ЯЙЦО В БОЧКЕ С ЭЛЕМ

Лисса подняла глаза: «Ты написал?» – «Нет. Я нашёл его на площади. Думаю, кто-то другой понял нас лучше, чем мы сами». – «А значит, всё не зря». – «Значит, всё только начинается».

Они пили вино и слушали, как за окнами шепчет дождь. Таверна дышала – половицы поскрипывали, пламя покачивалось, где-то капала вода. Всё вокруг звучало, как оркестр тихих звуков, играющий гимн возвращению.

Под утро, когда небо начало светлеть, Лисса встала и подошла к двери. На пороге сидел маленький ящер с крыльями – крошечный, но настоящий. Он посмотрел на неё и тихо выдохнул золотое облачко пара. «Прислали из гнезда, – сказал Фрик. – Видимо, на память». Лисса подняла ящера на ладонь, и тот свернулся, как спящий ребёнок. «Ну вот, – сказала она, – похоже, у нас снова будет шумно».

Рован подошёл ближе, положил руку ей на плечо. «И что теперь?» – спросил он. – «Теперь – живём», – ответила она. – «Без присяг, без войн, без расписаний». В её голосе было спокойствие, которого она не знала раньше. Мир наконец перестал быть задачей. Он стал домом.

За окном начиналось новое утро – без предсказаний, без пророчеств. Просто утро, где ведьма, инспектор и кот варят эль, а на крыше спит дракончик. И в этой тишине, где всё снова возможно, Лисса впервые за долгое время почувствовала – история закончилась, чтобы кто-то другой смог начать свою.

Глава 14. В которой запах хлеба оказывается сильнее любых заклинаний

Утро разлилось по таверне, как мёд по столу: медленно, тягуче, с тихим шорохом света. Лисса стояла у печи, засучив рукава, и месила тесто – с той же сосредоточенностью, с какой раньше варила зелья. Мука поднималась облаками, оседала на её волосах, превращая ведьму в призрака домашнего уюта. Кот наблюдал за процессом с философским интересом, расположившись на бочке с элем. «Ты заметила, – сказал он, – как быстро волшебница превращается в пекаря, если у неё отобрать всемирное зло?» Лисса фыркнула: «Всемирное зло не пропадает, Фрик. Оно просто становится голодным».

В дверь постучали – неторопливо, вежливо, как стучатся люди, которые уверены, что их впустят. На пороге стоял мальчишка с корзиной газет. Его глаза светились любопытством, а рубаха была велика, будто он ещё не дорос до своей судьбы. «Новости из столицы, госпожа ведьма!» – сказал он, протягивая газету. Лисса приняла лист и развернула его, оставив на пальцах след муки.

На первой странице крупным шрифтом: Имперский Совет распущен. Магический департамент ликвидирован. Временно исполняющие обязанности – все, кто помнит, как смеяться. Лисса не удержалась и рассмеялась, так, что мука взметнулась белым облаком. Фрик протянул хвост: «Ну вот, официально. Мир сошёл с ума в правильном направлении».

Рован вошёл из задней комнаты, застёгивая рубашку. В его движениях появилась лёгкость – та, что приходит к тем, кто наконец перестал сражаться с ветром. «Что нового?» – спросил он, и Лисса протянула газету. Он прочитал заголовок, усмехнулся и добавил: «Похоже, нас признали формой государственного устройства». – «И без выборов», – откликнулась она. – «Вот она, настоящая демократия чудес».

Пока они говорили, в таверну начали подтягиваться люди. Старые знакомые, случайные путники, новые лица – словно кто-то шепнул им, что здесь снова наливают не только элем, но и смысл. Каждый приносил что-то: кусок сыра, горсть ягод, историю. Женщина в плаще с запахом дороги сказала: «Я пришла, потому что ночью услышала голос, который сказал: иди туда, где пахнет хлебом». Лисса ответила: «Тогда вы точно по адресу».

К полудню таверна шумела, как рынок. На столах стояли блюда, из печи доносился запах кориандра, а в воздухе плавали слова. Кто-то рассказывал, как его деревня заговорила после столетнего молчания, кто-то уверял, что видел в небе золотое перо, кто-то приносил письма без адреса – и Лисса принимала их все, складывала в старый сундук за стойкой. «Для Архива», – говорила она. – «Теперь он живёт не в подземельях, а в людях».

Рован стоял у окна, наблюдая, как мир учится жить без приказов. Его глаза были усталыми, но мягкими, в них впервые не было страха. «Ты когда-нибудь думала, – сказал он, – что свобода пахнет тестом?» – «Да, – ответила Лисса, – и ещё дымом, элем и немного кошачьей шерстью». – «И каплей крови», – добавил он тихо. – «За всё приходится платить». – «Главное – не золотом».

Фрик тем временем устроился на подоконнике и читал газету, щурясь на буквы. «Мир, – произнёс он с видом лектора, – делится на тех, кто пишет историю, и тех, кто её редактирует. Первым вечно не хватает чернил, вторым – чувства юмора». – «Ты относишь себя к третьим?» – спросила Тия, входя с корзиной трав. Кот подумал: «Я – к примечаниям внизу страницы. Самое безопасное место».

Тия выглядела иначе. В её глазах больше не было страха, только сияние. Она принесла свежие травы, положила их на стол и сказала: «Горы дышат. Я слышала их ночью. Они поют». – «О чём?» – спросила Лисса. – «О нас», – ответила она. – «О том, что мы не зря шли». Лисса поставила перед ней миску с супом. «Ешь. Поэзия без обеда плохо усваивается». Тия засмеялась, и её смех был похож на звон воды, бегущей по камням. В этом звуке была жизнь – простая, тихая, но настоящая.

Когда солнце начало клониться к западу, в таверну вошёл человек в сером плаще. Его лицо скрывала тень капюшона, но походка выдавала военного. Все разговоры стихли. Он подошёл к стойке, положил на неё медный жетон и сказал: «Ищу ведьму, которая освободила Архив». Лисса не двинулась. Фрик прищурился: «Смотря с какой целью». – «Не с целью. С просьбой». Человек снял капюшон, и под ним оказалось лицо юноши, усталое, но честное. «Я был стражем. Мы служили Империи. А теперь не знаем – кому принадлежим».

Лисса посмотрела на него с сочувствием. «Принадлежать не обязательно. Попробуйте просто жить». Он опустил взгляд: «Жить трудно, когда не дают приказов». – «Тогда пусть будет приказ от меня», – сказала она и подала ему кружку эля. – «Пей. Потом иди и посади дерево».

Юноша удивился, но послушался. Фрик довольно заурчал: «Лучший приказ, что я слышал за столетие».

Когда солнце ушло за холмы, люди начали расходиться. Лисса закрыла ставни, потушила свечи, и только один огонёк оставила гореть – над стойкой, где теперь висела надпись: Последний дракон всё ещё дышит. В этом свете тени на стенах казались живыми, и если прислушаться, можно было услышать дыхание – ровное, глубокое, как сердце мира.

Рован подошёл ближе и сказал: «Ты чувствуешь? Он вернулся». – «Не он, – ответила Лисса. – Мы».

Ночь опустилась мягко, без угрозы, без тайны. Просто ночь, пахнущая хлебом, элем и покоем. И где-то за горами дракон снова взмахнул крыльями – не чтобы пугать, а чтобы напомнить, что чудеса не исчезают. Они просто иногда притворяются обычными днями.

Ночь выдалась тёплой и тихой, такой, когда даже ветер ходит на цыпочках, боясь разбудить звёзды. Лисса сидела у окна таверны, облокотившись на подоконник, и слушала, как мир дышит. За стеклом перекликались ночные птицы, где-то на холме потрескивал костёр, и каждый звук казался частью одного большого сердца, в котором бился весь мир. Она не чувствовала усталости, только то лёгкое послевкусие покоя, что остаётся после долгого пути. Внизу под ней спал Фрик, свернувшись клубком, иногда вздрагивая – наверное, снился очередной спор с философами.

В очаге догорали угли, бросая на стены рыжие блики. В их свете плясали тени – похожие на крылья, на перья, на смех. Лисса улыбнулась, не думая ни о прошлом, ни о будущем. Впервые за сто лет у этого мира не было расписания чудес. Каждое происходило, когда хотело.

Дверь тихо скрипнула, и Рован вошёл, держа в руках два бокала вина. Он поставил один рядом с ней, другой – себе, сел напротив, не говоря ни слова. Некоторое время они просто сидели, глядя в огонь. Потом он сказал: «Я привык ждать битву каждое утро. И когда её нет, чувствуешь себя лишним». Лисса посмотрела на него: «Значит, пора учиться жить без сражений». – «Это сложнее, чем сражаться». – «Потому что требует веры. А вера – дело небезопасное».

Он кивнул, отпил глоток, задумался. «Когда я был мальчишкой, отец говорил, что есть два вида тишины: первая – когда всё умерло, и вторая – когда всё живёт, но не спешит. Сегодня впервые я понял, что такое вторая». Лисса улыбнулась: «Может быть, ты просто перестал слушать страх».

Фрик проснулся, приподнял голову: «Разговоры о тишине ведите тише. Некоторые тут пытаются спать». Они рассмеялись, и кот, довольный произведённым эффектом, снова уснул.

Снаружи прошёл лёгкий дождь. Капли стучали по крыше, и этот звук был не печален, а уютен, как шорох страниц. Лисса вспомнила старые дни – зал Совета, серебряные зеркала, холод, мрамор, бесконечные протоколы. Всё это теперь казалось выцветшей картинкой. Она сказала: «Иногда мне кажется, что магия умерла не от запрета, а от скуки». – «А теперь?» – «Теперь она смеётся. Слушай».

Из-за холмов донёсся странный звук – не гром, не крик, а нечто вроде глубокого вздоха, наполненного светом. Рован поднялся, подошёл к окну. На горизонте, над горами, пролетала тень. Крылья дракона отразились в облаках, и небо вспыхнуло золотыми полосами. Он не летел – парил, легко, как мысль, что вернулась домой. «Он жив», – прошептал Рован. Лисса тихо ответила: «Он всегда был жив. Просто спал, пока мы не научились просыпаться».

Они стояли рядом, глядя на сияние, и в этот миг всё казалось на своих местах. Никаких героев, никаких пророчеств, только двое людей, кот и тишина, из которой вырос целый мир.

Когда дракон исчез за облаками, Рован повернулся к ней: «Я думал, после всего мы разойдёмся. Ты – обратно в леса, я – к людям. Но почему-то остался здесь». – «Потому что здесь есть кухня и смысл», – усмехнулась Лисса. – «И эль, который варится сам». – «И ты», – добавил он просто. Между ними зависло тепло, не требующее слов. Лисса почувствовала, как внутри всё тихо откликнулось – не огнём, не заклинанием, а чем-то куда более древним: ощущением, что она больше не одна. Она подошла к очагу, подбросила дров. Пламя вспыхнуло выше, и среди огня мелькнули образы – лица тех, кто был с ними: Тии, старика со свитком, женщины с кулоном, мальчика с газетами. Архив теперь жил в каждом пламени. Мир записывал себя без чернил.

Рован сказал: «Я хочу остаться здесь. Ненадолго. Просто чтобы вспомнить, каково это – не быть нужным». – «Оставайся, – ответила она. – Места хватит всем. Даже твоим принципам».

Они снова сели у окна. Фрик перевернулся на спину, вытянул лапы, вздохнул и пробормотал: «Если это счастье, то я не возражаю».

Ветер затих. Лисса смотрела, как рассвет медленно крадётся по небу, разливая розовый свет. Она подумала, что, наверное, именно так начинается настоящая жизнь – без фанфар, без аплодисментов, просто с запаха хлеба и дыхания дракона где-то далеко.

Рован дремал, уронив голову на руки. Она провела пальцами по его волосам и вдруг ощутила странное спокойствие – как будто после века бурь внутри наконец установилась тишина. Не финал и не победа – просто покой, в котором можно существовать.

Она встала, вышла на крыльцо. Перед ней лежала дорога, блестящая от дождя, и каждая лужа отражала небо. Мир был чист, будто его только что придумали заново. Лисса вдохнула влажный воздух и сказала самой себе: «Ну что ж. Добро пожаловать домой».

Изнутри послышался голос Фрика: «Если ты разговариваешь с собой, то, надеюсь, у тебя хороший слушатель». Лисса рассмеялась и закрыла дверь.

В тот момент над таверной снова раздался лёгкий шелест – не громкий, не грозный, а почти ласковый. Маленький дракончик, тот самый, что поселился у них, вылетел на крышу и расправил крылья. Из его пасти вырвался клуб пара, похожий на дымок от чайника. Утро началось. Мир дышал. И в этом дыхании не было больше ни страха, ни власти – только жизнь, тёплая, немного нелепая, но бесконечно настоящая.

Глава 15. В которой дракон учится зевать, а ведьма – быть счастливой

С первыми лучами солнца таверна ожила, будто внутри неё проснулся кто-то большой и добрый. Половицы тихо застонали под ногами, стены вздохнули, печь чихнула золой, и аромат хлеба, который Лисса оставила подниматься с вечера, разлился по залу, как утешение после долгой ночи. За окном хлюпала роса, и даже старый дракончик на крыше, ещё сонный, но старательно грозный, открыл одно глазное веко, посмотрел на рассвет и, поразмыслив, снова его закрыл.

Фрик сидел у окна, наблюдая за этой сценой с выражением философа, который видел всё и всё же не перестаёт удивляться. «Вот она, – сказал он, – самая опасная стадия мира: все сыты, живы и начинают задумываться». – «О чём?» – спросила Лисса, поднимая корзину с булками. – «О смысле, конечно. А от него, как известно, один шаг до скуки». – «Тогда будем печь чаще».

Она расставляла хлеб на прилавке, а солнце заполняло зал – мягкое, золотое, как масло на свежеиспечённой корке. Рован вошёл, зевая, с непокорными волосами и усталым, но довольным лицом. «Ты опять встала раньше всех», – сказал он. – «Ведьмы не спят, когда мир пахнет корицей», – ответила она. – «Это же против природы».

Они рассмеялись, и этот смех был тихим, будто боялись разбудить само счастье. В воздухе стояла лёгкость, похожая на утренний пар над рекой – видишь, но не можешь удержать.

В дверь постучали. На пороге стояла девочка лет десяти с кроликом в руках. Кролик нервно шевелил носом, а девочка выглядела решительно. «Госпожа ведьма, – сказала она, – он перестал говорить». Лисса моргнула: «А раньше говорил?» – «Каждое утро. Благодарил за морковь. А сегодня – молчит».

Фрик со вздохом спрыгнул на пол: «Очевидно, кризис смысла. Я предупреждал». Лисса присела на колено, посмотрела на кролика. Тот посмотрел в ответ, с явным раздражением. «Он не немой, – сказала она. – Просто устал быть чудом. Попробуй не ждать от него слов – и, возможно, он заговорит снова». Девочка нахмурилась: «А если нет?» – «Тогда слушай тишину. Иногда она говорит громче».

Когда ребёнок ушёл, Фрик протянул: «И всё же ты неисправима. Даже мирное утро превращаешь в философский трактат». Лисса налила ему молока: «А ты неисправим в цинизме. Так баланс сохраняется».

К полудню таверна снова наполнилась людьми. Кто-то приносил новости, кто-то – усталость. Мир, как выяснилось, без империи не стал проще. Люди спорили, кто теперь будет собирать налоги, кто чинить мосты, кто следить за драконами, чтобы те не вздумали опять дышать на посевы. Лисса слушала, улыбалась и наливала элем – каждому по мере тревоги.

За дальним столом сидел старик с крошечной флейтой. Он играл что-то едва слышное, и мелодия тянулась, как запах дыма в холодном воздухе. В его нотах было то, чего Лисса не слышала раньше: спокойствие без грусти. Рован подошёл, прислушался и сказал: «Музыка, в которой никто не побеждает». – «Может, впервые», – ответила она.

На улице раздался грохот. Маленький дракончик свалил с крыши ведро и теперь с виноватым видом пытался спрятаться за дымоходом. Толпа детей засмеялась. Один мальчишка поднял палку и сказал: «Он теперь наш!» – «Он никому не принадлежит», – крикнула Лисса из окна. – «Он просто живёт рядом». – «Как кот?» – уточнил мальчишка. – «Почти. Только дышит огнём, если ему скучно».

К вечеру в таверне стало тепло и шумно. Люди ели, пили, спорили. Кто-то рассказывал байки про возвращение чудес, кто-то уверял, что видел, как река читала стихи, кто-то спрашивал, можно ли теперь официально жениться на русалке. Лисса отвечала, что, если любовь взаимна и согласие письменное – почему нет.

Фрик сидел на стойке, ухмыляясь: «Мир окончательно потерял здравый смысл. Прекрасно. Наконец-то всё на своих местах».

Тия появилась, как всегда, внезапно – с ветром, запахом полыни и усталым лицом. Она принесла сумку, полную писем. «Откуда это?» – спросила Лисса. – «Из всей империи. Люди пишут друг другу. Без печатей, без чинов. Просто, чтобы помнить». Она высыпала письма на стол – разноцветные, разные почерки, запахи. Лисса взяла одно, развернула.

На пергаменте было всего две строки: Я не знаю, кто ты, но я помню тебя. Она улыбнулась. «Это лучше любого указа».

Рован взял другое письмо. На нём стояла подпись, простая, как дыхание: От Архива. Всё ещё слушаем. Он передал лист Лиссе. Они переглянулись. Мир всё ещё отвечал.

Когда все ушли, таверна осталась наполнена только запахами – хлеба, дыма и старой древесины. Лисса прошла по залу, собрала кружки, погасила лампы. Маленький дракончик слетел с крыши, устроился у очага и зевнул – так широко, что из пасти вырвалось крошечное облачко искр. «Вот, – сказала она, – теперь у нас есть свой сторож. И если кто-то снова решит отменить магию, пусть попробует объяснить это ему». Рован усмехнулся: «Он ещё не умеет слушать приказы». – «Тем лучше», – ответила Лисса. – «Пусть будет первым свободным существом в мире, который учится быть живым».

Фрик потянулся, прикрыл глаза: «Ведьма, кот, инспектор, дракон и печь. Начало новой цивилизации». – «С оговоркой на вторники», – заметила Лисса. – «По вторникам я отдыхаю».

За окном снова падал дождь. Он был лёгким, как дыхание сна. И где-то среди звуков, запахов и тепла Лисса почувствовала – счастье. Не бурное, не громкое, просто ровное, устойчивое, как жар от очага. Мир снова работал, как нужно: тихо, не спрашивая разрешения.

Ночь пришла незаметно, как друг, который знает дорогу и не нуждается в приглашении. Ветер утих, дождь превратился в ровное дыхание капель по крыше, и таверна «Последний дракон» казалась не домом, а живым существом, которое слушает, запоминает и дышит вместе с миром. Лисса сидела у очага, укрывшись пледом, и глядела на огонь. В пламени виднелись узоры, похожие на следы перьев или на дорожки дождя на стекле. Она всегда верила, что магия не умирает, а просто меняет облик, и теперь знала: огонь, хлеб, тепло, смех – всё это и есть заклинания, просто без формул.

Рован чинил у стены старый подсвечник, напевая что-то едва слышно. Его голос был низким, немного хриплым, и в нём слышался тот редкий покой, который приходит к людям, пережившим слишком многое. Фрик лежал у камина, лапами вверх, мурлыкая так громко, будто спорил с ветром. Маленький дракончик дремал в углу, свёрнутый в золотой клубок, время от времени выпуская кольца дыма, которые поднимались под потолок и лопались, оставляя в воздухе запах карамели.

Лисса наблюдала за всем этим и думала, что, наверное, именно так выглядит настоящее волшебство: не в бурях, не в заклятиях, а в способности быть рядом и не разрушать. Она вспомнила времена, когда считала, что сила ведьмы – это власть, и рассмеялась про себя. Настоящая сила, оказывается, в том, чтобы печь хлеб и позволить другим говорить первыми.

– Ты улыбаешься, – сказал Рован, не поднимая глаз. – Опять философствуешь?

– Нет, – ответила она, – просто думаю, что мир стал терпимее, чем мы заслужили.

– Или мудрее. Иногда я думаю, что мы – всего лишь способ для него вспомнить, каково это – быть добрым.

Он встал, подошёл к ней и налил им обоим вина. Пламя отражалось в бокалах, и на мгновение казалось, что они держат в руках кусочки солнца. – За что пьём? – спросил он. – За то, что никто не умер героем, – сказала Лисса. – Это редкость. – Тогда и правда стоит отметить.

Они выпили, и тишина между ними стала ещё мягче. Из кухни донёсся звук – посуда сама собой встала на место. Фрик приоткрыл один глаз: – И всё-таки, ведьма, я должен признать: ты создала странное место. Здесь даже ложки слушаются без принуждения. – Не слушаются, а соглашаются, – поправила Лисса. – Это разные вещи. – Не уверен, что хочу дожить до времени, когда предметы начнут спорить, – пробормотал кот и снова уснул.

Рован сел рядом. – Иногда я думаю, – сказал он тихо, – что мы теперь как сторожа у двери, которая больше никому не нужна. – А может, наоборот, – ответила Лисса. – Мы – те, кто держит дверь открытой. Чтобы любой, кто вспомнит, что верить – это не преступление, смог войти.

Снаружи послышался шум. Лисса поднялась, вышла на крыльцо. У дороги стояли трое путников – женщина с ребёнком, старик и юноша с лютней. Они выглядели уставшими, промокшими, но глаза их светились надеждой. – Простите, – сказал старик, – нам сказали, что здесь дают приют тем, кто забыл, кто он. – Тогда вы точно по адресу, – ответила Лисса. – Заходите.

Она принесла им одеяла и горячий суп. Ребёнок, укутавшись, уснул прямо у стола. Женщина тихо сказала: – Вчера я услышала, как земля звала по имени. Сначала подумала, что схожу с ума, а потом поняла – она просто скучала. – Мир снова учится разговаривать, – сказала Лисса. – Только теперь без крика.

Рован поставил перед путниками кружки с элем, а Фрик, устроившись рядом с мальчиком, следил, чтобы тот не упал со скамьи. Маленький дракончик подполз к ребёнку и укрыл его своим крылом. В таверне стало так тихо, что слышно было, как трещит смола в полене.

– Я помню эти ночи, – сказал Рован. – Только тогда за окнами всегда была угроза. А теперь – просто дождь.

– Странно, правда? – сказала Лисса. – Столько лет спасали мир, чтобы в конце концов спасти обычный вечер.

Старик улыбнулся, грея руки у огня: – Обычный вечер и есть лучшее чудо. Его ведь никто не отменял.

Позднее, когда гости уснули, Лисса снова вышла на улицу. Воздух был густым от влаги, и каждая капля света на траве блестела, как чья-то память. Вдалеке над горами мерцал золотой след – дракон летел к горизонту, проверяя, всё ли в порядке с рассветом.

Она стояла, пока ветер не принёс знакомый запах – дым, хлеб, мокрая шерсть. Всё это смешалось в одном простом чувстве: дом. Таверна за её спиной дышала, как живое существо. Её смех, слова друзей, дыхание зверей – всё переплелось в один звук, мягкий и устойчивый.

Лисса закрыла глаза. Ветер прошелестел: Ты сделала своё. Теперь просто живи.

Она ответила шёпотом: Я уже начала.

Вернувшись внутрь, она застала Рована спящим у очага. Его рука лежала на столе, а на ладони – записка, сложенная вдвое. Лисса осторожно развернула её. На ней было написано: Если завтра будет снова утро, пусть оно будет с тобой. Она улыбнулась, положила лист обратно и потушила свечи.

Тишина укутала таверну, и только дыхание огня и мягкое посапывание кота нарушали её. Маленький дракон перевернулся на бок, зевнул, и из его пасти вылетела искра, осветившая на мгновение стены. На них золотыми бликами проступили слова, словно невидимая рука написала их прямо по дереву: Чудеса не возвращаются – они остаются, если их не прогонять.

Лисса коснулась пальцами этих слов, почувствовала лёгкое тепло и поняла, что мир действительно стал иным. Без героев, без империй, без указов. Просто с людьми, которые научились беречь огонь.

А за окном, на краю ночи, раздавался тихий ритм капель. Они стучали не просто по крыше – по новой истории. И каждый удар был похож на обещание: всё не зря, пока кто-то помнит, как смеяться, любить и разжигать очаг.

Глава 16. В которой даже время делает передышку

Утро пришло неторопливо, будто не хотело будить мир, слишком долго спавший без тревог. Солнце скользнуло по ставням, оставляя на полу полосы света, похожие на страницы старой книги. Лисса открыла глаза и какое-то мгновение не могла понять, где находится – комната казалась чужой в своей тишине, пока она не услышала мягкое сопение кота и лёгкое постукивание когтей по полу. Маленький дракончик бродил по таверне, стараясь не шуметь, и всё же время от времени зацеплял хвостом кувшин или ложку, будто проверял, не исчез ли мир за ночь.

Лисса поднялась, подошла к окну. Улица ещё спала. Крыши блестели от росы, дым из труб поднимался ленивыми клубами, а за городом, на холмах, лежала белая мгла, мягкая, как дыхание зверя. Воздух пах мокрым деревом и хлебом, а где-то далеко гремел гром – не сердито, а так, как поёт море, напоминая, что всё живое связано между собой.

Рован уже был на дворе. Он стоял у колодца, подставив лицо ветру, и казался человеком, который наконец перестал быть воином и начал быть просто человеком. В руках у него было ведро воды, и, когда он поднимал его, солнце отражалось в каплях, словно в драгоценностях. Лисса вышла к нему, прикрыв плечи плащом. «Решил умыться или устроить обряд?» – спросила она. – «Просто смотрю, как вода движется», – ответил он. – «Она знает, куда ей идти, даже без приказа».

Она улыбнулась. «Ты стал опасно поэтичным. Ещё немного – и мир объявит тебя магом». – «Пусть. Я устал быть кем-то другим». Они стояли рядом, молча, слушая, как вода плещет в ведре, как птицы переговариваются на крыше, как ветер играет в листьях. Всё это звучало, как новая музыка – без дирижёра, но с бесконечным смыслом.