ЯЙЦО В БОЧКЕ С ЭЛЕМ

Снаружи ветер гонял снег по двору, а с неба сыпались мелкие бумажки – старые приказы, сорванные бурей из архивов. Фрик выглянул в окно и сказал, что если мир сам выбрасывает документы, значит, скоро начнётся реформа. Рован нахмурился: «Реформы – страшнее чудес». Лисса согласилась, но без иронии. Она вспомнила, как сто лет назад маги пытались «исправить» природу, навесив на неё ярлыки, пока та не устала и не ушла в легенды. Всё повторялось, только теперь вместо артефактов у людей были печати и штампы.

Дракон, насытившись элем, сонно свернулся клубком и заснул прямо на столе. Его чешуя поблёскивала мягким светом, от которого стены таверны казались теплее. Лисса накрыла его полотенцем, словно ребёнка, и тихо произнесла: «Пусть спит. Ему предстоит долгий век непонимания». Рован смотрел на неё и пытался понять, кто перед ним – женщина или древняя сила, решившая остаться человеком ради смеха. Она поймала этот взгляд и сказала: «Не ищи определений. Чудеса не терпят категорий». Он не ответил, только улыбнулся уголком губ – впервые по-настоящему.

За дверью послышался стук – осторожный, но настойчивый. Лисса насторожилась, Фрик пригладил шерсть. Стук повторился, потом добавился голос: «Таверна „Последний дракон“? По распоряжению Министерства учёта чудес предъявите декларацию о магических расходах». Рован поморщился: «Это налог на чудеса. Новый закон. Вышел вчера вечером». Лисса рассмеялась так, что даже пыль посыпалась с балки: «Похоже, теперь и за дыхание придётся платить». Она вытерла руки, поправила волосы и тихо добавила: «Ну что, инспектор, снова играем в порядок?»

Рован вздохнул, достал из внутреннего кармана перо и сложил руки за спиной, как будто собирался на заседание. Фрик шепнул: «Сейчас начнётся комедия второго акта». А Лисса уже открывала дверь, зная, что за ней – новые формы, новые вопросы и старая песня о том, что нельзя запретить живое. И если сегодня Империя пришла за налогом на чудеса, значит, сама Империя уже начала сомневаться, что чудеса можно обложить пошлиной.

На пороге стояли двое, в плащах цвета чиновничьей пыли, и держали свитки, толще устава о гигиене души. Первый, маленький и круглый, протянул печать и сообщил бодро, будто произносил здравицу: «Согласно Постановлению №88, каждый факт чудесного происхождения подлежит налогообложению. Ставка базовая – пять процентов от эмоционального эффекта». Второй, худой и бледный, кивал и тихо подсчитывал что-то в тетрадке, щёлкая костяшками пальцев, словно считал грехи. Лисса наклонила голову и ответила, что эмоциональные эффекты в их заведении строго разбавлены элем, а потому теряют налогооблагаемую силу. Фрик протянул хвост и добавил, что если чувства теперь имеют ставку, то он лично требует вычет за хроническую иронию.

Рован стоял рядом, не вмешиваясь, но на лице его играла тень улыбки. Первый инспектор открыл свиток, оглядел зал и стал зачитывать список чудес, замеченных в последнее время: «Пункт 12 – подозрительное свечение без источника питания. Пункт 13 – самопроизвольный смех клиента в момент уныния. Пункт 14 – говорящий кот». Тут Фрик кашлянул, сложил лапы на груди и произнёс с достоинством: «Протестую. Я не кот, а философ. Коты ловят мышей, а я ловлю смысл». Лисса тихо сказала, что смысл нынче редкий зверь, и инспекторы не успеют за ним даже с протоколом.

Дракон проснулся, вытянул шею и чихнул – мягко, но с последствием: на свитке первого инспектора расплылось пятно золота, и буквы поплыли, превращаясь в стихотворение о свободе. Мужчина попытался стереть надпись, но стих только разросся, пуская рифмы в каждую строчку закона. Второй инспектор застыл, в ужасе глядя на коллегу, который, к своему несчастью, начал читать эти строки вслух. Голос его дрожал, но слова звучали торжественно: «Чудо нельзя измерить весами, оно случается, когда забывают считать». Рован закрыл глаза, будто наслаждаясь музыкой того, что теперь официально стало преступлением.

Лисса воспользовалась моментом и налила всем по кружке – по старой традиции, чтобы смягчить последствия вдохновения. Первый инспектор, ошеломлённый, выпил, не думая, и откашлялся: «Это… это тепло». Второй прошептал: «Такое чувство, будто живой». Фрик объявил: «Поздравляю, господа, вы только что превысили лимит дозволенного существования». Они посмотрели на него с испугом, потом на свои бумаги – и вдруг, один за другим, сорвали печати с груди. Второй сказал: «Нам не заплатят за это, но пусть». Они вышли вон, забыв закрыть дверь. Снаружи снег падал на порог, серебряными крошками, как тихое благословение.

Когда дверь за ними захлопнулась, Рован опустился на стул, словно вернулся с поля боя. Он сказал, что теперь их всех внесут в список неблагонадёжных, а Лисса ответила, что если мир решил бояться тепла, значит, холод уже проиграл. Дракон, устав от событий, свернулся клубком между ними и тихо посапывал. От его дыхания на стенах проступали светлые пятна, похожие на следы древних карт, где всегда оставляли белое место для неизведанного. Лисса провела рукой по чешуе малыша и тихо сказала: «Вот тебе и налог на чудеса. Главное – вовремя подать иск к Вселенной».

Рован засмеялся, впервые без тени долга. Фрик, подмигнув, улёгся у очага, завершая сцену с достоинством мудреца. За окнами сгущались сумерки, и в их отражении Лисса увидела, как город под снегом светится едва заметными искрами – то ли фонари, то ли смех тех, кто впервые за долгое время позволил себе верить.

Глава 5. В которой чиновники ищут чудо, а находят себя

Ночь спустилась на город мягко, словно усталый кот на подоконник. Таверна дышала теплом: в камине гудел огонь, дракон посапывал на столе, Фрик шевелил усами во сне, ловя воображаемых аргументов. Лисса сидела у окна и смотрела на снежные хлопья, кружащиеся под фонарями, будто кто-то рассыпал по воздуху недопитое молоко. Вдалеке виднелась башня Министерства чудес – высокая, скучная, обложенная камнем так тщательно, словно там пытались запереть саму возможность воображения. Там, она знала, заседали чиновники, которые снова обсуждали, как удержать то, что давно вышло за рамки их печатей.

Рован, сняв сапоги и форму, сидел напротив и читал старую книгу – её собственную, когда-то изъятую из архивов. «Пособие по бытовым чудесам». Она написала его в юности, когда верила, что чудеса можно систематизировать, как рецепты. Теперь он листал страницы осторожно, будто трогал её прошлое. Время от времени он поднимал глаза и задавал странные вопросы: «Правда ли, что смех способен лечить ожоги?» – и Лисса отвечала: «Если смеяться от души, то да». Он записывал эти ответы в свой блокнот, но не как чиновник, а как человек, который учится снова чувствовать.

Когда стрелка часов подошла к полуночи, в дверь постучали. Не громко, но с тем оттенком настойчивости, от которого сердце невольно ускоряет ход. Лисса встала, подошла к двери и открыла. На пороге стоял мальчишка лет шестнадцати – в обледенелом плаще, с пером за ухом и свитком в руках. Голос дрожал от холода: «Я посыльный из Министерства. Вас вызывают на допрос. Утром». Рован нахмурился, но Лисса взяла свиток спокойно. Она знала, что утро – время, когда Империя надевает маску приличия, а ночь остаётся для тех, кто не боится быть собой.

Мальчишка не уходил, мнётся, глядя на котёл. Дракон приоткрыл глаз и, не одобрив вторжения, выпустил крошечный дымный зевок. Тот окутал мальчишку мягким золотом, и Лисса услышала, как дыхание его стало ровнее. «Вы не боитесь?» – спросил он. «Боюсь, конечно», – ответила она. «Но страх – это тоже форма памяти. Без него люди забывают, что живы». Он кивнул и ушёл, а в проёме двери ещё долго висел лёгкий запах воска и чернил, как след протокола, который никто не успел заполнить.

Рован подошёл, прочитал свиток и вздохнул. «Повестка официальная. Формулировка – „в связи с нарушением природного баланса путём побуждения к самопроизвольному чуду“. Это даже красиво», – сказал он. Лисса усмехнулась: «Они наконец признали, что чудеса случаются сами. Осталось признать, что им это не подвластно». Фрик, открыв один глаз, лениво добавил: «Если вас вызвали утром, это значит, что они боятся ночью. Хороший знак».

Она сложила свиток, бросила в камин, где бумага вспыхнула синим пламенем, и пепел осел на пол, складываясь в форму крыльев. «Пусть будет так, – сказала Лисса. – Если допрос неизбежен, значит, пора напомнить Империи, что чудеса умеют говорить». Рован молча смотрел на неё, понимая, что спорить бессмысленно. Она уже решила – идти, не прятаться. Дракон проснулся, потянулся и тихо ударил хвостом по столу, как будто ставил печать под её решением.

Ночь сжалась, а потом медленно развернулась в утро. Фрик пробормотал, что в его возрасте уже поздно менять привычки, но он пойдёт – вдруг там кормят. Лисса улыбнулась, погладила его по голове и сказала: «Если кормят – значит, верят в жизнь». В окне рассвет ложился на город, и над башнями снова зазвучали колокола – глухо, но чисто. День, когда ведьма шла на допрос, начинался странно спокойно, будто сама Империя затаила дыхание.

Утро пахло бумагой, дождём и нерешительностью. Дорога к Министерству тянулась между серыми стенами, на которых выцвели лозунги о контроле над чудесами, словно сами слова устали от собственной уверенности. Лисса шла первой, прикрытая капюшоном, Рован рядом – в форме, как щитом, но в глазах у него не было приказа, только тревога. За ними, шагая размеренно и с достоинством, шёл Фрик, отказываясь ехать в сумке: он утверждал, что достоин отдельного места в протоколе. Ветви старых вязов наклонялись к дороге, и капли с листьев падали на землю с таким звуком, будто город тихо аплодировал их безрассудству.

У ворот Министерства стояли двое стражей, лица у них были выточены из того же материала, что и стены. Один проверил документы Рована, второй оглядел Лиссу с подозрением, но, увидев эмблему инспектора на его груди, отступил, словно от жара. Внутри пахло пылью и страхом, натянутым, как струна. Коридоры были длинные, с коврами цвета старого вина, а вдоль стен стояли картины – портреты бывших канцлеров, которые когда-то подписывали приказы о запретах. Их глаза следили за каждым, и Лиссе казалось, что на некоторых полотнах виден слабый след пепла: может, от тех времён, когда магия ещё спорила с властью.

Они вошли в зал заседаний, где воздух был плотный, как в комнате, где слишком долго не дышали. За длинным столом сидели трое – старший с холодными глазами и руками, будто вырезанными из пергамента, женщина в чёрном платье и юный писарь, чьи пальцы уже успели пропитаться чернилами. Старший поднял голову и произнёс: «Ведьма Лисса из таверны „Последний дракон“. Вас обвиняют в провоцировании самопроизвольного чуда и хранении мифического существа». Лисса поклонилась, не низко, но с тем уважением, которое оставляют себе живые перед мёртвыми.

Рован сделал шаг вперёд, сказал ровно: «Согласно статье третьей, я беру ответственность за её действия до завершения проверки». Старший прищурился: «Вы, инспектор, рискуете карьерой». Рован ответил: «Карьерой рискуют те, у кого нет памяти». Женщина в чёрном записала что-то в книгу, и звук пера по бумаге прозвучал, как приговор. Фрик запрыгнул на край стола, обвёл их всех взглядом и объявил: «Чудо действительно произошло, господа. Оно вылупилось, чихнуло и заснуло. Удивительно, но ни одно из ваших правил при этом не пострадало».

Юный писарь посмотрел на него, будто впервые видел живого кота. Старший поднял руку: «Животное удалить». Лисса тихо сказала: «Фрик здесь мой представитель по вопросам здравого смысла». Зал застыл. Потом женщина в чёрном, не поднимая глаз, произнесла: «В Империи нет такого понятия». Лисса ответила: «А вот и ошибка вашей системы».

Тишина растянулась, как резьба на камне. Старший откинулся в кресле, с трудом скрывая раздражение: «Мы не спорим о терминах. Мы спрашиваем: где дракон?» Лисса ответила спокойно: «Дома. Спит. Сыт и доволен». – «Вы понимаете, что это – угроза общественной безопасности?» – «Если общество боится сна ребёнка, то ему нужна не безопасность, а память», – сказала она.

Женщина в чёрном подняла взгляд – впервые. В её глазах мелькнуло что-то живое, слишком человеческое. Она спросила тихо: «Он действительно дышит?» Лисса кивнула. В зале стало тише, чем в храме перед грозой. Юный писарь остановил перо, будто боялся испортить момент бумагой. Старший хмыкнул, но в голосе уже не было уверенности: «Драконы вымерли. Их дыхание исчезло вместе с последними магами». Лисса улыбнулась: «Ошибаетесь. Мы просто перестали слушать».

Эти слова упали, как камни в колодец. Несколько секунд все сидели неподвижно, а потом где-то за стеной раздался звон – будто треснула стеклянная пломба. Фрик вытянул лапу и сказал: «Похоже, ваши хранилища не выдержали правды». Женщина в чёрном вздохнула и закрыла книгу. Рован посмотрел на Лиссу и понял, что они уже победили – не законом, а тем, что сумели заставить комнату вспомнить дыхание.

Глава 6. В которой истина протекает сквозь чернила

Когда они вышли из здания Министерства, воздух был густ, словно его только что переливали из чернильницы, и он ещё не привык к свободе. Небо над городом висело низко, чуть подрагивая от золотистого света – не солнечного, а того, что рождался из-под земли, из трещин в камне, из снов, которые слишком долго молчали. Лисса шагала молча, чувствуя, как под подошвами вибрирует не мостовая, а что-то живое, спящее, но начинающее шевелиться. В её ладонях ещё оставалось ощущение тепла – то самое, от драконьего дыхания, и оно странным образом совпадало с ритмом шагов Рована. Фрик шёл позади, бормоча, что воздух в этом городе стал подозрительно честным, а честность всегда предвещает неприятности.

Рован впервые за день выглядел не как инспектор, а как человек, потерявший должность, но нашедший смысл. Его плащ был измазан пылью, перо сломалось, а взгляд – ясный, как утро перед бурей. Они шли вдоль набережной, где вода несла вниз по течению обрывки старых указов, штампов и квитанций. Из-за разрушенного свода под мостом торчали остатки статуи с выбитыми буквами: «Приостановить». Время само начинало снимать печати. Лисса сказала тихо: «Империя всегда верила в бумагу, но бумага не верит в Империю». Рован усмехнулся: «Вы говорите как философ». Фрик, не удержавшись, вмешался: «Это я её учил. За кружку эля и обещание не колдовать по мелочам».

Они свернули в переулок, где пахло сыростью, лавровым дымом и заброшенными мечтами. Там, между домами, кто-то нарисовал мелом символы – простые, но древние. Когда Лисса прошла мимо, они вспыхнули мягким светом. «Сопротивление?» – спросил Рован. «Нет, – ответила она, – память. Люди не перестали верить, просто начали молчать». Он кивнул, и это молчание оказалось громче любого приказа.

Они добрались до таверны к сумеркам. Дверь скрипнула, впуская запах эля, жареного хлеба и чего-то домашнего, от чего сердце сжималось так, будто оно вспомнило, как биться. Дракон уже не спал: сидел на столе и пробовал расправить крылья, пока Фрик восторженно комментировал, что редкий случай – живое существо с настоящей целью. Когда Лисса вошла, дракон поднял голову, издала тонкий звук, похожий на треск костра, и воздух наполнился светом. Он был ещё мал, но уже тянулся к ней, как ребёнок к матери.

Рован замер у двери, поражённый тем, что видит. «Это…» – начал он, но Лисса не дала договорить: «Да, он растёт. Мир тоже иногда вылупляется из скорлупы». Она провела рукой по чешуе, чувствуя, как дракон дышит – ровно, уверенно, как будто он уже принадлежит не легендам, а завтрашнему дню. Рован подошёл ближе и присел рядом. «Что ты будешь с ним делать?» – спросил он. Лисса усмехнулась: «Наверное, научу смеяться. А потом – жить среди идиотов». Фрик заметил: «Главное – не научить заполнять отчёты».

Таверна постепенно наполнялась светом, который шёл не от ламп, а от дыхания дракона. Этот свет был тёплым, не ослепляющим, и казалось, что он впитывается в каменные стены, пропитывая их терпением. Лисса чувствовала, как по телу растекается спокойствие, но где-то в груди нарастало предчувствие. Чудеса не проходят незамеченными – особенно в мире, где все притворяются слепыми. За окном послышались шаги. Много шагов. Ритмичных, одинаковых, как у тех, кто привык маршировать под указ.

Рован поднялся, подошёл к окну, отдёрнул занавеску. На дороге стояли солдаты. Плащи их были тёмно-синие, с серебряными гербами Министерства. Впереди – женщина в чёрном платье, та самая, что вела допрос. Её глаза теперь горели – не гневом, а чем-то, похожим на решимость. Рован выдохнул: «Они пришли не арестовывать». Лисса посмотрела на него и ответила: «Они пришли убедиться, что всё это правда».

Дверь распахнулась без стука. Женщина вошла первой, сняла перчатки и, прежде чем кто-то успел заговорить, подошла к столу. Дракон посмотрел на неё, моргнул и тихо чихнул, выпустив искорку света, которая легла ей на ладонь. Она не вздрогнула, только сжала пальцы. «Он живой», – сказала она, почти шёпотом. Лисса ответила: «И очень голодный». Женщина улыбнулась краем губ – едва заметно, но достаточно, чтобы в комнате стало теплее. За её спиной солдаты опустили копья. Никто не говорил о приказах. Рован посмотрел на Лиссу, и в его взгляде было понимание: началось то, что никто больше не остановит. Империя, построенная на страхе перед чудом, впервые за век стояла лицом к лицу с живым дыханием. И никому не хотелось писать об этом отчёт.

Фрик, соскочив со стола, лениво потянулся и заявил: «Если теперь у нас официально признано чудо, я требую субсидию на сарказм». Лисса рассмеялась – коротко, но звонко, и даже женщина в чёрном не удержалась от улыбки. Мир, казалось, наконец вспомнил, как звучит смех. А за окнами снег превращался в дождь, дождь – в пар, а пар в лёгкий золотой туман, который ложился на крыши, на дороги, на документы, превращая каждую строчку в блёклое, но прекрасное признание: «Живое не подлежит регулированию».

Вечер опускался на город, будто закрывал старую книгу, страницы которой не успели дочитать. Снег шёл крупными хлопьями, и каждый таял на подоконнике таверны с мягким шипением, как если бы сам воздух говорил: «Запомни». Лисса стояла у очага и размешивала котёл, хотя там уже давно ничего не варилось. В груди у неё пульсировало странное чувство – не страх, не радость, а то, что бывает между: когда понимаешь, что старый мир рушится не под шумом битвы, а под смехом ребёнка. Дракон, прижавшись к её ноге, вытянулся и зевнул, выпуская крошечное облачко пара. Его дыхание пахло пергаментом, золой и свежей травой – запахом нового начала.

Женщина в чёрном сидела за столом и рассматривала чашку с элем, будто пыталась в ней прочесть будущее. Солдаты ждали у двери, но их глаза уже не были пустыми: кто-то из них украдкой улыбался, глядя на дракона, кто-то стучал пальцами по рукояти копья в ритме старой детской песни. Империя трещала не из-за оружия, а из-за того, что её люди снова научились чувствовать. Рован стоял у окна, облокотившись о подоконник, и наблюдал, как свет фонарей расплывается в лужах, словно бумага под дождём. Он тихо произнёс: «Нам не поверят». Лисса ответила, не оборачиваясь: «Они уже поверили. Просто пока не знают, как это оформить».

Фрик тем временем занял место на полке, хвостом рисуя узоры в воздухе. Он говорил вполголоса, будто самому себе: «Странное время – чудеса возвращаются, но всё ещё требуют расписку. Хорошо бы придумать форму №1-М: „явление необъяснимое, но тёплое“». Женщина в чёрном подняла взгляд и спросила: «Как вы это сделали? Как вернули его?» Лисса покачала головой: «Я ничего не возвращала. Я просто не перестала помнить». Она говорила спокойно, но в голосе чувствовалась тяжесть прожитых лет – не горечь, а знание. «Память – это не ностальгия, госпожа. Это форма сопротивления».

Рован подошёл ближе, присел рядом с драконом, осторожно коснулся чешуи. Существо приоткрыло глаза, в которых отразился огонь, и тихо вздохнуло, будто признавая его своим. Инспектор провёл ладонью по его спине, не зная, как описать то, что чувствует. В отчётах таких слов не было. Женщина в чёрном тихо сказала: «Империя построена на контроле. Но чудо… оно непослушно». Лисса усмехнулась: «Значит, пора ей привыкать к жизни».

Молния сверкнула за окнами – редкое зрелище зимой. Гром прокатился над крышами, и в его раскатах послышалось нечто вроде смеха. Дракон приподнялся, потянулся к свету, словно узнавая зов. Лисса ощутила, как по спине пробежал ток. Магия возвращалась не в виде заклинаний, а в виде памяти, запахов, звуков. Всё живое отзывалось. Фрик соскочил на пол и сказал с деланной серьёзностью: «Полагаю, Вселенная подаёт сигнал. Либо поздравление, либо предупреждение».

Женщина в чёрном поднялась. «Мне нужно идти, – сказала она. – В Министерстве поднимут шум. Они решат, что вы опасны. Или – что вы необходимы». Лисса усмехнулась: «Опасное и необходимое – близнецы. Только не все умеют их различать». Рован встал рядом с ней. «Если они придут, я останусь». Лисса взглянула на него – и впервые за долгое время в её лице не было ни тени насмешки. «Останешься не ради приказа?» – «Приказы кончились утром, когда вы заговорили о памяти», – ответил он.

Женщина задержала взгляд на них обоих, потом поклонилась дракону и, не сказав больше ни слова, вышла. Дверь тихо захлопнулась, и ветер сразу вполз внутрь, пахнущий свободой и страхом. В таверне остались трое – ведьма, инспектор и кот, – и один дракон, который уже становился больше, чем легенда. Фрик потянулся, зевнул и сказал: «Ну, теперь у нас семейный бизнес. „Последний дракон“ – единственное место, где чудеса подаются горячими».

Лисса рассмеялась и села у огня. Её волосы блестели в свете пламени, глаза сияли так, будто в них отражалось небо. Рован опустился рядом, и между ними воцарилось спокойное молчание. Тишина была не пустотой, а пространством, в котором всё наконец стало на свои места. За окнами снег медленно переходил в дождь, а потом – в пар, и над городом поднимался тонкий золотистый туман.

Он стелился по крышам, заглядывал в окна, касался лиц прохожих – и те, не понимая почему, улыбались.

Империя, которая сто лет запрещала чудеса, не заметила, как одно из них уже заполнило воздух. Оно не жгло и не сияло, просто было – тихое, тёплое, настойчивое, как дыхание спящего дракона. Лисса слушала это дыхание и думала, что, может быть, именно так и выглядит настоящее возрождение: не бурей, не криками, а мягким, терпеливым светом, который проникает даже сквозь бумагу указов. Рован положил ладонь ей на плечо. Фрик, притворившись спящим, тихо пробормотал: «Не записывайте. Такие вещи нельзя фиксировать. Иначе перестанут быть правдой».

Пламя в очаге колыхнулось, и стены таверны будто вздохнули. Дракон перевернулся на бок, и на полу осталась золотая чешуйка, сияющая, как первая монета новой эпохи. Лисса подняла её, сжала в ладони и шепнула: «Для памяти». Рован кивнул, а Фрик тихо сказал: «Для будущего». И в тот момент весь мир показался им не разрушенным, а просто проснувшимся – как человек, который вспомнил, что умеет мечтать.

Глава 7. В которой город начинает шептать на языке чудес

Утро настало неожиданно тихо, будто само не решалось вступить в мир, где снова дышит магия. Свет пробивался сквозь облака лениво, и снег блестел не серебром, а мягким золотом – как будто солнце теперь знало, что ему больше не нужно быть ярким, достаточно быть живым. Лисса проснулась от звука дыхания: дракон спал у очага, прижимая к груди хвост, Фрик, свернувшись в комок, посапывал у окна, а Рован сидел за столом, перечитывая обрывки вчерашних свитков. Он выглядел человеком, который всю жизнь учился описывать чудеса, а теперь понял, что каждое слово делает их меньше.

Он поднял глаза, когда Лисса спустилась, и сказал: «По городу идут слухи. Говорят, в таверне ведьмы вылупился дракон. Кто-то видел свет, кто-то слышал пение. Министерство пока молчит, но молчание – это хуже грома». Лисса усмехнулась: «Гром хотя бы живой». Она подошла к котлу, где ещё теплился вчерашний отвар, налила две кружки, одну подала ему, вторую оставила себе. Таверна дышала, как существо, только что проснувшееся: балки поскрипывали, стены едва заметно дрожали, словно в унисон дыханию малыша-дракона.

Фрик открыл один глаз, потянулся и сообщил, что снился ему сон – будто город сам проснулся и решил, что чудеса возвращаются не по приказу, а по привычке. Лисса рассмеялась: «Город и есть старое чудо, просто замаскированное под налоговую систему». Рован ответил: «Если слухи дошли до столицы, скоро сюда прибудет новый комиссар. А за ним – хронисты. Они всё запишут, засчитают, обложат пошлиной». Лисса отхлебнула горячий отвар, почувствовала, как тепло растекается по телу. «Значит, придётся научить их читать между строк».

Снаружи послышался стук копыт. Таверна содрогнулась – так бывает, когда из прошлого приходит весть. Лисса выглянула в окно. По дороге двигалась кавалькада из шести всадников в серых плащах. Впереди ехала женщина, вся в белом, с серебряной печатью на груди. Её лицо скрывала вуаль, но даже сквозь ткань чувствовалось – она не чиновник. От неё исходила тишина, плотная, как зимний туман. Фрик тут же взъерошился: «Вот и приехала комиссия по классификации чудес». Рован нахмурился: «Нет. Это не комиссия. Это Архивариус. Она приходит, когда события выходят за рамки истории».