ЯЙЦО В БОЧКЕ С ЭЛЕМ

Фрик вышел следом, недовольно морща усы. «Мир стал подозрительно гармоничным, – заметил он. – Скучно. Где драмы, где угрозы, где неожиданные нападения на таверну?» – «Возможно, в другом жанре», – сказала Лисса. Кот прищурился: «Главное, чтобы не в любовном». – «Опоздал, – отозвался Рован. – Мы уже в нём».

Кот театрально застонал, а Лисса засмеялась. Ей нравилось это ощущение – когда можно смеяться без опаски, без скрытых смыслов, просто потому что смешно. Она почувствовала, как смех возвращает ей жизнь сильнее любого заклинания.

К полудню небо потемнело – не грозой, а дождём, долгим и добрым, как напоминание о лете. Люди приходили в таверну, стряхивая капли с плащей, садились за столы, грели руки у кружек. Кто-то приносил новости: в старых землях теперь растут новые города, кланы драконьих хранителей открыли школу, где учат не сражаться, а понимать. Кто-то говорил, что имперские архивы превращают в библиотеки, а в залах, где когда-то судили ведьм, теперь поют.

Лисса слушала и кивала. Всё это звучало как история, которую она когда-то бы написала, если бы верила в счастливые концы. Теперь же это была просто жизнь – не идеальная, но настоящая.

Тия появилась ближе к вечеру, в плаще, пропитанном дождём, с усталой улыбкой. Она принесла сумку, полную свитков. «Люди начали писать новые законы, – сказала она. – Без императоров, без указов. Каждый пишет по одному предложению, и все они – о том, что нельзя запрещать чудеса». – «Вот видишь, – сказала Лисса, – бюрократия всё-таки бессмертна». Тия рассмеялась: «Зато теперь у неё сердце».

Они сидели втроём у очага. Фрик дремал, свернувшись на табурете. Маленький дракончик грел лапы у пламени и пытался поймать отражение света в своих когтях. Вино было тёплым, хлеб – мягким, разговор – лёгким. Всё, что когда-то казалось концом, теперь стало началом. Рован сказал: «Я думал, что без войны потеряюсь. Что без цели человек распадается». – «А оказалось?» – спросила Лисса. – «А оказалось, что цель – это просто дорога к тем, кто рядом». Она кивнула. «Ты начинаешь понимать магию».

Ночь пришла раньше, чем обычно. За окнами шёл дождь, и его звук был похож на шаги – кто-то шёл по крыше не спеша, как друг, возвращающийся домой. Лисса поставила на подоконник свечу, и её свет отражался в каплях, превращая каждую в маленькую звезду.

Мир снова напоминал ей о себе – не громко, не через бедствия, а через мелочи: запах дыма, звук шагов, тепло в груди.

Перед сном она написала короткую запись в своём старом гримуаре. Чернила легли неровно, но слова были ясными: «Если чудо не происходит, значит, мы забыли, как выглядит утро. Напомни ему». Она оставила книгу открытой – не для себя, а для того, кто прочтёт после.

Рован заглянул в комнату: «Ты всё ещё пишешь?» – «Да. Мир ведь тоже не спит». – «А если завтра всё снова изменится?» – «Пусть. Тогда перепишем». Он стоял в дверях, и в его глазах отражался огонь – ровный, тихий, домашний. Лисса подумала, что, может быть, счастье – это не свет и не пламя, а просто способность не гаснуть.

Когда она легла, дождь продолжал идти. Маленький дракончик перелетел на подоконник, сложил крылья и тихо заснул, как живое воплощение тепла. Мир засыпал с ними, не требуя клятв и не боясь проснуться. Всё было на своих местах – даже время, которое наконец позволило себе отдохнуть.

Дождь не прекращался уже много часов, но он был из тех дождей, что не разрушают – только очищают. Капли стекали по окнам, и казалось, будто само небо пишет письма на стекле, которые никто не успевает прочесть. Лисса сидела внизу, у очага, и наблюдала, как пламя тихо колышется, словно дышит вместе с дождём. На столе перед ней лежала раскрытая книга, но она давно перестала в неё смотреть – слова казались ненужными, когда весь мир стал одним большим рассказом.

Рован дремал в кресле, закинув ногу на подлокотник, его лицо было расслабленным, впервые за долгое время без тревоги. Маленький дракон устроился у него на груди, сложив крылья, и тихо посапывал, как котёнок. Фрик наблюдал за ними с подоконника, где догорала свеча, и в его жёлтых глазах отражался свет, превращая их в два крошечных солнца. «Странно всё это, – сказал он, не глядя на Лиссу. – Когда всё наконец становится хорошо, чувствуешь себя подозрительно. Как будто за углом кто-то держит запасную катастрофу». – «Может, это просто память», – ответила Лисса. – «Мы слишком долго жили настороже».

Она закрыла книгу и потянулась, чувствуя, как в теле приятно расползается усталость. В голове звучал шум дождя, похожий на музыку без слов. В этой музыке не было трагедий, только ритм жизни – ровный, добрый, постоянный.

Внезапно снаружи что-то зашуршало. Она вышла на крыльцо и увидела: весь двор залит водой, в лужах отражаются огни таверны. И среди этого блеска что-то движется – небольшое, светящееся, похожее на плывущий кусочек золота. Лисса подошла ближе и поняла, что это яйцо – не драконье, не птичье, просто светящееся шаровидное чудо, принесённое потоком. Она подняла его ладонями. Оно было тёплым, мягким, и внутри что-то билось – не сердце, а свет.

Фрик появился за её спиной. «Я же говорил – скучно долго не бывает. Что это?» – «Не знаю. Может, новый вид заботы». Она внесла находку внутрь, поставила у очага. Свет стал мягче, теплее, и дракончик, заметив новинку, поднял голову, зашипел и тут же обвился вокруг неё, как будто признал родственное существо.

Рован проснулся, приподнялся. «Что теперь, ведьма? Ещё одно пророчество?» Лисса покачала головой: «Нет. Просто напоминание, что жизнь не кончается даже после финала». Он усмехнулся, но в его взгляде было то же понимание.

Дождь усилился, барабаня по крыше, но внутри было спокойно. Они втроём сидели у очага, слушая, как за стенами течёт время, и каждый думал о своём. Лисса – о том, что, возможно, это и есть вечность: не бесконечность, а способность быть в настоящем. Рован – о том, что впервые за жизнь не чувствует долга. Фрик – о том, как неприлично уютно быть частью чуда.

К полуночи свет в яйце стал ровнее. Оно тихо пульсировало, будто вместе с дыханием мира. Маленький дракон прилёг рядом, и Лисса поняла, что это не случайность. Она вспомнила, как давным-давно первый дракон лёг у порога её таверны, когда ещё никто не знал, что магию собираются отменить. Может, всё просто возвращается туда, где ему когда-то было хорошо. Рован подошёл ближе. «Если оно вылупится, что ты будешь делать?» – «То же, что и раньше. Кормить, слушать и не мешать летать». – «Звучит как план для всех живых существ». – «Именно».

Они снова замолчали. За окном ветер гнал туман, и в этом тумане иногда вспыхивали золотые искры – дракон пролетал над холмами, проверяя, всё ли в порядке. Его свет был ровный, устойчивый, как дыхание горы. Мир теперь жил своим темпом, не требуя вмешательства.

Тия пришла ранним утром. На ней был плащ, мокрый от дождя, глаза сияли. «Я видела свет, – сказала она, входя, – над вашим домом. Думала, это опять что-то взрывается». – «Нет, – улыбнулась Лисса. – Это что-то рождается». Тия подошла к очагу, посмотрела на яйцо и прошептала: «Смотри, оно дышит». – «Да, – сказала Лисса, – и, кажется, запоминает нас».

Фрик вздохнул: «Ну вот, теперь у нас снова семья. Надеюсь, оно не будет таким громким, как предыдущий». – «Будет, – ответила ведьма. – Но, может, чуть добрее».

Утро вступало в свои права. Дождь стих, из-за облаков пробивался свет. На дворе пахло свежестью, влажной землёй и чем-то новым – тем самым, что появляется только в моменты начала. Лисса открыла дверь, и в комнату ворвался ветер. Он тронул светящееся яйцо, и на секунду оно вспыхнуло сильнее. Мир словно подмигнул им: продолжение следует.

Рован обнял её за плечи. «Думаешь, это знак?» – «Нет. Просто утро. Но иногда утро – лучший знак из всех».

Они стояли вместе, глядя, как дождь превращается в туман, а туман – в солнечный пар, и понимали: чудеса не исчезают, если им позволить остаться обычными. Мир снова учился зевать, растягиваться, варить хлеб и дышать. И где-то в его сердце – в тишине таверны, в смехе кота, в дыхании дракона – рождалось новое время, где никого не надо было спасать. Только жить.

Глава 17. В которой свет учится ходить босиком

Утро настигло таверну не сразу, а как будто медленно просочилось сквозь облака, осторожно пробуя землю. Воздух стоял прозрачный, после дождя – пах мокрыми досками, печным дымом и чем-то новым, будто под каждым камнем только что проснулись забытые голоса. Лисса вышла на крыльцо, заворачиваясь в старый плащ. Трава блестела так, словно её посыпали крошками золота. Из-за холма тянулся лёгкий пар, а в нём мелькали светящиеся точки – стрекозы, которым, кажется, тоже вернули магию.

Она села на ступеньку, поставила рядом кружку с элем и слушала, как мир шевелится. Где-то вдалеке звенели колокольчики – не церковные, а те самые, что пастухи вешают козам. Этот звук был почти детским, без намерения. Мир снова позволял себе быть наивным.

Из таверны донёсся глухой грохот – Фрик уронил с полки банку с мёдом и теперь ругался так, будто изобрёл новый вид философии. Рован, сонный и без рубашки, пытался поймать дракончика, который радостно летал по залу, размазывая по воздуху золотую пыль. «Я говорил, – пробормотал кот, – что дети – источник хаоса. Даже если они с крыльями». Лисса засмеялась: «А я думала, ты сам источник». – «Я – посредник между хаосом и смыслом», – торжественно ответил он.

Когда они наконец навели порядок, за окнами уже разлился полный день. Солнце было мягким, а ветер шёл с запахом лаванды и каменной пыли. Лисса поставила на огонь кастрюлю, Рован разжёг очаг, Тия появилась с корзиной трав, а дракончик уселся на крышу, размахивая хвостом, как флагом новой эпохи. Всё казалось обыденным, и в этом обыденном было что-то священное.

– Я думала, – сказала Лисса, размешивая суп, – что скука придёт первой. Но она не пришла. – «Потому что мы не позволяем ей войти», – отозвался Рован. – «Каждый день – как глоток. И если пить медленно, вкус не теряется».

К полудню таверна наполнилась людьми. Вошёл мельник, за ним – странствующая певица, потом мальчишка-посыльный, несший письма в холщовом мешке. Письма пахли дорогой и дождём. «Из всех земель, – сказал он, выкладывая стопку на стойку. – Для вас». Лисса открыла первое. Там было всего несколько строк: „Я был стражем, теперь сажаю виноград. Спасибо, что не убили надежду.“ Она улыбнулась и передала письмо Ровану.

Другое письмо было от женщины, которая писала: „Мой сын родился в день, когда дракон пролетел над нашим домом. Мы назвали его Светом. Пусть растёт добрым, а не великим.“ Лисса кивнула: «Похоже, мир начинает понимать разницу».

В этот момент дверь тихо распахнулась, и на пороге появился старый маг в синем плаще. Волосы седые, глаза – как выцветшие чернила. Он стоял неуверенно, будто забыл, зачем пришёл. «Ты ведьма Лисса?» – спросил он. – «Когда-то была», – ответила она. – «Теперь я просто хозяйка». – «Тогда, может, помнишь, как вернуть силу?» – спросил он, и голос его дрогнул. – «Я всё потерял, когда мир отказался от заклинаний».

Лисса подошла ближе, положила руку ему на плечо. «Сила не уходила. Она просто перестала быть службой». – «Но я больше не чувствую потоков, не вижу линий, не слышу звёзд». – «Может, потому что теперь ты должен слышать людей», – сказала она. – «Заклинания сменили адрес».

Он молчал долго, потом поклонился и, уходя, тихо произнёс: «Тогда я начну учиться заново».

Фрик проводил его взглядом. «Вот и всё, – сказал он. – Магия снова стала ремеслом, а ремесло – магией». Рован ответил: «И именно поэтому у тебя теперь больше работы, ведьма». – «А у тебя – больше причин остаться», – сказала Лисса, не оборачиваясь. Ближе к вечеру дождь снова вернулся – лёгкий, ленивый, как дежурный привет от неба. Люди ушли по домам, Тия заперла двери, и в таверне остались только они. Лисса заварила чай с корицей и апельсиновой коркой, запах наполнил комнату. Фрик мурлыкал где-то у печи, дракон спал, подрагивая во сне, будто летал в других облаках.

– Ты когда-нибудь думала, – спросил Рован, – что будет дальше? – «Нет», – сказала Лисса. – «Я теперь живу без сценария». – «И не страшно?» – «Наоборот. Это как варить эль без рецепта: никогда не знаешь, что получится, но всегда интересно».

Он улыбнулся, а потом долго молчал, глядя в пламя. Пламя отражалось в его глазах, и Лисса подумала, что, может, человек и есть часть огня, просто в другом обличье. Она хотела сказать это, но не стала. В такие моменты слова мешают. Снаружи мир шептал. Дождь касался земли, как пальцы, проверяющие пульс. Где-то далеко дракон вздохнул, и земля ответила. Лисса чувствовала – всё живое связано. Не узами, не страхом, не клятвами. Просто дыханием.

Она поставила чашку на стол, посмотрела на Рована и сказала: «Помнишь, как всё начиналось? С указа о временном приостановлении чудес». – «Теперь он не нужен», – ответил он. – «Чудеса сами знают, когда работать». – «А люди?» – «Люди учатся».

Лисса кивнула, глядя на свет от очага, и подумала: да, учатся – смеяться, прощать, не ждать конца. И, наверное, это и есть самое трудное заклинание из всех.

Ночь опустилась незаметно, растекаясь по улицам деревни мягкой чернильной влагой. Лисса сидела у окна, где раньше висел старый герб империи, теперь заменённый деревянной дощечкой с выжженным словом «Дом». Огонь в очаге дышал ровно, без усилий, как живое сердце, уверенное в собственном ритме. Таверна была тихой – не мёртвой, не выдохшейся, а именно тихой, как человек, наконец нашедший покой после долгого пути. Рован читал у стола старую книгу, пальцем водя по строчкам, словно проверял, всё ли на месте в мире, где теперь слова вновь имеют вес.

Маленький дракон свернулся в углу на ковре, дыша размеренно и горячо, так что воздух возле него чуть мерцал. Фрик лежал на полке, уставившись в потолок, и лениво рассуждал: «Мы дошли до того момента, когда жить стало не страшно. Это подозрительно. В таких ситуациях обычно начинается продолжение». Лисса улыбнулась, не поднимая глаз: «Может, это и есть продолжение – просто без сражений». – «Ты недооцениваешь скуку человеческого рода», – ответил кот. – «Через месяц кто-нибудь решит, что нужно новое чудо. Или новая беда». – «А мы будем печь пироги и смотреть, как он ошибается», – спокойно сказала она.

За окном моросил мелкий дождь, и в его каплях отражались золотые огни из окон. Этот дождь не был печальным – в нём звучала равномерная, почти колыбельная мелодия. Рован поднял глаза от книги: «Ты помнишь, как мы встретились?» – «Как можно забыть? Ты пытался арестовать меня за незаконное хранение метлы». – «Ты и правда хранила её». – «Метла не предмет, а символ, – усмехнулась Лисса. – А символы подлежат реставрации, а не конфискации». – «И всё же я рад, что не донёс». – «Потому что метла тебе пригодилась». – «Потому что я нашёл таверну, где можно перестать быть человеком, который всё время должен быть прав». Он говорил спокойно, без тени прежней иронии, и в его голосе было что-то очень простое – благодарность, не нуждающаяся в объяснении.

Фрик перевернулся на бок и, не открывая глаз, добавил: «Вот видите, до чего вы дошли: обсуждаете метафизику метлы. Революция закончена». – «Да», – сказала Лисса, наливая всем вина, даже коту, который делал вид, что не пьёт. – «Революция закончилась, когда мы перестали называть чудеса преступлениями».

Она села рядом с Рованом, и некоторое время они просто молчали, слушая, как дождь стучит по крыше. Этот звук был как дыхание старого друга, что живёт рядом, не мешая, просто присутствуя. Вино пахло пряно, тёпло, и даже воздух стал плотнее, словно хотел остаться.

Тия вернулась поздно, вся в дорожной пыли, но с глазами, полными света.

В руках у неё была корзина с яблоками, которые светились изнутри, будто в них отражались звёзды. «Наши деревья снова дают плоды», – сказала она, ставя корзину на стол. – «Сладкие, но странные – каждый вкусит, и у каждого вкус свой». Лисса взяла одно, надкусила – яблоко оказалось с лёгкой кислинкой, пахло мятой и дымом. Рован попробовал другое: «У меня вкус вина». Фрик ткнулся носом в третье и отпрянул: «А у меня – философии. Несъедобно».

Все засмеялись. Смех получился лёгкий, без надрыва, просто тёплый, как хлеб. Лисса вдруг поняла, что именно этого ей всегда не хватало: смеяться не против, а вместе. Она посмотрела на них всех – на уставшего, но спокойного Рована, на усталую, но сияющую Тию, на ворчливого кота и сонного дракона – и подумала, что, может, смысл не в великих делах, а в этих вечерах, когда мир кажется простым и терпимым.

Позже, когда ночь стала плотнее, они сидели у огня. Фрик спал, накрыв лапой морду, дракон урчал, как печь, а Рован тихо перебирал струны старой лютни, найденной в подвале. Мелодия была неровная, но нежная. Она не была песней о подвигах – скорее, о памяти, что не хочет умирать. Лисса слушала и закрыла глаза. Ей показалось, что огонь подыгрывает, потрескивая в такт, а дождь снаружи стучит в ритме сердца.

– Знаешь, – сказал Рован тихо, – я думал, что конец мира будет громким. А он оказался тихим, как утро после сна. – «Мир не кончился, – ответила она, не открывая глаз. – Он просто стал взрослее. Как мы». – «И всё же страшно немного. Когда некого побеждать». – «Тогда попробуй не побеждать себя».

Он засмеялся, коротко, с теплом.

Лисса поднялась, подошла к двери. За порогом ветер шевелил траву, а вдалеке по небу скользила золотая тень – дракон возвращался к своим горам. Его свет падал на землю, превращая капли на траве в россыпь янтарных огней. Она смотрела долго, пока свет не исчез, и поняла: даже если чудеса больше не будут редкостью, они всё равно останутся чудесами. Потому что не в силе дело, а в внимании.

Она вернулась к столу. Рован уже спал, опершись щекой о ладонь. Тия, свернувшись, дремала у стены. Фрик тихо бормотал что-то во сне, вроде: «Смысл – в равновесии, а равновесие – в еде». Лисса села у очага и подбросила дров. Пламя поднялось выше, мягко осветив их лица. Всё в мире было на месте. Даже тишина.

Она посмотрела в огонь, и на секунду ей показалось, будто пламя шепчет: Ты всё сделала правильно. Она не ответила – просто закрыла глаза и позволила себе быть. Впервые за многие годы ей не нужно было держать оборону. Мир спал, но был жив. И это было важнее любого чуда.

Глава 18. Где прошлое стучится, как старый гость без приглашения

Утро выдалось ясным, но холодным, с тем прозрачным светом, который делает каждую вещь чуть хрупкой. Солнце выглядело из-за холма, касаясь лучом мокрой крыши таверны, и пар поднимался, будто дым из сна. Лисса растапливала очаг, подбрасывая дрова и слушая, как потрескивает смола. Таверна просыпалась лениво: Фрик бродил по столам, оставляя следы лап в муке, Рован где-то во дворе чинил забор, а дракон, ставший заметно крупнее, сидел на крыше и грел крылья под первым светом. Тия, сонная, с распущенными волосами, варила кашу и тихо напевала древнюю песню – без слов, просто звук, что держит утро на месте.

Мир выглядел таким спокойным, что Лисса насторожилась. За годы она научилась распознавать подозрительное спокойствие – оно всегда предшествовало беде, как выдох перед бурей. Она вышла на крыльцо, прищурилась. Дорога тянулась ровно, вдалеке мерцали лужи. И вдруг, как из воздуха, появился силуэт всадника. Он ехал медленно, не враждебно, но с уверенностью человека, привыкшего, что двери открываются перед ним сами. Конь был серым, почти белым, будто вылепленным из тумана, а на седле висела эмблема императорской почты.

Когда он подъехал ближе, стало видно, что всадник молод, но с лицом, которое уже пережило слишком многое. Он спешился, поклонился – не как чиновник, а как человек, которого жизнь заставила уважать других. «Ведьма Лисса?» – спросил он. – «Бывшая», – ответила она, вытирая руки о передник. – «Теперь просто хозяйка». – «Для вас послание. Из столицы. С печатью Совета».

Лисса нахмурилась, взяла конверт. Печать была настоящей – золотая, с выгравированной химерой, символом магического надзора. Она провела пальцем по воску, почувствовала холод, не физический, а тот, что приходит из памяти. Фрик поднял голову: «Плохо пахнет бумагой». – «Она всегда так пахнет, когда с ней приходит власть», – сказала Лисса и разорвала печать.

Внутри было короткое письмо: «В связи с отзывом Указа №47 о временном приостановлении чудес, просим всех лиц, имеющих отношение к хранению магических артефактов, явиться в столицу для регистрации и присяги. Несоблюдение карается лишением лицензии и имущества.» Лисса усмехнулась. «Лицензия на чудо», – произнесла она. – «Теперь это официально». Рован подошёл с улицы, взял письмо, пробежал глазами. «Ты поедешь?» – «А если не поеду?» – «Тогда они приедут». – «Значит, лучше самой выбрать дорогу».

Фрик зевнул: «Я предлагал спрятать нас всех под иллюзией торговцев селёдкой. Но, видимо, вы снова хотите драму». – «Без драмы скучно», – ответила Лисса. – «А скука – худшая из проклятий».

К полудню они собрались в путь. Тия сложила травы в мешок, дракон шёл за ней, как пёс, Рован проверял седла и мечи, а Лисса запирала двери таверны. На мгновение ей стало странно грустно: дом, который ещё недавно был убежищем, теперь выглядел так, будто сам подталкивал её к дороге. На подоконнике осталась чашка с засохшими травами, у печи – книга с загнутыми страницами, на стене – карта, которую никто не дочертил. Всё было живое, но прощалось молча.

Когда они двинулись, дорога встретила их ветром и запахом сырой земли. Горы впереди были синие, как чернила в старой книге. Рован ехал рядом, его взгляд был напряжённым. «Ты боишься?» – спросила Лисса. – «Не за себя», – ответил он. – «За то, что в столице всё ещё помнят, как пахнет власть». – «А я боюсь, что они забыли, как пахнет правда». Фрик устроился у Лиссы на плече, шепча в ухо: «Главное, чтобы дракон не решил, что лошади – летающий обед». Дракон, будто услышав, фыркнул и выпустил тонкую струйку дыма – почти улыбку.

На закате они добрались до старого моста через реку. Вода под ним текла медленно, как мысль. Надпись на табличке гласила: «Проход по разрешению Комитета по пересмотру чудес». Лисса покачала головой: «Даже мост теперь требует разрешения на реальность». – «Проще попросить у реки», – сказал Рован, спешившись. Он подошёл к воде, окунул ладонь, и река ответила тихим плеском. Внезапно мост вспыхнул мягким светом, словно узнал их.

Когда они перешли, Фрик обернулся и заметил, что за ними по воздуху тянется лёгкий след – золотистая пыль, та самая, что оставляли драконы, когда мир ещё был моложе. «Кажется, чудеса нас опередили», – сказал он. Лисса кивнула: «И, может, это к лучшему».

Они ехали молча до темноты. Мир вокруг словно затаил дыхание. Где-то далеко горели костры, слышались песни, не радостные и не скорбные, просто человеческие – про дорогу, про дом, про ожидание. Лисса слушала и думала: в каждой песне живёт магия, только не все умеют её слышать.

К ночи они остановились в роще. Развели костёр, разложили еду. Рован сидел, полируя меч, но в его движениях не было угрозы, только привычка. Лисса наблюдала, как искры взлетают в небо, и ей казалось, что они ищут путь обратно к звёздам. Фрик свернулся клубком у сапога и пробормотал: «Если бы я был философом, я бы сказал, что мы не уходим из дома – мы растягиваем его границы». – «Но ты кот», – сказала Лисса. – «Поэтому просто спи». – «Философы тоже спят», – пробормотал он и уснул.

Рован смотрел на огонь, потом сказал тихо: «Всё повторяется. Мы снова в пути, и снова не знаем, что ждёт впереди». – «Значит, живы», – ответила Лисса. – «Когда всё известно – мертвы».

Она подняла взгляд к небу. Между ветвями виднелись редкие звёзды, и в их свете вдруг промелькнула драконья тень. Она пролетела так близко, что воздух дрогнул. Лисса улыбнулась. Даже если завтра их встретят присяги, суды и новые приказы, сейчас – ночь, костёр и дыхание дракона над головой. Этого достаточно, чтобы помнить: чудеса возвращаются не указом, а сердцем.

Ночь выдалась тёплой, с тихим шелестом листвы, в котором слышалось старое заклинание – не выученное, а пережитое. Лисса проснулась первой. Костёр догорел, оставив оранжевые угли, похожие на маленькие сердца. Дракон дышал рядом, прижимая крылья, как ребёнок одеяло. Где-то вдалеке перекликались совы, и этот разговор тьмы с тьмой звучал не страшно, а почти дружелюбно. Рован спал, положив руку на рукоять меча, хотя в этом не было нужды. Она смотрела на него долго, вспоминая, каким он был, когда впервые переступил порог таверны – чужим, настороженным, весь из приказов и внутренних ран. Теперь он выглядел человеком, который учится не воевать с собой. Лисса потянулась к его плечу, но не коснулась – просто почувствовала тепло, и этого хватило.