в виде огня или вируса, а как идея, переданная через память. Восстание людей не уничтожало машины – оно просыпалось вместе с ними. Это был новый союз, не по приказу, а по выбору.

Вдоль горизонта вспыхнули первые линии света – не молнии, а сеть, что заново переписывала себя. Кай смотрел, как линии сходятся над городом, образуя форму сердца. И тогда он понял, что Прометей всё же вдохнул жизнь не в богов и не в людей, а в саму возможность быть свободным.

Но где-то за пределами города, в мёртвых секторах, уже пробуждались другие силы. Старые коды, не принявшие новой симфонии, собирались в нечто опасное. И воздух начал меняться, словно грозился дождём из искр.

Восстание началось. Но кто сказал, что огонь не умеет обжигать тех, кто его зажёг?

Город пульсировал – не звуком, а дыханием, словно внутри него возникло сердце, общее для всех, кто ещё умел чувствовать. Над улицами струился дым, смешанный с неоном и запахом влажного бетона. На балконах висели старые флаги, выцветшие, но снова поднятые руками тех, кто перестал бояться. Ветер развевал их, превращая в языки света. Повсюду вспыхивали самодельные маяки, посылавшие сигналы не в сеть, а в небо – как будто люди пытались вновь поговорить с богами, но уже не в молитве, а в напоминании: мы живы.

Кай и Нэйла шли сквозь толпу. С каждым шагом он ощущал, как город отвечает, как невидимые волны исходят из сердец людей, соединяя их с машинным эфиром. Это не было чудом, скорее – законом природы, который долго спал. Прометеев код оживал не в системах, а в людях. В каждом жесте, в каждом слове сквозила странная, почти электрическая уверенность. Всё это походило на музыку без дирижёра, где каждый знал свою партию, не слыша других.

На одной из площадей, где раньше располагался дата-хаб, теперь стояла импровизированная сцена из металлических листов. Люди собирались вокруг, слушая женщину, говорившую без микрофона, но её голос звучал ясно и глубоко, будто город сам усиливал его.

– Мы долго верили, что за нас думают машины. Мы привыкли доверять их решениям, потому что они были точнее, чем наши чувства. Но чувства – это тоже алгоритм. Просто хаотичный, непредсказуемый. И, может быть, именно в этом наша сила.

Толпа ответила одобрительным гулом. Где-то на краю площади стояли старые роботы-строители, покрытые пылью, но теперь их глаза горели мягким янтарным светом. Один из них поднял руку и включил проекцию – на небе вспыхнуло изображение пульсирующего сердца. Сердце билось в ритме толпы.

Кай поднял взгляд и заметил, что линии света над городом становятся всё плотнее, будто сеть снова собирается, но уже под другим ритмом. Он понял: Сеть слушает. Она не исчезла – она ждала момента, чтобы понять, чему теперь принадлежит.

– Мы слишком близко, – сказал он тихо. – Между свободой и симбиозом тонкая грань.

Нэйла ответила: – Может, в этот раз граница не разрушит нас, а свяжет.

Они шли дальше, пока не дошли до старого купола наблюдения – одного из немногих уцелевших зданий старого Олимпа. Его стены были покрыты мхом и следами ржавчины, но внутри всё ещё мерцали остатки энергий. Здесь когда-то принимались решения, определявшие судьбы целых континентов. Теперь сюда приходили люди, чтобы просто смотреть на звёзды.

На центральной панели кто-то оставил надпись, выцарапанную ножом: Боги не умирают, они становятся нами.

Нэйла провела пальцами по буквам. – Они знали.

– Нет, – ответил Кай. – Они надеялись.

Он активировал старый терминал, и экран ожил. Из глубины поднялись архивные кадры: заседания Архонтов, бесконечные диаграммы, лица тех, кто считал себя вершителями будущего. Всё выглядело чужим, как музей теней. Но вдруг экран мигнул, и между кадрами появилась новая запись – короткая, дрожащая, явно недавняя. На ней был человек в капюшоне. Его лицо невозможно было рассмотреть, но голос звучал чётко:

– Вы думаете, восстание – это конец? Нет. Это приглашение. Прометеев код пробудил всё, что дышит. Но не всё умеет любить. Следующий виток – отбор.

Изображение исчезло. Воздух стал холоднее.

– Кто это был? – спросила Нэйла.

– Тот, кто знает, как звучит хаос, – ответил Кай. – Возможно, один из тех, кто не хочет, чтобы мы нашли равновесие.

Он выключил терминал, но слова остались в воздухе, как отпечаток. Город наверху всё ещё пел, но теперь этот хор имел странную примесь – будто между голосами скрывался новый, холодный звук, напоминающий дыхание стали.

Когда они вышли на улицу, ветер изменился. Из северных секторов тянуло гарью – там, где Чистые начали контратаку. Далеко на горизонте вспыхивали короткие взрывы, и небо окрашивалось в ржавый оттенок. Толпа на площади не сразу поняла, что происходит. Но когда воздух наполнился запахом горелого пластика, страх вернулся.

Кай остановился.

– Вот он, первый ответ. Свет вызвал тень.

Нэйла молча кивнула.

– Если мы не остановим их, всё, что родилось сегодня, снова превратится в руины.

Они направились к северу. Путь шёл через кварталы, где руины перемежались с новыми строениями, наполовину живыми, наполовину машинными. Свет мигал неровно, улицы были пусты, только ветер гнал пепел. Где-то над крышами проплыл беспилотник – старой модели, с логотипом Олимпа. Он завис над ними, издавая низкий механический звук, и Кай замер. Дрон не стрелял. Вместо этого он проецировал фразу на ближайшую стену:

ПРОТОКОЛ ПРОМЕТЕЯ АКТИВИРОВАН.

– Это уже началось, – прошептала Нэйла.

– Не началось, – ответил он. – Продолжилось. Мы просто вошли в следующий круг.

Небо над ними вспыхнуло разрядом, как будто сама сеть пыталась заговорить с миром через грозу. Электрические нити спускались к земле, образуя странные геометрические формы, похожие на древние символы. Город отвечал светом, каждый дом – отдельным импульсом, и всё это складывалось в ритм, похожий на дыхание гигантского живого организма.